Система

Юлия Шамаль, 2019

Будущее наступило, каждому человеку на планете отныне присваивается рейтинг. От количества баллов зависит качество жизни. Дочь одного из создателей Системы Лара Смирнова стремительно начала терять баллы. По собственной дури, не иначе, ибо чего ей, казалось бы, не хватало? Муж-умница, человеческая работа – редкость по новым временам, у людей работы почти нет. Ей бы взять себя в руки да исправиться, но нет же – Лара скатилась к самому дну, о котором она еще вчера не имела ни малейшего понятия. Зоны, забитые умирающими людьми, не нужными после Первой и Второй беспилотных революций. Дикие гетто для однобалльников, где ей предстоит научиться выживать. И приглашение присоединиться к штабу Сопротивления, к жалкой кучке сумасшедших фанатиков. Ведь нормальный человек никогда не решится бросить вызов самой Системе…

Глава 1

Пять

Двенадцать баллов — это был рейтинг мечты. Такой рейтинг позволял брать легкие и дешевые кредиты. Получать социальные пособия. Рожать детей. Иметь персональный автомобиль. Покупать и оформлять в собственность недвижимость. Выбирать себе работу из реестра вакансий, а не торчать годами на свободной бирже.

Двенадцатибалльник имел право бесплатно поступить в высшее учебное заведение. Получал доступ к магазинам органических товаров. Пил воду категории А и дышал А-воздухом, так как имел право жить и отдыхать в экологических зонах премиум-класса, соответствующих двенадцати баллам. Мастера биобижутерии выезжали на дом. Двенадцатибалльник пользовался лучшими достижениями цивилизации — то есть практически жил в раю.

Но главное, двенадцать баллов означали уважение и достойное место в обществе.

— Двенадцать — это Доверие. Запоминаем, дети, оба эти слова начинаются на Д, — так учили детей в первом классе Свободной школы.

Говорили, что сам Универсум — универсальное приложение, объединяющее социальные сети, платежную систему и портал госуслуг, — когда-то программировался именно под запросы двенадцатибалльников. Им была доступна престижная рамка профиля — оранжевая.

Оранжевый двенадцатибалльник был ярким и понятным символом того, что такое рейтинг. И что может дать человеку Система, если человек ей доверяет. Нет, не так, Доверяет с большой Д.

Главным в рейтинге была его абсолютная честность и непредвзятость. Впервые в истории людей наконец-то начали оценивать не по рождению, богатству или образованию. А по морально-нравственным качествам и социальным привычкам.

Система действовала просто: если человек вовремя платил кредиты, не имел за душой серьезных правонарушений (а мелкие штрафы гасил исправно), не вел предосудительных речей и не строчил в Сети ничего подозрительного, если его запросы в соцсетях не содержали ничего запрещенного и соответствовали заявленному сексуальному статусу, если в друзьях у человека были, в основном, приличные люди и отзывались о нем хорошо — то такому гражданину Система присваивала искомые десять-двенадцать баллов. Символ состоятельности и успеха.

«Если будешь хорошо учиться, станешь десяти-, а может, если Небо позволит, и двенадцатибалльником. А перед двенадцатибалльником открыты все двери, — так в детстве говорила мне мама. И грустно добавляла: — Как раньше было у отца…» При этом она кивала на храпящего на диване вечно пьяного батяню, который скатился до семерки и тренд имел хуже некуда. Я смотрела на отца с презрением и недоумевала, как можно было до такого дойти — взять да и растерять свой рейтинг!

Я всегда была уверена, что со мной такого в принципе не могло произойти: в отличие от отца я не пила, работала, соответствовала статусу и вообще. И вот поди ж ты.

* * *

«Как мама все это переживет?» Это было первое, о чем я подумала, когда на ватных ногах спустилась по ступенькам эмиссариата. Сейчас она заглянет в мой профиль, чтобы узнать, как дела, увидит пять баллов и все… Разразится катастрофа.

Знаете это чувство, когда происходящее кажется кошмарным сном?..

Не понимая, что теперь делать, я присела на скамеечку у входа рядом с хорошо одетой пожилой женщиной. Дама равнодушно смерила меня взглядом, привычно скользнула глазами по моим биочасам, заметила цвет профиля и подскочила как ужаленная. Встала, отошла в сторонку, кутаясь в натуральную шаль, — с севера дул холодный ветер. Ну и скребь с ней, с этой стервой. Я натянула рукав пальто пониже, чтобы прикрыть экран биочасов.

Не отморозить бы себе на этой скамейке пятую точку — в замечательном-то климате нашей зоны В. Которую мне, кстати, предстоит скоро покинуть, если я не верну прежние цифры… При этой мысли меня прошиб холодный пот. Я всю жизнь прожила в благополучном районе и понятия не имела, что происходит с людьми, которым приходится уезжать в нижние зоны.

В детстве, кстати, этот вопрос живо меня интересовал. Когда я училась во втором классе Свободной школы, я как-то раз спросила учительницу, что происходит с людьми, у которых рейтинг падает до нуля? Высокая чернявая и очень молодая Рита Фаустовна разволновалась и сказала, что таких людей не бывает. Именно поэтому, мол, школьная табличка номер один ставит нулевикам прочерк. Их не существует. Это, мол, гипотетическая вероятность. И вообще люди всегда только улучшают, а не ухудшают свой рейтинг. Такой ответ меня не устроил, и я повторила вопрос дома. Мама тоже сказала, что нулевиков не бывает. А отец возразил, улыбаясь:

— Еще как бывают…

— Фу, Федя, прекрати, — сказала мама испуганно.

Отец подмигнул мне:

— Не слушай женщину, Лара, она трусит сказать правду. Бывает такое, что человек скатывается до нуля.

— Это я трушу?!

— И что тогда с человеком происходит?!

Эти два вопроса мы задали хором. Мамин вопрос отец проигнорировал, а мне ответил задумчиво:

— Ну как тебе сказать… Скажем, его отключают от Системы.

Тут мама возмущенно прервала разговор, и у них началась обычная перепалка про «с ума сошел» и «не при ребенке».

— Уж я-то имею право это ей сказать!

— Зачем ей вообще это все знать? Ей это, тьфу-тьфу, не грозит!

— А с чего ты взяла, что не грозит?!

— Система не допустит!

— Ах, Система?!

Тут батя громко и грозно выругался по адресу Системы, всех ее создателей и их подлинных намерений. Мама зажала ему рот:

— Тихо, ты! Баллы и так хуже некуда.

И добавила горько:

— Мою жизнь ты сломал, не смей портить будущее моей дочери… У нее есть все шансы.

Это была правда, в школе я подавала большие надежды — по крайней мере так считали учителя и родители. В день девятилетия меня, как и всех достигающих этого возраста школьников, зарегистрировали в Системе. В моем случае это сделал не классный руководитель, а лично директор — да еще с небольшой поздравительной речью, потому что я была отличницей. На следующий день эмиссар торжественно надела на меня первые, пока еще простенькие биочасы. Это было важное событие для всей семьи — мама заплела мне красивую косу и заказала столик в органическом ресторане.

