Непрошеный дар

Юлия Рысь, 2023

Жила-была обычная девочка из среднестатистической семьи, в которой родители перестали любить друг друга. Таких девочек, как Вера тысячи…В её жизни был только один случай, выбивающийся из ряда вон – клиническая смерть и странный сон о цыганке, передающей ей Дар. Но особых способностей так и не появилось до визита загадочного двойника.После этого на Веру начинают сыпаться странные сны.Вопросы: "Зачем? Почему?" – остаются без ответов. До них ещё надо дорасти морально, психологически, эмоционально…К финалу первой книги героиня понимает, что лучшее решение искать таких же, как она.

Глава 3. Ведьмино отродье

Вера ждала когда же ей снова приснится"сон с продолжением"истории про цыганского приёмыша — Мири. Но продолжения не было несколько месяцев.

Возможно это было связано с нагрузкой в лицее: близилось окончание полугодия, с обязательными итоговыми контрольными и самостоятельными работами, с рефератами и внеклассной работой, с подготовкой к празднику в лицее и кучей других, самых разнообразных дел. Скучать, безусловно, было некогда. Тем не менее по прошествии каждой ночи, Вера с лёгкой грустью, ловила себя на мысли, что ждёт продолжение сна, которого всё не было, до самого начала учёбы. А потом, как бывает на телевидении, видения “включили” и показывали две ночи подряд.

Если первый сон был очень ярким и подробным, то последующие два сна, были короткими и знаковыми эпизодами из жизни цыганского приёмыша. Вера записала в тетрадку и их.

Эпизод первый

Цыгане издревле считали появление детей хорошим знаком. И старуха Гюли, знахарка и уважаемая табором женщина, это подтверждада. Да и сам Бахтало видел, как воспряли духом мужчины и женщины, после удочерения малышки.

Сколько ей лет на деле никто не знал, выглядела она как трёхлетняя, поэтому девочку окружила заботой и вниманием вся община. А Каце, вообще, выплеснула на малышку все свои материнские чувства.

Несмотря на постоянную заботу табора, девочка с тёмными глазами продолжала себя вести отчужденно. Мири не шла на контакт с более старшими детьми и не принимала участие ни в играх, ни в жизни табора. Мири ускользала от прикосновений всех женщин, кроме Каце и старухи Гюли. Впрочем, и Гюли она только однажды протянула руку. Да и то, только чтобы взять засушенную веточку.

Но самое главное — Мири молчала. Каце считала, что девочке просто трудно привыкнуть к чужому языку, поэтому всё своё свободное время она, как могла, учила малышку названию предметов, одежды, утвари, частям тела… В общем, всему тому, с чего начинает изучение мира любой ребёнок. Мири слушала, иногда улыбалась, иногда, крайне редко смеялась, но не повторила за Каце ни одного слова. Вскоре и с этой причудой свыклись.

Наверное, именно спасение Мири оказалось той удачей, которую удалось поймать за хвост. Пережитые ужасы и страх перед церковным преследованием, потихоньку стирались из памяти, как и болезненные воспоминания о последней долгой стоянке табора. Жизнь продолжалась, постепенно налаживалась, всё чаще на пути табора попадались деревни и местечки, в которых мужчинам удавалось подработать кузнецами. А женщины могли за хорошую цену продать искусно сплетенные корзины и, конечно, предсказать счастливую судьбу за звонкую монету всем желающим.

По вечерам к их табору подходили люди, послушать песни под гитару и посмотреть на танцы возле огня. Как правило, угощений гости приносили столько, что еды хватало до следующей остановки. Почти год всё шло настолько гладко, что Бахтало уже не раз подумывал о зимовке на постоянном месте. Многие эту идею поддержали.

К концу осени табор остановился в одной деревушке. Жители встретили цыган, на редкость, приветливо. Видимо до этой глуши пока не докатились слухи о последнем законе, в котором местным правителям предписывалось не допускать “люд кочевой, иноземный в города и поселения, чтобы не случилось мора чёрного”. Пострадавших из-за того злополучного закона было много: иноземцы всех мастей и видов, иноверцы и все, кто хоть чем-то отличался от местного населения. Или имел имущества больше, чем местные. Да уж, зависть страшное чувство, возможно даже пострашнее чумы. Встречаясь с другими таборами в дороге, Бахтало слышал немало историй, о том, как зависть и ревность местных кумушек к яркой красоте женщин табора, была причиной оговоров. Результат был один — им опять приходилось бежать и скитаться!

