Пролог. Дар старой цыганки
Всё началось с того, что перед сном у Веры сильно разболелся живот. Мама дала ей обезболивающую таблетку. К утру Вере стало хуже: поднялась температура, живот болел очень сильно, а из-за рвоты она не могла ни есть, ни даже пить воду. Вера слышала, как мама сначала позвонила в поликлинику и вызвала участкового врача. Потом набрала ещё один номер и сказала, что на работу сегодня не выйдет.
Пока Вера лежала в своей кровати, скорчившись от боли и ждала прихода педиатра, мама разговаривала с завучем её школы и предупредила о пропуске занятий. Потом мама звонила своей сестре тёте Ире, подруге Аллочке, бабушке Веры — маминой маме и, кажется, кому-то ещё. Всем мама рассказывала о симптомах Веры и спрашивала совет. С каждым последующим звонком мама, почему-то становилась всё более раздражённой и нервной.
Участковый врач пришёл уже после обеда. Мама встретила педиатра в штыки и с явной издёвкой спросила:
— Вы на вызов из Москвы на велосипеде ехали? Уже полдня ждём!
Врач в ответ буркнул что-то о том, что вызовов много, а он один на весь большой участок, и прошёл к постели Веры. Послушал стетоскопом грудь и спину, нацарапал что-то в медицинской карточке и сообщил, что “лёгкие и бронхи чистые”.
От этих слов мама вскипела:
— Вы, вообще, смотрели причину вызова? Я ясно сказала по телефону, что у девочки острые боли в животе и рвота? Причём тут лёгкие?
— А, в животе… — равнодушно сказал педиатр, и пошёл к выходу, — так тут всё понятно: школа началась, девочка ваша, — врач по-особенному выделил “ваша”, — от школы отлынивает. Клизму поставьте и дайте обезболивающее.
— “Наша” девочка, — мама тоже сделала акцент на слове “наша”, — отличница и активистка класса. А вы… — мама искала слова, как можно было бы охарактеризовать участкового так, чтобы не ругаться при Вере неприличными словами, — Вы просто бездушный дилетант! Я на вас жалобу напишу!
— Пишите, — равнодушно сказал врач и вышел из квартиры, хлопнув дверью.
Мама Веры продолжала метать молнии и тихо ругаться в сторону ушедшего врача: “придурок… коновал… козёл…”
Вера молча наблюдала, не понимая, что именно так сильно разозлило маму. В какой-то момент мама решительно посмотрела на Веру:
— Собирайся, мы сами поедем в “нормальную” больницу, где есть “нормальные” врачи, а не такие… — мама кивнула в сторону двери, через которую вышел участковый, — придурки-недоучки…
В больницу мама с Верой приехали на такси. Боль уже отпустила и в боку просто слегка ныло, Вера даже подумала, что всё уже в порядке. Но мама целеустремленно повела её за руку в приёмное отделение, где Веру после недолгого осмотра и разговора с дежурным врачом отвели на анализы. Мама осталась где-то за дверью, а Веру усадили ждать результатов на стуле в пустом коридоре.
Вот так тёплым сентябрьским днём Вера и оказалась в больнице. Через месяц ей должно было исполниться девять лет. Вере уже хотелось быть старше, ведь день рождения всего через месяц, но медсестра не хотела слушать и в медицинской карте написала:"девочка, восемь лет, подозрение на острый аппендицит".
Вера не знала, что такое"острый аппендицит", но уже представляла, как вернувшись в школу с гордостью заявит одноклассникам:"Я лежала в больнице и у меня был аппендицит". В их классе ни у кого такого не было, поэтому внимание к персоне Веры и зависть одноклассников — гарантированы.
Мечты Веры о триумфальном возвращении в школу прервала медсестра — как вихрь, пронёсшаяся с анализами. В глазах медсестры невооруженным глазом было заметно серьёзное беспокойство:
— Гурам Леванович! Гурам Леванович! Срочный анализ из лаборатории!
Из кабинета вышел коренастый доктор в зелёном медицинском костюме.
— Чито там? — С ярко выраженным кавказским акцентом громко спросил доктор. Медсестра протянула ему результаты анализов и кивнула в сторону Веры.
На всякий случай Вера оглянулась по сторонам и убедилась, что встревоженный взгляд и кивок медсестры были в её сторону — в этой части длинного коридора она была одна, не считая медсестры, методично заполняющей медицинскую карту. Но, вряд ли полученные анализы относились к медсестре. Тем более коренастый доктор направился к Вере. Когда доктор подошёл вплотную Вера рассмотрела большой нос, широкие чёрные брови, тёмные, почти чёрные глаза и… огромные руки, покрытые почти до самых ногтей густыми тёмными волосками. В первую минуту Вера не на шутку испугалась. Заметив страх в глазах девочки,"мохнатый"доктор улыбнулся и… произошло чудо: в его глазах блеснули хитрые и добрые искорки:
— Нэ баись, дэтка, всо харашо. — И крикнул куда-то в сторону, — апэрационную, срочна! — И снова, с улыбкой к Вере, — твая мама здэс?