Этот вечер врезался в мою память: батя, как обычно, выпил лишнего и начал громко ерничать на тему, какое же это чудо — биочасы! Как здорово, что их изобрели. Какое же мы счастливое поколение — у нас есть рейтинги, биочасы, а главное — биобижутерия! Каждый желающий теперь может вставить себе в задницу умный, а главное — красивый сфинктер! «Что такое сфинктер?» — спросила я громко. Сидевшая за соседним столиком женщина оглянулась на нас и рассмеялась. После этого мама окончательно вышла из себя и пригрозила эмиссариатом, а батя вздохнул, иронически выпил:

— Ну, за Свободу, — и надолго замолчал.

Отец был диссидентом-одиночкой. Я ни разу не слышала, чтобы кто-либо кроме него когда-либо ругал Систему. Это было так же глупо, как поносить беспилотники, или телемедицину, или научный прогресс как таковой. Система была нашей средой, нашим воздухом, нашей защитой, высшим достижением и мягким климатом нашей цивилизации.

Интересно, что мой отец и его близкий друг дядя Леня были прародителями Системы.

В молодости они работали программистами первой категории, это их отдел писал программы первых ментальных скринингов, на которых сейчас строится работа всех эмиссариатов и всей Системной полиции. Отчетов о личности человека и его намерениях.

Толчком к созданию скринингов стали так называемые школьные расстрелы. Я не понимала, что это такое, а отец объяснял:

— Дети приходили в школу с оружием и расстреливали одноклассников. Убивали, да. Я видел собственными глазами: весь класс в крови, учительница дергается в конвульсиях на полу между партами…

В этом месте мама, как правило, просила избавить нас от подробностей, и отец продолжал:

— И самое удивительное, что эти подростки долго и откровенно готовились. За полгода начинали выкладывать в Сети фотографии преступлений, восхищаться ими. Писали в открытую: «Я всех ненавижу! Я буду убивать!» — и никто не реагировал.

— Почему?

Отец пожимал плечами.

— Не верили. Тогда считалось, мало ли, кто что пишет. А Леня первый сказал: надо заниматься преступлением не ПОСЛЕ того, как оно совершилось, а до!

Этот Леня одно время часто захаживал к нам в гости по вечерам. Среднего роста, скромный и, на первый взгляд, очень застенчивый человек. Узкие внимательные глаза. «Когито, эрго сум» — первая фраза на латыни, которой меня зачем-то учил дядя Леня: «Мыслю — следовательно, существую». Он развивал эту идею: «И, следовательно, действую. Мысль о преступлении — сама по себе уже преступление, правы были древние христиане».

Отец был не согласен, они часто спорили и даже ругались, и вся дяди-Ленина застенчивость при этом куда-то девалась. «Нельзя же судить и наказывать за мысли!» — кричал батя. «Это ты родителям убитых детей скажи, про мысли!.. — У дяди Лени был высокий голос, который, когда он волновался, срывался фистулой. — Мысли становятся реальностью, пойми ты!» «Я не буду в этом участвовать! Нужна грань!» — и, вспоминая про грань, папа, как правило, грохал кулаком по столу.

Так они ругались, наверное, с год, батя то и дело громогласно «уходил с проекта», но в итоге им удалось найти загадочную грань и алгоритмизировать ее. Написанная дядей Леней и моим отцом программа фьючерсных ментальных скринингов произвела фурор и мгновенно сделала их знаменитыми. Программа Фельдмана — Смирнова (фамилии дяди Лени и моего отца соответственно) определяла с вероятностью 99,9 %, перейдет ли потенциальный преступник от слов к делу.

Это была революция.

Дядю Леню назначили координатором Единой межгосударственной программы по контролю над агрессией, отец стал его первым замом. Многие годы ушли на то, чтобы отладить программу и встроить ее в Систему. Это благодаря отцу и его лучшему другу ни одно грубое слово больше никому не проходит даром. Отец лично добивался того, чтобы алгоритмы, анализирующие лексикон человека, не просто маркировали агрессивные слова, но и учились читать между строк — использовали психологические и психолингвистические аналитические платформы. Плюс — считывали через биочасы и кончики пальцев давление, температуру и прочие кожно-гальванические реакции в момент употребления человеком тех или иных слов. В итоге Система научилась узнавать намерения преступника раньше, чем он сам!

Это была гигантская работа. Отец и дядя Леня были награждены орденами «За особые заслуги перед Обществом абсолютной Свободы» первой степени.

Помню вечер, когда они пришли с орденами на груди, мама суетилась и накрывала на стол, а они сидели рядом и молчали. Труд всей их жизни был завершен, мечты сбылись, и им было нечего больше друг другу сказать. Идеальная система контроля была создана, отлажена и запущена в мировом масштабе.

Дядя Леня после этого исчез, я больше его никогда не видела. А отец запил.

В восемнадцать лет я закончила Свободную школу и сдала ЕРЭ (единый рейтинг-экзамен) на восемь целых девяносто восемь сотых балла. Система оценила меня очень неплохо — особенно если учесть, что мой ближайший родственник пил и вел себя неадекватно. Правильное поведение в Сети и регулярное участие в Системных программах позволили мне поднять баллы до девяти, а потом и до десяти. Но на десятке я застряла. До престижных двенадцати мне вечно чего-то не хватало.

— Почему они могут, а я нет? Какое-то во мне «недо»… — понуро размышляла я, разглядывая в Универсуме жгуче красивые профили знакомых двенадцатибалльниц, успешно переехавших в зону А.

Мама считала, что во всем виноват отец.

Жить десятибалльницей вполне себе было можно, но, конечно, не на очень широкую ногу. Я имела право на желтый цвет профиля в Универсуме, на органические продукты, но в целом качество жизни мне полагалось гораздо скромнее, чем двенадцатибалльникам. Жить, например, я могла только в зоне В, не выше. А это значило, что приличные климат, вода и воздух, так же как безболезненная ВИП-косметология и биобижутерия премиум-класса тоже пока были недоступны. Я утешалась тем, что, например, у восьмибалльников не было и того, они носили, ели и пили сплошь дешевую синтетику, а жить могли только в непрестижных регионах — на запад дальше Уральского хребта вход им был заказан.

Я жила с родителями — так было экономнее и добавляло четверть балла в рамках Программы поддержки пожилых людей.

Однажды мама отвела меня на кухню и сказала, что нам нужно серьезно поговорить. Я догадывалась, о чем. Папино состояние в последние дни и огромные темные круги вокруг маминых глаз. Двух тем для серьезного разговора у нас быть не могло. Так и оказалось.

— Дочка, пора принимать решение, — мама теребила пластиковый ремешок биочасов, было видно, что этот разговор дается ей тяжело. — Ситуация сложилась так, что… В общем, мне нужно выбирать между тобой и им. И я выбрала.

