Система

Юлия Шамаль, 2019

Будущее наступило, каждому человеку на планете отныне присваивается рейтинг. От количества баллов зависит качество жизни. Дочь одного из создателей Системы Лара Смирнова стремительно начала терять баллы. По собственной дури, не иначе, ибо чего ей, казалось бы, не хватало? Муж-умница, человеческая работа – редкость по новым временам, у людей работы почти нет. Ей бы взять себя в руки да исправиться, но нет же – Лара скатилась к самому дну, о котором она еще вчера не имела ни малейшего понятия. Зоны, забитые умирающими людьми, не нужными после Первой и Второй беспилотных революций. Дикие гетто для однобалльников, где ей предстоит научиться выживать. И приглашение присоединиться к штабу Сопротивления, к жалкой кучке сумасшедших фанатиков. Ведь нормальный человек никогда не решится бросить вызов самой Системе…

Глава 2

Четыре

Утро началось с рыдающей мамы. Сдержать ее было так же невозможно, как ураган или ливень. Она ворвалась в апартаменты и принялась осыпать меня упреками, жалобами и слезами. Вела себя так, будто я вот-вот умру. Очень некстати у меня снова поднялась температура.

— Ты еще и болеешь! Вот как же так можно!

Мы начали обсуждать, что теперь делать. То есть обсуждали Тим с мамой, причем на повышенных тонах, а мне не давали вставить и слова. Тим предлагал срочно подключить меня к самой дорогой программе по улучшению рейтинга, на которую только хватит денег. А мама считала, что времени слишком мало, и требовала экстраординарных мер: например, прорваться на прием к Координатору зоны В и «все ему объяснить». Тим рассердился и сказал, что он предлагает реальные вещи, а мамины идеи оторваны от жизни. А мама ответила, что ему, Тиму, лишь бы ничего не делать и ничем себя любимого не тревожить. Они поссорились, и Тим ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь и пожелав Маргарите Степановне успешно самой решить судьбу дочери, «раз она такая умная».

Как только он перешагнул порог, мама подсела поближе и заговорила горячим шепотом:

— Он откажется от тебя! Откажется, вот увидишь.

— Мама, ты зачем это говоришь?

— Вот увидишь, так и будет!

Мне категорически не нравился этот разговор, но я сдерживалась — помнила, что Система видит и слышит меня. И, конечно, в эти дни кризиса она наблюдает за мной внимательно.

— Мамочка, не надо так говорить, все будет хорошо.

— Зачем ему твои проблемы? У него прекрасная работа, статус. Он еще молод.

— Мама, не надо.

— Он может найти себе другую женщину и использовать квоту на ребенка!

— И что!!! Теперь!!! Мне!!! Делать?! — заорала я неожиданно для самой себя. — Что я могу поделать в этой ситуации??? Когда ты предавала отца, он мог как-то этому помешать???

Мама расплакалась, закрыв лицо руками, а я очень жалела, что сорвалась.

* * *

Мама была женщиной несчастной. В личной жизни ей никогда не везло. Наверное, поэтому она всегда подозревала Тима в чем-то нехорошем. Это было взаимно, Тим тещу тоже не любил. Но, в отличие от мамы, он своей неприязни никогда открыто не показывал, — что серьезно добавляло ему очков в моих глазах. А вот мама временами действительно бывала невыносима. Коронной ее фразой было выражение: «Мужчина — всегда враг!» Мне она твердила: «Запомни! Никому из них верить нельзя».

Мужчин в маминой жизни было двое, и они, надо признать, сделали все от них зависящее, чтобы оставить в ее сердце незаживающие гноящиеся раны.

Первым постарался отец.

Они тогда были студентами. Учились на соседних кафедрах: мама на нейролингвиста, отец — на программиста. Батя был звездой своей кафедры, правда, с приставкой «анти». Знания давались ему легко, но интересовался он далеко не всеми предметами, а усилия прилагал только к тому, что ему действительно нравилось. Поэтому средний балл отца всегда оставлял желать лучшего. К тому же он был цифровым хулиганом.

Факультету принадлежал примитивный ИМ — искусственный мозг, именовавшийся в простонародье Имусиком. Он использовался в учебных целях. Студенты, в зависимости от специальности, писали для мозга программы или обучали его, генерировали эмоции, разрабатывали искусственную интуицию или просто копались в кишочках нейронной сети. А батя хулиганил. Он повадился ходить к мозгу по ночам, и каждый раз наутро Имусик выдавал что-нибудь эдакое.

Однажды за ночь он так здорово научился ругаться матом, что пришедшие с утра к мозгу нейролингвисты, люди в общем-то опытные, признались, что таких выражений не смогли бы составить даже они. Потом отец переобучил мозг — заставил его думать, что профессор — это стул, а стул — это профессор. Демонстрационная лекция о принципах распознавания объектов началась под гомерический хохот студентов и в итоге была сорвана. А потом Имусик взломал Универсум-профиль декана и от его имени разослал всем сотрудницам института письма с непристойными предложениями. Это было последней каплей. Как мой отец ни хорохорился, как ни пытался доказать, что занимался с мозгом исключительно в научных целях, а Имусик саморазвился до такой степени, что начал проявлять самостоятельность, граничащую с непослушанием, что вообще-то является достижением, — даром ему это не прошло. Отца на год отстранили от учебы, сильно понизили рейтинг, и восстановили потом с огромным трудом и огромным штрафом. Понятно, что на факультете о моем будущем отце слагались легенды.

Мама тогда гордо носила роговые очки с толстыми стеклами и негласный статус главной надежды отечественной нейролингвистики. Она, как и все, много слышала о подвигах Феди Смирнова, но столкнулась с ним только после его восстановления на кафедре. Произошло это, что интересно, при непосредственном участии все того же бедолаги Имусика, которого мой отец заставил имитировать влюбленность.

