Иняз

Юлия Петрова

Студенческое общежитие – это веселые вечеринки, свидания и новые друзья? Как бы ни так. Ожидания Ольги – студентки второго курса факультета иностранных языков – разбиваются о малопривлекательную действительность. Вместо дружеских посиделок – интриги соседок по комнате, вместо интересных знакомств – подбирающийся все ближе маньяк. Разумнее затаиться или бороться с обстоятельствами? Оле придется искать ответ на этот вопрос самостоятельно.

7

Я не знаю, как я могла забыть о диалогах. Ума не приложу. К практике речи мы должны были выучить за выходные новую лексику, выполнить все упражнения из соответствующей главы в учебнике, приготовить пересказ текста и составить диалог. Предлагалось представить: мы (я и моя напарница Нина, с которой мы работаем на практике речи, когда нужно что-то делать в парах) пришли в ресторан и обсуждаем, что бы нам такого заказать.

Я все-все выполнила. Ну, практически все. А про диалог начисто забыла.

Когда Эльвира начала спрашивать эти самые злополучные диалоги, Нина встала и сказала, что звонила мне в субботу, но я сбросила, поэтому она приготовила диалог одна — самостоятельно. Нина продекламировала свой диалог. Это выглядело так, как будто у нее произошло раздвоение личности — одна половинка Нины выступала за то, чтобы съесть овощной салат с соком, а другая — хотела мяса и вина.

Когда это я сбросила ее звонок? Не было никакого звонка. Вечером в субботу я плясала в клубе. Может нечаянно сбросила?

Эльвира посмотрела на меня так, будто бы внезапно выяснилось, что я убийца младенцев. И понеслось. Я безответственная. Я переоцениваю собственные способности. Я буду отчислена, если продолжу в том же духе.

Впрочем, взрыв негодования гремел всего пару минут. Потом Эльвира осознала, что тратит драгоценные минуты занятия и продолжила спрашивать диалоги у группы. Однако мое настроение уже безнадежно испортилось.

На перемене я ушла из аудитории, чтобы в одиночестве смотреть в окно в самом конце коридора. Я пялилась на потемневший от дождя асфальт и силилась понять, совсем я никчемная или есть еще надежда.

На инязе большинство преподавателей придерживалось мнения (Эльвира озвучила нам это мнение еще на первом курсе), что студент-новичок — это вообще никто. Не за что его уважать. Не заслужил еще. К четвертому-пятому курсу из общей серой массы потока можно, как правило, выделить несколько человек, которые хоть что-то из себя представляют. Вот им, может быть, перепадет немного уважения — к концу обучения в универе, не раньше.

На инязе не хвалят. Ну, вот вообще не хвалят. Даже если ты готова к уроку безукоризненно. Впрочем, безукоризненно не получается. Эльвира всегда находит недочеты. Всегда.

Я думала о том, что, может быть, я одна такая. Может, это только мне нужно чувствовать, что я на правильном пути, что прогресс на лицо, что мною довольны. Почему, если нет ошибок, Эльвира бесстрастно кивает, а если есть — смотрит презрительно? Это педагогично?

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула.

— Привет!

Показалось широко улыбающееся лицо Насти — блондинки из общежития.

— Привет, — ответила я, стараясь справиться со слезами, готовыми вот-вот покатиться из глаз.

Да… только начни себя жалеть, тут же нюни сами собой распускаются.

— Ты чего тут одна грустишь?

— Представляешь, забыла диалог подготовить. Эльвира наша меня чуть не съела, — я криво улыбнулась, силясь изобразить, что мне плевать.

— Ой, ну я не могу. Ты на втором курсе и все еще из-за этого переживаешь. Тут система такая — есть студентов поедом. Ты ж понимаешь, дамочки-то наши, преподавательницы высокочтимые, практически все не замужем. Надо ж отыграться на ком-нибудь. А студентки — самое оно, чтобы безнаказанно отыгрываться.

Я улыбнулась. Такое объяснение мне не приходило в голову.

— Мне наша знаешь, что недавно сказала? — продолжила Настя. — «Ах, у тебя еще румянец во всю щеку! У студентки, которая учится на инязе — и учится, как надо, румянца во всю щеку быть не может». Вот так-то.

— Слушай! — воскликнула я. — Наверное, зря я сюда поступила. Я понимаю, когда призвание у человека — стать суперклассным переводчиком или учителем английского. Тогда не жалко и ночами не спать. А я…

Я посмотрела на Настю. Она, казалось, не слышала меня, ушла в себя, что называется. Мы помолчали с минуту, а потом Настя вдруг сказала:

— Я вообще-то хочу работать ветеринаром. Чудовищно хочу. Но папка сказал, что не дело это — коровам хвосты крутить. Типа, зря они, что ли, в гимназии с уклоном на иностранные языки меня учили.

Настя посмотрела на часы.

— Слушай, пара-то уже началась.

Я помчалась в аудиторию, и, к счастью, успела туда раньше Эльвиры.

