Волчий берег

Юлия Шолох, 2019

Юлия Шолох – популярный автор книг в жанре героического и романтического фэнтези. Действие романа «Волчий берег» происходит в мире, описанном в книге «Звериный подарок», но во времена гораздо более ранние. Ожега и её младшая сестра вынуждены спасаться бегством от отчима, который после смерти их матери вынашивает в отношении падчериц весьма недобрые планы. Бежать приходится через древний лес; из него, по слухам, никто не возвращался. А за лесом ждёт беглянок страна тех, кого называют Зверями, кого боятся и ненавидят. Но так ли злобны жители Звериной страны, как утверждает молва? Или судьба привела героинь сюда отнюдь не на погибель? Приключения, война, любовь, предательство… всему нашлось место в этой книге, повествующей о мире Звериной страны, хорошо знакомой любителям фэнтези.

Глава 1. В которой даже старый страшный лес кажется лучше некоторых других мест

Всё, слушать бесконечное нытьё мне осточертело!

Я жутко устала, вымоталась и не могла больше скрывать от сестры правду. Не могла молчать о тяжком положении, в котором мы оказались. Нельзя дальше молчать — она меня изведёт, всю кровь выпьет!

— Смотри! — я вывернула у Малинки под носом мешок и принялась изо всех сил трясти над землёй — оттуда вслед за вещами посыпались только крошки. — Видишь? Видишь, что ничего не осталось? Ты понимаешь, что у нас больше нет еды? И денег тоже нет ни копейки! Нам теперь только по миру идти, надеяться, что приютят и накормят, дадут работу, чтобы совсем с голоду не околеть!

Я, тяжело дыша, стояла и смотрела на Малинку сверху вниз, щёки пылали, как будто охваченные огнём. Неужели она думает, что не понимаю? Разве я чувствую иначе? Всё то же самое! И голод мучает, и ноги идти отказываются, и ночью спать жёстко и холодно. Неужели думает: я не знаю?

— Я вижу, Жгучка. Но туда…

Голос у Малинки срывался, не давал договорить. Произнести вслух название Тамракский лес — дурной знак, а уж собираться туда войти и подавно сродни самоубийству.

— Не начинай ныть, прошу. Не начинай!

Я повысила голос. Малинка считала меня строгой, иногда даже чересчур, вот и сейчас смотрит с укоризной, но она просто не понимает — я веду себя так от волнения. От страха. Я жутко боюсь, что всё бесполезно, что не выйдет ничего, как бы я ни старалась, вот что страшно! И сейчас ей придётся понять, для чего я нас мучаю, иначе никак. Я старшая, ответственная и должна держать себя в руках, да, должна оберегать сестру, да, не спорю, но оберегать того, кто не сопротивляется, наверняка легче.

— Но зачем туда идти? Там, в лесу, люди исчезают! Там даже никто не живёт!

Надо же, голос обрела.

— Мы не собираемся селиться в чаще, нам бы только до деревень по ту сторону леса добраться.

— Ага! — насупилась Малинка, губы задрожали, ресницы прозрачными слезами покрылись. Эти ресницы все в слезах я вижу куда чаще сухих.

— Ну, всё, не начинай. Ты просто трусиха, — я села на корточки и стала подбирать вещи обратно в котомку. Мятое полотенце, тонкое одеяло, две пары носков, бельё — вот и всё наше имущество. — Подумай лучше, что будет, если отчим нас догонит.

Боги, что будет, если он нас догонит. Что будет!

Я всё бросила и закрыла руками лицо. Сидеть на голой земле неудобно, особенно когда юбка задралась и щиколотки щекочет трава, но пошевелиться не было сил. Мы столько бежали. Столько старались уйти подальше, чтобы оказаться в безопасном месте и хотя бы на час забыть о преследователе! Спали урывками в сараях, в брошенных избах, даже в лесу под соснами! Шли куда глаза глядят, только бы идти.

А теперь, когда до деревни, которую я считала последним прибежищем, всего час пути, вон над деревьями вьётся дым, пришлось свернуть в сторону. Малинка даже не поняла вначале, что случилось, может, думала, что я балуюсь, может, что решила перед встречей с людьми в тени отдохнуть. Потом пришлось сказать, конечно, что в обжитых людьми землях нам спасу нет и путь наш теперь лежит в Тамракские земли… и слушать возмущённые крики. Как будто других неприятностей мало!

Нос так жутко зачесался, что я всхлипнула. Малинка тут же упала рядом и заплакала:

— Если бы мама была жива…

Пришлось, как обычно, утирать чужие слёзы, обнимать её крепко-крепко за плечи и шептать на ушко что-то бессмысленное. Кроме друг друга, у нас никого больше нет, сестра прижалась ко мне и замерла. Как же она боится, я чувствую каждый её испуганный вдох, как будто что-то грудь туго сдавливает. Я прошептала:

— Знаю, Малинка, всё знаю… Но мамы больше нет.

Нос зачесался ещё сильнее, и выдержка подвела. Реветь белугой девице, которой уже девятнадцать стукнуло, просто позор, но что поделать. В смысле, что ещё делать-то?

— Не реви, — возмущённо сказала Малинка, отпрянула и сама подобрала сумку. Стала её завязывать. А руки-то дрожат!

— Почему не реви? Тебе же можно!

Иногда я перестаю быть взрослой и веду себя как ребёнок, но тут, в лесу, этого никто не увидит, а сестре я могу показаться любой. Только вот не любит Малинка, когда я раскисаю и плачу. Понятное дело, самой-то плакать приятнее, да ещё когда со всех ног утешать бросаются!

— Может, у Великого князя помощи попросим? — её голос словно разбух от слёз и гундосил. — Расскажем, что отчим хочет нас извести, чтобы всё хозяйство себе забрать. Может, заступится?

— Ага, как же. И кто нам поверит?

— А почему нет?

— Малинка, — боги, ей всего шестнадцать, а придётся становиться взрослой наравне со мной. — Наш отчим — князю дальний родственник, понимаешь? Ты понимаешь?

— Ну, может… — Упрямо насупилась она.

— Я не хотела тебе говорить!

Чего это у неё лицо такое сердитое?

— Почему не хотела? Зачем ты всё время всё скрываешь? Говори!

— Теперь-то скажу, конечно. Малинка, помнишь Серёдку, с которой мы вместе в столице учились? Ну, пока отчим не запретил? Серёдка часто потом приезжала, родственники у неё неподалёку жили.

— Не очень…

— Ты маленькая еще была. А я с ней крепко дружила.

— А, это та, которая в синем сарафане с белой лентой? С которой ты всё время от меня прочь убегала? Не хотела со мной играть, говорила: я мелкая пигалица и ничего не понимаю?

— Да, — нетерпеливо прервала я, потому что воспоминания больно отозвались в сердце. — Она недавно тоже умерла, понимаешь?