Мама ходила к мозгу раз в неделю, по записи, ее задачей было расширение эмоционального вокабуляра искусственного интеллекта. Однажды она пропустила встречу, и через неделю Имусик начал рассказывать ей, что скучал. Во время последующих встреч он широко развил эту тему: говорил, что вспоминает ее слова. Голос. Взгляд. Интонации. Волосы. Коленки… На коленках-то они с отцом и прокололись. Мама, которая уже записалась к декану с сенсационным докладом о новых способах развить эмоциональность искусственного мозга, — заподозрила неладное, приперла Имусика к виртуальной стенке и выбила из него признательные показания. Чем вообще-то спасла отца — во второй раз его бы уже не простили.

Круглая отличница и хулиган-троечник, овеянный лихой славой, — эти двое были созданы друг для друга. Мама была милой, строгой и во всех смыслах правильной девушкой. Этой-то «правильности» отцу как раз и не хватало.

Мамина родня была категорически против их брака. Бабушка ругалась не хуже Имусика, поскольку совершенно не верила в батины перспективы, и жестко поставила дочь перед выбором: или родная семья, или «этот придурок». Мама выбрала «придурка» — возможно, просто из духа противоречия. Она разорвала все отношения с родителями, родила меня и первые десять лет думала, что поступила правильно. Отец бросил Имусика и прочие шалости, взялся за ум, закончил универ с отличием и уверенно пошел вверх по карьерной лестнице. Штаб главных программистов Системы, двенадцать баллов, зона А, орден, — все шло просто великолепно.

Десять лет мама была счастлива. А потом началось…

Первое время мама была уверена, что отцовская хандра — явление временное. «Кризис среднего возраста, — говорила она, — одно большое дело закончил, найдет себе новое и снова увлечется». Но время шло, и становилось ясно, что никакое новое дело отца не интересует, а старое он проклял раз и навсегда. На пике карьеры отец решительно бросил работу, начал пить и терять баллы. Сначала мама возила его по курортам и психологам, выпаивала успокоительным, жалела. Часами разговаривала с ним. Утешала. Убеждала, что раз нет больше интереса к старой профессии, значит надо найти новую. Уговаривала красиво уйти на покой. Заняться хозяйством. Собой. Ребенком, наконец. Саморазвитием. Отец ничего не хотел. Баллы падали.

Потом мама плакала и просила пожалеть хотя бы нас. Это действовало еще хуже, чем утешения, отец впадал в болезненное раздражение и запирался в комнате. Баллы падали.

В конце концов они вообще перестали разговаривать. Стало ясно, что ни блистательный программист Федор Смирнов, ни цифровой хулиган Федька уже не вернутся. Отец стал другим человеком. Полностью утратившим интерес к жизни.

Необходимость держаться в зоне А, зарабатывать крипты, вести хозяйство, выводить в люди меня — все это тяжким грузом легло на мамины отнюдь не самые сильные плечи. Мама в отчаянии обратилась за помощью даже к бабушке — но ничего кроме: «А я тебе говорила!» — естественно, не получила.

Рейтинг отца упал до семи, мамин до девяти. Размахивая мужниным орденом первой степени, мама еле-еле выбила разрешение переехать в зону В, а не в С, как того вообще-то теперь заслуживал отец. Она преподавала в трех институтах, брала работу на дом и дополнительную нагрузку на выходные. Папа лежал на диване и пил. Мама рвала жилы, блекла, худела и часто болела. Корпорация «Телемедицина» официально предупреждала ее о повышающихся рисках онкологии и инфаркта, специалисты «Телемеда» настоятельно рекомендовали изменить образ жизни, в разы сократить нагрузку на организм, перестать нервничать. Но в мамином положении они с тем же успехом могли давать ей рекомендации не дышать. Долго она бы так не продержалась. И тут произошло невероятное.

Мама влюбилась.

Тут надо пояснить, что само слово «влюбилась» по отношению к моей матери в принципе звучит нелепо. Она всегда была классической ученой дамой самых строгих правил. В ее личном рейтинге ценностей на первом месте стояла я, единственная дочь, на втором — муж, на третьем — наука. Наряжаться и краситься она не любила, суетного желания нравиться была лишена. Вдобавок нас тогда в любой момент могли выселить из зоны В, мы держались на одном честном слове, ведь папа и не думал улучшать поведение. Мама была в отчаянии, не владела собой, часто кричала и плакала, срывалась на работе, и ее собственные тренды тоже постоянно падали. Еще немного, и ее девять баллов превратились бы в восемь, а это уже точно означало переезд в зону С.

Именно тогда и появился этот Макс.

Совершенно непонятно было, откуда он взялся. Он спустился к нам с каких-то совсем верхних этажей Системы, тринадцати — или четырнадцатибалльник, ученый — я помню, как он приходил к нам домой. Длинный, сухой, большие уши, совершенно некрасивый. Он очень заинтересовался мамой как профессионалом, — заказал ей какое-то научное исследование (она как раз начала новую крупную работу о типологиях нейросетей), а потом пригласил ее выступить на большой научной конференции в зоне А.

Мама сначала краснела и отнекивалась, но потом все-таки выступила и имела бешеный успех. Количество ее друзей в Универсуме выросло в разы, тренды поползли вверх. Она начала выступать и дальше и даже составила себе некоторое имя в научном сообществе.

Макс Вебер — вспомнила я, как его зовут! — маму очень хвалил. Он говорил, что она особенная. Что она умница и звезда. Что она далеко пойдет. Что на верхних этажах Системы такие люди, как она, очень нужны.

Маме тогда было тридцать восемь, и таких слов ей еще никто и никогда не говорил. Слова подкреплялись делом: Вебер пропихивал ее везде, куда только можно, она стала больше зарабатывать.