Непонятно Бахтало было одно — зачем другие люди придумывают байки про то, что иноземцы специально распространяют заразу? Какой толк им от этого? Забрать себе имущество табора? Так сколько там этого добра у цыган — кони, кибитки, походная кузня, пестрые одежды и украшения? Так не у каждого табора было столько имущества, у некоторых дрессированные медведи и те были полуголодными и плешивыми, даже коврик у камина не сделаешь. Да и вещи и дома обвинённых в моровых поветриях сжигались, а не раздавались “радетелям”.

Старуха Гюли частенько вспоминала, что слышала от более древних стариков — не раз, и даже не два, подвергались цыгане гонениям по разным причинам. Появление цыган всегда было громким и шумным, запоминающимся для жителей деревень, которые в своей жизни дальше ярмарки не выбирались, и главными событиями считали крестины, свадьбы и похороны. Непривычные для местных, резко выделяющиеся своим ярким внешним видом, обычаями или верой — все эти отличия вместе и по отдельности, как и обычная зависть к их свободе, рано или поздно становились причиной неприязни.

А в некоторых случаях, навести напраслину на цыган — не грех для деревенских, пытающихся выслужиться перед своим господином. Свалить недород урожая, падеж скота или другой какой убыток на “пришлых” — милое дело, зато можно получить денежную награду или, на худой конец выбить послабление в выплате десятины.

Ходили слухи, что при первых же признаках моровых заболеваний цыган обвиняли в колдовстве, пособничестве дьяволу и намеренном отравлении колодцев и рек.

Табор Бахтало был осёдлым почти целое поколение. Многие молодые люди, до рокового события, даже не знали, как кочевать. Для них всё было новым и непонятным.

А Бахтало ещё помнил, как раньше, когда он был молодым, чернявым и белозубым, они не задерживались на одном месте надолго. Обычно при въездах в граничные замки их табор объединялся с труппой бродячих цыган — дрессировщиков. А бароны их таборов были дорогими гостями в замках местных феодалов, вместе с владетелями восседали в пиршественной зале как равные.

Всё время скитаний и лишений после страшной гибели соплеменников и бегства, Бахтало даже не позволял себе задумываться о настоящих причинах погрома. В тот момент его волновало только одно — как можно быстрее покинуть ставшие вдруг негостеприимными земли. И вот сейчас, когда они нашли относительно спокойное место, с приятными радушными жителями, Бахтало возвращался к трагическим событиям: строил предположения о причинах, и терзался сомнениями. Какова вероятность, что эти милые сегодня люди, завтра не позарятся на вознаграждение и не пойдут кляузничать на пришлых цыган? А может, действительно, всё обойдется и стоит довериться судьбе и остаться хотя бы на временную зимовку?

Предположений почему путешественники, кочевники и иностранцы были теми, кого обвиняли во всех бедах, у Бахтало было много. Но разве сейчас найдёшь истину? Тягостные мысли одолевали баро — он не знал, как предотвратить возможное несчастье. Решил не думать о прошлом, с долгой стоянкой не спешить и посмотреть на ситуацию ещё немного.

Не прошло и недели, как мужчины нашли себе работу, а женщины из табора уже судачили с деревенскими кумушками. Глядя на это, Бахтало всё чаще подумывал остаться на зимовье в этой приветливой деревне. Мужчины из табора поддерживали идею и частенько интересовались, когда же баро пойдёт договариваться.

Вдруг резко зарядили проливные дожди, превратившие путь от стоянки цыган к деревеньке в грязевое месиво. Так что переговоры со старостой о выделении им земли для постройки конюшни и кузни отложили на неопределённый срок.

В один из вечеров снова хлынул ливень. Гостивший в новенькой кибитке Каце и Годявира Бахтало решил остаться у молодых на ночь. Всё чаще, глядя на молодого мужа дочери, Бахтало одобрительно кивал. Со стороны он замечал, что дочка счастлива, и заметно округлившийся живот Каце грел его душу скорым появлением внука.

Бахтало и Годявир опрокинули по чарке и с воодушевлением заговорили о будущем.

Внезапно разговор взрослых прервал чистый, ясный и звонкий голос:

— Здесь оставаться нельзя, здесь пахнет болью и смертью!

На лицах мужчин застыло удивление. Даже Каце с изумлением выглянула из своего угла. Мири молча окинула всех серьёзным взглядом своих чёрных, почти угольных глаз и остановилась на Бахтало. Под взглядом Мири, ему стало не по себе, а по спине заструился противный холодный пот. Показалось, что ещё мгновенье и в глазах маленькой девочки вспыхнет прожигающий насквозь огонь.

