На освещенном снегу

Юлюс Келерас

В книгу Юлюса Келераса, одного из наиболее тонких и глубоких современных литовских поэтов, вошли стихи, написанные с 1988 по 2016 год. Тексты, на первый взгляд предстающие, согласно формулировке поэта и критика Ромаса Даугирдаса, исполненными «лиризма, меланхолии и элегантности» и построенными по принципу «музыкальной импровизации», при дальнейшем чтении раскрывают хрупкий ритм ландшафта в сердцевине личной истории. Литургически обретаемое детство оказывается истоком того тактильного творения мира, где любовь – дыхание и речь вещей: раненых, сиротствующих, становящихся картой боли и омываемых светом.

IV

девушки с вишнями губ

Девушки с вишнями губ танцуют Начало. Неосторожно

огонь менуэта поджигает тела, и зрители невольно

отступают на шаг, боясь превратиться в пепел. Формы

сменяются моментально: сдерживая трепетание, они

превращаются в символ весны, несущий мир, и история

утрачивает свою большую печать.

Девушки с вишнями губ, хрупкие как ивы,

теряют набедренные повязки, и зрители видят солнце,

скользящее по их коленям. Божественные тела, благоухающие

севером, не подходящие ни для одного анатомического атласа,

ни для какой ниши, где обычно скучают

гипсовые венеры, тоскующие по прозвищам и

табаку. Девушки с темнеющими подглазьями танцуют

жизнь: бокалы, наполненные минувшим, старые натюрморты,

запах исхоженных в детстве болот. Ангелов, постаревшие

вишенники, сумерки. И вот они кланяются публике. Однако

точная копия лунного света умудряется так ловко обмануть

наше зрение, что мы не в силах уловить перемену.

Холод упраздняет все игры, запрещая

музыку, телесное сияние, позволяя свет и красоту

потреблять в минимальных количествах, сколько того требует

закон. И история, распутница с выщипанными

бровями, воображает, что победила природу:

губы не пахнут вишней

> перевел Виталий Асовский <

Петербург летом 1824 года

церковные колокола вызванивают полдень,

хотя небогатые жители предместий

ловят рыбу в невских каналах и им всё еще

снятся раздувшиеся утопленники: собаки

и люди после наводнения прошлой зимой

Мицкевич видит кричащих лавочников,

на полупустых улицах торгующих сыром

и колбасой, слышит кареты и брички, летящие

по сугробам, девушек на Екатерининском проспекте —

во флигелях, треплющихся крашеными языками

он только что прибыл: в Вильнюсе, на Антуколе,

еще со скрипом вращаются видавшие его флюгера,

а листья, упавшие, когда промчалась его карета,

еще лежат, не истоптанные, на дорожках парка,

как невысохшие слезы

Петербург: на одной улице обессилевший парусник,

переломанные мачты, пробитая палуба, бочки,

выпустившие красное, словно вареные раки,

которых тут давно уже нет, старое бургундское

вино

Петербург — наказанный за несправедливо

сосланных, заточенных, униженных…

Господи, сколько сил отняло чувство

неправедной вины! Сколько раз, читая

Библию, он чувствовал, как легкие наливаются

лунным светом

> перевел Виталий Асовский <

художник у переулка Стиклю

Не разглядеть следы, ведущие в лист, который оставил художник,

забывший закончить арку еще одного переулка. Однако

движение, которое помним, не может вводить в заблуждение:

это город, пахнувший еловыми ветками, пылью и молоком.

Я никого здесь не знаю, но кто-то стучит по

пианино, и кирпичи на долю секунды задерживают дыхание,

не рассыпаясь. Воскресное лето открыто для всех, и Улисс

может без страха вернуться, но следует знать: за столько

столетий кое-что изменилось — его здесь ничто не ждет. Ни

проемы проулков, по которым вплывает синее утро,

ни ступени, что скрипят под солнцем, ни потерянные

часы. Ничто. Разве лишь тот рисунок, который никем

и никогда не будет закончен, ведь художник ушел и уже

не вернется. Рисунок испорчен. Но линии целы, всё можно

узнать: еловые ветки ограничивают кругозор, арки вздыхают,

так что, Улисс, можешь без страха вернуться. В худшем случае

я тебе тайну открою: художник спит в одном из пивных

заведений, профукав все то, чем обладал. К рассвету он должен

вернуться: повороты и лестницы, икота и стены. Но

этот город, который тебе был доверен, — всё тот же.

Так что, вернувшись, найдешь ветшающие часовни, слепые круги,

Конец ознакомительного фрагмента.