Мама приосанилась. Впервые в жизни она заказала себе на дом гардеробщика из модного магазина и красиво оделась. У нее появились новые уверенные манеры, она начала вести себя по-королевски спокойно — и очень нравилась мне такой. Мама даже разобралась, наконец, с застарелой близорукостью (с миопией в минус одиннадцать за толстыми стеклами очков жить было непросто, и «Телемедицина» то и дело одолевала маму предложениями сделать мгновенную операцию глаз, но она боялась). Однако то, что многие годы не удавалось профессиональным сэйлерам «Телемеда», за пять минут удалось великолепному Максу. На день рождения Вебер подарил моей матери новейшие биохрусталики для глаз, минутная операция — и вот, долой очки! Открытые всему миру карие мамины глаза снова засверкали надеждой.

Венцом всему стало повышение маминого рейтинга на один балл. Десятка! О смене зоны речь уже не шла. Я смогла подать документы в хороший вуз. Не появись в маминой жизни таинственный «доктор Вебер», всего этого не произошло бы.

Мама поверила в него.

Они были очень дружны, часто куда-то вместе ходили и могли весело болтать часами. У нас дома Макс был всего раз или два, потому что отец терпеть его не мог, и общая беседа у них не клеилась. «Этот твой друг» — так пренебрежительно называл Вебера отец, обращаясь к матери, а та возмущенно говорила, что не понимает этих интонаций.

Мне было восемнадцать, я видела, что отношения мамы и Вебера — это все-таки чуть больше, чем просто дружба, — но маму не осуждала. Конечно, я любила отца и сочувствовала ему, но считала все-таки, что он сам виноват. А к этому странному Максу я испытывала только благодарность: он сделал мою маму счастливой. Она перестала болеть, больше не срывалась на нас с отцом по пустякам, часто смеялась, не пилила меня за учебу, а лишь расспрашивала и давала советы, снова рассказывала анекдоты — в общем, вела себя так же, как когда-то давно, в зоне А, когда вся наша семья еще была счастлива…

Ну и, кроме того, мама наконец-то реализовалась профессионально. Теперь она по праву считалась популярным ученым, прекрасным и модным специалистом, гонорары, тренды и количество СС-друзей в Универсуме у нее все время росли. Очевидно было, что недалек тот день, когда к маминым десяти баллам добавится еще один, а может и еще один, и еще… А это означает триумфальное возвращение в зону А и — надежду на долгую жизнь. В том числе и для меня. Непонятно было, правда, что дальше делать с отцом…

Однажды мама, очень смущенная, притащила домой огромную охапку красных роз и бочком от отца, с самым вороватым видом, поставила их в вазу на пол на кухне. Она думала, что я из ванной не вижу, но мне-то отлично было видно в зеркало, как она опускается на колени перед букетом, нюхает цветы, пересчитывает их и целует бутоны.

Я поняла, что дело зашло слишком далеко. Цветы — такие и в таком количестве — ей мог подарить только один человек. Макс вскоре позвонил, и мама упорхнула поговорить с ним на балкон — так, чтобы даже я не слышала разговора. Они говорили почти час. Мама вышла с балкона вся в красных пятнах, глаза на мокром месте и бесконечно счастливая. М-да…

Она действительно тогда была очень счастлива. Зная мою маму, я была уверена абсолютно, что никакого физического романа у них с Максом не было и быть не могло. Мама была воспитана бабушкой в самых старых, допотопных и вредных для здоровья традициях. Она была замужем. И значит максимум, что она могла себе позволить, — это подержать за руку странного человека, которого безумно любила… Истерзав себя при этом самыми самоедскими сомнениями. «Ну и хорошо, — размышляла я на лекциях, рассеянно глядя поверх нудных конспектов по Системообразованию, — у мамы появился друг, который вернул ее к жизни. Она довольна и спокойна, событий не форсирует, пусть так все и остается как можно дольше».

К сожалению, как учили нас на том же курсе по Системообразованию, устойчивость всей системы находится в прямой математической зависимости от устойчивости ее центра. Центром маминой жизни был Вебер.

А Вебер однажды исчез.

Я не сразу поняла, что случилось. Я видела только, что мама грустна и тревожна. Часто заходит в Универсум. Ждет чего-то. Спустя неделю я спросила, что происходит. Мы были дружны, и мама, немного поколебавшись, рассказала: Макс не звонит и не пишет уже две недели.

— А ты? — спросила я.

— Ну я написала пару раз… Он ответил, что все хорошо, и снова пропал.

— Занят, наверное, — сказала я наобум.

Это было плохое предположение. Если человек настолько занят, чтобы не найти времени написать простое «как дела?», это может значить только одно: мама неправильно его поняла. Это были чисто рабочие отношения с его стороны. Рабочие цветы? Рабочие комплименты? Рабочие встречи с болтовней часами?

— Дура я, — мама заплакала.

Теперь она часами сидела в ожидании сообщения от него, каждые пять минут проверяла его профиль в Универсуме и испытывала страшные страдания от того, что вот, только что он в очередной раз заходил в свой профиль, но снова ничего не написал ей! Мне от души было жалко маму, и я уговорила ее позвонить Веберу. Она долго отказывалась, но в конце концов дрожащими руками набрала его номер.

Он явно обрадовался звонку, охотно согласился с ней встретиться. Да, прозвучала фраза «занят был». Что ж, может и так. До встречи оставалось два дня, и эти два дня мама снова была счастлива.

Она готовилась к разговору с Вебером.

— Ты еще тезисы напиши, как для конференции, — подтрунивала я над ней.

— Нет, — кипятилась мама, — без подробностей, конечно, но я все ему скажу! Если у нас чисто рабочие отношения, пусть катится к чертовой матери! Я удалю его из своего Универсума и прекрасно смогу жить без него!

Мы обе знали, что это пустая бравада. Жить без него она не могла.

На встречу с Максом я собирала маму, как в бой.

— Знаешь что, — вдруг сказала я ей под влиянием какого-то предчувствия, — не говори ему все, что думаешь!

Но, конечно, мама все ему сказала.