Рот у Малинки открылся и стал круглым.

— Как? Отчего? Она же одних со мной лет…

Серёдка-то? Да, она всего на год старше Малинки. Такая молодая.

— Как мама…

Проще всего было снова расплакаться, но сколько можно слёзы лить? Они не помогают! Малинка, правда, ещё этого не знает, поэтому и ревёт по любому поводу.

— Серёдка умерла от болезни?

— Да.

— И что общего-то?

— Как что? А откуда вообще эта странная болезнь взялась? Ничего, кроме слабости — ни жара, ни сыпи, ни тошноты, ни кашля. Ничегошеньки! Ты не понимаешь?

— Хватит спрашивать! — опять она как всегда — не слышу, значит, ничего не было. — Просто скажи!

— Малинка, ну что же ты… Что за болезнь эта и откуда взялась, никто не знает. К маме сколько лекарей приглашали — и всё зря! А когда последний ляпнул, что, мол, наколдованная она, болезнь эта страшная, отчим того со скандалом выгнал и денег ни копейки не заплатил. Болезнь никак нельзя наколдовать, сказал. Может и нельзя, кто знает, мы же не колдуны! Но я написала письмо ещё одной нашей подруге, и она ответила. Серёдку как раз замуж перед этим выдали и богатое приданное за ней дали. Знаешь за кого? За троюродного княжеского племянника! Царейко! Слышала? Он же княжеский воевода. Ему и тридцати нет, а это уже его пятая вдова — и каждая наследство после себя оставляет.

— Не понимаю… И что?

— Разве ты не слышала, что Великий князь собирается воевать? Хочет расширить свои владения в северную сторону, там сейчас беспорядки в землях, откуда дивы ушли, самое время всех взять врасплох. Не слышала разве?

— Что-то слышала такое вроде бы.

— Как можно было не услышать? Весь город гудел. Каждый пьянчужка язык чесал!

— Это когда? После побега? Это когда мы в той харчевне ужинали?

— Да! Где у нас, куриц, все деньги вынули. Где эти, разбойного вида, всё пытались к нам подсесть да вином угостить. И хорошо, что так вышло, что мы отказывали да отказывали, а когда пора за ночлег платить пришла, денег не оказалось… А то остались бы ночевать… кто ж знал, что это натуральный притон… Как свет погасили бы, то и дверь бы не спасла! И всё, искали бы нас потом.

— Кто?

Глупо как-то вопрос прозвучал, вон Малинка сама ответ поняла, аж глаза потемнели.

— В том-то и дело, что никто! Нет у нас с тобой больше никого.

Голова такая тяжелая стала, вот я её лучше ладонями обхвачу и посижу с закрытыми глазами. Однако, раз начала, нужно выложить всё, на другой такой разговор я не скоро решусь.

— Но нас найдут, Малинка, найдут люди отчима, потому что мы богатые наследницы. И убьют. А если не убьют, выдадут замуж, а потом всё равно результат один…

— Зачем? Он и так всем имуществом распоряжается! Я не помню, когда в последний раз нас с тобой кормили досыта, а про платья вообще молчу. Как мама умерла, живём у чёрного хода под лестницей. Какие мы с тобой богатые наследницы?

— Мама оставила всё имущество нам. Тебе и мне поровну. Если одна из нас умрёт, вторая получит её долю. А отчиму всё отойдёт только в случае гибели обеих.

Малинка сглотнула, но я уже не могла остановиться.

— Вот и смотри. Меня давно пора замуж выдавать, но тогда придётся мою долю наследства отдать. А теперь и ты подросла! Отчиму сейчас или людям объяснять, почему он нас не хочет пристраивать, или приданое наше возвращать. Как он объяснит, что мамины деньги ему самому нужны? Люди в деревне уже шушукались, отчего мы с тобой взаперти всё время, со двора носа не кажем. А ко мне, когда Василь сватался, отчим ему отказал и нас тогда же отправил на дальнее пастбище.

— Это когда мы с тобой всё лето там провели?

Молодец, быстро сообразила!

— Да. Там, конечно, хорошо было, молока и хлеба много, приволье… Но держать нас вечно на пастбище нельзя. А после возвращения отчим следил, чтобы мы женихов не нашли, потому что каждому отказывать нельзя. Причины-то нет. Ну, Василю отказал, тот недолго думал — на другой женился. А вдруг упрямый жених попадётся, станет разбираться, что к чему? Одно время отчим врал, что мы больные с тобой. А кто-то из местных тебя случайно увидел, как ты по двору весёлая бегала и кружилась, ну, когда отчим надолго уехал, и мы одни остались. Увидел и возмутился — как больные? Здоровые, румяные девки, хоть сейчас под венец. Потом ему пришлось врать, что мы с тобой головой больные.

— Безумные? — в светло-карих глазах, так похожих на мои, дрожит обида.

— Да! Но лучше бы пусть так о нас и думали!

— Почему?

— Потому что, Малинка, пока мы жили взаперти и отчим деньги наши тратил, мы хотя бы в безопасности были. Нас никуда не пускали, но хотя бы берегли. А теперь ему все деньги нужны, все до последней монетки. Он хочет имущество продать и потратить полученное на свои дела. В войне участвовать, чтобы свою долю награбленного получить. Теперь мы, Малинка, ему мешаем.

Сестра сглотнула.

— Ты правда так думаешь?

В горле словно комок сразу встал.

— Прости. Я не просто думаю, я слышала. И про войну, и про наследство наше. Перед тем, как сбежать, гости к нему приехали, помнишь? Три всадника, один толстый такой, что чуть с коня не скатился, когда спешивался.

Малинка захихикала. Картина была потешной — здоровый тучный мужчина, кряхтя, лез с коня, и ноги у него подкосились так, что он чуть не грохнулся об землю.

— Жалко коня было, — шепнула Малинка.

— Да! Тем вечером они говорили.

— А ты подслушивала? — восхитилась Малинка.

— Да! Этот толстый выбирал, какую из нас двоих замуж возьмёт.

Смех пропал, как и не бывало. Тихо стало просто до жути. Слишком много жестокого было в моём голосе, не знаю, сестру мне хотелось напугать или себя подстегнуть, чтобы не смела раскисать — однако нас обеих словно водой холодной облили. Малинка молчала, только глазами хлопала оглушено, будто не поняла. А мне теперь стыдно слово произнести.

Она шумно сглотнула.

— Ты права. Мы хорошо сделали, что сбежали. Но Тамракский лес?! А земли ничейные? — воскликнула Малинка с отчаянием. — Что там с нами будет? Мы же не знаем, что там с нами случится! Может, ещё хуже…

— Маленькая моя, иди сюда.