— Да, мы с мамой приехали.
— Пять мынут, с мамай пагавари. Пэрэдай мама: доктор сказал, всё харашо.
— Да, хорошо, — согласилась Вера.
Через минуту в сопровождении медсестры появилась мама со слезами на глазах.
— Мама, — поспешила успокоить маму Вера, — доктор просил передать, что всё будет хорошо.
— Ничего не бойся, Верочка, — сквозь слёзы говорила мама, — мне сказали, что Гурам Леванович очень опытный хирург, один из лучших в области.
— А я и не боюсь, — гордо сказала Вера, искренне не понимая, почему мама плачет.
— Вера? — Переспросила медсестра, подкатив к Вере громко дребезжащую каталку, — Пора.
Две медсестры ловко подхватили Веру, уложили на каталку и куда-то повезли. Краем глаза Вера видела, как оставшаяся медсестра капает в стакан капли и протягивает маме.
Лифт, ещё один коридор, двери, показавшиеся маленькой Вере, лежащей на каталке, просто огромными. И вот Веру привезли в большую палату с высоким потолком и огромной лампой на нём, состоящей, как подсолнух, из более маленьких ламп.
— Сколько ты весишь, девочка? — Вера перестала разглядывать всё вокруг и посмотрела на говорящего. Из-за медицинского колпака и маски, почти полностью закрывающей лицо, Вера даже не поняла сразу: спрашивает дядя или тётя.
— Сколько ты весишь, знаешь? — Переспросил кто-то за маской.
— Не знаю. — Вере почему-то стало грустно и обидно, что она не знала такую, как оказалось, важную вещь.
— Гурам Леванович, что делать? Взвешивать и терять время?
К каталке подошёл знакомый коренастый силуэт, над маской которого Вера узнала густые брови и тёмные глаза Гурама Левановича. Одной рукой Гурам Леванович подхватил Веру под затылок, второй — под колени и слегка приподнял:
— Двадцать, плюс-мынус кыло, — вынес вердикт Гурам Леванович и отвернулся.
Через минуту Вера почувствовала укол в вену, чьи-то руки наложили на её нос и рот маску… Голова стала лёгкой, голоса далёкими и глухими. Сквозь наваливающуюся пелену сна она услышала далёкий голос Гурама Левановича:
— Дыши, раз-два.. раз-два. Как шарык ваздушный дуть…
И наступила полная темнота.
Вдруг темноту прорезал яркий луч ослепительного света, и Вера полетела по длинному светлому коридору. Казалось, что она летит по спирали, или по кругу, потому что светлый коридор всё время уводил куда-то в сторону и вверх, так что не было видно ни начала, ни конца. Было легко, спокойно и… свободно. Вера никогда не летала на самолёте, но лететь по коридору полному света и тепла было очень приятно…
Внезапно Веру кто-то дёрнул в сторону и… вниз. И Вера оказалась в тёмном мрачном коридоре, напомнившей ей катакомбы Инкермана*, куда они в прошлом году ездили на экскурсию с папой и двоюродным братом Ростиком.
Вере стало страшно.
— Не бойся, — произнёс приятный мужской голос, вспыхнувшая спичка лизнула фитиль свечи и осветила лицо говорящего. Перед Верой стоял цыган. Обычный цыган, в яркой красной шёлковой рубахе, с копной блестящих чёрных волос и золотой серьгой-кольцом в ухе.
— Иди за мной, — сказал цыган Вере, — она умирает, просила привести тебя.
Вере очень хотелось задать много вопросов, но почему-то она не смогла произнести ни слова, поэтому просто молча пошла за цыганом. В конце мрачного коридора оказалась старая деревянная дверь. Цыган со скрипом потянул на себя створку и пропустил Веру вперёд. Перед ними на кровати лежала старая женщина.
— Мами, это она, — сказал цыган и слегка приобняв Веру за плечи, подошёл ближе к кровати.
— Подойди ближе, дочка, — обратилась старая цыганка к Вере, — А ты, — уже к цыгану, — за дверью подожди.
Цыган вышел, а Вера подошла к кровати.
— Возьми меня за руку, дочка, и глаза закрой.