Она пришла под утро заплаканная и совершенно разбитая. Рассказала, что на вопрос, почему он исчез, Вебер сначала отвечал многословно, туманно и расплывчато. Но мама приперла его к стенке и выяснила, что хотела.

Увы, она не занимала в жизни Вебера центральное место. Он признавал, что она мила, умна, красива, талантлива, он ее безмерно уважает… и только. Цветы были подарены в честь отличного выступления на эмиссарском форуме. Да, все было здорово, и они неплохо вместе поработали. Да, он с удовольствием когда-нибудь поработает с ней еще. У них был неплохой совместный период, а сейчас он занят другими делами.

— Я ему просто надоела, — холодно и спокойно сказала мама. — Так мне и надо.

Это прозвучало как приговор.

На часах было около пяти утра, в это время отца, как правило, начинало тошнить, так случилось и сейчас, и мама побежала убирать за ним. В рассеянном утреннем свете она вдруг вся как-то сгорбилась и резко постарела. На недавно гордой, а теперь низко опущенной голове отчетливо проступили седые волосы. Мне от всей души было ее жалко.

Выходя из кухни с тазиком в руке, мама вдруг обернулась и сказала мне строго (даже не сказала, а приказала):

— Не позволяй никому так с собой поступать, слышишь? Будь счастлива! Поклянись мне немедленно, что будешь счастлива! Немедленно клянись! Немедленно!!!

Она опустилась на пол, выронила таз и горько зарыдала. Я бросилась к ней, села рядом в мыльную лужу, обнимала и гладила ее волосы и клялась всеми известными мне богами и богинями, что буду счастлива вопреки всему. Буду.

С тех пор много воды утекло. Все давно улеглось. Счастливой, довольной и знаменитой мама никогда больше не была. Выступления прекратились, рейтинг снова понизился, звездой быть она перестала. Вебер, вдохнувший в нее жизнь, пробудивший в ней какую-то мощную энергию подземного источника, сам же все и задушил.

Болезни, о которых предупреждала «Телемедицина», начались: первая стадия онкологии и слабое сердце. Один балл рейтинга мама потеряла, теперь девять баллов позволяли ей худо-бедно держаться за относительно приличную жизнь. Она стала всегда одинаковой: неизменно грустной, рано постаревшей, больной. Ни следа не осталось в ней от той смелой львицы, блистательной царицы научного мира, какой она была целый год, проведенный рядом с Максом Вебером.

Я от всей души ненавидела этого человека.

Казалось, что хуже Вебера с мамой уже ничего не могло случиться, но нет. Теперь случилась я.

* * *

— Значит так, — сказала мама, вытирая слезы и собирая в пучок растрепанные волосы. — Я тут выяснила. Есть нормальные легальные способы поднять тебе рейтинг за два дня.

Ничем, кроме советов, она помочь мне действительно не могла. После моего замужества наши с ней рейтинги больше не влияли друг на друга — ну если не считать того, что она состояла в моих СС-друзьях. Не удаляться — вот единственное, чем она могла мне помочь.

— Вчера вечером, сразу после медитации в Храме, я поехала в Юрпром! — голос мамы торжествовал. Стало ясно, почему она ворвалась к нам только сегодня, а не вчера.

— О Небо, мама, там же такие очереди!

В незапамятные времена компания «Юридическое программирование» создавалась для того, чтобы принимать жалобы на ошибки Системы от населения. Впрочем, скоро стало ясно, что Система никогда не ошибается. А вот люди, зарегистрированные в ней, — делают это часто. Поэтому по сути специалисты Юрпрома рассматривали жалобы людей на себя, родственников или соседей.

Специалисты Юрпрома принимали запрос, регистрировали его под уникальным номером и брали в работу. Иногда — крайне редко — что-то реально менялось. Мама верила в волшебную силу Юрпрома: кто-то ей рассказывал, как по запросу в Юрпром исправил тренд с отрицательного на положительный.

— Мам, зачем ты туда ездила? Через биочасы запрос не могла отправить?

— Так времени же нет! Я решила попасть на очную консультацию.

— О Небо…

— Да, в общей сложности я простояла там почти шесть часов. И знаешь, что мне там сказали…

Я слабо верю в мамины способности решать проблемы, но пришлось вникать. Специалист Юрпрома, у которого она была на консультации, внимательно выслушал сбивчивый рассказ про мой падающий рейтинг. Кредит, ссора с мужем и все такое. Очевидно было, что одного этого недостаточно, чтобы рейтинг десяточницы упал в два раза. Что-то еще во мне здорово настораживало Систему. Странные запросы, связанные со сценарной работой, — решил специалист, — ни при чем. («Система же знает, где она работает».) Значит, дело было в другом сегменте моего социально-сетевого поведения.

Маму отправили в СС-отдел. Там она сидела в очереди еще три с половиной часа и, напав наконец на свободного специалиста, услышала, что дело, скорее всего, в так называемом «фильтре правды».

Оказывается, есть в Системе такая штука, которая отслеживает, говоришь ли ты правду. Технически это просто: ты что-то рассказываешь, любое происшествие или просто занятный факт, — а биочасы в это время включают режим «детектор лжи». И если выясняется, что ты часто лжешь без причины (приукрашиваешь, искажаешь факты более чем в пятидесяти процентах случаев), Системе это очень не нравится.

«Бывает такое, — объяснял маме СС-специалист, — что стремление приукрашивать жизнь, которое часто встречается у людей творческих профессий, Система воспринимает как прямую ложь. А частая ложь отрицательно влияет на рейтинг…»

Мама получила рекомендации, что мне делать, чтобы почистить «фильтр правды». Много разговаривать, стараясь быть максимально честной, правдивой и открытой. Вообще не употреблять образных выражений, а также слов в переносном значении. И качественно успокоиться — это очень важно, ведь Система следит за физиологией.

Я пообещала маме неустанно чистить «фильтр правды», подспудно чувствуя, что в моем случае это мертвому припарки, но тут щелкнул замок — домой вернулся Тим.

