Небом дан

Юлия Резник, 2023

Грех брать чужих детей, когда ты можешь своего выносить, – говорит свекровь, хмуро на меня глядя. – Чтобы кого-то выносить, нужно этого кого-то сначала зачать, – смеюсь сквозь слезы. – А вы утверждаете, что мой муж бесплоден! – Анатолий к зачатию неспособен, да, но и чужие гены нам в семье ни к чему, так? Я киваю, сбитая с толку, ничего не понимающая. На глазах слезы… – Конечно. – Тогда остается лишь один вариант. Других нет. – Какой же? – Савва. – Ваш старший сын? – не верю своим ушам. Ну не может же она мне это предлагать в самом деле! – Угу. Он грубиян, конечно, и распутник жуткий, но ради ребеночка потерпишь. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 2

Савва

В тусклом свете прихожки кажется, будто и не было этих лет. Все как тогда. Даже реакции те же. Смотрю на нее, и все внутри настороженно замирает. Она — вчерашняя школьница, а я уже тогда матерый траченый жизнью дядька.

— З-здравствуйте. Я к Анатолию, а вы…

— Савва. Типа брат его. Вот.

Ага. Брат. А еще бог красноречия.

Девочка моргает. Вся такая маленькая, ладненькая. В длинной юбке в пол и наброшенном на голову платке. Разрез рта узкий, а губы, наоборот, пухлые, как у куклы, и яркие без всякой косметики. Взволнованно проходится по ним языком. А глаза почему-то отводит. Не пойму… В них что, страх? «А-а-а! — протягиваю про себя. — Видно, девочку уже настращали. Просветили, так сказать, на мой счет». Что-что, а это мои родственнички умеют. Ну и черт с ним. Мне-то какое дело? Улыбаюсь с изрядной долей цинизма:

— Да ты не бойся, проходи. Я не кусаюсь.

— А я и не боюсь, — выпячивает вперед подбородок. — Значит, Анатолий еще не вернулся? И отца Михаила с матушкой нет?

Мотаю головой из стороны в сторону. Складываю на груди руки. Грудь голая. Я же только из душа вылез. Хорошо хоть спортивки надел, иначе девочка увидела бы явно больше, чем выдержало бы ее сердечко. А пока ей и моих татух с головой хватает. Вон как на них глядит!

— А кто же вас встречал?

— Никто, — пожимаю плечами, — я дядя взрослый, меня встречать не надо.

Глаза девочки становятся совсем уж круглыми. Реснички хлоп-хлоп. Язычок по губкам туда-сюда. А тонкие руки к голове взмывают, чтоб спустить платок. Ух ты…

— Так не делается. Какая разница, взрослый — не взрослый?! — возмущается девочка и, растеряв весь свой страх, оттесняет меня вглубь дома. — Вы же издалека. Наверняка устали…

— Эм… Ну, все не так плохо.

В свете, льющемся из окна кухни, ее взъерошенные волосы напоминают нимб. Коса толщиной почти с мое запястье спускается по груди аж до самой талии. Касается кончиком кожаного ремешка. И как маятник качается туда-сюда при каждом ее плавном шаге. Абсолютно меня дезориентируя.

— А ты, собственно…

— Ника. Дайте угадаю, вы к нам с Анатолием на свадьбу приехали? — улыбается, обнажая жемчужные зубки.

Как на свадьбу? Нет, ну да… То есть… Толька наш на этой девочке, что ли, женится? Меня окатывает волной сокрушительного разочарования. Какого хрена? Как вышло, что она мне так быстро под кожу влезла? Вот как переступила порог, так я сразу и понял — эта девочка по мою душу пришла.

— Значит, у вас с Толькой любовь-морковь?

— Разве не поэтому люди женятся? — скромненькая вся, чистенькая, просто сахарок… А на язык, тем не менее, бойкая.

— Может, и поэтому. Но не рано ли вам под венец?

— Да нет! Мне уже почти девятнадцать. Я просто моложе выгляжу, — ничуть не обижается на мое замечание Ника. А я открываю рот, да так и стою, не найдя, что на это ответить цензурного.

Почти девятнадцать. М-да. Это, конечно же, все меняет.

«Дурочка… — проносится в голове и тут же: — Дурочка, потому что замуж идет? А ты бы сам ей что предложил, а, Саввочка? Может, в куколки поиграть?»

Да чтоб его!

— Мы уже целый год встречаемся.

— Ого, — хмыкаю и с интересом наблюдаю за тем, что Ника собирается делать. А та склоняется над кухонным шкафчиком. Шерстяная юбка облепляет маленький круглый зад. Я висну, облизываясь на нее, как Серый Волк, которого год не кормили. Ника оборачивается, достав сковороду. Ловит мой голодный взгляд, но, к счастью, неправильно его интерпретирует:

— Не думайте, я здесь не всегда так хозяйничаю. Просто вы, наверное, голодный, а матушки нет. Вот я и… — Ника разводит руки и той, что со сковородкой, нечаянно сбивает со стола банку с солью. — Ой!