Отец окончательно все испортил. Ладно бы он просто пил, болел и сквернословил, как раньше. Мамина подруга-врач со связями в эмиссариате уже много лет позволяла нашей семье успешно лавировать, не выходя за рамки зоны В. Так оно продолжалось бы и дальше, если бы позавчера отец не начал методично и ежечасно ругать Систему. В самых отборных выражениях. Он говорил, что мы построили не общество свободы, а общество подавления. Что это фарисейство и лицемерие. Что все это нужно разрушить и вернуться к тому, с чего начали. Что зря он тогда Леньку слушал… При этом он мучительно кашлял, а вчера мама заметила на его носовом платке кровь.

Личный батин рейтинг, понятное дело, падал каждые сутки — перезагрузка профиля происходила в полночь. Мы разговаривали в 23.45. На этот момент рейтинг моего отца, оказывается, составлял уже три балла. Я ужаснулась. Плохо дело.

— Через пятнадцать минут мы можем увидеть все что угодно, — шептала мама, комкая скатерть. — Выход у нас только один…

Я понимала, о чем она говорит. Если рейтинг члена семьи резко падает — Система дает трое суток на исправление. Если член семьи не исправился — рейтинг всех остальных понижается до его уровня. Либо семья может отказаться от такого родственника, официально уведомив эмиссариат. Батя исправляться не собирался — о чем свидетельствовал доносившийся из его комнаты поток пьяной брани в адрес Системы. Которая, как известно, нас защищала, кормила и сохраняла в целости и здравии.

Мама снова заплакала насчет «этого придурка», который сломал ей всю жизнь. В общем-то, она была права. Если нас понизят до батиного трехбалльного уровня — зоны D — это означает переезд за две тысячи километров в промышленный район с отравленным воздухом. О любимом органическом кофе и йогурте из настоящего молока, который так любит моя худенькая, вечно мучающаяся гастритом мама, можно забыть навсегда. Как и о подругах, которые сейчас как ошпаренные выскакивали из маминых СС-друзей в Универсуме, видя, как грозно валится рейтинг ее мужа.

— Сучки, — оценила их мама, вытирая слезы. — Но главное-то, главное — ты!

Это тоже была правда. Если я попаду в зону D, я могу практически навсегда забыть о приличном замужестве и вообще о нормальном будущем.

В 23.58 мамин палец с безупречным маникюром нажал кнопку «отправить» под «Уведомлением о расторжении родственных связей» на имя эмиссара. В полночь батины биочасы показали два балла. Мы успели.

В зоне B отец больше находиться не мог. Утром прибыл беспилотник с сотрудниками эмиссариата. Мать старалась, чтобы я этого не видела, я и не хотела смотреть, но как-то само вышло: помятого, грязного и похмельного, моего отца во дворе запихивали в салон беспилотника. Собрались соседи. Я смотрела на него, испытывая законное отвращение, и вдруг в памяти всплыло, как он водил меня за руку в школу. Не знаю, почему я вспомнила. Он шел рядом со мной, статный, красивый, в идеально выглаженной белой рубашке, на него весело посматривали соседки, а я страшно гордилась новеньким орденом на его груди… В тот момент, когда я это вспомнила, отец поднял голову, и мы встретились глазами. Больше я его никогда не видела и понятия не имею, что с ним стало. Его должны были отвезти в зону Е, куда-то на юго-запад за пределы Московии, — согласно его двум баллам. Что там делали с людьми — я не знала. В голову не приходило, что нужно бы знать…

Как из-под земли рядом с мамой выросла тетка-эмиссар, чтобы зачитать обычную в этих случаях благодарность за «сохранение базовых ценностей общества абсолютной Свободы». Закончив зачитывать официальный текст, эмиссар от себя поблагодарила нас за гражданскую позицию и подтвердила прежние девять маминых и десять моих баллов. Мы могли выдохнуть.

…«Пилик-пилик!» — сигнал биочасов прервал мои воспоминания. Я вздрогнула, осознала, что по-прежнему сижу на скамейке под зданием эмиссариата, тупо уставившись в одну точку, и с трудом заставила себя посмотреть на экран биочасов. Небесная благодать, это пока не мама. Это уведомление о температуре тела — 37,3. Скребь Небесная, еще и простуда начинается…

Удивительно, что мать не звонит — наверное, просто еще не заглядывала в мой профиль. И, хвала Небу, пока не звонит Тим.

Я вспомнила про Тима, и мне стало бесконечно стыдно. В сотый раз подведу этого бесконечно терпеливого ко мне человека. Как мне теперь смотреть ему в глаза…

«Ты такая же, как я, только похуже немного», — с такой эсэмэски когда-то начался наш роман. Сначала я обиделась, но потом поняла, что это он так заигрывает. Одиннадцатибалльник пишет десятибалльнице из самой зоны А. Это же явный виртуальный рывок за косичку! А я-то уж думала, что наши отношения закончены…

Хотя то, что было у нас в Московии, отношениями в полноценном смысле этого слова, наверное, назвать было нельзя. Мы немножко гуляли по осеннему золотому парку, немножко ходили в кафе, один раз подержались за руку и ни разу не целовались. Потом он уехал в зону А, и я думала, что на этом все кончено, но, оказывается, на этом как раз все только началось. У Тима появилось, что мне предложить.

Наша свадьба была скромной, в духе моды: я, Тим, представитель эмиссариата и родители с обеих сторон. По иронии судьбы мы сидели в том же ресторане, где когда-то отмечали мои первые биочасы. Только моего отца теперь с нами не было… Мама была довольна — Тим был молчалив, терпелив и добродушен, часто улыбался и не спорил по пустякам. Но главное, мы ждали, что Система поднимет мне баллы до уровня супруга, мой тренд был положительным, и все, казалось бы, шло именно к этому.

Прямую трансляцию нашего брака в Универсуме было не видно из-под лавины виртуальных сердечек, подружки подружек писали Тиму дифирамбы и наперебой добавлялись ко мне в СС-друзья.

Однако все вышло не совсем так, как мы рассчитывали. Точнее, совсем не так. На третий день после свадьбы оказалось, что мой рейтинг остался прежним, а вот у Тима пропал один пункт. Он снова стал десятибалльником. Видимо, что-то в браке со мной насторожило Систему, несмотря на мой положительный тренд.

Мы написали апелляцию в эмиссариат, просили пересмотреть наши ментальные скрининги, но без толку, цифры остались те же.

Я уверена была, что все это сильно ударит по самолюбию Тима и по нашим отношениям. Почти все А-друзья удалились из его окружения, чтобы не портить себе статус. На работе его сняли с проекта и перевели на другой, попроще (хвала Небу, что не тронули зарплату и должность). Но самое ужасное, что ему пришлось оставить свои только что отремонтированные апартаменты в зоне А, в чистейшем климате на берегу моря, и вернуться в зону В, в Московию, откуда он так успешно недавно вырвался. Я ходила, втянув голову в плечи, чувствовала себя страшно виноватой и боялась смотреть ему в глаза.