— Маргарита Степановна и Лара, — сказал он с порога подчеркнуто спокойно (видно было, что он готовился произнести перед нами маленькую речь). — Я тут посоветовался… Чтобы поднять рейтинг за два дня, надо срочно, как можно быстрее, решать вопрос с банком. Вся система рейтинга изначально создавалась именно для отслеживания кредитных историй. Пока банк не успокоится насчет Лары — ничего не поможет. Я отвезу ее.

Мысль была настолько очевидной, что даже маме пришлось согласиться. Мы с Тимом поехали в банк — причем ему пришлось вместе со мной воспользоваться общественным транспортом. Мы сели в обшарпанный вагон монорельса, Тим оглядел лица пассажиров и попытался меня ободрить:

— Ничего, Ларчик, деньги по-прежнему правят миром, мы попробуем договориться.

Тим употребил устаревшее слово. Никаких денег у нас, конечно, давно не было. Их сменили крипты. О бумажных банкнотах, собственно деньгах, мы знали только из институтских лекций по Криптоведению.

В XX веке и даже в начале XXI деньги еще были бумажными (до появления экопластика и перехода на цифровую экономику предки вовсю пользовались бумагой — и как это они вообще ухитрились не спилить все деревья на планете?). Сейчас в это трудно поверить, но бумаги были кипы. Везде, повсюду, пачками — документы, бумажные книги, диссертации в несколько сотен страниц и даже средства массовой информации, которые печатались на бумаге, — честное слово, я видела фотографии! Все деньги тоже были бумажными.

На лекциях по истории криптовалют я садилась на задний ряд и, как правило, копалась в Универсуме или спала. Но и сквозь сон у меня сложилась общая картина того, что у предков произошло с этими деньгами.

Количество бумажных банкнот сначала вроде бы ограничивалось золотым запасом государств. Потом банкноты оторвались от золотого стандарта, их количество начали ограничивать чем-то другим, а может, вообще ничем — я уже не помню. Потом с наступлением цифровой эры возникла электронная версия бумажных денег. Сначала она жестко была привязана к количеству банкнот, как когда-то банкноты были жестко привязаны к количеству золота. Потом властям понадобилось эту связь разорвать.

Правительство уже было Единым координационным, создавалась Система, и людей требовалось перевести на единые электронные деньги. Проблема была в том, что люди, особенно в провинции, от бумажных денег отказываться не хотели.

И если население больших городов, особенно в Европейском секторе, уже давно пользовалось только электронными деньгами, то в сибирских, например, деревнях народ, даже имея техническую возможность, этим, мягко говоря, не злоупотреблял.

Тогда власти сделали хитрую штуку. Был у них там некий экономист Анатоль Рот, его имя часто звучало на лекциях. Он предложил ввести курс обмена электронных денег на бумажные.

Ну вот есть у тебя, скажем, сто рублей. Бумажкой. А поменять на электронные ты их можешь по курсу 1: 1,1. То есть за сто получишь сто десять. Тут-то у них реформа и пошла.

Параллельно развивались криптовалюты. Первые из них носили смешные названия, прямо как из фантастических романов — биткойн, эфириум, риппл, стеллар, кардано, монеро… Сначала они были вне закона — это был просто некий новый, ни к чему не привязанный эквивалент материальных ценностей.

Ну а потом, когда народ практически все бумажные деньги сдал, произошло неизбежное слияние криптовалют с электронной версией бумажных денег.

Вскоре физические деньги были отменены законом. Так появились крипты. Единая цифровая валюта, количество которой было ограничено только электронными мощностями компьютеров планеты.

«Свободное Х-Видение» начисляло мне зарплату в одну тысячу криптов в месяц. Именно столько стоила аренда апартаментов в лучшем сегменте В-зоны, которые выбрал Тим. (Можно было жить и в свободных домах, как многие, но мы с Тимом называли СД «общежитскими ночлежками» и считали, что нельзя к себе самим настолько плохо относиться.)

Тим получал три тысячи. Четыреста криптов в месяц нам поступало в качестве Свободного пособия за наш совокупный супружеский рейтинг-капитал. Еще по мелочи капало от разных гуманитарных программ, в которых то и дело нужно было участвовать. (Тим, например, недавно читал ученикам Свободной школы лекцию о первых алгоритмах и заработал всего пятьдесят криптов, по поводу чего долго возмущался.)

Жили мы сносно, но скучновато. Нам хватало на хорошую еду, приличную одежду, путешествия, проценты по кредитам и — все. Базовые медицинские услуги в Обществе Абсолютной Свободы, как известно, предоставлялись бесплатно (качество зависело от уровня вашего рейтинга, конечно).

Налог на ребенка на нашем уровне составлял пять тысяч.

Баллы рейтинга можно было обменять на крипты. Тим объяснял мне, как это работает, но я толком не поняла. Вроде как каждый балл тоже обеспечен компьютерной мощностью по тому же принципу, что и крипт, только в разы большей. То есть баллы тоже были валютой, только несоизмеримо более дорогой. Курс зависел от уровня: верхние баллы шли по миллиону криптов за каждый, нижние по десять тысяч. Поскольку баллы тоже являлись валютой, банки начисляли на них процент — из этого процента и формировались индивидуальные Свободные пособия.

Теоретически всегда можно было продать один-два балла. В отчаянных ситуациях люди на это шли, но Система такие сделки не любила. «Продать Доверие», — вот как это называлось.

— Станция «Московия-Сити», — сказал электронный голос.

Мы не привыкли пользоваться общественным транспортом и поэтому почти полчаса проплутали в каменных джунглях Сити, прежде чем нашли стрелку с указателем «К Свободному банку».

В холле была небольшая очередь. На рекламном мониторе то и дело мелькал коренастый улыбающийся человек, которого знал весь мир. Он держал на руках очаровательного малыша — не то мальчика, не то девочку, не то третий пол. Подпись гласила: «Свободный банк при поддержке Благотворительного фонда Тео Буклийе легко и просто поможет получить кредит на ребенка!»