Не заметив смятения Бахтало, Каце бросилась радостно обнимать девочку:

— О, Мири, детка ты заговорила! Скажи что-нибудь ещё… скажи:"мами", ну, пожалуйста, скажи…

Мири очень внимательно посмотрела на приёмную мать, на минуту задумалась, потом не по-детски чётко произнесла, кивнув на живот:

— Назови дочь Чарген.

После этого развернулась и резко задёрнула за собой занавеску, разделяющую кибитку на две половины.

Ошарашенный Бахтало, не обращая внимания на дождь, пошёл в свою кибитку.

Каце была вне себя от счастья, что Мири наконец заговорила и расплакалась на плече мужа, поглаживая круглый живот.

На следующий день Бахтало собрал табор на совет, рассказал о том, что услышал от Мири. Годявир и Каце подтвердили, что тоже слышали слова девочки.

Цыгане шумно загалдели на все лады:

— Шутка ли, маленькая девочка молчала целый год, а тут взяла и заговорила? И сразу стала предрекать несчастья?

Только старая Гюли поддержала Мири и высказалась за отъезд, посеяв в душах общины сомнения.

К словам ведуньи и знахарки, в таборе всегда прислушивались. Люди часто замечали, что её даже не надо звать, когда что-то происходит. Она как будто чувствует, что нужна и приходит именно к тем, кому может помочь словом или делом. Может и правда она что-то такое понимает, или знает? Ведь ей единственной из своей семьи удалось выжить, только потому, что она вовремя вышла из дома.

Рано похоронившая мужа, и потерявшая в злополучную ночь всех детей и внуков, перебирающаяся из одной кибитки в другую, старуха часто сетовала на свою одинокую старость и просила Бога забрать её к себе. Впрочем, это были мимолётные жалобы, не умаляющие её важности для жизни табора.

По вечерам, когда соплеменники собирались у костра, они с нетерпением ждали рассказов Гюли о былых временах, о правилах и обычаях. Покуривая свою длинную тонкую трубку, она неспешно пересказывала предания, которые слышала ещё от своей бабки, всем заглянувшим на огонёк. Молодёжь смотрела на мудрую старуху с восхищением, ловя каждое слово. Да и цыгане постарше, прислушивались к советам Гюли, ведь она одна из немногих, кто мог лечить травами и людей и скотину.

А вот пророческим даром Гюли не обладала, но долго пожив на этом свете, умела прислушиваться к интуиции и чувствовала, что Мири говорит правду. Ещё интуиция подсказывала Гюли, что она должна сыграть в жизни Мири важную роль, правда пока было неизвестно, какую и когда.

В конце-концов пришли к решению не рисковать и поискать для зимовки другое место.

На следующий день табор снова тронулся в путь…

Через год до них дошли вести о том, что благодатная деревенька, в которой они чуть было не остались на зимовку, подверглась нападению и была сожжена дотла.

Услышав новость Бахтало в очередной раз задал себе вопрос: Кто она — Мири? И правильно ли они сделали, что приняли девочку в свою семью.

Эпизод второй

В конце весны на закате родилась Чарген. Роды прошли легко и Каце светилась от счастья… и при этом беспокоилась, что не сможет теперь уделять много времени Мири.

Опасения Каце оказались напрасными. Мири отнеслась к появлению сестры без признаков детской ревности. Наоборот, со сводной сестрёнкой Мири носилась ещё больше, чем Каце с самой Мири в первые дни.

С Чарген Мири начала говорить. Сначала рассказывала что-то только малышке Чарген. Малышка ничего не понимала, но хлопала ресницами, забавно агукала и задорно хохотала. Именно Мири могла успокоить даже самый требовательный рёв Чарген и убаюкать малышку.

Постепенно Мири всё чаще стала разговаривать и с другими цыганами. Хотя назвать это общением было сложно: Мири отвечала на вопросы, но сама никогда не начинала разговор первой. Была ещё одна черта в Мири, от которой у некоторых взрослых мужчин, пробегал по коже холодок — она всегда общалась на равных.

В один из летних переходов произошло событие, которое ещё раз заставило Бахтало и соплеменников задуматься о той, кого они приняли в свою семью.

Это произошло вскоре после летнего солнцеворота. Табор остановился на берегу Дунава.

Поставили квадратом кибитки, огородив лужок для выпаса, распрягли лошадей, повели их купаться, прежде чем привязывать за хомуты к повозкам.

Пока молодежь плескалась в тёплой речной воде с конями, старшие с удовольствием раскурили трубки и взялись за самые любимые занятия — плести шнуры для кнута и украшать резьбой кнутовища, под неторопливую беседу обо всём, увиденном в дороге.