— Лара, посмотри на меня, — сказал он на десятый день после свадьбы, распаковав последний контейнер с вещами.

Я молчала и отворачивалась.

— Посмотри на меня, сядь рядом и дай мне руку.

Я повиновалась, чувствуя, что подбородок начинает предательски дрожать. Тим обнял меня за плечи и погладил по голове.

— Дурочка, — сказал он ласково, — ну что ты плачешь, это же все ерунда, мы это с тобой поправим. Мне очень жаль, что пока не получается перевезти тебя в зону А, но мы это обязательно сделаем. Переедем на берег океана, снимем дом… У нас родится ребенок, и он будет дышать натуральным воздухом, я тебе обещаю.

Он не винил меня ни на полкрипта, представляете? Я разрыдалась.

Я начала стараться — записалась на все возможные программы по улучшению трендов, на тренинги позитивного мышления, на семинары по преодолению негативной эмоциональности и так далее. Кредиты я старалась платить за два-три дня до срока. Строго контролировала речь и поведение. Питалась и выполняла йога-комплекс строго по календарю «Телемеда». Я делала все для того, чтобы поднять баллы, — по крайней мере, в первые годы нашего брака. Тим тоже старался.

«Переехать в зону А, купить дом и воспитать сына», — такую общую позитивную цель мы указывали во всех программах, направленных на повышение рейтинга.

Двадцать четыре часа в сутки я чувствовала горячую благодарность к Тиму. Он совершил ради меня благородный поступок и баллом заплатил за это.

Смогла ли бы я пожертвовать рейтингом ради любви к нему? Если честно, не знаю. Ни с кем ниже своего уровня я вообще старалась не общаться. Да там и общаться-то было, честно говоря, особо не с кем.

От шести до восьми баллов шла зона С. Работающие обитатели Сибири, Зауралья, Дальнего Востока и Восточного Китая, спившиеся интеллектуалы, плохо воспитанные и малообразованные сотрудники доживающей свой век рыбно-мореходной индустрии. Эмиссары зоны В называли их «недолюди». «Недо» — потому что многие из них все-таки еще работали, принося Обществу абсолютной Свободы хоть какую-то пользу.

Баллом ниже шли и вовсе «нелюди»: бесполезные члены общества, не производящие никакой добавочной стоимости, умеющие только потреблять.

От трех до пяти баллов имел так называемый броветариат (забавное слово, видимо, образовавшееся от устаревшей аббревиатуры БПВ — «безработные прошлого века»). Люди, которые не вписались в научно-технический прогресс. Костяк броветариата составляли водители, пилоты, машинисты электропоездов, операторы башенных кранов, разнорабочие и прочий люд, лишившийся работы после Первой беспилотной революции. Те, кто умел работать только руками. И бывшие мелкие банковские служащие, чьи обязанности гораздо лучше и быстрее выполняли программы. Они не имели права жить за пределами зоны D в Средней Азии. Неприятные термины «гетто» и «резервация», которыми одно время изобиловала пресса, Система перевела в разряд нежелательных после беспорядков, последовавших сразу после Первой беспилотной.

От одного до двух баллов составляли ЛВС — личности вне Свободы. Отбросы общества. Опустившиеся люди с отрицательными трендами. В детстве они меня тоже очень волновали (как будто заранее предчувствовала, Небесная скребь!), но учительница Рита Фаустовна объяснила, что воспитанным девочкам интересоваться такими вопросами неприлично. Меня же не беспокоит, например, куда деваются отбросы, которые я спускаю в канализацию. О них позаботятся специальные службы, это все, что мне нужно знать.

Ноль баллов существовал исключительно в виде страшных фиолетовых слухов и прочерка в школьной табличке номер один.

Интересно, что всего пятьдесят лет назад никакой Системы не было и в помине. Зон, биочасов и Универсума тоже. Люди пользовались Интернетом, тысячами приложений и — странная штука! — десятками пластиковых карточек. Одни карточки служили для начисления зарплаты, другие подходили для уплаты налогов и соцвзносов, третьи играли какие-то идентификационные роли. Были даже карточки для получения скидок в магазинах, причем каждый магазин выдавал свою отдельную карточку. Мне все это казалось нелепым, я хихикала и не верила, пока мать не залезла на антресоли, не достала поношенную косметичку и не вывалила мне на колени штук пятьдесят тех самых карточек.

«Все это было неудобно», — рассказывал отец и показывал мне маленький бумажный раритет под названием «паспорт» — прапрадедушку Единого идентификационного кода. Дипломы, медицинские страховки, права на недвижимость и автомобиль существовали по отдельности и тоже в бумажном виде, с ума сойти, как же предкам было неудобно!

«Всю эту информацию нужно было объединить, — продолжал отец. — Сначала в качестве эксперимента все персональные данные власти решили держать на так называемых личных чипах…» «На чем?» — перебивала я. «Ах, ну да, — спохватывался отец, — ты же не знаешь… Раньше мы не всю информацию хранили в Системе. Были флешки, диски, чипы, платы…» «Смартфоны забыл», — бурчала мать.

Я слушала родителей вполуха, но улавливала главное. Биочасы появились не сразу.

Сначала власти оцифровали и отменили все бумажные документы. Все счета и персональные данные человека было решено хранить в мобильных телефонах с уникальным номером. Но телефоны терялись, ломались, а хакеры нелегально подключались к ним и воровали информацию.

Тогда власти, наконец, догадались привязать весь массив персональных данных к Единому идентификационному коду и попробовали слить на новый внешний носитель. Отец показывал потрепанный артефакт со смешным названием «чип»: маленькая черная штучка размером не больше дюйма. Терялась она еще быстрее, чем телефон. Ее копию можно было хранить в Сети, но подавляющее большинство населения путалось в многочисленных логинах и кодах доступа, эмиссариаты были завалены жалобами и просьбами о восстановлении паролей и забиты скандалящими на эту тему пенсионерами.

Начали думать над тем, как сделать доступ к персональным данным максимально простым для владельца и максимально сложным — для злоумышленника.

Происходило это все в две тысячи двадцатые, биотехнологии были уже неплохо развиты, а конкурс на биофак МГУ в Московии был прямо-таки неприличным.

Чип вшили под кожу. Самым удобным местом, конечно, была внутренняя сторона запястья правой руки. Провел запястьем по любому транскодеру — и готово. Одним и тем же движением ты можешь оплатить налоги или коммунальные услуги, пройти через турникет метро, купить продукты в магазине, включить зажигание персонального автомобиля… Больше не нужно искать в сумочке пропуск, когда приходишь на работу. Все по мановению руки и очень удобно. Больше никаких бумажек и карточек.

Первые миллионы добровольцев с энтузиазмом тестировали новое изобретение, но тут кто-то вспомнил, что в Откровении Иоанна Богослова, последней и самой мистической книге Библии — именно начертание на правой руке, без которого «нельзя покупать и продавать», названо признаком скорого Апокалипсиса. Эсхатологическая паника, с наслаждением раздуваемая средствами массовой информации, вспыхнула и понеслась как лесной пожар. Стало ясно, что в таком виде население Систему не примет.