Мы пристроились за почтенным пожилым господином и стали ждать своей очереди, рассматривая то и дело всплывающего на экране Тео.

Известный благотворитель и звезда светской хроники, его имя полностью звучало так: Теодор Буклийе-Руж, — происходил из старинной и очень богатой семьи. Совокупный рейтинг-капитал его семейства составлял один миллиард баллов. Вы только вдумайтесь. Не криптов, а баллов! Сколько их там, членов многочисленной семьи Буклийе, точно известно не было. Аналитики насчитывали от трехсот до четырехсот человек, это что же, в среднем по два с половиной миллиона баллов на каждого? Цифры не укладывались в голове.

Самый популярный из семьи Буклийе, Тео, весил один миллион восемьсот тысяч баллов личного рейтинга. Ему было девяносто семь лет от роду. Выглядел он максимум на пятьдесят.

Тео имел ярко выраженное отрицательное обаяние, был склонен к полноте, и тяжелые черты лица в сочетании с капризной нижней губой его, безусловно, портили, — но это не мешало ему нравиться всем без исключения. Еще бы! Как совершенно справедливо сказал однажды Тим, в глазах окружающих Теодор Буклийе строен как кипарис и лунолик. Так оно и было.

Тео частенько устраивал шумные вечеринки на стратопланах, куда приглашал модных актеров и светских журналистов. Изредка снимался в эпизодических ролях в кино или приходил на прямые эфиры Х-Видения. Был неплохо образован, смешно шутил и сносно пел. Обеспечивал гигантские вложения в науку (ну еще бы, половина биотехнологов земного шара только на его семью и работала). Ну и каждая вторая биобулка и каждый второй ботинок в зонах Е и D покупались на благотворительные крипты Теодора Буклийе.

Он был символом возможностей современного мира. Вот сколько баллов может иметь человек в Системе! Богатство, отменное здоровье, уважение, а главное — фактическое бессмертие. К услугам Теодора Буклийе были передовая наука и передовая медицина планеты. Над столом всех уважающих себя менеджеров в зонах А и В (в том числе Валентина) висели фотографии сияющего улыбкой Тео. Он был идеалом, к которому стремился каждый.

Получил бы Тео Буклийе от Системы столько баллов, если бы родился в обычной семье, а не с готовыми миллионами на личном счете? Наверное, нет. Но наше восхищение от этого не становилось меньше. Факт оставался фактом: Тео мог жить вечно. Мы — нет.

— Прошу вас, — сказал мне клерк.

Мы с Тимом торопливо поднялись.

— Нет-нет, — уточнил банковский служащий, — идет только тот, на чье имя оформлен кредит.

Спорить с банковскими работниками еще хуже, чем с эмиссарами или полицейскими. Мы молча повиновались. Я пошла за служащим, а Тим остался ждать приговора под монитором с Тео Буклийе.

Банку я была должна около двадцати тысяч криптов. Кредит мы оформили на мое имя, чтобы купить небольшой участок земли на окраине зоны А. Строго говоря, нам не полагалось совершать такие покупки, но Тим через своих друзей в зоне А выбил разрешение. Проценты были невысокие, но с условием: кредит мы должны погасить в любом случае — вернуть землю назад было невозможно. Но мы и не собирались этот участок возвращать.

По вечерам мы часто мечтали, как будем сидеть на увитой настоящим плющом веранде собственного маленького домика (Тим имел знакомства на органической ферме, откуда можно было выписать живые растения). В колыбельке будет качаться малыш — наш настоящий ребенок. У него будет самая лучшая и самая дорогая роботизированная няня — взятое в аренду новейшее техническое достижение корпорации «Биоби».

Резкое падение моего рейтинга автоматически переводило нашу мечту в разряд несбыточных.

— Ну, что мы можем вам предложить… — Клерк был спокоен и как-то даже скучен. Видно было, что мой случай у них далеко не первый и не единственный. — Вы взяли двадцать тысяч криптов в кредит полгода назад. Что-то из этого уплатили… Плюс проценты… Думаю, что вы можете погасить кредит баллами.

— Но у меня всего четыре балла сейчас, — сказала я и раскашлялась.

Меня сильно знобило, чувствовала я себя что-то совсем скверно.

— Вам хватит половины, — невозмутимо сказал клерк. Пока меня бил кашель, он времени зря не терял и подсчитал точную сумму моего долга. — Девятнадцать тысяч девятьсот восемьдесят семь криптов. Два балла полностью покроют ваш кредит и пени по нему.

— А как я буду дальше жить?..

— Простите, но вопросы вашей жизни не входят в сферу моей компетенции.

Я молчала. Выхода не было.

— Впрочем, — сказал он, подумав, — у вашего мужа неплохой рейтинг. Он вполне может уплатить два балла за вас. Мы бы одобрили такую транзакцию.

Я начала лихорадочно соображать: у Тима сейчас десять баллов. Если он уплатит два балла, останется восемь — для него это означает переезд в зону С. Плохо, конечно, но хоть не D. И Система, возможно, от меня отвяжется на какое-то время, и рейтинг перестанет падать…

— Итак, ваше решение? — Клерк нажал на какую-то кнопку, электронное табло пиликнуло, давая понять, что очная банковская сессия с посетителем подходит к концу.

— Подождите, — заторопилась я, — муж здесь, я его сейчас позову, и мы все решим!

Банковский служащий отрицательно покачал головой.

— Практика показывает, что такие вопросы не решаются быстро.

— У нас решится! Он заплатит, дайте минуту!

— Совсем не факт, что он заплатит, — сказал клерк невозмутимо. — У нас тут знаете, какие драмы разыгрываются… Обсудите все дома и примите то или иное решение. И не тяните, у вас всего один день остался.

Мне не понравилось, как он это сказал, как будто сомневался в Тиме. Понимаю, что они тут перевидали всякое, но он же не знает моего мужа. Впрочем, спорить с ними было себе дороже.