Женщины тут же решили устроить постирушку и закатив подолы пышных юбок, завозились у воды, изредка покрикивая на не в меру расшалившуюся малышню. После рождения Чарген, в таборе появилось на свет ещё трое малышей. Мужчины потирая усы и бороды, смотрели на детскую суету с гордостью и затаёнными улыбками.

Отовсюду слышались короткие выкрики:

— Эй, баро, а какой узор на удачу лучше вырезать на кнутовище?

— Кто со мной за зайчатиной для похлёбки?

— А почему зайчатину? Может нам кабанчик попадется?

— Эй, Кхамало, тебе лишь бы побольше мяса…

— О, может повезёт найдём молодых ежат и приготовим тушённую ежатину!

— Да, хорошо бы, давно ароматной ежатины не ели!

— А можно и мне с вами?

— Нет, Илоро, тебе нельзя, ты ещё маленький, иди к старшим! Вон смотри баро сидит, кнутовище вырезает — иди, погляди, поучись!

— Куда валежник сваливаешь, а ну тебя! Вон возле кибитки баро складывай, мужской костер там будет!

Мири вышла из своей кибитки с сестрёнкой на руках, посадила Чарген на травку, а сама вернулась за маленькой повозкой, которую на последнем привале сладил для младшей дочери Годявир. Посадила малую на повозку и повезла её к плёсу, остановившись рядом со стирающей белье Каце и с серьёзным видом стала рассказывать, кто чем занимается. Чарген хлопала пушистыми ресницами, смотрела на всё с нескрываемым детским любопытством, вертела чернявой головёнкой и радостно агукала.

Вдруг Мири вскрикнула и бросилась к одной из привязанных лошадей, мирно щиплющей травку. Сначала девочка попыталась вытащить изо рта животного какую-то полусъеденную траву, но её детских силёнок было недостаточно, чтобы совладать с лошадиной силой. Со всех ног девочка бросилась за помощью к Бахтало, сидящему с мужчинами неподалеку.

— Баро, одна из твоих лошадей ест прóклятую траву. — Начала без предисловий Мири, подойдя к Бахтало, — вели мужчинам стреножить кобылу, её надо лечить, иначе к вечеру она издохнет. Ещё надо проверить остальных.

Бахтало посмотрел на девочку, и опять почувствовал, как по спине бегают мурашки, а от пристального взгляда угольных глаз прошибает пот. Сразу же вспомнилась сожжённая деревня, в которой они чуть было не остались… да и о рождение Чарген тоже Мири сказала. Хотя, как могло малое дитя заглянуть во чрево женщины?

Бахтало свистнул, призывая мужчин. Подошли несколько человек, Бахтало с неуверенностью в голосе, попросил мужчин делать то, что скажет Мири.

С возрастающим удивлением и, закрадывающимся страхом, Бахтало наблюдал, как маленькая девочка отдает взрослым чёткие указания. В её голосе не было привычного детского смущения, не было и превосходства. Она просто общалась на равных с теми, кому её светловолосая макушка едва доставала груди.

— Смотрите, — её тоненькие пальчики осторожно держали за стебелек травинку с заостренными листочками, — это проклятая трава, её нужно держать только за ножку и не раздавливать листья, в соке кроется болезнь, а много болезни — смерть. Проклятую траву оставляйте на этом месте, я потом её сожгу… те, кто будет собирать траву — обмотайте платками лицо…

Оставив мужчин и женщин собирать траву, Мири с двумя самыми сильными парнями подошла к уже стреноженной лошади.

— Положите её на землю, — приказала она мужчинам, и нежно погладила животное по гриве, — потерпи, милая, будет немного неприятно и больно, но так надо… — И совершенно другим тоном, серьёзным и не терпящим возражений, обратилась к остальным, — пока я не вернусь лошадь надо поить, пусть через силу, но она должна выпить ведро воды!

Окинув напоследок мужчин строгим взглядом, девочка скрылась за деревьями.

Не успело солнце склониться к закату, как Мири вернулась с охапкой трав. Неодобрительно покачала головой, увидев наполовину опустошенное ведро, и бросив короткое: “Кто-нибудь, разведет в конце концов огонь?”, сама принялась поить животное остатками воды. Когда огонь весело занялся, Мири сама поставила над ним котелок и принялась бросать в воду травы, помешивая варево большим черпаком.

