Беги

Юля Гавриш, 2020

Действие романа о вампирах «Беги» разворачивается в двух временах: 2010-х годах и уже 2035-м – от момента, когда апокалиптические события замечали лишь немногие, к тем временам, когда оставшееся эволюционирующее общество отчаянно борется за свое выживание. Это общество претерпело раскол: одни превратились в послушный скот, другие осознали себя повстанцами, а третьи стали прятаться по лесам. Впрочем, существование в лесу лишь вопрос времени, очень скоро человеческому виду предстоит окончательно разделиться на два вида: отживших свое слабых трусов и утративших страх революционеров. Главная героиня на себе ощутила, как изменилось человечество, она страдает и борется, пытаясь осознать происходящие перемены в целом и себя как часть этих событий. Громко отрекаясь от желания помнить, любить, рефлексировать, она неизбежно нащупывает нравственный путь и смысл своего существования, казалось бы, в проигранной битве. «Кто такие вампиры – кара Господня или неизбежные условия эволюции вида?», «Почему так важно победить страх, чтобы продолжить жизнь на земле?», «Как спасти будущее, в котором мне уже нет места?» – такими вопросами задается Она, вступая в неравную схватку с другом детства, ставшим вампиром, – и схватке этой, разумеется, имя – любовь.

«Шёл отряд по берегу, шёл издалека,

Шёл под красным знаменем командир полка.

Голова обвязана, кровь на рукаве,

След кровавый стелется по сырой траве…»

Михаил Голодный

Дорогой читатель, роман, который ты держишь в руках, написал поэт. Не пугайся — это не значит, что он в рифму или исполнен лирикой, сантиментами или революционным пафосом. Вовсе нет — это значит лишь то, что роман — метафора. Не ужастик ли это, не попытка ли «подсадить на иглу» бесконечных «Ходячих мертвецов»? Нет-нет — многие, казалось бы, физиологичные подробности понадобились автору не для того, чтобы кого-то напугать, а чтобы выстроить ассоциацию с физиологичной реальностью. Проводя параллель между мифом и жизнью, рассматривая сегодняшние события через разноцветные стеклышки собственных фантазий, я вижу правду иначе: и проще, и страшнее. Вижу, и хочу показать тебе, словно проведя через свой личный сон, нашу общую явь. Так кровь стала символом самого ценного, что у нас есть, а вампиризм — приметой особой касты…

Роман открывается эпиграфом из песни, моего деда Михаила Голодного. Я выбрала эти строки не потому, что в них упоминается кровь (яркий акцент опуса), а потому что эта песня стала символом его творчества — творчества поэта-комсомольца, поэта-революционера. Я не застала деда живым, но уверена, что, когда он писал эти строки, верил в идею революции, в правоту красных, в победу над врагами страны и будущее режима. Верил, впрочем, не до конца, и уже в сороковых годах его нарочито сбила машина у Центрального Дома литераторов на Поварской улице (тогда улице Воровского). Многие, кто лучше меня знает подробности той истории, убеждены, что его убрали по приказу Сталина. Смутное было это время для писательского гетто — Дома писателей и его жителей тех лет.

Отчасти из-за исторических для моей семьи событий у меня сложилось неоднозначное отношение к революциям. Совершенно мистическим образом я чувствую в хитросплетениях своей крови голоса моих предков: белых офицеров, красных поэтов, военных прокуроров. У каждого из них была своя правда, и все эти правды рвут меня на части сквозь толстый слой земли и десятилетия. Их разум твердит о том, что нет худшего зла, чем революция, их мудрость призывает верить в эволюцию, их добродетель уговаривает оправдывать человеческий путь и принимать любым, но как встроить в эту парадигму нетерпимость к несправедливости — мою, пусть только мою нетерпимость к злу, каким бы я его ни видела сегодня?!

Как странно, что народ каждый век, словно совершив бессмысленный круг по невидимой ему оси, возвращается на тот виток спирали, где ему снова предстоит возвыситься и восстать. Словно смеясь, общая коллективная судьба смешивает наши сословия, сплетает в генах правых и неправых, наполняет кровью заклятых врагов наши артерии, а где-то над всем этим царит и живет по своим законам неведомая третья сила — режим, власть, система. Эта сила может менять имя, называться Монархией, Социализмом, Демократией; власть может удивительным образом менять форму, структуру и цвет, переписывать историю, подменять понятия и путать правила игры, но она никогда не изменяет своей сути — она питается теми, кем управляет.

После постигших страну войн и революции, как игральные карты, спутались социальные классы, были утрачены родовые связи. Целыми звеньями из цепи русских поколений выпадали вынужденные мигрировать аристократы, семьями расстреливали интеллигенцию, в мучительных судорогах в новом качестве возрождался запутавшийся сам в себе народ. Проблема самоидентификации затирается сегодня в нашем сознании симулякрами, заимствованиями, чужими, не свойственными русскому народу ценностями, но неизбежно человек нашего времени, как и другие поколения, эволюционирует до той стадии осознанности, когда не нуждается в хлебе и зрелищах, а его чувство собственного достоинства жаждет уважения и справедливости. И вот снова наше окрепшее от потрясений, утратившее страх перед последними войнами общество пытливо вглядывается в лицо власти — кто ты? Может быть, это система перестала быть стихией, обрела человеческие черты, явилась перед нами объектом, а может быть, это мы выросли и возмужали настолько, что уже способны различить в природном явлении пусть не равного себе по силам, но соперника?! И все равно, словно карты на чьем-то игральном столе, мы, рубахой к верху, лицом в пол, испытываем перед властью кто страх, кто беспомощное возмущение, кто парадоксальную привязанность сироты к запершему его в подвале мучителю.

По крайней мере сегодня я чувствую мир (и внешний, и внутренний) именно так. Из этой мозаики, сложившейся в моем сознании, родились персонажи, которые мне видятся символами нашей эпохи. Какие-то из них получились живыми, реальными, пульсирующими жизнью — с ними ты встретишься уже в этой книге и разглядишь так ясно, словно смотришься в зеркало. Другие выглядят пока лишь наброском, небрежной акварелью, они символизируют определенную социальную группу нашего общества и получат полнокровную жизнь лишь в продолжении романа. А продолжу я его непременно. Даже если бы не хотела, он продолжается во мне помимо воли, и для меня вопрос лишь в том, смогу ли я им поделиться с тобой.

Юля Гавриш