— А если я просто не отдам вам ничего? — спросила я вдруг от отчаяния дерзко.

— Тогда мы передадим ваше дело в эмиссариат, и они уже будут решать дальше, — равнодушно ответил он. — Скорее всего, в два раза сократят рейтинг и вам, и вашему мужу. Если он, конечно, не успеет расторгнуть родственную связь. Как обычно все делают… Всего хорошего.

Выходя из кабинета, я поймала себя на том, что улыбаюсь. То, о чем говорил клерк, все эти «драмы» и «как обычно», к моему Тиму, к счастью, отношения не имели. Он был не обычным человеком. Я это знала точно.

Муж ждал меня под экраном с изображением светящегося счастьем Тео Буклийе и вид имел крайне встревоженный.

— Тима, я люблю тебя, — сказала я ему, улыбаясь.

— Все хорошо? — В его глазах засветилась надежда. — Что они сказали?

— Они сделали прекрасное предложение. Сейчас мы заново отстоим эту дурацкую очередь, ты погасишь скребаный кредит, и весь этот кошмар закончится. Правда, нам придется переехать куда-то за Урал, но и там люди живут и, говорят, не так уж и плохо… Мы выберемся. Главное, что мы вместе. Правда?

Я потянула Тима за рукав, чтобы встать в конец успевшей образоваться живой очереди, но он не двигался с места.

— Подожди, какой Урал, — сказал он хмуро. — Давай-ка сначала выйдем отсюда и все обсудим…

Я удивленно посмотрела на него, но повиновалась. В конце концов, какая разница, эти два балла можно и из дома отправить. Мы сели в первое попавшееся кафе. То есть это я села, а Тим поправил очки, завел руки за спину и начал расхаживать передо мной взад и вперед.

— Расскажи сначала, — скомандовал он.

Я еще раз изложила Тиму предложение банка. Он молча смотрел себе под ноги.

— Ну, Тима?.. — робко спросила я через паузу. — Надо же решать. Давай, а?

— Что давай?

— Заплати за меня… — эту фразу я сказала почти шепотом.

Кредит-то мы, конечно, брали на общий земельный участок, а не только на мои нужды. Но я почему-то опять чувствовала себя перед ним виноватой. Не оправдала…

— А теперь давай попробуем рассудить логически, — сказал Тим. — У нас есть два варианта: заплатить за кредит твоими баллами и заплатить за кредит моими баллами. Не платить — вариантов нет, тогда они срежут половину рейтинга нам обоим. Итак, вариант, который предлагаешь ты, — заплатить за кредит моими баллами.

Тим сел к столику и посмотрел мне в лицо.

— Это неразумно, — сказал он тихо, но твердо. — Мой рейтинг упадет до зоны С. А твой тренд ведь от этого не улучшится. Этой ночью еще как минимум балл тебе срежут все равно. А может, и два. Лучше отдать эти два балла банку в уплату за кредит. Может, поправится твой тренд.

Я не верила своим ушам.

— Тим, что ты такое говоришь? У меня же тогда будет два балла! Это же ЛВС, зона Е!

— Заяц, сейчас нельзя рассуждать эмоционально, сейчас нужно рассуждать логически. Ты все равно потеряешь эти два балла. Лучше уж потерять их не зря — отдать банку и выполнить свой гражданский долг. Тогда у тебя есть шанс остановить падение рейтинга.

От неожиданности я резко втянула воздух больным своим горлом, и приступ кашля согнул меня пополам. Тим протянул мне носовой платок. Я прижала платок к лицу, почувствовала такой родной и близкий аромат его духов, отчаянно кашляла и все еще не верила, что он мне отказывает. Когда приступ прошел, я отняла платок от лица. На нем была кровь. Тим это увидел, но ничего не сказал. Он сидел и разглядывал меня, молча и внимательно.

— Ты смотришь на меня, как ветеринар на умирающее животное. — Мне было очень страшно. — Ты меня не любишь.

— Не говори ерунды! В конце концов, у нас есть время до завтрашнего полудня. Подумай над тем, что я сказал, и утром примем окончательное решение. И поехали домой, ты себя неважно чувствуешь, а у меня еще есть дела.

— Неважно чувствую?! А у тебя другие дела?! Может, я тебе мешаю? Может, ты и заявление о расторжении родственной связи уже приготовил?

На мою истерику Тим никак не реагировал. Он качал головой и смотрел на меня с сожалением, как на капризную больную старуху. Я разрыдалась, крикнула, что он предатель и что я с ним никуда отсюда не пойду. Тогда он поцеловал меня в лоб и ушел сам.

Я сидела за столиком кафе и прямо физически чувствовала железную руку, схватившую меня за глотку. В двух смыслах сразу: горло отчаянно болело, в груди жгло. «Пилим! Температура вашего тела 38,1 градусов по Цельсию, ваш диагноз: острая пневмония, срочно обратитесь к врачу».

Никогда, ни одну секунду не сомневалась я в Тиме. За десять лет брака он доказал свою полную и безграничную преданность. Так мне, по крайней мере, всегда казалось. Он ни разу не позволил себе упрека, резкого слова, претензии в мой адрес. Он всегда был корректен и терпелив. Это было его натурой, другим он быть не мог. Происходящее не укладывалось в моей голове. Это был не настоящий Тим. Или это и был настоящий Тим?

Я позвонила маме.

— А я тебе говорила, что мужчина всегда враг и что он тебя предаст! — Мама заплакала в трубку. — А ты со мной спорила! Это проклятие у нас по женской линии…

Вера в проклятия и склонность к мистике были факторами, понижающими тренды, мама это знала, но упорно продолжала портить себе и мне статистику.

— Это Небо меня наказывает через тебя!.. О, кстати!.. А сходи-ка ты к Системнику. Во имя Свободы! Вдруг поможет.