Я срываюсь с места в слабой надежде поймать солонку, прежде чем соль рассыплется. Чем мой приезд закончится, и без всяких примет понятно, но пока есть шанс… Ловлю у самого пола, двигаясь по инерции, головой врезаюсь Нике в живот. Пахнет от нее ладаном. И чем-то сладким, девчоночьим, тонким… А еще растворителем. Замираем, как герои дрянного кино. Секунда, две… Я бы ее сожрал, если бы можно было.

— Ой! — повторяет и ручки мне на плечи кладет. Сейчас юбку вверх, под трусики носом и… Картинка такая яркая, что у меня на обратной стороне век расцветают астрами фейерверки. Фуф… Тормози, Савва, мать твою!

— Я не думаю, — отстраняюсь.

— Ч-что?

— Не думаю, что ты здесь хозяйничаешь.

— А, ну… — и снова, мать его, губы лижет. — Тогда я вам приготовлю яичницу. Это быстрее всего.

Вообще-то я поел. И в самолете, и потом, по прилету, в одном из ресторанов в аэропорту. У родителей то пост, то еще какая холера, а я парень большой и охочий до мяса. Да и сам факт, что она мне готовит…

— Тебе.

— Что?

— На ты давай. Не чужие же люди.

— Давай, — улыбается. — Вам с колбасой, да?

— Тебе, — обхватываю рукой ее подбородок. — Тебе. Повтори.

— Тебе, — повторяет послушно и снова ведет языком, оставляя на губах влажный след. Не сдержав себя, стираю его большим пальцем. Ника замирает, глядя мне в глаза, как пресловутый кролик на удава.

Ну и че мне с этой бадягой делать? А ниче. Что тут сделаешь? Опоздал. На год где-то.

— Пойду, оденусь. Ты сама-то не голодная? — интересуюсь, выходя из кухни.

— Не-а. Я на пленэре бутерброд ела, — кричит Ника мне вслед. Свое барахло я бросил неподалеку, в гостиной, так что мы друг друга прекрасно слышим.

— На пле… чем? — переспрашиваю, перебирая кое-как набитые в рюкзак футболки.

— Пленэре. Я оканчиваю художественное училище.

— А пленэр — это что такое? — возвращаюсь в кухню, одевшись. Ника отворачивается от шипящей сковороды и пробегается по мне быстрым взглядом. Девочка настолько невинна, что свой интерес ей не по силам скрыть. И от этой неожиданной взаимности мне еще больше тошно.

— Пленэр — это такая техника написания картин вне стен мастерской.

— А, это когда художники на улице пейзажи малюют?

— Ага. Типа того. — И как подарок — очередной быстрый взгляд.

— Нравлюсь?

Мой вопрос Нику как будто пугает. Еще бы. Мне б язык прикусить не мешало. Сейчас врать начнет, выкручиваться неумело…

— Д-да, — быстро-быстро кивает. — Интересные рисунки. В них есть что-то от Босха. Я его обожаю.

Так она про татухи мои? Туплю. А я ведь уже невесть что придумал.

— Тебе тоже он нравится?

— Кто?

— Босх.

— Я не знаю, кто это. Какой-то художник?

— Какой-то?! — от возмущения Ника даже с дыхания сбивается. Прикладывает ладонь к груди. Круглой. Хорошей такой троечке… — Это крупнейший мастер периода Северного Возрождения! Я думала, именно он вдохновил тебя на рисунки.

— Не-а. Это всё батя.

— Отец Михаил? — изумляется Ника, выключая сковороду.

— Угу.

— Ты хочешь сказать, что святой отец вдохновил тебя набить на тело всякую… эм… нечисть?

— Чего не сделаешь в знак протеста. К тому же от нечисти тут почти ничего не осталось. Перебил, — ухмыляюсь я. Ника наклоняет голову к уху, как диковинная заморская птица. — Что?

— Я думала, ты вытатуировал это… Нет. Ничего. Глупости.

— На зоне? Ты это хотела спросить?

— Меня это не касается. Ешь, не то остынет…

Видел я потом этого Босха. Даже в оригинале видел. Стопудово, мужик на чем-то плотно сидел. На трезвую голову такое не намалюешь. Хотя, конечно, занятно.

Отхожу, чтобы достать вилки. Две… Одну вручаю, естественно, ей.

— Что, так и будем из одной тарелки есть?

— А ты что, брезгуешь? — сощуриваюсь, хотя мне эта брезгливость знакома. Просто от такой, как Ника, ее, наверное, не ждешь, и это расслабляет.

— Нет… — вполне искренне удивляется девочка.

— Тогда бери. Меньше тарелок испачкаем — меньше потом будем мыть.

Этот аргумент заставляет Нику широко улыбнуться. Ест она с аппетитом. Не то что некоторые барышни, с которыми мне доводилось встречаться. Любо-дорого смотреть. И кто бы мог подумать, это так заводит. Впрочем, в ней меня заводит буквально все. Пульсирующая голубая венка на виске, перепачканные красками пальцы…

— И откуда ты такая взялась?

— От бабушки. Она была прихожанкой отца Михаила.

— Ясно, — усмехаюсь. — А мама-папа твои где?