Тут-то и подняла голову биобижутерия.

Оказалось, что носителем идентификационного кода необязательно должен быть вшитый под кожу чип с отчетливым эсхатологическим душком. Это могут быть биочасы. Или биокольцо. Или биосерьги. Да хоть запонка на пупок. (Часы, конечно, удобнее, но если это оскорбляет чувства верующих — нет проблем, биоби-мастера изготовят все, что хотите.) Милая и прелестная вещица, элемент моды и престижа, которая может быть частью тела, а может — просто украшением. Может коммутироваться с биофизикой человека (это, конечно, дороже и престижнее, потому что предоставляет дополнительные медицинские возможности), а может и нет (дешевле и проще). Это зависело исключительно от желания хозяина и толщины его кошелька. И полностью соответствовало духу времени абсолютной Свободы.

Теперь уже трудно было понять, кто кого породил: Система биобижутерию или биобижутерия — Систему. Очевидно было лишь, что одно без другого существовать уже не могло.

Сейчас мои биочасы показывали пять баллов. Это означало, что если я не исправлю ситуацию за три дня — прилетит беспилотник, чтобы отвезти меня в зону D. К отравленному воздуху и ядерным отходам.

…«Пилик», — я снова вздрогнула на своей скамейке, и это снова была не мама. «Температура вашего тела — 37,6». Раздражают меня такие уведомления. Захочу проверить температуру — сама это сделаю, нечего напоминать каждые пять минут. Давно собираюсь переставить в Универсуме режим «контроль здоровья» — с «по умолчанию» на «по требованию», но все руки не доходят. Но почему мама не звонит?

Я полезла в Универсум посмотреть мамину геолокацию. Она была в центре города и не в Сети. «Жива хоть?» — в панике подумала я и быстро залезла в ее медицинский профиль. Хвала Небу, пульс в данный момент сто десять ударов в минуту. Многовато, но у нее всегда так. Или волнуется. Что она делает в центре?

В папке личных сообщений от нее ничего не было. Зато висело четыре новых письма. Корпорация «Телемед» вежливо уведомляла меня об ухудшении моего самочувствия, рекомендовала покой и обильное питье. Спасибо, без вас я бы не догадалась.

Банк прислал строгое письмо о прекращении обслуживания и необходимости погасить кредит в течение трех дней. Они там с ума совсем посходили, я теперь крипты где возьму?

Третье письмо было из эмиссариата. Соболезнующим тоном мне давались рекомендации по улучшению рейтинга (контроль над мыслями, позитив, правильное СС-поведение и прочий суповой набор, как называл это отец). В конце говорилось, что если я не добьюсь ощутимого результата в течение трех дней, то должна буду переехать в зону D, к людям соответствующего социального статуса.

А четвертое письмо было отправлено с неизвестного мне идентификационного кода. Отправитель не добавлялся ко мне в друзья, поэтому ни лица, ни профиля, ни рейтинга его я так и не увидела. Просто ник — некий Фил. И этот Фил был краток: «Добро пожаловать в отстой». Что ж, это хотя бы было по существу.

В профиле у меня исчезли все иконки доступных банков и магазинов. Значок «Биоби» побледнел и не откликался на нажатие. И удивительным образом почти вдвое сократилось количество друзей.

Да, но где же мама?

Я включила программу распознавания лиц и уточнила мамину геолокацию. Ага, вот она где. Системный храм в центре. Медитировать, значит, пошла. Вот и прекрасно. Во-первых, это ее успокаивает. Во-вторых, это значит, что у меня есть еще немного времени, чтобы что-то придумать…

«Пилим-пилим!» — биочасы запиликали на тон громче. И это был, к сожалению, не «Телемед» с уведомлением о температуре тела. Это был Тим.

— Ну что? — зазвучал в бионаушнике знакомый голос.

Я тяжело вздохнула. Он же видит, что.

— Тима, миленький, — начала я оправдываться, — прости меня, я все исправлю, я постараюсь, честное слово!..

— Заяц, — сказал Тим тревожно. — Этот вопрос надо срочно решать. Тебе дали три дня. Давай решим, как их провести с максимальной пользой.

Он, безусловно, был прав, но во мне шевельнулось раздражение. А он думает, я эти три дня как собираюсь провести? Завалиться на танцпол в зону А? Выдавать раздражение было нельзя.

— Хорошо, — сказала я кротко. — Давай решим, как правильно поступить.

В сущности, все произошедшее было чередой дурацких случайностей, я надеялась, что Тим это понимает. Я действительно опоздала с платежом по кредиту, но сделала это не из-за злого умысла, а из-за элементарной невнимательности — работала над сценарием и просто проморгала тот момент, когда стрелка часов перевалила за 20.00. А банковский день длился именно до двадцати часов.

Конечно, надо было просто отправить деньги немедленно — в банке увидели бы платеж утром. Или сделать это на следующий день утром, а потом поучаствовать в какой-нибудь благотворительной программе, чтобы поправить тренд, — именно так я и собиралась поступить.

Но на следующий день все опять пошло не так. До пяти утра я писала сценарий (да, там был этот Калигула, именно поэтому у меня такие запросы в Сети, неужели эмиссару не понятно?). А в восемь утра позвонил Валентин:

— Это ты что мне прислала? — спросил начальник.

Вопрос не предвещал ничего хорошего.

— Сценарий, — мрачно ответила я.

— Нет, ты мне прислала не сценарий. Ты мне прислала проходной текст, который может написать любой ломаный алгоритм. А мне нужен от тебя человеческий сценарий, поняла? Напомнить, зачем я тебя держу и сколько ты мне стоишь? На одну твою зарплату я могу купить два лицензионных алгоритма! Два! И они тут же окупятся!

Я вздохнула:

— Что не так со сценарием?

— Все не так, — голос Валентина как будто торжествовал. — Абсолютно все не так! Нет главного! Че-ло-ве-чес-ко-го!

Он говорил почти час: громко, образно, явно любуясь собой и звуком своего голоса. Странная вещь: пока начальник говорит, всегда кажется, что он сообщает очень важные и правильные вещи по существу дела. А когда разговор заканчивается, с трудом можно выделить из вышесказанного одну или две расплывчатые мысли.

— Нечто человеческое, Лара! Был такой писатель Мо-эм!..

Насколько же плохо шеф кре-департамента формулирует мысли! И как он вообще в начальники попал? Тогда я только начинала осознавать горькую для всех трудоголиков истину: качество работы к построению карьеры не имеет вообще никакого отношения.

Уставшая и расстроенная, я села переписывать сценарий: Валентин дал сутки на исправление текста и пригрозил штрафом. Кредит не то чтобы совсем вылетел у меня из головы, но на этом фоне как-то отодвинулся на второй план.

А вечером я поссорилась с Тимом.