Если бы я могла её утешить! Хоть немного поддержать. Но как, если я и сама этих Тамракских земель до одури боюсь. Будь моя воля, я бы лучше отшельницей в лесу жила, но у нас ни еды, ни денег. Нам только к людям выходить, а на ту сторону леса люди отчима в объезд когда ещё доберутся! И доберутся ли вообще?

И вот сидим мы, Малинка уткнулась в мой пыльный плащ носом, а я качаю её, как маленькую, и сама словно на волнах плыву. Тихо признаюсь, потому что иначе нельзя.

— Сегодня мы свернули, потому что я увидела на дороге группу всадников в княжеской охранной броне. Думаю, нас ждут. Что ещё забыла княжеская охрана в такой глуши? Точно такая отчима последнее время сопровождает. Я не хотела говорить, но они прямо у взъезда схоронились, даже кони те же — один там приметный, в белых звёздах. Они следят, кто проезжает, я так их и заметила — телегу, что сбоку заехала, сразу остановили, окружили и давай ворошить.

— Так вот почему ты меня как схватила и потащила! Чуть руку не оторвала!

— Да, Малинка. Некогда было толком объяснять. Но если в деревню пойдём — сразу попадёмся. Так что нам теперь одна дорога — сквозь лес да в Тамракские земли.

— Но у нас нет еды.

— Ничего. Найдём в лесу ягоды и орехи. Не пропадём.

— Несколько дней! Нам несколько дней идти.

— Ничего. Нам многого не нужно.

— Но там какие-то ужасные звери. Они нас сожрут!

— Нет. Мы будем очень, очень осторожны. Малинка, пойми же — нет у нас иного выхода. Нет…

Она поднимает на меня огромные глазища, в которых небо отражается, дрожит.

— Жгучка… мне страшно.

— И мне, милая, — вот я и призналась. — Ты не представляешь, как мне страшно! И не только за себя. Я как будто в мышеловке, в тесной коробке заперта — и ты со мной. И где грызть, чтобы наружу выбраться, не знаю.

Какой у меня плащ сказочный, прижимается Малинка к нему лицом со всей силы, и пахнет ткань не очень, и грязная местами, но всё равно отодвигаться не спешит.

Значит, мы обе боимся.

— Вдруг княжеская стража вовсе и не нас ждёт? — с надеждой спрашивает она. — Может, разбойников каких ловят, а про нас ни слухом, ни духом?

Я молча вздохнула.

В ней словно зародилась надежда. Она вскинула голову.

— Ну, так что, Жгучка? Может, не нас ждут?

— Помнишь, мы с мамой к Ототьму ходили? За тайной?

— И что?

— Знаешь, что мне голос тогда сказал?

— Откуда? Ты не признавалась! Это тайна только твоя, чужие уши слышать не должны.

— Сейчас скажу, уже можно. Голос велел, когда в целом мире мы останемся вдвоём и некуда будет обратиться за помощью, бежать от беды далеко, через самое страшное место — бежать и никуда не сворачивать. Иначе мучительная смерть ждёт меня и моих родных. А послушавшись, рано или поздно я выйду к своей судьбе. Я тогда не поняла, к чему бежать и про страшное место тоже не поняла. Но только что у деревни, куда мы войти собирались, а пришлось снова убегать, словно в голове загадка сложилась! Мы же будто по линеечке шли! И теперь нельзя сворачивать, дальше нужно идти.

— Ничего себе! — у Малинки даже челюсть отвалилась.

— Видишь? Ототень раньше нас знал.

— Но с чего ты решила, что он про сейчас говорил?

— А как же! Все сходится. Да и что кого другого у деревни ждут — а кого? Чтобы княжеская стража под деревенскими заборами разбойников караулила да в телеги со старым сеном заглядывала? Самой не смешно?

Сестра задумалась и нехотя кивнула.

— А главный у них Крынок, тоже Великому князю не чужой. Помнишь такого? Ни лета не было, чтобы к отчиму нашему по делам не заезжал.

— Да.

— Кажется, и тут он… Издалека не разглядишь толком, но его сухую скрюченную фигуру нелегко с другими попутать.

— Я поняла, — сглотнув, сказала Малинка.

— Тогда вставай и пойдём. Мало ли что, вдруг нас кто заприметил, надо зайти глубже в чащу, чтобы лошадью не догнали.

Мы поднялись с травы, смотря вперёд, на полосу темнеющего впереди леса. Такой густой, чёрный, деревья старые, стволы ссохшиеся. Не знаю, живут ли там звери и птицы, тихо вроде.

Малинка перевела на меня умоляющий взгляд.

— Ототень сказал, помнишь? Да и что будет? Просто старый лес… — неизвестно кого утешала я. Старый-то старый, да дыма без огня не бывает. Раз идёт в народе молва про опасность… Впрочем, ничего не поделаешь. — Ладно, пошли.

Сестра схватила меня за руку, и мы стали словно одно целое.

Чего оттягивать? Раз судьба решила, значит, так тому и быть. Пойдём в Тамракский лес, глядишь, пронесёт, а в землях за ним, должно быть, тоже разумные существа живут.

Говорят, после отхода дивов заселились туда бездомные народы, лишившиеся дома — и не люди, и не лесные, и не горные. В помощи им все отказали. Лесное княжество официальную ноту вынесло — на ничейных нынче землях проживают отбросы, всё равно что низшие существа, а людское княжество и вовсе эти земли намеревалось к своим присоединить. А всё потому, что там нелюди жили — то ли звери, то ли духи. Говорят, и плоти у них нет, и кровь они пьют, и кишки из утробы выгрызают. Врут, верно, как обычно, но страшно врут!

А с другой стороны, в самом народе слухи ходят обратные, что в ничейных землях за Тамракским лесом может пристанище найти всякий, кто попросит убежища, конечно, если ты не лихой человек и не бежишь от правосудия. И искать нас там вряд ли кто вздумает — больно далека да тяжела дорога, да и кто поверит, что две девчонки рискнули через смертельно опасный лес идти? А если и хватило дурости рискнуть, кто поверит, что они смогли оттуда живыми выбраться?

Но мы пошли. Дружно, нога в ногу, как солдаты на марше.

Под тенью старых деревьев было тихо, только сухие веточки иногда под ногами хрустели. Хвоей пахло так сильно, будто масло выжимали. Конца-края лесу не было, чем дальше, тем сильней вокруг сгущались тени. Но страх отчего-то отступил. Вот, позади, за спиной — остался страх, княжеские прислужники, которые схватят, не пожалеют и вернут отчиму. А впереди никто нашей смерти не желает, лесу человеческая жизнь — что жизнь белки: есть ли, нет ли — небольшая разница. Плакать по нам не станет, но и убивать не будет.

— Тут красиво, — прошептала Малинка, когда мы почти привыкли к тишине. И звонко засмеялась.

— Тише ты!

— Ой, Жгучка, какая же ты снова бука! Смотри, орехи!

