Большие различия

Юрий Андреевич Ташкинов, 2023

В этот рассказ вошли рассказы самых разных жанров: от реалистичных городских зарисовок до космической фантастики, от фэнтези до хоррора. Вот уж воистину большие различия!

Синдром Тифона

Небоскрёбы тянутся ввысь, закрывая солнечный свет. Говорят, бомонд на верхних этажах может себе позволить каждую ночь смотреть на звёзды. Неужто, у них даже смога нет на верхних этажах? Гравикары многомерным потоком-ульем мчат куда-то пассажиров среднего класса. Этим никогда не арендовать комнату на вершине, но и вниз они предпочитают не опускать взор. Середняки выбрасывают мусор из окон на полной скорости. Тем, кто внизу, всегда следует с опаской посматривать в небо, чтобы не упало ничего на голову.

Один из гравикаров опустился к самой земле. Женщина с красной сумочкой брезгливо поморщилась, вставая дорогими туфлями на грязный асфальт:

— Как они живут в таком свинарнике?

—

Если б ты, стерва, не кидала ничего сверху, то и асфальт был бы чище! — брюнетка плюнула даме под ноги, та в ответ смерила взглядом с ног до головы, но не опустилась до взаимных оскорблений. Житель второго этажа никогда бы не заговорил с «асфальтниками», а эта дама однозначно спустилась с более высоких этажей. На вывеске написано «Олимп». Изобретатель главного лекарства тысячелетия, возможно, был старомоден. Он всё ещё считал показателем высокого статуса располагать заведение на первом этаже. Но скорее всего, это было признаком хорошего чувства юмора: Олимп — на самом дне. И как бы высоко ты не забрался, но раз в пятьдесят лет тебе придётся спуститься в самый низ, чтобы получить очередную дозу лекарства.

Женщина с красной сумочкой с надменным видом пошла в сторону входа, и сенсорное покрытие на асфальте вблизи клиники заискрилось молниями. Следом за ней пошёл босой старик в лохмотьях. Сенсорный пол окрасился в красный. Перед мужчиной возник невидимый барьер, на котором появилась голограмма девушки-азиатки.

— Простите, но ваш фасон обуви не соответствует обуви большинства клиентов «Олимпа». Если вы желаете просить милостыню, вам в соседний квартал.

— Я клиент.

Мужчина продемонстрировал сияющую всеми цветами радуги метку на левом запястье.

— Извините, что сразу не поняла этого. Проходите!

Женщина с красной сумочкой брезгливо поморщилась, когда её взгляд упёрся в босого старика. Если бы можно было монетизировать все эти надменные взгляды в сторону мужчины в лохмотьях, он бы точно смог арендовать особняк на самой вершине. Казалось, даже дроид у стойки регистрации поморщилась, когда ей пришлось обращаться к необычному клиенту.

— С какого вы уровня? Покажите регистрацию.

Метка с семью цветами. Женщина с красной сумочкой на секунду изменилась в лице, а затем взяла себя в руки и грациозно поклонилась, но мужчина не заметил этого жеста раболепия. Семь цветов на метке обозначали жителя вершины. Для этого нужно было сделать что-то действительно стоящее, изменившее мир, либо хотя бы быть очень богатым, настолько, чтобы обойти бюрократию на каждом из этажей в своём Доме.

Шесть цветов чаще всего были у любовников и любовниц семицветных, поэтому на предпоследних этажах часто менялись обитатели, а когда они спускались уровнем ниже, то получали от завистников прозвище «радужные». У жителей нижних этажей была лишь одна метка с цветом: красная — у тех, кто живёт выше, фиолетовая — у нижних. А вот у «асфальтников» были серые метки. К серому цвету уже не дорисуешь незаметно цвет, поэтому если кому-то чудом и удавалось подняться вверх, то серая метка оставалась навсегда напоминанием нищего прошлого. Кстати, у женщины с сумочкой рядом с красной меткой была серая. Она смогла сбежать с предначертанного Судьбой места, и теперь презирала бывших одноэтажников.

К стойке регистрации через несколько минут подбежали две медсестры, с широкой улыбкой. Они едва ли не на руках внесли старика в лифт. Конечно, никто не пришлёт дроида встречать вип-клиента. Хотя бы для семицветных остался клочок настоящего мира.

Доктор Халифов от бесконечной скуки баловался порцией техно-наркотиков. Он смерил взглядом вошедшего старика.

— На что жалуетесь?

— Доктор, у меня синдром Тифона.

— Может быть, всё-таки синдром Харона?

Старик беззлобно, скорее поучительно, улыбнулся:

— Скорее всего, я похож также на страдающего синдромом Эрры. Обидно, что в нашем веке всё ещё есть страдающие от голода и умирающие от болезней. Но мне делали вакцину бессмертия, поэтому я не умру от старости. Но, как видите, как и герой древнегреческого мифа Тифон, я получил длинную жизнь, но без вечной молодости.