Тема была все та же — ребенок. Два десятибалльника ребенка завести не могли. Ну то есть могли, конечно, в Обществе-то абсолютной Свободы, — но это означало слишком большие налоги. Вот когда мы станем одиннадцатибалльниками и переедем в зону А — будет совсем другое дело: налога на первого ребенка в зоне А вообще нет, напротив, там мы смогли бы даже претендовать на небольшое пособие. Но время шло, а наши рейтинги не повышались.

Почему ничего не меняется, несмотря на все усилия? Этот вопрос периодически поднимался за семейным ужином, но сегодня он встал особенно остро.

Крупные ссоры всегда начинаются безобидно. Мы болтали о том, как организовать мой приближающийся день рождения — тридцать лет как-никак.

— Давай закажем авиакар и слетаем в зону А, — предложил Тим. — В Дубае я знаю отличный ресторан. Я там раньше часто ужинал. Дорого, конечно, для не местных, но что поделаешь…

Я ощутила острый прилив злости. Наверное, просто оттого, что не выспалась.

— Давай ты больше не будешь жертвовать ради меня собой, а потом выставлять мне за это счет.

Говорить так, конечно, не следовало. За десять лет совместной жизни Тим ни разу не упрекнул меня за то, что переехал из зоны А. Он удивленно посмотрел на меня сквозь очки.

— А я и не выставляю никакой счет. Просто тебе исполняется тридцать лет. Юбилей как-никак. Я устал, и ты тоже, предлагаю нормально отметить и отвлечься заодно. И потом, заяц, надо что-то решать с ребенком. Остался год. Если ты за год не улучшишь СС-поведение и не подрастешь — мы выпадем из квоты по детям… А ребенок заявлен в нашем позитивном плане. Если мы не выполним план, это сильно испортит тренды.

Про ребенка ему не стоило сейчас говорить.

— А почему, собственно, это я должна улучшать СС? Это что, из-за меня одной рейтинг не растет?!

Эти слова я произнесла склочным тоном, и дальше последовала безобразная сцена, во время которой я, честно говоря, хватила через край: разбила две тарелки, закричала, а потом и вовсе кинулась на Тима с кулаками…

Потом еще дня два мы выясняли отношения в Универсуме: я то блокировала Тима, то разблокировала, срочно требовала меня набрать и не отвечала на вызовы, плакала и обильно поливала слезами биочасы — вела себя неадекватно, что уж говорить, Система за такое здорово понижает тренды.

Только на третий день я сдала, наконец, Валентину сценарий и бурно помирилась с Тимом на любимом нашем диване в прихожей. Отдыхая после примирения, мы шутили и баловались, как дети. Тим весь был покрыт родинками, и я, схватив раритетный маркер — мамин подарок, — стала рисовать у него на груди и плечах, соединяя родинки в узоры созвездий. Он смеялся и отбивался, а потом вдруг спросил:

— Зайчик, а ты кредит оплатила?

Я перепугалась. Точно! Кредит, скребать его! Я бросила маркер и немедленно отправила деньги.

Это было последнее воскресенье месяца — день, когда Тиму нужно было показываться в локальном офисе — он быстро выпил кофе и ушел. А я решила нормально позавтракать — строго в соответствии с рекомендациями «Телемеда» — йогуртовое суфле, красная рыба на пару и свежевыжатый сок. Рыбы дома не было. Я зашла в приложение органической еды, отыскала привычные кнопки «продукты на дом» и «лосось органический». И вдруг увидела надпись: «Этот продукт на вашем уровне недоступен».

Я вошла в Универсум и не поверила своим глазам. Семь баллов. Зеленая рамка профиля. Не может быть.

…То же самое твердил мне сейчас в бионаушнике голос Тима:

— Заяц, это не может быть серьезной проблемой. Из-за одной просрочки такого не бывает. Ты раньше всегда вовремя платила кредиты. У тебя есть человеческая работа. Ну поссорились, покричали — с кем не бывает? Да, проучила тебя Система, надо быть сдержаннее. Теперь надо просто подобрать программу исправления ситуации. О!

— Что?

— Поговори-ка с Валентином, — предложил Тим. — У него есть связи в эмиссариате, я знаю. Может, рекомендацию даст или еще что-то…

Мы работали в одной корпорации, Тим знал Валентина и его возможности.

Я согласилась и набрала начальника. На звонок Валентин, конечно же, не ответил. Нужно было ехать в офис. Я нажала на кнопку вызова авто — как раз из-за угла неторопливо показывался симпатичный беленький и совершенно пустой беспилотник, обычно меня возили такие. Я уж было поднялась со скамейки, но авто, не замедлив скорость и не моргнув фарой, прошмыгнуло мимо. Я уставилась на биочасы. А, ну конечно: «На вашем уровне этот вид транспорта недоступен». Погружаться в прелести общественной транспортной сети мне сейчас не хотелось. Тем более что офис «Х-Видения» находился относительно недалеко от районного эмиссариата.

Впервые за многие годы я пошла по городу пешком. Странное это было чувство. Пешеходы у нас по городу не ходят. Для пешеходов есть парки, прогулочные зоны. Я понимала, что выгляжу нелепо, и старалась идти быстро. Сверкающее здание было видно издалека.

Компания «Х-Видение» (полное наименование «Свободное Общественное Х-Видение» — произносить надо было именно «Икс-видение») была компанией-гигантом. Отец называл ее телевизионной компанией-монополистом, но он был безнадежно старомоден — так же, как сами эти слова: «монополия» и «телевидение».

«Х-Видение» производило самую разношерстную аудиовизуальную продукцию: девяносто процентов всего, что выводилось на внешние и внутренние аудиовизуальные панели в этой части света, было продукцией «Х-Видения».

Я трудилась сценаристом сектора драмы отдела реальных историй кре-департамента.

«Страшное, тяжелое, все, от чего слезы и мурашки по коже, это к вам, — объяснял нам на Свободных тактических сессиях Валентин, начальник кре-депа. — И вы мне тут не жалуйтесь на жизнь! А целуйте ноги гуманитарщикам за то, что у вас вообще есть работа».

Валентин говорил чистую правду. Получить работу, будучи человеком, было не так-то просто.

Первая беспилотная революция тридцать лет назад лишила работы миллионы водителей, пекарей и банковских клерков по всему миру. Представители творческой интеллигенции — писатели, сценаристы, журналисты — смотрели на это, горестно вздыхали, писали пронзительные статьи насчет глобальных цивилизационных изменений, а в перерывах за чашечкой биокапучино сокрушались о судьбах «простого человека». А вскоре Вторая беспилотная революция добралась и до интеллигенции.

Оказалось, что программы пишут горестные статьи о судьбе человечества ничуть не хуже, чем пекут булочки и водят автомобили. Огромную часть творческих работ алгоритмы научились выполнять не хуже людей, и при этом совершенно бесплатно. Приложение «Ре-райт» сочиняло типовые тексты ровно так же, как писали их последние пару десятков лет так называемые «профессиональные копирайтеры». (Тесты Тьюринга были пройдены со свистом — невозможно было отличить текст, созданный алгоритмом, от текста, написанного человеком.) Да ладно тексты! С газетными статьями, сценариями телепрограмм, документальных фильмов и сериалов приложения справлялись на отлично. Газеты, издательские дома, теле — и кинокомпании — как транспортные концерны и банки за десять лет до этого — охотно отказались от живых работников и перешли на услуги приложений.