Она с воплями бросилась вперёд. Хотела бы я так же легко сбрасывать с плеч все тревоги и неприятности — увидела орехи и обо всём забыла!

Впрочем…

— Смотри, Малинка! Это не просто орехи, это же чей-то схрон!

— Ага.

Вижу, сестра уже усердно выковыривает из низкого дупла сухие ветки и плотные куски старого мха. Кто-то тут рылся до нас, орехи рассыпал, но есть не стал. Прошлогодние, крепкие и сладкие.

Те, что на землю упали, жаль, подгнили, а в дупле — зато несколько горстей хороших!

— Это говорит, что путь наш будет лёгким! — заявляет довольная сестра. — Лес нам помог. Значит, не бросит в беде.

— Спасибо ему.

Если задрать голову и посмотреть в высоту, в тёмные, густо сросшиеся ветви, можно поблагодарить лес за подарок. Орехов достаточно, чтобы притупилась ноющая боль в желудке. Наверное, стоило немного оставить на потом, но не вышло, мы съели сразу все, сами не заметили, как.

— Ну, что теперь? — вздыхает Малинка, стряхивая с подола скорлупу. — Дальше пойдём?

— Да, чего время терять.

— А куда? — сестра задирает голову. — Смотри, деревья всё закрывают — и солнца не видно.

Действительно, не видно, но как можно не понять, где оно сейчас стоит? Я уверено машу в сторону.

— Туда нужно идти.

— Откуда ты знаешь?

Не могу объяснить, однако я отчего-то точно знаю, что идти нужно сейчас между теми двумя деревьями.

— Там темно, — шепчет Малинка.

— Ничего. Пойдём.

— Подожди, палку найду.

Я тоже ищу себе палку на случай, если на нас выскочит какой-нибудь лесной зверь. Такого не должно произойти, они чуют людей заранее и стараются на глаза не лезть, но мало ли.

— Опять ты так смешно нюхаешь, — Малинка смотрит на меня и хохочет. — У тебя нос шевелится, как у лисы!

— Чего ты опять цепляешься?!

— Ну не злись, это даже мило. Знаю, знаю, ты жутко не любишь, когда так делаешь и просто бесишься, стоит тебе об этом сказать! И всё равно так делаешь, особенно когда волнуешься.

— Отстань, сказала!

— Ну, Жгучка, не злись, — хитрая Малинка подходит, прижимается к моей руке, опирается подбородком о плечо, знает, что стоит начать подмазывать — и я не смогу больше сердиться, хотя этих глупых намёков про свой нос на самом деле терпеть не могу! — Это правда мило.

— Хватит болтать! Пошли уже.

— Пошли, я молчу.

Чем ближе мы подходим к двум деревьям, тем больше меня завораживает, тянет просвет. Теперь даже если захотеть свернуть, не выйдет — ноги сами несут. Но я не хочу поворачивать вспять, кажется: это самый верный путь и мы будем дурочками, если не пойдём.

Я ступаю в промежуток первой — на секунду вокруг словно круги по воде расходятся, воздушные и невидимые, легко колышутся радужными нитями, и пропадают… Показалось, наверное. Малинка встаёт рядом.

— Как тихо.

— Да.

Словно мы в ином лесу оказались. Здесь с ветвей свисают длинные пушистые усы, словно клоки шерсти: то ли трава, то ли мох. Приходится идти, пригибаясь, чтобы не зацепить их головой, а то прилипнут ещё.

— Веди, раз уж решила сюда идти, — говорит сестра.

Меня словно прозрачная нить тянет. Не знаю, как объяснить, но стоило ступить меж деревьев, в воздухе словно путь соткался, невидимый, но даже головы не нужно поворачивать, чтобы узнать дорогу.

— Может, ещё орехов найдём, — мечтает неугомонная Малинка.

Только орехов в этом лесу нет. И грибов нет, и ягод.

Очень тихо для леса. Под ногами мягкий иголочный настил. Деревья плывут мимо, неторопливо поворачиваясь корявыми боками.

— Почему так тихо? — шёпотом спрашивает Малинка.

Я только плечами пожимаю.

— Ой!

Она пригибается и закрывает голову руками, когда сверху с шорохом сыплются листья и огромные сухие иголки. Словно шуршащий дождь пошёл. Ай! Это же шишка меня по голове стукнула.

— Прикройся, — смеётся Малинка и тут же сама получает шишкой по лбу. Теперь и мне смешно.

Переждав шишечный дождь, мы отряхнулись, перевязали волосы, поправили косынки, чтобы сор в волосах не запутался, и пошли дальше.

Больше ничего не случилось, разве что устали раньше, чем стемнело, что немудрено после такого-то дня.

Ночевать пришлось под елью — выбрали самую широкую, чтобы лапы лежали по земле ковром, забрались под нее, да и заснули. Даже если дождь — не намокнем, да и зверьё сюда сунуться не должно.

Хуже всего — встретить диких хищников, которые захотят нас сожрать. Поэтому и по лесу мы шли, громко шумя и переговариваясь — большинство зверей услышат, решат — не может еда так шуметь, да уйдут с нашей дороги. Хотя не видели даже мелочи, вроде белки или зайца… Но вдруг это только из-за того, что для тутошней глуши мы больно громкие?

Ещё странно: мох есть, а паутины нет. Жучки и вовсе мелкие какие-то, невзрачные. Может, солнца под густыми кронами не хватает?

А в остальном — лес как лес.

Утром пришлось топать на пустой желудок. Настроение от этого не улучшилось, ясен перец, Малинка то и дело вздыхала.

К обеду урчало в животах у обеих, громко, как во дворе в собачьей драке!

Сестра приглядывалась к каждому стволу — напрасно, больше с орехами не везло. Хорошо хоть ручей нашли с ключевой водой, да ещё и глубокий, искупаться получилось. Когда кожа свежая, чистая, это так приятно! Расчёсываться можно, глядя на спокойную поверхность воды, словно в зеркало.

Конечно, мы очень похожи: и лицом, и фигурой. Глаза, правда, у Малинки светло-карие, ясные, а у меня какие-то желтоватые, и мама говорила «с хитринкой». Зато носы у обеих одинаковые, мамины, курносые, и брови тонкие, мамины, и улыбка, как у неё. Нас увидишь, сразу скажешь — сёстры.

Отдохнули мы у ручья, побаловались, водой поплескались да дальше пошли. Только недолго довольны были — голод своего не упустит, раз взялся мучить, не отступится.

К вечеру мы еле ноги передвигали.

— Я устала, — вздохнула Малинка. Надо же, а ведь целый день молчала, не жаловалась и не хныкала! Так на сестру не похоже.

— Можно и отдохнуть. Но завтра с утра снова идём и не ленимся. Нам нужно найти еду.

— Ага, — еле шепчет она.