Вера послушно взяла старуху за тонкую, с тонкой сухой кожей, руку и закрыла глаза. Старуха что-то заговорила на непонятном языке. Её монолог то переходил из шёпота на крик, то перетекал из речитатива в пение, а вполне понятные слова вдруг начинали сливаться в нечленораздельные звуки… Вера молча слушала, закрыв глаза и не отпускала руку старой цыганки. Внезапно наступившая тишина заставила Веру открыть глаза.
— Мне пора, — чуть слышно сказала цыганка, — а тебе, детка, ещё рано. Пришлось торопиться, ухожу я раньше времени, вот и пришлось тебя вызвать. Но ты не бойся, сила, которую я тебе передала, до нужного часа будет"спать"в тебе. Это дар. Не спрашивай почему. Длинная история, уходящая корнями в глубокое прошлое. Знай только, что ты из"наших". Иди! Живи!
Вера вышла за дверь и… попала в светлый коридор. Воздушный поток подхватил Веру и понёс вперёд, только теперь ей казалось, что она движется в другую сторону, туда, откуда начался коридор: где-то в стороне и…внизу. Или это ей так казалось…
Вспышка света и Вера открыла глаза. Во рту было сухо, язык не слушался. Вера пошевелила языком:
— Пить, — чуть слышно простонала она, — пить…
— Сестричка, — откуда-то сбоку послышался мужской голос, — тут девочка очнулась! Пить просит!
Громкий голос соседа по палате"резанул"так, что у Веры заболели уши.
Через несколько секунд в палате оказалось сразу несколько медсестёр разных возрастов. Одна из них принесла стакан, похожий на детскую поилку — капнула несколько капель воды на сухие губы Веры.
— Ещё пить, — попросила Вера.
— Больше нельзя, — грустно сказала медсестра, — скоро Гурам Леванович придёт. Если он разрешит, ещё дам воды.
Другие медсёстры суетились рядом. Одна поменяла флакон в капельнице… Вера удивилась, как она, когда открыла глаза, могла не заметить капельницу? Ещё одна медсестра меняла мокрые простыни. Неужели Вера обмочилась и не заметила? Или она так сильно вспотела?
— Что-то болит? — Спросила ещё одна медсестра.
— Низ живота немного болит и щекотно.
— Там шов, это нормально.
По движению воздуха в палате, Вера поняла, что вошёл Гурам Леванович. Его лицо было обеспокоено:
— Как дэла? — Спросил он, присаживаясь прямо на больничную койку рядом с Верой.
— Хорошо. Пить только хочу.
— Пыть — эта харашо, — задумчиво проговорил Гурам Леванович, нащупывая пульс, — балыт? — спросил Веру, прощупывая живот.
— Немного, — честно призналась Вера, — больше пить хочется.
— Ты сматры на нэё, вся бальниц перэпугал, а она — пыть, — с улыбкой сказал Гурам Леванович и повернувшись к одной из медсестёр строго сказал, — па чайный ложка пои и сматры, эсли рвота — зави.
— Хорошо, Гурам Леванович, — кивнула медсестра и убежала куда-то за дверь.
— А ты, маладэц, — похлопал по руке Веры Гурам Леванович, — харашо дэржался, маладэц. Баролся как мог, маладэц… — Вере показалось, что Гурам Леванович смахнул слезинку… или просто волосы взъерошил своей огромной волосатой рукой? — Атдыхай, дэвачка-маладэц, атдыхай…
Медсестра долго поила Веру, как и сказал Гурам Леванович, по чайной ложке, пока глаза Веры не стали закрываться сами собой.
Сквозь дремоту Вера слышала разговор медсестёр:"Гурам Леванович сказал, что перитонит… ещё бы час, и девочку бы не спасли… а ведь ей всего восемь… девочка боролась за жизнь… Гурам Леванович, как всегда молодец, спас девочку, хотя и переживал очень сильно…"
Уже засыпая, Вера поймала себя на мысли, что она откуда-то знает соседей по палате: справа от неё лежит мужчина-строитель после операции на желудке, а возле противоположной стены — парень после аварии. Парень принял удар на себя и спас девушку, а девушка даже ни разу не пришла к нему узнать, как он… Откуда она это знала — не понятно. Просто эта информация, как бы между прочим появилась в голове как факт.
А ещё Вера знала, что сейчас лежит в реанимации и в ближайшие три дня ей не разрешат даже ходить…
Примечание автора:
*Катакомбы (штольни) Инкермана — один из самых загадочных и таинственных объектов Крыма, расположенных на окраине Севастополя в Балаклавском районе, в г. Инкерман. Считаются одними из самых крупных каменоломен Крыма, из камней которого были частично построена Византия, Херсонес, Венеция. По разным оценкам составляла около 30 км длины, а максимальная глубина достигала 100 метров.