Безработица грозила стать глобальной, но тут очень вовремя наступило Общество абсолютной Свободы, провозгласившее главными ценностями Свободу, Доверие и Открытость. Эти прекрасные категории закрепили во Всеобщей Конституции законное право человека на Свободу от работы. Ну а дальше требовалось только одно — помочь человеку получить от законной Свободы максимум наслаждения. Ибо что еще делать со Свободой, современные философы — даже подгоняемые наступающими им на пятки алгоритмами, — придумать не могли.

Определенных достижений Единое координационное правительство все-таки добилось, чего бы там батя ни говорил. Во-первых, на Земле наконец-то сократилось население — а ведь этого не удавалось добиться ни одному правительству за всю историю человечества. Во-вторых, был достигнут баланс между экономикой и Системой: люди получали социальные пособия согласно баллам рейтинга, а биогастрономия позволяла держать миллиарды безработных в полуголодном, но относительно спокойном состоянии — безо всех этих традиционных ужасов начала века типа голода в Африке. В-третьих, все это было окрашено в безупречные морально-нравственные тона.

По всему миру цвели сотни гуманитарных концепций, программ и организаций по защите и поддержке людей. Людей от машин защищали так рьяно, что в противовес этим движениям пришлось создавать встречные течения, которые настаивали на наличии у приложений и алгоритмов личности — тоже нуждающейся в защите.

В Европейском секторе — гуманитарном центре Свободного мира — уже голосовали за проекты законов о защите искусственного интеллекта от людей. Это было прекрасно. Общество абсолютной Свободы не лгало и предоставляло свободу всем — даже алгоритмам.

В творческом мире людей тихая паника сменилась раздражением, разложением, декадансом и прочими сумерками богов. Из пишущих людей при работе сумели остаться от силы процентов десять. В основном, благодаря «Межправительственной гуманитарной программе поддержки людей» — по которой, кстати, трудоустроилась и я, причем именно наличие гуманитарной программы в профиле когда-то добавило один балл к моей девятибалльной истории успеха.

Правда, была одна проблема. Одна вещь, которую приложения делать не умели, и алгоритмизировать которую не удавалось. Программисты, элита земного шара, бились над проблемой уже не один десяток лет, но воз, как говорится, стоял и ныне там. Талант. Приложения не умели быть талантливыми.

Впрочем, поможет ли мне сейчас талант — я не имела ни малейшего понятия. На рынке труда люди плохо выдерживали конкуренцию…

Тяжелая стеклянная дверь медленно подалась мне навстречу. Я пересекла порог и в очередной раз поразилась тому, что в огромном сверкающем холле «Х-Видения» только один турникет. Неизбежно скапливается очередь. Хотя ходить на работу каждый день давно не принято — все работают по домам — все равно у турникета всегда люди. Счастливчики, которых выбрала гуманитарная программа поддержки. Приходят периодически. То вопрос редактору задать, то рейтинг обсудить, то просто почувствовать себя десятибалльником в обществе живых, себе подобных.

Глядя на эту цветную очередь, я подумала, что с турникетом это они придумали нарочно. Пудрить населению мозги — и так донельзя запудренные. Со стороны-то кажется, что людей работает много — ну раз очередь стоит. А реально в нашем отделе пять человек. А он чуть не самый крупный во всем кре-департаменте.

Я вздрогнула: вот за такие мысли, видимо, и ругала меня эмиссар сегодня утром. Как-то эти мысли, очевидно, пролезают из подсознания в тексты и сетевое поведение — правильно говорят, Система видит все. Я почти подошла к турникету, оставалось человек пять или шесть.

— Доступ разрешен.

— Доступ разрешен.

— Доступ разрешен.

Вот опять-таки, зачем они это придумали? Молча турникет пропустить человека не может? Зачем это сопровождать дурацким голосом? Ох, права эмиссар, права, — тревожные и агрессивные мысли в моей голове явно превалировали… Последний человек передо мной прошел, но я не могла заставить себя приложить биочасы к транскодеру.

— Девушка! — послышался сзади раздраженный голос. — Вы проходите или что?

Я решилась. Вместо милого пиликанья, с которым турникет обычно пропускал людей, раздался резкий неприятный сигнал.

— Доступ запрещен!

Сзади напирали, в очереди нарастал гул.

— Охрана! — раздался визгливый женский голос. — У нас тут пятибалльница пытается пролезть! Здесь все еще зона В, или я что-то путаю?

— Вы вообще куда смотрите?! — поддержал резкий мужской дискант. — У вас «Х-Видение» или что? Я жалобу напишу! Я ребенка на экскурсию привел, а у вас такое!..

— Как такие по городу вообще ходят, — подлил масла в огонь старческий тембр. — Сидели б там у себя.

Мои уши горели. Из-за светящегося пластикового нимба с названием компании показался охранник. Неторопливо подошел к очереди. Пустыми прозрачными глазами прошелся по лицам.

— Пожалуйста, — прошептала я, умоляюще сложив на груди руки, — позовите моего начальника…

Валентин спустился через полчаса. Свежий, благоухающий, веселый и прекрасно одетый. Спорт, безупречно ровный загар, двенадцать баллов, только положительные тренды и воздух класса А — это сразу было видно. Он должен был работать в зоне А, но согласился жить в В — и получал за это неплохую прибавку к зарплате.

— Лаааарочка! Ну что же это такое? — Валентин, дружелюбно улыбаясь, развел руки в стороны, и я с трудом подавила в себе желание разрыдаться и броситься ему на шею. — Пойдем, душенька, пойдем. А плакать неет, мы не буудем, ни в коем случае.

Он отвел меня в кафе и заказал антистрессовый коктейль. Секунд десять ушло у него на то, чтобы, не сходя с места, расплатиться за коктейль при помощи дико дорогих биочасов. Я следила за ним исподлобья.

Красив он был, гад, — высокий брюнет, длинные волосы, зеленые глаза — когда-то в самом начале он очень мне нравился. Да что уж там, первые недели работы в кре-депе я была в него страстно влюблена. Кстати, как и все без исключения сотрудники обоих полов и сорока восьми сексуальных статусов (собственный статус Валентин от подчиненных тщательно скрывал). Среда — день планерок — называлась у нас Валентинов день. Я каждый раз с трепетом ждала среды.