Ночёвку найти несложно — деревьев вокруг плюнуть некуда.

Малинка подходит к ближней ели, заползает под её ветви на карачках и ложится к стволу, я у выхода, палка рядом. Накрываю нас одеялом, сестра тут же закутывается в свою часть, натягивает край на нос и вздыхает.

Я говорю:

— Надеюсь, зверьё сюда не полезет.

— Нет тут зверья, Жгучка. Сама знаешь, так что не притворяйся. Не зря про этот лес слухи ходят… странный он какой-то, не на месте я тут, чувствую, словно в сон попала… скорее бы к людям выйти.

— Скоро выйдем.

Малинка уже не слышит, спит. Я сдаюсь, позволяю себе расслабиться, растечься по земле. Ноги болят, но разуваться глупо. Чулки за день к коже словно прилипли, и платье стало будто вторая кожа. Когда из дому бежали, не вышло штанов найти. Была идея в мальчиков переодеться, да какие из нас мальчишки? У Малинки грудь больше моей, да и волосы длинные, не принято мальчишкам с такими волосами ходить. Не вышло ни штанов найти, ни обуви добротной, пришлось в домашней улепетывать. Хорошо хоть одеяло удалось к рукам прибрать, иначе совсем тяжело было бы ночевать.

Теперь вся надежда на завтра. Если завтра мы не найдём еды, у нас не останется сил идти. Не знаю тогда, что делать. А Малинка молодец, не ожидала! За весь день ни разу не зарыдала и не капризничала, не жаловалась.

В горле болезненный комок сглотнулся. Это потому она такая стала, что я всю правду ей вчера как на духу выложила. Лишила детства.

Но что ещё было делать? Промолчать куда хуже!

Утром мы еле проснулись. От усталости кружилась голова, зато желудок замолчал. Если бы он ещё не болел!

Мы очень долго шли, вернее, брели, понурив головы. Голод стал таким сильным, что хотелось землю есть, только бы что-то на зубах было и в живот попало. Но землю нельзя.

— Всё будет хорошо, Малинка. Мы скоро найдём еду. Ничего не бойся, пока я рядом.

Не знаю, кому я говорила — ей, себе или миру. Сестра устало попыталась улыбнуться, но не вышло. Вокруг глаз тени, и даже волосы потускнели.

Так мы и шли. Даже мысли путались, как чёртовы ноги.

— Вон смотри, ягоды! — Вдруг крикнула Малинка. — Ягоды! Побежали!

И как рванёт вперёд, будто крылья выросли.

— Стой.

— Да там чисто, я вижу! — сердится сестра и бежит к стелящимся по земле кустикам, усыпанным блестящими каплями. Действительно, какие-то ягоды, правда, незнакомые. Растут кучно, вокруг чисто, зарослей нет, зверью прятаться негде, но та самая путеводная нить, которая вела меня последние дни, обходит ягоды далеко стороной. Наверное, не зря.

Мысли путаются, ворочаются лениво, но всё-таки работают.

— Подожди! — кричу я.

Живот сразу заурчал, так захотелось взять ягоды и раздавить на языке, и чтобы сладкий или кислый сок на нёбо брызнул. Представила и чуть слюной не захлебнулась.

— Чего?

Не знаю, чего. Да и… Нет, я тоже хочу!

Мы бросились к ягодам и упали рядом с кустиками на колени. Руки сами собой потянулись вперёд и так дрожали, были такими тонкими, сухими и бледными, даже не верилось, что это наши руки.

Я так спешила сорвать ягоды, что даже котомку со спины не сняла. Всего одно движение — и у меня будет еда!

И тут что-то будто дёрнуло сбоку за юбку. Я передвинула ногу, поправляя ткань, но её тут же дёрнули снова. Пришлось оглянуться. Руки замерли, не донеся желанную добычу до рта. Рядом из земли торчала как будто змея, однако змеи не могут вытягиваться вертикально вверх, и притом их головы не похожи на дыры, усыпанные зубами.

Ягоды высыпались из рук, я отпрыгнула от змеи раньше, чем задумалась. Змея быстро повернула зубастую пасть в мою сторону, а рядом с ней, взломав землю, появилась вторая. Вокруг шевелилась почва, растрескивалась крупными кусками, из-под которых что-то огромное рвалось наружу.

— Малинка, беги!

Почему-то я сказала шёпотом. Сестра, однако, отреагировала быстро, бросилась ко мне, по дороге наступив на очередную змею, лезущую из-под земли. Та запищала. Малинка завизжала. Окружающие змеи запищали ещё пронзительней. Вокруг стало слишком громко.

— За мной!

Я развернулась и бросилась прочь, забыв и про ягоды, и про пустой живот. И откуда силы взялись? Сестра неслась следом, а позади оглушительно трещала земля. Кто-то огромной рвался изнутри, скрипели сломанные ветки и рвущиеся корни, глухо бились о поверхность комки земли.

— Куда?! — Закричала Малинка.

Я оглянулась… лучше бы этого не делала — позади из-под земли лезло огромное чудовище, похожее на огромную гусеницу в жучином панцире, вся морда и раззявленная пасть его усыпана зубастыми змеями. Мерзкое тело блестело от слизи и извивалось, сбрасывая с себя последние оковы — спутанные корни. И оно лезло и лезло, и конца-края ему не было.

— Жгучка!

Да, некогда рассматривать, нужно спасаться. Палкой и обычного зверя не отогнать, разве что очень повезёт, а это чудовище нашими силами подавно не остановить. Понятно теперь, почему в лесу ни единой зверушки.

— Туда!

Нить снова появилась и вела дальше, прямо к арке из деревьев, причудливо искривлённых ветром.

Я рванула вперёд, надеясь, что ноги не подведут, иначе спасения не будет. К счастью, мы с сестрой всегда отличались резвостью и сейчас не подкачали — только пятками сверкали.

И снова, как день назад, стоило пройти между стволами, как вокруг словно круги разошлись, вспыхнуло и погасло еле заметное радужное сияние.

Мы бежали дальше, лес менялся на глазах — становился светлее, трава выше и… это же птица по земле скачет? А деревья какие тонкие встречаются…

Путеводная нить прервалась, пропала, однако и звуки взламываемой земли стихли. Неужели чудовище вылезло? Может, оно умеет перемещаться беззвучно и вот-вот нас настигнет, набросится со спины?

Ладно, обернёмся ещё раз!

Пусто. Позади только потревоженная трава безмятежно колышется. Яркая и сочная, какой уже два дня не было видно.

Я глазам своим не поверила. Ноги подкосились, хорошо деревце под руку подвернулось, за него и удержалась.

— Стой. Малинка.

— Что?!

— Его нет. Мы, наверное, далеко убежали.