Я с сомнением фыркнула, мама приняла этот звук за кашель и только поэтому не одернула меня. Она относилась с Системникам с глубоким почтением.

— Почему ты молчишь?

— Мама, ты серьезно думаешь, что Абсолюту есть какое-то дело до моих рейтингов, кредитов и ссоры с мужем?

— У тебя есть другие идеи? — спросила она тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Других идей у меня не было. Я вышла из кафе, укутавшись в шарф поплотнее, села в монорельс и поехала в Храм.

Свободная вера как религия возникла вместе с Системой. Раньше — как рассказывали энциклопедии — были популярны христианство, ислам и что-то еще со сложным названием. Но старые конфессии рухнули с появлением Церкви Свободной веры, которая триумфально вошла в историю человеческой расы как первая религия, полностью свободная от догматов. От любого, хоть мало-мальского принуждения.

А главное — вечная жизнь теперь была возможна — и это подтверждала наука, а не обещания со страниц древних фолиантов. Врата рая впервые распахнулись широко.

Для того чтобы получить доступ к максимально долгой жизни, нужно было иметь самые высокие баллы рейтинга. А для этого Система диктовала населению необходимость жить исключительно нравственными категориями: быть честными, открытыми, не лгать, не совершать противозаконных и антиобщественных поступков. В принципе это были те же десять заповедей. Нравственные категории Системы требовали неуклонного исполнения — иначе снижались баллы. Система была свята. И ты должен был быть свят. Если хочешь, конечно.

«Вы можете всего этого не делать, мои маленькие друзья, — говорил мой первый Системник на уроках в воскресной школе, когда мы с родителями еще жили в зоне А, — вы же абсолютно свободны. Просто если вы выберете непослушание, вы рискуете выпасть из Системы. А это самое страшное».

Церковь Свободной веры не навязывала своим прихожанам никаких правил и ритуалов. Никаких служб, свечей, молитв и поклонов. На входе в Храм висел текст: «Вы вышли за пределы абсолютной Свободы. Окунитесь в Свободу абсолюта!» В Храме можно было делать все: ходить, говорить, лежать, болтать, есть, слушать музыку. Заниматься сексом.

Была еще суперопция, которой я планировала воспользоваться сейчас. Режим беседы с Системником под названием «тайна исповеди». На пятнадцать минут включался режим «вне рейтинга», и ты мог задать Системнику совершенно любые вопросы без угрозы понижения баллов. По закону этим режимом можно было воспользоваться один раз в жизни. Кто-то мне, правда, рассказывал, что этой опцией реально почти никто не пользуется, потому что в Свободных храмах этого не любят. И ввели-то эту норму исключительно для строгого соответствия Конституции.

В юности эта опция казалась мне странной, глупой и опасной. («Зачем отключаться от Системы даже и на короткое время?») Теперь я хорошо понимала, зачем.

Старый монорельс, дернувшись, остановился (Небо, какая все-таки разница с беспилотником категории В!), и я оказалась у ступенек Храма. Огромный, весь вознесенный вверх, сияющий; почему, интересно, они строят Храмы в угоду древней традиции? Он мог бы быть крошечным и уютным, к чему этот пафос…

Народу в Храме было мало. У памятника Искусственному Интеллекту целовались трое парней. Под триптихом «Система. Рейтинг. Алгоритм» восседала школьная экскурсия: молоденькая учительница бойко что-то рассказывала, дети вертели головами. На подушках, разбросанных вокруг Статуи Свободы, полулежал Системник — черная одежда, значок радуги на груди. Я подошла.

Разговаривать с Системниками всегда очень интересно: это глубоко, энциклопедически образованные люди, их готовят в Системных университетах. Берут туда, между прочим, только тех, кто сдал ЕРЭ (Единый рейтинг-экзамен) не ниже 11,5. Мне вот, например, это в принципе не светило. Возможно, именно Системники, а не программисты на самом деле могли претендовать на статус умнейших людей современного мира.

Прежде чем выпустить в люди, их дополнительно прогоняли еще через какой-то экзамен-фильтр и оставшихся строго готовили по специальной программе: углубленное изучение истории Системообразования и Системословия. Ну и психологии, конечно. Видимо, именно поэтому отличительной чертой любого Системника была невероятная харизматичность. Рядом с таким человеком хотелось находиться как можно дольше. Держать за руку. Слушать. Верить. Выйти замуж за служителя Системы было вообще гранд-шиком, но это мало кому удавалось.

— Да, Свободное дитя, — обратился ко мне Системник, глядя на меня поверх очков. Я даже сквозь жар почувствовала, как по коже привычно забегали мурашки. — Посидим здесь или уединимся?

Меня качало, очень болела голова, но я собрала все свои силы и широко улыбнулась Системнику:

— Не знаю, странче. Я хочу посоветоваться.

Термин «странче» — официальное обращение к Системнику — возник из двух древних слов: «странник» и «отче». Что-то из монашеских традиций древнего христианства. Отец рассказывал, что алгоритмы, создававшие лексикон Свободной веры, нарочно подбирали архетипические, зашитые в менталитете народа выражения. Сколько-то там процентов таких слов требовалось для так называемой сакрализации. Иначе людям будет в Вере некомфортно, они не смогут раскрыться. Да, алгоритмы учитывали наше подсознание и нашу психологию, спасибо им за это.

— Что случилось?

Системник взял меня за руку и усадил на подушку рядом с собой. Работал очень профессионально — я видела этого человека первый раз в жизни, но уже готова была выложить ему всю подноготную.

— Моя жизнь идет под откос.

— Так бывает, дитя. Не волнуйся и расскажи.

Вокруг гургурили немногочисленные посетители Храма, бормотала и чем-то чавкала школьная экскурсия, было очень уютно, появилась надежда, что все мои проблемы сейчас разрешатся по мановению красивого черного обшлага. Я открыла уже рот, чтобы вывалить свои переживания, как вдруг неожиданно сама для себя выпалила:

Конец ознакомительного фрагмента.