Но влюбленность — такое состояние, которое всегда ищет чего-то большего. Как следователь, пристрастный к своему объекту, ищет улик и доказательств вины или невиновности, так и я страстно следила за начальником, но в какой-то момент поняла, что искать там нечего. Он красив. Он положителен. Он двенадцатибалльник. И все. Под ровным загаром Валентина не скрывалось ничего, кроме страстного желания как можно дольше сохранить двенадцатибалльное положение, а если удастся — пролезть в тринадцатибалльники и как-то подобраться к программам по продлению жизни. Ничего больше его не интересовало, и поэтому жить рядом с ним оказалось смертельно скучно. Сейчас, впрочем, от этого самодовольного индюка («Небо, сделай так, чтобы Система все-таки не умела читать мысли!») зависела моя судьба.

Дракей привез коктейль.

— Ну, душа моя, что случилось? — Валентин ласково и сочувственно улыбался, демонстрируя восхитительные достижения двенадцатибалльной стоматологии.

Я вздохнула. Он ведь прекрасно знает, что случилось. Отчет о катастрофическом падении моего рейтинга, конечно, был автоматически сформирован и уже упал ему на рабочую почту. И спустился он только через полчаса после скандала у турникета — потому что принимал решение на мой счет и согласовывал с вышестоящим начальством. Моя судьба была уже определена, и приговор вынесен и подписан. Мы оба это знали. И знали также, что даром он мне приговор не огласит. Сначала вымотает всю душу.

Я начала рассказывать про кредит и ссору. Валентин слушал невнимательно и перебил уже через минуту.

— Ларочка, я всегда тебе говорил: есть у тебя одна глобальная проблема. Вот это твое вечное «недо». Вот почему ты никогда не была ни двенадцати-, ни одиннадцатибалльником?

Валентин держал драматическую паузу, глядя в упор. Я молчала.

— Потому что у тебя низкая самооценка. Ты сама себя низко ценишь, а Система — это зеркало, твое отражение, поняла?

Я кивнула. Чего же тут непонятного.

— Система понизила тебя не за ссору и кредит. Хотя и за это тоже, конечно. Но главное: Система понизила тебя за то, что происходит у тебя в подсознании. А в подсознании у тебя — бардак.

В моей душе слабо шевельнулась надежда. А вдруг он все-таки поможет?..

— Мое подсознание принадлежит только мне. Система не может туда заглянуть…

— Э, нет, голубушка, ошибаешься.

Валентин встал, откинул волосы со лба и гордо прошелся по кафе. Он любил поучать, и сейчас был явно в ударе.

— Твое подсознание Система знает очень хорошо. Так же, как подсознание каждого из нас. И, заметь, это единственный гарант стабильности общества, в котором мы живем. Куда делись все ужасы прошлого века? Все эти нацизмы и терроризмы? Нету их. А почему? Потому что преступные намерения человека становятся известны системе задолго ДО того, как он их привел в исполнение!

— Ну не все, — сказала я, лишь бы что сказать.

— Почти все, сама отлично знаешь! Пси-анализ произносимых и написанных тобою текстов Система производит? Еще как. На тысячах аналитических платформ. Температуру, давление, сердцебиение через биочасы считывает? Да. Сопоставляет первое и второе? Конечно. То есть Система знает, что ты на самом деле чувствуешь, когда говоришь слово «Свобода». Она знает о тебе все.

Я терпеть не могла такие разговоры. Если честно, мне не очень нравилось, что Система знает обо мне все. Системе я, наверное, не очень нравилась тоже.

— Кого ты пытаешься обмануть? — продолжал петь Валентин. — Самое совершенное достижение цивилизации за всю историю человечества?

— Да я не обма…

— Система — абсолютно справедлива, пойми. Она так устроена и просто не может быть иной. Баллы рейтинга распределяются идеально честно. Согласно всего лишь поведению человека. По-ве-де-ни-ю, слышишь? Система любит всех и доверяет всем без исключения. Веди себя согласно нормам и принципам абсолютной Свободы, и все будет хорошо.

— Да я же веду…

— Тогда рейтинг почему такой? Взять вот для примера меня и тебя. Мои двенадцать баллов и твои… Сколько у тебя сейчас?

Валентин явно прекрасно знал, сколько у меня баллов.

— Пять.

Шеф делано вздохнул и покачал головой.

— Ну и что мне с тобой делать? Что? Вот скажи?

— Валь… Пожалуйста… Ты мог бы мне помочь?

— Конечно, душа моя. Конечно. Для этого я здесь. Знаешь, — он откинул волосы со лба, — ты мне всегда нравилась. Подожди, не благодари. И хотя ты пишешь не сильно лучше, чем алгоритмы, я всегда был против того, чтобы тебя сократить. Хотя мысли такие начальство высказывало, скрывать не буду. Но! Что-то в тебе есть. Что-то человеческое. В наше время мы, люди, должны ценить друг друга…

В этом духе он мог продолжать бесконечно.

— Валя, ты ведь не уволишь меня… мммм, прости, не оСвободишь?

— Я сделаю то, что пойдет тебе во благо. — Валентин накрыл своей ладонью мою (точь-в-точь как эмиссар, их всех учат этому, что ли?). — Ты не будешь работать. Я понял, что именно тебе вредит — твоя работа. Сектор драмы, который вынуждает тебя формировать определенный образ мыслей. Профдеформация, психика не выдерживает, я встречал такое раньше. Как только ты перестанешь работать — тебе сразу полегчает.

— Но как только ты меня оСвободишь, рейтинг еще упадет!

— Конечно! Он и не может не упасть! Зато потом, потом — все наладится! Вот и не надо, не надо мне тут слез и всяких глаз на мокром месте! Свобода от работы — одно из главных достижений нашего общества. Это благо! Другая прыгала бы до потолка от счастья.

— Но я же тогда не смогу завести ребенка…

— Пфф… Средневековье какое-то. Ларочка, знаешь, этот разговор начинает мне надоедать. Я тут бьюсь, трачу на тебя время, а тебе все мало, ты все хнычешь и недовольна. Вот еще одно прямое доказательство: рейтинг тебе понизили совершенно справедливо! С такими негативными мыслями, конечно, только так и будет. Все! Марш домой спать! Сон, физкультура, позитив — и не успеешь оглянуться, как переедешь ко мне в зону А.

Я добралась до дома и долго рыдала на руках у Тима.

Вечером биочасы написали мне 38,4 градуса по Цельсию, уведомили о растущем кровяном давлении и робко предложили дешевый противовирус, аспирин и валерьянку — согласно моему новому рейтингу ничего приличнее мне, видимо, уже не полагалось. Когда я нарыдалась досыта, меня начал бить кашель, и Тим решил, что идея с аспирином вовсе не плоха. В домашней аптечке совершенно ничего не было, мы сообщили об этом Универсуму, и уже через семь минут на пороге нашей квартиры сидел аптечный дрон, под брюхом которого помещалась экстренная медицинская заправка. Мы прикрепили капсулу заправки к входному разъему биочасов. Микроскопические множественные шипы под браслетом ненадолго впились мне в кожу, чтобы ввести лекарство. Кашель вскоре утих, температура спала, я успокоилась и уснула.

В полночь, когда обновился статус, мои биочасы показали четыре балла рейтинга. Тим оставался десятибалльником. У меня было еще двое суток.