Сестра остановилась, быстро оглянулась, нахмурив брови. Не поверила, ясное дело, я тоже не понимала, куда делось чудовище. Просто словно за невидимой стеной осталось, ни звука, ни следа.

— Как? Как такое может быть? — Малинка осторожно возвращалась, вглядываясь нам за спины. Но там ничего не было. Между деревьями никто не двигался. Даже маленького зверька белым днём легко заметить, а уж такую громадину!

— Может, оно под землёй? — спросила Малинка.

— Но, когда бы оно успело туда залезть?

— Не знаю…

Но правда, чудовища не было нигде. Конечно, возвращаться и проверять, куда оно подевалось, мы не стали, быстро пошли вперед. Лес стал другим, светлым и тихим, совсем как у нас дома. А чудище, видимо, из старого леса не вылазит, иначе все знали бы.

— Это из-за него Тамракские леса такими опасными считаются, как думаешь? — озарило меня.

— Ой, даже думать не хочу!

Она не хотела, а я вот хотела и подумала. И вот что выходит — не зря про эти места слухи ходят. Правда, какие-то смутные слухи, я никогда не слыхала про огромное чудище со змеиными языками. Но, что опасно там бывать и мало кто живым выбирается, выходит, не врали. Если бы я не обернулась так вовремя…

В общем, улепётывали мы оттуда со скоростью ветра.

А потом мы нашли грибы…

Не знаю, как хватило терпения пожарить несколько белых крепких сморчков на костре. Сырыми их тоже можно есть, но потом плохо будет, особенно нам, с пустым животом.

— Я такой вкуснятины никогда не ела, — сообщила Малинка, обглодав свою палочку и поднося её к носу, чтобы даже остатков запаха не упустить.

— Точно!

И правда, такого вкусной еды сразу не вспомнить. Неудивительно, после двух-то дней голода.

— Ну, пошли?

Грибов было немного, но силы от них привалило как от целого обеда! В животе теплей и словно солнышко нежнее припекает.

— Как думаешь, жильё людское далеко? — спросила Малинка, размахивая руками и задевая ветки.

— Не знаю… Лес большой, говорят, больше недели через него идти, пока на Тамракские земли выйдешь.

— Сколько? — Она резко оборачивается. — Неделю? А что мы есть будем?!

— Иди, не бойся, выкрутимся. Всё равно обратной дороги нет.

После грибов легко стало, страх исчез, взамен пришла уверенность, что мы обязательно выживем. Вокруг добрый мир, не даст поди сгинуть.

— Не понимаю, — дуется Малинка, но послушно идёт дальше. — Почему ты такая спокойная? Ладно, еды нет… а чудище это подземное? Вдруг догонит? Вдруг мы сейчас на него наступим? Вдруг их в округе много?

Она даже руки расставила, пытаясь показать, как много чудищ поместится под каждым кустом да за каждым деревом.

— Нет, я тут прикинула — чудища из тех мест не вылезут.

— Откуда знаешь?

— Просто не вылезут и всё!

Как, интересно, я могу объяснить, откуда взялась моя уверенность, когда я себе самой этого объяснить не могу? О!

— Ототень! Ототень сказал: к счастью своему выйду. А какое может быть счастье — помереть от голода или в зубы чудищу угодить? Сама-то как думаешь?

Объяснение принимается, Малинка недовольно соглашается.

— Ладно уж.

— Иди-иди. И под ноги смотри.

Сестра смотрит под ноги.

Идти, кстати, легче стало. И совсем не из-за сил, которые прибавились. Просто…

— Похоже на тропинку, — задумчиво говорит Малинка. Тоже заметила.

— Погоди.

— Чего ждать?

Вокруг трава густая, зелёная, но проплешины такие… будто тут кто-то часто бегает по одному месту, а потом в траве всласть валяется.

— Опять нос шевелится, — ухмыляется Малинка. — Ты нюхаешь?

— Жильём не пахнет.

— А чем пахнет?

Пахнет обычно — травой, землёй, сырым мхом.

— Ладно, пойдём. Эй, чего встала истуканом? Топай дальше!

Но Малинка стояла и смотрела мне за спину. Будто видела… Кто-то подкрался? Как?!

Там, далеко за деревьями стоял волк. Огромный волк с густой серебристой шерстью. Он был напряжён, уши торчком, глаза внимательно следят за нами.

Рядом Малинка так громко сглотнула, будто камень упал.

— Не бойся, — прошептала я. Волк выглядел так, будто бежал себе по своим делам и вдруг на нас наткнулся. И пытается понять, кто мы и чего тут делаем. До нас саженей с дюжину, поэтому он не спешит убраться. Да и нападать один на двоих тоже не станет.

Тем временем волк поднял морду и смешно задвигал ушами. И выглядел так забавно, будто это не он для нас, а мы для него представляли опасность. Его хвост дёрнулся, как у собаки.

Я не сдержалась и фыркнула, волк тут же отпрыгнул на всех четырёх лапах и оскалился.

— Тише, — прошептала Малинка. Голос так и прерывается от страха. Я покосилась на сестру — стоит, судорожно вцепившись в свою палку и вздохнуть боится.

А волк вроде и не страшный. Скалиться перестал, глаза круглые, так ими и хлопает.

Вдруг серый снова подпрыгнул — прямо на месте, опустился на лапы, развернулся и стрелой метнулся в подлесок — только кусты закачались.

— Бежим.

Малинка вдруг как припустила в другую сторону! И успела за руку схватить, так что я со всей дури споткнулась и чуть головой в землю не врезалась. Выдернула руку.

— Чего ты? Он же ушел!

— Кто его знает, что у дикого животного на уме! Бежим отсюда.

— Да не будет ничего. Ушёл он. Дай отдохнуть.

— Шевелись, Жгучка!

— Ну ты и трусиха, Малинка.

— Это не трусость, а осторожность и здравый смысл! Это ты никогда не думаешь, а просто делаешь, что в голову взбредет!

— Я?!

Слов нет, как удивила. Разве я не старшая сестра, строгая и серьёзная, которая всегда обо всём позаботится и всё решит? На мне ответственность, поэтому я всегда вначале думаю.

— Малинка, ты чего?

Ну вот. Голова опустилась, плечи поникли и носом уже хлюпает.

— Испугалась что ли?

Она нехотя кивнула.

— Да не тронул бы он нас! Он сам испугался, видела, как припустил?

Она подняла голову и резко вытерла рукавом слёзы со щёк.

— Откуда ты знаешь? И куда идти, и что чудище не догонит? И что волк не вернётся и стаю свою не приведёт? Мы ведь лёгкая добыча.

— Э-э-э… Ототень?!

Малинка буравит меня глазищами, прищурила их в щёлки. Умеет взгляд такой неприятный сделать, что аж трясти начинает.

— Смотри, в пыль сотрёшь! Выешь в единственной сестре большую дырку! Бедный твой муж будущий, ты же ему всю кровь выпьешь, если так же станешь смотреть.