— Они у меня морские биологи. Постоянно в экспедициях. Интересная у них жизнь.

Ага. Жаль, что их интерес не распространяется на собственного ребенка. Я хмурюсь. Не понимая моего настроения, Ника утыкается взглядом в стол. А после мы оба тянем руки к тарелке.

— Я уберу.

— Да ладно. Сиди.

Я привык, что меня все безоговорочно слушаются, поэтому даже не щелкает, что она может сделать по-своему. Поднимаюсь. И Ника тоже встает. Замираем, едва не столкнувшись лбами. Глаза… губы… щеки сахарные — все так чудовищно близко. Я ощущаю, как в ее теле зарождается дрожь, понимаю по изумлению, написанному на лице, что она, скорее всего, ей не знакома… и думаю лишь: мне пизда. Так, в общем-то, и получилось.

В себя меня возвращает ощутимый такой удар по колену.

— Уйди! Плохой! Я тебя сейчас…

Опускаю взгляд на налетевшего на меня пацана. Оттаскиваю его за шкирку:

— Прекрати! Слышал? Я вас не обижу.

Ника, которая до этого стояла как соляной столб, отмирает и бросается к сыну.

— Эй, Ромка! Ну-ка перестань. Ты что здесь устроил?! Ну-ка!

Пацан шмыгает носом и смотрит на меня из-под упавшей на глаза челки. Нет, я, конечно, готовился… И представлял, что почувствую, когда его впервые увижу. Да только что толку? Как видно, я один хрен не готов. Да-да, переоценил свои силы. Все ж, блин, не молодею. Сорок… В сорок можно словить инфаркт?

— Ты ж сама сказала — плохой!

«Кто плохой? — туплю. — Я, что ли?!»

— Я такого не говорила! — голос Ники испуганно звенит.

— А убегали мы тогда почему? Это кто вообще? Ты кто?! — глаза мальчишки загораются невыносимой въедливой требовательностью.

Господи боже. Я знаю, от кого ему это дело в наследство досталось. Сам ведь порой точно так же смотрю.

— Это дядя Савва. Я тебе про него рассказывала.

Мальчишка моргает. Его щуплые плечи мало-помалу расслабляются. И выражение лица меняется. Совсем.

— А чего мы тогда убегали? Ты не узнала его, что ли?

Хороший вопрос. До хруста стискиваю челюсти. Заглядываю ей в глаза. Сколько там прошло лет? Одиннадцать? Она ни черта, кажется, не изменилась. Только губы не лижет больше. Теперь она их поджимает, так что уголки опускаются вниз.

— Ага. Темень какая…

А врать не умеет все так же.

— Так я зайду?

— Конечно! — пацан хватает меня за руку. — Я тебе здесь все покажу. — Тащит сначала в кухню, потом в комнату. У меня сердце в припадке каком-то заходится. Бум-бум-бум.

— Эй! Погоди…

— Что такое?

Да ноги меня не держат! Вот что. Но в таком нормальный мужик не признается, поэтому…

— Я с дороги. Дай хоть дух перевести, — без приглашения опускаюсь на табуретку. Хрен кто меня с места сдвинет. А ведь Ника не прочь… Я это по ее испуганным глазам вижу. Чего она, интересно, боится? И с каких пор?

— Да, Ром, иди. Тебе еще уроки делать.

— Ну, не-е-ет! Опять эта скукота бессмертная. — Он забавный, пытается спорить. Но все же, в конце концов, остаемся одни. Меня колбасит, будто я хапнул чего-нибудь запрещенного. Откашливаюсь. Хрен его знает, как начать разговор…

— Чай будешь? К сожалению, ничего существенней нет. Пиццу заказать можно. Или насыпать хлопья к молоку…

— Давай чай, — выдавливаю я. Ника берет чайник, подносит к крану. Пристально наблюдаю за каждым ее движением, жестом… Надо что-то сказать. Как-то объясниться. Мне даже представить страшно, что ей пришлось пережить одной.

— Я только узнал обо всем. До этого… Был на вахте почти полгода, в такой жопе, что мама дорогая. Уехал аккурат перед тем, как все случилось.

— Понятно. — Нике явно неприятно это обсуждать. Но как, блин, без этого?! — А приехал зачем? Хочешь с Анатолием повидаться? — чайник отправляется на подножку. Вода начинает потихоньку шипеть…

— Чего-о-о? Да на кой мне этот урод моральный? Или ты в его невиновность веришь?

Ника сглатывает. Голубая венка у нее на виске пульсирует. Нервничает девочка. Оно и понятно…

— Нет. Там все… однозначно.

— Вот именно. Я читал материалы дела…

— То есть ты не собираешься его вытаскивать. — Ника разливает чай по чашкам. — Тогда зачем ты здесь?

— Я к вам приехал. Дай, думаю, узнаю. Может, помощь нужна, деньги там или…

— Обойдемся! Нам ничего не надо. Разве что забыть это все поскорее… Все… Вообще, что с ним связано. — Ника останавливает на мне переполненный горечью взгляд. Ну, так-то я не дурак. Намек понятен. Другое дело, что у меня на этот счет совсем другие мысли.