Доктор Халифов поморщился. Болезнь Тифона стала настоящим бичом современности. Люди справились с Флюковидом, СПИДом и раком, на какое-то мгновение всем показалось, что они одолели саму Смерть. Теперь умирали только самые бедные — это называлось синдромом Харона. Но в последние несколько десятилетий всё чаще стали появляться те, кто не мог умереть ни от одной из болезней, но теряли привлекательный внешний вид. Они делали повторную вакцину чаще положенных пятидесяти лет, но и она полностью не устраняла симптомов нового заболевания столетия.

Медсестра взяла пробу крови пациента. Когда появился результат, она удивлённо приподняла бровь, но промолчала. Показала результат доктору Халифову.

— Сергей Иванович Бессмертный? Это действительно Вы? Вы так изменились?

— Постарел, Игорёк. Я перестал принимать вакцину лет сто двадцать назад, и, как видишь, старею потихоньку.

— Но почему? Мы искали Вас. Весь научный мир искал Вас. А вы вот он, в лохмотьях.

— Мне на первом ярусе, знаешь ли, комфортнее. Тут осталась ещё настоящая жизнь. Когда я разрабатывал вакцину бессмертия, я надеялся справиться с главной проблемой человечества. Но главная проблема — вовсе не смертность. Главная проблема — глупость и несправедливость. Я хотел построить идеальный мир. Но своими руками построил ад на Земле. Игорёк, настало время исправлять ошибки. Выключи энергетическое поле вокруг клиники. Все желающие должны получать вакцину бессмертия, не только жители высоких этажей.

— Это невозможно!

Сергей вынул из потрёпанного кармана пистолет.

— Кто пропустил его с оружием?

Сергей подставил дуло к виску.

— Игорёк, ты достиг всего, чего желал, хотя всегда был бездарем. А я был гением, и вот он я, стою возле тебя, облачённый в лохмотья. Игорёк, но даже твоя карьеристская подлая душонка должна быть в курсе. Как много дров мы наломали. Мы должны изменить этот мир.

— Ты уже его изменил. Людей теперь так много, что многим приходится выбивать себе место под солнцем на самых высоких этажах. Ты хочешь, чтобы никто не умирал? Но этого не будет! И можешь не угрожать мне пистолетом у своего виска. Мне никогда не позволят выполнить этот твой приказ. Бедные должны умирать. А кто успел накопить денежек, может продолжить жить. Всё по теории эволюции.

— Богатые бессмертны. Как же бедняки должны получать возможность заработать деньги на вакцину?

— Это их проблемы.

Сергей разрыдался. А затем выстрелил себе в висок.

И с ним погибла и формула вечной жизни. Конечно, на несколько столетий хватило порций вакцины — но только для избранных. Той вакцины, которую Сергей Бессмертный синтезировал в расчёте на всё население Земли времени его молодости.

А позже человечество накрыла настоящая эпидемия синдрома Тифона. Точнее, эта эпидемия коснулась только верхних ярусов.

Жители асфальта успевали родиться, жениться, родить детей и умереть, и так сменяли несколько поколений. А жители вершин превратились в полуживые мумии, ожидающих, что однажды снова найдут лекарство от старости. Поэтому они не торопились уступать свои богатства грядущим поколениям.

Василёк

Собрались парубки с девчатами обряд по традиции справлять. Солнце высоко, но коли не успеешь до заката перед Пятидесятницей всё сделать, того и гляди, встанут усопшие из могил, станут люд пугать и детей малых поедать. Дары предкам положили на могилки, кто чем богат: яйца, каравай или картошка варёная. И мяту с мать-и-мачехой не забыли положить. Коли забудешь — быть беде. Вспомнят деды и прадеды, что жили на земле когда-то.

Кто постарше, остались, вспоминать былые дни, поминать пращуров. А молодёжь собралась у берёзы. Украсили лентами да цветами, хоровод водят, песни поют. Пахнет — благодать! — лесными травами да цветами.

— А давайте сожжём русалку? — предложил Матвей.

— Давай! Давай! — кричали дружно девки.

Сплели чучело из берёзовых ветвей. Матвей с Пилипом несут, а девки песни поют:

Ой, да не сплести ль венок,

Да из ромашек-васильков,

Не снести ли в теремок,

Чтоб прибавил мне годков?

Вбили кол в землю, и привязали чучело в поле.

— Что мы сделаем с девой речною? — крикнул Матвей.

— Сжечь её! — сказала Арина.

— Да разве можно, в ней же душа утопленника, — сказал Пилип. Поделились на половину, как и каждый год. Одни защищают чучело, хоровод ведут вокруг дочки Водяного, а другие подбегают, кривляются, чтоб напугать нечисть. Потом подожгли, дым пошёл по полю вольному.

