Глава 2
Постепенно дачный мир выстроился вокруг меня разноцветным конструктором. В его основе лежала зеленая пластина нашего участка с большим желтым домом по центру, салатовыми прямоугольниками грядок, коричневыми вертикалями яблонь.
Дачный мир наполняли люди — маленькие и взрослые. Со взрослыми все было просто — главным здесь был дед. Он построил желтый дом и разбил землю на грядки, он наполнял жизнь правилами и порядками: ставить самовар три раза в день, завозить на ночь велики в сарай, рассказывать вечерами смешные истории с одинаковым началом «Был у нас на заводе один еврей…», класть за обедом в щи жгучую аджику и крякать от ее остроты. Бабушки отвечали за внуков. Надежда — так звали мою бабушку — за меня, Вера — за Дашку и ее младшего брата Димку.
Детский мир был устроен сложнее. Дети здесь делились на мелочь и старшаков. Иногда это было явно, и два лагеря враждовали — вернее, нападали старшие, младшие только отбивались, — а иногда все мгновенно менялось, общая игра примиряла, обиды прощались, чтобы скоро вспыхнуть с новой силой.
После первой встречи с мальчишками далеко от дома я старалась не отходить, Дашка тоже сидела на участке и с нетерпением ждала загадочную Павлову, Димкины друзья — Кирька и Зотик — приходили к нам каждый день, и если бы не дождь, который шел почти без перерывов и разогнал по домам даже старшаков, можно было с уверенностью сказать, что этот мир не так уж и плох. Неясным для меня по-прежнему оставалось, кто такая Павлова, и как ее приезд изменит положение дачных дел.
Дождь монотонно выстукивал по шиферу зашифрованное азбукой Морзе послание, которое никто не хотел принимать и разгадывать, отчего дождь злился и упрямо повторял его снова и снова. Лужи на дорогах сливались в длинные грязные ручьи, а речка, мирно бегущая в канаве за дачным забором, вдруг рассвирепела и вышла из берегов. Слух о наводнении мгновенно разнесся по участкам, со всех улиц к речке потянулись дети, желая увидеть потоп своими глазами. Дача могла уйти под воду, как Атлантида!
Все последние дни я, Дашка и Димка сидели в комнате большого дома у масляного обогревателя. Конечно, теплее сейчас было в хозблоке — маленьком доме с печкой, но здесь, в большом, мы могли слушать пластинки. Больше всего мы любили Врунгеля. Мы много раз уносились в регату вместе с находчивым капитаном Христофором Бонифатичем, матросом Ломом и невезучим Фуксом, и нас преследовали и настигали опасные гангстеры — Джулико Бандитто и Де ля Воро Гангстеритто, дышала в спину «Черная каракатица». И стены дома, еще не обшитые вагонкой, с вылезающими ниточками пакли между больших бревен, превращались то в трюм «Беды», то в ее палубу, и нашу яхту бесстрашно гнал вперед ветер, подбрасывая на волнах.
Новость о наводнении вытащила нас из теплого дома, как будильник из-под одеяла, и мы с Дашкой под колпаками разноцветных зонтиков отправились к речке. Улицы на даче не имели названий, только номера: Первая, Вторая, Третья… Мы жили на крайней — Четвертой, и сейчас наш путь лежал туда, где наша улица, поворачивая направо, встречалась с Третьей. Еще улицы называли линиями.
Мы дошли почти до самого конца Четвертой линии, когда вдруг из-за поворота нам навстречу вышел Гошка Соколов. Сегодня он был один, без Голубева и компании, от чего вел себя дружелюбно и поздоровался с Дашкой.
— Ну что там? — серьезно спросила она, не помня обиды.
В ответ Гошка развел руками, показывая на свои залитые водой резиновые сапоги и мокрые джинсы.
— Ты же зн-наешь, Даш, я см-мелый. Глубину изм-мерял!
Я внимательно посмотрела на него. Первый раз я видела его так близко, мальчика в синей бейсболке, живущего в доме из круглых бревен. Был он невысоким, ниже Дашки, из-под козырька кепки насмешливо смотрели голубые глаза, забавно торчали оттопыренные уши, припухлые обветренные губы кривила сдержанная улыбка.
Необычные Гошкины слова прозвучали эхом в моей голове, точно так же с запинками, как он сам произнес их минуту назад. Вот только совсем не заикание делало его слова необычными, а интонация, с которой Гошка их произнес — небрежно, не всерьез, как бы посмеиваясь над самим собой.
Никогда раньше я не слышала ничего подобного от детей: ни от ровесников, ни от старших. Все детские фразы были просты, не имели скрытого смысла и всегда в лоб выражали свою нехитрою суть.
К тому, что одни дети легко насмехались над другими детьми, я давно привыкла, но выходило, что Гошка запросто посмеялся над собой, а эта способность даже среди взрослых встречалась не часто. Кажется, она называлась словом «самоирония», но я никак не могла припомнить, откуда мне это известно.
Гошка махнул рукой и пошел в сторону своего и нашего домов, хлюпая водой в сапогах, и мне сразу стало грустно, что он ушел, а ведь мог бы постоять с нами еще немного.
Дашка свернула за угол, а я поплелась вслед за ней, и тяжелые круглые капли скатывались со спин наших зонтиков, как лыжники с горки.
Это был настоящий потоп! Стихия разлила речку по палисаднику и превратила Третью линию в другой берег. Вода шумела и пенилась и, подгоняемая неизвестно откуда взявшимся течением, подступила к ступеням крайних домов. На том берегу к речке тоже подходили ребята, без лодки до них было не добраться, и мы растерянно смотрели друг на друга, как иноземцы на островитян.
Один из ребят, розовощекий и кудрявый Пашка, стоял по пояс в воде, не решаясь продвинуться дальше, ему в спину упирались восхищенные детские взгляды. Пашка выбрался на берег и слил воду из сапог, брюк на нем не было, только куртка и плавки. Все ребята наперебой говорили о том, что сейчас происходит что-то удивительное и грандиозное, что-то, чего не было раньше и не будет больше никогда, и нам посчастливилось увидеть это своими глазами.
Мы с Дашкой постояли еще немного, но дождь припустил с новой силой, заставляя нас вернуться домой. Оказавшись на участке, я первым делом посмотрела в сторону Гошкиного дома, но ни его, ни взрослых не было видно. И только дождь, как художник карандашом, штриховал белыми каплями коричневые стены дома.
На следующий день дождь закончился и стало потихоньку теплеть, вода отступила от домов, подсохли лужи, и речка притихла и спряталась в свою привычную канаву. А я все время смотрела в сторону Гошкиного участка: может, промелькнет там его синяя кепка или скажет он что-нибудь интересное и мне удастся это услышать.