На закате зелье было готово и остужено. Цыгане, открыв от удивления рты, наблюдали, как маленькая девочка возится с огромным котелком, приговаривая странные слова на непонятном языке. Десятки глаз неотрывно следили за движениями гибкой фигурки, а десятки ушей вбирали в себя дикую необузданную песню, в то время как тела людей застыли в благоговейном ужасе. Мири напоила отравленную лошадь, после чего остатки зелья вылила в ведро с водой и напоила остальных животных. После чего в бессилии опустилась на траву…

В этот момент с людей, как по мановению чьей-то посторонней руки спало оцепенение и впервые за всё время, которое Мири провела в таборе, из чьих-то уст сорвался страшный приговор — "ведьмино отродье".

Хоть и называл цыган местный люд “крещёными язычниками”, они были такими же детьми своего века, как и окружающие их селяне. Так же ходили на проповеди, так же доходили до них страшные слухи об обвиненных в ереси и колдовстве. Особенно страшно было, когда судили старых знакомцев, тогда каждый сидел тихо и молился, чтобы и его тоже не заподозрили.

Они видели, как люди шли с факелами жечь неугодных: слишком красивых, слишком богатых, слишком свободных. Сами цыгане никогда не принимали участия в “охоте на ведьм”, помня участь своих соплеменников. Боязнь быть обвиненными в ведьмовстве и участии в дьявольских ритуалах была впитана ими с молоком матерей. А чуть позже, дети цыган, сидя по вечерам у костра, слушали рассказы тех стариков, которые помнили, как их в первую очередь старались обвинить в колдовстве церковники, как неслись они сквозь ночь и прятались в глухих лесах, жили в пещерах и питались подножным кормом в голодные зимние месяцы. А уже позже, подростками, в первый раз выезжая с родителями на ближайшую ярмарку, видели, как родители прячут оборванных и голодных соплеменников, скрывающихся от преследований. И то, что цыгане видели с рождения, научило их бояться… Просто бояться всего, что было им непонятно и необъяснимо. Тем более, что с последнего своего осёдлого места жительства им пришлось срываться, совсем как в рассказах взрослых членов табора — из-за наветов и нетерпимости.

Несколько дней спустя отравившаяся лошадь окончательно выздоровела, но в душах людей навсегда поселился страх перед девочкой со странными тёмными глазами… Не каждый цыган знал, чем и как лечить лошадей, не каждый табор имел в своих рядах знахарку или травника.

А тут, прямо на их глазах, маленькая девочка-найденыш, откуда-то УЗНАЛА, что лошадь, во-первых, ест “проклятую траву”. Во-вторых, знала как и чем лечить животное и, в-третьих, что пугало больше всего, эта малявка не стесняясь стала командовать мужчинами: указывать кому, как и что надо делать!

Бахтало копался в закоулках памяти и понимал, что отродясь не встречал настоящих ведуний и колдунов, которые могли порчу наслать одним взглядом, или разогнать тучи. Старики сказывали, что были такие. Но сказать, было ли это правдой или байками, чтобы запугать непослушных детей, он не мог. Вся “магия” была типичной, бытовой: монетку в косы вплести"на удачное замужество", ну или на кнутовище вырезать знаковый узор, чтобы кони были послушнее, да сам кнут можно было продать подороже. И женщины гадали скорее больше для развлечения и сбора монеток с доверчивых простаков, а не взаправду читая судьбу. Впрочем, не цыганам ли знать о прихотях судьбы?

Если бы кто-то в таборе Бахтало мог управлять судьбой, разве в первую очередь не обезопасили бы они самих себя от гонений и погрома? Обладай они настоящей магией, они смогли бы и беду от себя отвести, и спрятаться на самом видном месте, ну или, как в сказках"закрылись бы от преследователей".

Бахтало стал замечать, что всё чаще соплеменники втихаря шипели вслед Мири:"ведьмино отродье". Со временем отношение к Мири становилось всё хуже. Некоторые уже не стесняясь говорили Бахтало в лицо:

— Слышь, баро, а что делать будем, если кто случайно узнает о нашем приёмыше?

— Смотри, баро, как она глазищами своими чёрными таращится, сглазить хочет?

— Ой, да, мне тоже от взгляда этой малявки не по себе. Странная она, какая-то!

Немного позже, старуха Гюли, спросила Мири:

— Детка, откуда ты узнала про проклятую траву?

— Не знаю, — удивлённо ответила Мири, — просто увидела и поняла, что знаю. И знаю, как спасти кобылу. Просто знаю…

***

Вера дописала до точки и отложила ручку. Она всё ещё не понимала, что хотят ей поведать снами про Мири. Ей хотелось одного — узнать историю Мири до конца. Каким бы он не был…