Все веселятся, песни поют. Парубки горилку попивают, анекдоты рассказывают. Девчата сгрудились неподалёку, через венок пепел сыпят, на суженных гадают.

Одному Василию не до радости. За что они так ненавидят деву речную? Что она им плохого сделала? Он повстречал её на прошлой неделе — отличная баба! Добрая, красивая, глаз не отведёшь. Песни ему пела и звала за собою.

— Поплыли, Василёк! В моём царстве всегда тепло, нет зимы. Вдоволь мяса и хлебов.

— Прости, но у меня матушка больная, как я её брошу…

Нет у русалки вовсе хвоста, обычная девушка, только красивее и милее всех, что на селе живут. «Вот ведь дурак! Такую бабу прошляпил!» — корил себя Василий. Пока люд веселился, он пошёл потихоньку в направлении реки. Идти недолго — и версты нет.

Нырнул Василий в реку Бурную, чтобы переплыть на другой берег. В прошлый раз он повстречал Наяду. Бродил Василий час, другой, третий. Вот уж и солнышко хочет искупаться в реке, довольно окрашивает небеса, как художник рисует на холсте разноцветными красками.

Наступила ночь, острый серп месяца рассыпал по тёмному покрывалу пригоршню звёзд. Василёк почти задремал, как гладь речная покрылась рябью. Вышла она, в венке из берёзовых ветвей.

— Здравствуй, Наяда!

— Здравствуй, Василёк. Зачем пожаловал?

— Люблю я тебя. Всем сердцем, понимаешь? Жить не могу без тебя. Ты мне предлагала в твоё царство давеча поплыть. Готов я. Возьми меня к себе. Знаю я, никто не ворочается оттуда, да не нужно мне возвращаться. Буду жить с тобою до скончания веков.

— Любишь, говоришь? А кто чучело русалки во поле сжигал, кто песни пел и хороводы водил?

— Прости меня, дева речная. Ты же знаешь — то всё игры, то всё сказки. А по-настоящему ни одним пальцем не причиню тебе вреда!

— А чем доказать любовь свою сможешь?

— Сделаю, что велишь! Вот проси, что хочешь — всё выполню!

— Видишь поле, всё вдоль и поперёк усеянное сними цветами?

— Да.

— Коли успеешь вырвать все цветы до одного, да до утра принесёшь мне — будешь со мной. А коли не успеешь — то не увидишь больше никогда.

Русалка развернулась, да нырнула в Бурную реку.

А Василий поплёлся к полю, что в цветках синих. Сначала рвал бодро, в груду цветки аккуратно складывал. Потом сил становилось всё меньше, но не сдаваться же, в самом деле! Он жить без неё не может!

Слышит вой жуткий, что со стороны кладбища доносится.

— Не обращай внимания. Волки — они везде, нет покоя от них пастухам.

Всё рвёт и рвёт Василёк цветки синие, да ближе друг к другу складывает, чтобы когда поле всё очистит — сразу к речке дар речной царице отнести. А вой не прекращается. Вот уж и призраки пращуров мелькают то тут, то там. И дары им на могилы положили, и чабрец сожгли над надгробиями — всё бесполезно. Каждый год в ночь перед Пятидесятницей встают они, чтобы побродить ещё одну ночь по грешной земле. Хватают его нечистые за руки, за волосы, норовят помешать. Но Василёк внимания не обращает на чудеса, что творятся. Молитву читает, иногда песню запевает.

Тут петухи запели, слыхать по всей округе. Духи сгинули. Им не место под божьим светом, ночь — их приют. Василий посмотрел по сторонам — остался один цветок, который он не сорвал.

— Не успел! Я её теперь никогда не увижу! Зачем мне жить теперь на белом свете?

Он взял острый камень, что лежал недалеко, и пронзил себе сердце.

Наяда выплыла из реки.

— Что же я натворила! Что я сделала?!

Давным-давно предал её возлюбленный. Притащил к реке и утопил. А потом забрал приданое, начал пропивать. А утопленница не знала покоя. Она ненавидела мужчин, норовила их утопить. Да только Василий любил её! Он жизнь положил ради её прихоти.

— Какая же я дура!

Она шла, и земля под нею загоралась, пятки жгла. День — не время для нечисти. Но что ей до правил?

— Что я натворила!

Она присела рядом с парубком.

— Василёк, прости!

Вытащила несколько цветков из охапки, что парень сжимал в объятиях, и сплела венок. Куда бы ни капнула её слезинка — вырастал новый синий цветок. А потом вырвала последний синий цветок, который Василий не успел сорвать.

— Василёк, я обещала, что заберу тебя с собой, когда ты подаришь мне все цветы с этого поля? Я исполню обещание. Твоя душа — в этом последнем цветке.

Она исчезла в Бурной реке.

Люди вернулись утром, а синие цветы росли на поле ещё гуще, чем обычно. Никто не узнал, что в каждом цветке — душа парубка и слезинка русалки.