Сестра тут же злится, глаза так и сверкают.

— Не выпью! Своего лучше пожалей.

— Ой, да было бы кого жалеть, — фыркаю я, складывая руки на груди.

— Ага, покраснела! Как о тебе речь, так сразу отворачиваешься и от разговора уходишь, будто самой не интересно, какой тебе попадётся. Ототень про семьи всегда говорит, пусть и не прямо, значит, скоро к своему и выйдешь! Вот бедолага… Думаешь, твой от тебя не сбежит, когда узнает получше? Ты кого хочешь из себя выведешь!

— Я?!

— Ты! Да я в тебе, каменюке, до скончания веков дыру буду протирать и не протру!

— Да чего ты завелась-то?

— А чего ты всё ещё думаешь, что я маленькая! — кричит Малинка и вдруг топает ногой.

Громко-то как… А после тишина.

Будь мы дома, уже успокаивала бы с улыбками, шутками да прибаутками. Однако надолго из головы не выбросишь: мы одни в глухом лесу и помочь некому. Некогда беситься.

— Хватит, — в моём тяжёлом голосе приказ. — Некогда нам истерить. Пошли дальше.

Малинка сжимает зубы и гордо вскидывает голову. Косынка её сползла назад, пряди лезут в лицо, приходится трясти головой и, хотя обычно мне смешно на неё в такие моменты смотреть, сейчас почему-то не до смеха.

Что-то тревожит Малинку, наверное, хочет быстрее взрослой стать. А я вот, дай мне волю, лучше бы в детство вернулась, где не нужно ни о чём переживать.

— И куда пойдёте-то? — раздался негромкий голос.

Боже, сильнее я испугалась, пожалуй, только когда чудище из земли полезло. Сердце как забилось, чуть не оглушило!

Ветви ближайшего орешника раздвинулись, и показался старик.

Крепкий, высокий, борода как лопата, улыбка добрая, глаза спокойные, словно безоблачное небо.

— Куда идёте-то, а?

Увидеть живого человека вместо чудовища с сотней языков на редкость приятно.

— К людям, — невольно улыбнулась я. Он пах безопасностью. Опять, как с нитью в лесу — знаю, что деда бояться не стоит, не станет он обижать. Отшельники все мирные, потому что в лесу со зверями и деревьями им приятнее быть, чем с людьми. Потому, говорят, в глушь и уходят.

А Малинка зато дёрнулась, как ужаленная и, насупившись, уставилась на незваного гостя.

— Ну, так, может, ко мне вначале заглянете? До людей-то ещё идти и идти. Я тут недалеко живу, совсем один, но накормить да баню истопить сумею. Пойдете?

Баню?! Вот это да!

— Да, с радостью! — я ответила первая и сама не заметила, как бросилась к старику. Малинка только что-то невнятно зашипела в спину.

— Вот и хорошо, — он огладил бороду рукой. — Отдохнёте, что в мире большом делается расскажете, может, и я чем подсобить смогу. От хорошей-то жизни, поди, в лесу бродить не станешь. Ну, догоняйте.

— Пошли, — я дёрнула Малинку за рукав и она, вздохнув, развернулась и пошла рядом.

* * *

Дед Ших принял нас как родных внучек. Жил он и правда один, хижина была небольшая, но крепкая, добротная. Вроде кто-то из знакомых помог со строительством, упомянул дед. И был у него огромный сарай возле хлева. И огород у него был немалый, и как-то вышло, что дед попросил нас задержаться на пару дней да помочь ему с посадками. Конечно, как мы могли отказать старому человеку, который так нас выручил? До сих пор помню кашу, которую он достал из печи, когда мы вышли из лесу к его дому. Да я в жизни ничего слаще не ела!

Так и получилось — днём мы ему помогали по хозяйству, а вечером все вместе пили чай и разговаривали. Вообще-то я подумывала промолчать про нашу судьбу, однако в первый же вечер всё выложила как на духу. Разве что имён и мест не называла.

— Стало бы, сироты вы? — вздохнул дед, выслушав нашу нехитрую историю. — И идти некуда?

— Да, некуда. Нам бы к людям, в деревню какую или город небольшой попасть, там найдём как прожить. Вот и решили сюда. В Тамракские земли любой может прийти.

— Прийти-то любой, — глубокомысленно отвечает дед, — да остаться может не каждый.

— Это как? — тут же лезет Малинка. Вначале она от деда подальше держалась, а теперь чуть ли не собачонкой вокруг вилась. Ни знали мы ни отца, ни дедов своих, только мама у нас и была. А дед Ших ласковый: и смотрит с добром, и по голове Малинку пару раз гладил, как маленькую. А сестра ничего, молчит и о взрослости своей не упоминает.

— Вам нечего бояться, — машет дед рукой. — Через пару дней отправлю вас в город хороший, пристрою к делу. Провожатого вот дождёмся, и пойдёте.

Дед Ших продолжает хлебать горячий чай из блюдца, Малинка сидит на лавке, болтая ногами, а мне в голову лезет… какой провожатый? В вечер, когда мы появились и дед баню топил, вернее, мы топили под его указку, одежды сменной-то нет, так он отвёл нас в сарай и целых два мешка одежды разной на солому вытряхнул. Выбирайте, сказал, что хотите, пока ваша сохнет. Вся одежда мужская, добротная, хотя и не новая. Чистая, разве что пылью пахла. Крови и разрезов на ней не было, так что вряд ли с мёртвых снята.

— Осталось от детей моих да знакомых, вот и лежит на всякий случай, — пояснил тогда дед. Ну, я и забыла. А сейчас вспомнила. Не зря должно быть одежду хранит.

— Какой такой провожатый?

— А, знакомый один на охоту в старый лес отправился, как обратно пойдёт, попрошу и вас провести до города. Нельзя же совсем одним ходить.

— На охоту в старый лес? Там же чудище? Он что, на него будет охотиться?

— Да бог с тобой, — смеётся дед, щуря глаза. Нашему рассказу про чудище он, кажется, не поверил. Мы-то с Малинкой рассказывали, аж на словах спотыкались, а он только хмыкал.

— Так всё и было? — переспросил, а у самого глаза круглые были, что твои монеты!

Удастся ли мне когда-нибудь узнать, что это было за существо? Кто нас с сестрой в лесу чуть не сожрал? Такой огромный и тихий, такой незаметный, что даже местный отшельник о его существовании ни слухом ни духом? Да и кто в здравом уме пойдёт охотиться на эту гусеницу в панцире? Расскажи кому в городе — безумной прослывёшь.

Да, надо бы молчать. Но всё-таки, что за провожатый?

— А когда он придёт?

Слышу, как в голосе моём сталь звенит, а дед Ших и глазом не ведёт.

— Кто его знает. А вам что, плохо у меня? Спешите разве?

— Нет, нам хорошо! — тут же кричит Малинка, укоряя меня взглядом — мол, чего доброго человека обижаешь?

Я вздыхаю и молча пью чай. И правда, с чего я взбесилась? Хоть тресни, безопасно тут! В доме отчима целый день как на иголках ходила, а тут полной грудью дышу. Так что и правда, не стоит голову лишними страхами забивать.

* * *

На небе уже давно зажглись все звёзды, когда Всеволод, наконец, добрался до стариковской заимки. Ещё подумал: «Хорошо бы старый волчара не спал».

Словно услыхав, дед Ших как раз вышел на крыльцо. Распахнул широко дверь — входи.

Всеволод с трудом разулся на пороге, стянул с плеч остатки куртки. Придётся выбросить, такую рвань уже не починишь.

Его шатало, голова как чугуном налита.

— Садись.

Дед Ших, искоса поглядывая, достал из печи кашу, налил большую кружку травяного отвара. С нетерпением ждал, пока Всеволод сядет за стол, пристроит длинные ноги и поест.

— Как там? — не сдержался.

— Плохо.

— Правду говорят про лесные войска?

— Да, дед. Они обходят лес с побережья. Пока только один отряд прибыл, но временники строят на целую армию.

Дед Ших глубоко вздохнул, вытер лицо трясущейся рукой.

— Значит, войне быть? Не дадут без боя на нашей земле жить?

— Мы и раньше знали, что не дадут. — Всеволод махом допил настой, наслаждаясь вкусом добавленного мёда.

Некоторое время оба молчали. На столе трещала свеча.

— Серый совсем лицом, давно не спал? — наконец, спросил дед. — Я тебя позже ждал.

— Надо спешить, встреча в Осинах через два дня.

— Молодой княжич едет?

— Да, дед. Так что нужно успеть. С утра рано уйду.

— Тогда дело к тебе есть. Пойдём.

— Куда?

— Вставай.

Всеволод послушался — зря дед Ших не станет гонять — встал, хотя усталость тянула вниз, и пошёл за стариком во двор. Там совсем холодно, свежесть по воздуху как ручей течёт, сверчки стрекочут, целый хоровод развели.

— Смотри, — дед Ших распахнул ворота сарая, придерживая, чтобы они не скрипели, и кивнул куда-то левее входа.

Всеволод недовольно зыркнул на него — нет, чтобы сразу сказать — но даже не подумал перечить. Сделал шаг вперед.

Взгляд обежал углы и упал на лежаки среди соломы. На них лежали две девушки.

Одна спала, повернувшись ко входу. Рука под щекой, по локоть голая, белая. Лицо незнакомое, юное и светлое.

И сердце уже обволакивает предательское тепло. А из памяти рвётся дом, где сёстры и братья, и он так же спит в сарае, а мама приходит с утра будить. А проснувшись, первым делом видишь сестру, которая зевает рядом, прикрывая рот такой же тонкой рукой.

— На вторую посмотри, — толкает в бок дед Ших.

Всеволод делает шаг вперёд и принюхивается. Лица второй не видно, она накрылась одеялом так, что одна макушка торчит. Отбитый в лесу нюх возвращается, тонкий девичий дух проникает в его ноздри.

Дед Ших молча тянет его за рубаху из сарая. Вскоре они снова в доме, старик наливает квас из кувшина.

— Рысь, — говорит Всеволод.

— Не просто рысь.

— Ну, голубая рысь. И что? Если поискать, и у нас голубых ещё можно найти.

— Не в том дело, — руки деда трясутся, так что он отставляет кувшин и садится рядом, наклоняясь к гостю, щекоча руку бородой. — Эта рысь прошла по петле.

Всеволод неверяще дёргает головой.

— Что?

— Прошла и даже не поняла, что сделала. Две девчонки прошли по петле, Всеволод, по смертельно опасным местам, где один только шаг в сторону приводит к смерти, и одна из них — зверь! И вот что самое забавное — она понятия не имеет о своей сути!

— Прямо говори, что хотел, — устало просит Всеволод. — Нашёл время загадки гадать!

— Талисман на рыси, браслет колдовской, не даёт перебрасываться. Она вообще о зверях знает только понаслышке и не очень-то верит в их существование. Сказки, говорит, что призраки, что оборотни.

— И что? Раз среди людей родилась, понятно, отчего на ней браслет. Мать нагуляла, все знают, какие рыси… Родные не хотели видеть зверя, вот и подстраховались. Жестоко, дед, но что дальше-то?

— Её что-то ведёт сюда, Всеволод. Надо обеих в город проводить. Устроить. По петле так просто, без подготовки и расчётов, не пройти, сам знаешь. Это не просто везение… А вот что их зурп не сожрал, это уже везение. Да, ты правильно слышал. Зурп в петле на них напал, они успели сбежать. Не смотри, не знаю, как! Самому интересно, но рысь и сама не может описать.

— Оставь их у себя.

— Нельзя. Ты знаешь, почему. И так последние ночи как на иголках — вдруг волк вырвется и в сарай наведается? Я от людей ушёл, чтобы никого не тронуть, а ты мне девочками предлагаешь рискнуть? Нельзя им оставаться!

Всеволод вздохнул.

— Возьмёшь утром с собой и отведёшь в Осины. Путь зверя нельзя пресекать! А рысь в пути.

— Может, ты и прав. А может, случайность. Только некогда мне с ними возиться.

Дед отмахнулся.

— Они быстро ходят, ничем тебя не задержат. Надо пристроить их к делу, позаботиться. Помоги ты — и на твоей дороге помогут тебе!

— Опять ты за своё? Не то время сейчас, чтобы зазря тратить! И понукания свои щенкам оставь!

— Не всё приходит во врéмя, но всё приходит вóвремя! — заговорил Ших.

— Дед! Прошу тебя, — Всеволод покачнулся.

— Не спорь с волей богов. Они лучше знают! — дед Ших явно рассердился, борода мелко тряслась. — Всё! Теперь иди в сарай, ложись.

— Может, тут останусь?

— Нет, — старик дёрнул головой. — Тут нельзя, сам знаешь.

— Да не боюсь я твоего волка, я как-никак альфа.

— Во сне посреди ночи за горло схватит, и не дёрнешься, будь хоть сотню раз альфа! Я знаю, что говорю. Зверь без контроля — моё проклятье! Зов Крови ещё и не то делает, а ты, хоть и альфа, иногда ведёшь себя словно щенок, раз не понимаешь!

— Может, проверим хоть разок? — недобро сверкают глаза гостя.

— Не спорь! Завел привычку — со старшим спорить!

— Как скажешь, — Всеволод, угрюмо смотря из-под насупленных бровей, встал и вышел из дома. Дед Ших накрепко запер за ним дверь, а после — ставни.