Когда занятия закончились, и я вернулась в общагу, вахтерша сообщила, что меня возжелал вдруг увидеть комендант. Кабинет Ивана Васильевича располагался на втором этаже. Туда я и направилась, думая, что мне, может быть, тумбочку другую хотят выделить или спросить, как я устроилась в 802-й.

Я постучалась, услышала приглашение войти и открыла дверь. Первым, что бросилось мне в глаза, оказалась лысина Ивана Васильевича, писавшего что-то в толстом журнале за столом. Я поздоровалась и встала у двери в ожидании, пока лысина (на манер избушки на курьих ножках) превратится в лицо.

Наконец комендант поднял голову. Я сдержала улыбку — ну, забавно же, он явно не помнил меня и не знал, зачем я пришла, поэтому каким-то невообразимым образом пытался и ласково улыбаться своими похожими на оладьи губищами и на всякий случай грозно сдвигать брови.

— Я Ольга Перова из 802-й комнаты. Мне сказали, вы просили меня зайти.

Губы-оладьи приняли нейтральное положение, брови сдвинулись сильнее. Я удивилась: неужели у него так быстро появился повод на меня сердиться. Я ж только заселилась.

— Ольга Перова, значит. А скажи-ка мне Ольга Перова, что это у тебя за посещения вчера имели место не по регламенту.

Мне понадобилось время, чтобы вникнуть в смысл столь витиевато построенной фразы. Наконец, я сообразила.

— Ко мне заходил знакомый вчера.

Я все еще не вполне понимала, в чем проблема.

— Ольга, ты не одна в комнате живешь. Поэтому будь добра встречаться со своими знакомыми мужского пола за пределами жилых комнат.

И тут я поняла. Ира и Лариса нажаловались. Настучали на меня самым бессовестным образом.

Я закипала. Прямо чувствовала, как бурлит и клокочет внутри негодование. Чтобы оно не вырвалось наружу, пришлось стиснуть зубы и молча слушать, как меня отчитывает комендант. Отчитывает, а сам пялится серыми маслянистыми глазками. Небось, с удовольствием зашел бы «не по регламенту».

И все-таки я сильная женщина. Недаром моя подруга Танька так говорит. Я выслушала все, даже не пискнув, даже не состроив гримасу, а потом вежливо попрощалась и ушла. Видимо, «по регламенту» я должна была произнести что-то вроде: «Извините, Иван Васильевич. Такое больше не повторится». Но я не произнесла. В конце концов, я не сделала ничего плохого.

Я шагала по лестнице, совсем как солдат — боевым решительным маршем. Шагала и представляла, как сейчас выскажу все этой Ире и этой Ларисе. Все-все, что накипело. Фифы какие. Вдвоем они, видите ли вы, предпочли бы жить. Я тоже бы много чего предпочла, чего нет, — чтобы соседки по комнате со мной нормально разговаривали, чтобы не переглядывались многозначительно, чтобы не строили из себя принцесс высокородных.

Я не знаю, почему я не поехала на лифте. Я даже не проверила, работает ли он или торчит по своему обыкновению в темной шахте без движения. Наверное, я интуитивно понимала, что марш со второго на восьмой этаж успокоит меня немного. Все-таки в том, чтобы клокотать от злости, мало приятного. И действительно, на шестом этаже я почувствовала, что мне гораздо легче. Я начала надеяться, что, может быть, даже удастся удержаться и не вцепиться Ире или Ларисе в волосы.

Как только я так подумала, моя нога соскользнула со ступеньки и как-то странно вывернулась. Я потеряла равновесие и пребольно шлепнулась попой. Из глаз брызнули слезы. Да что же это за день такой!

Я сидела на ступеньках и размазывала по щекам тушь, когда услышала, что с верхних этажей кто-то спускается. Понятное дело, мне не хотелось, чтобы меня видели такой вот зареванной мямлей. Я попыталась встать.

— Ай-я-яй! — вскрикнула я и снова села на ступеньки.

Наступать на одну ногу было очень-очень больно.

Шаги приближались. Теперь уже я понимала, что по лестнице скачет ребенок. Легонькие шажки напомнили мне про Любу. Через несколько секунд я убедилась в том, что это и была она.

— Оля! Ты упала? — воскликнула Люба, по-детски растопырив руки в жесте отчаяния и округлив глаза.

— Я оступилась, — объяснила я.

— Ты наверно ногу сломала?

— Да нет, Люба, я просто ушиблась немного.

— А почему ты тогда здесь сидишь, — не унималась девчонка, — пошли к тете Клаве, она посмотрит, что у тебя с ногой. Тетя Клава медсестрой работает, когда здесь не сидит.

— Какая тетя Клава? — уточнила я, хотя в тот момент единственное, что меня интересовало, — так это, смогу ли я доковылять хотя бы до лифта.

— Тетя Клава — вахтерша наша, — растолковывала мне девочка.

Она стояла на две ступеньки выше того места, где я угнездилась, словно клуша. Чувство жалости к глупой тетке, не способной даже по лестнице нормально подняться, могло в любой момент излиться слезами из детских карих глазенок. Однако я видела в Любиных радужках и еще что-то — прячущуюся где-то глубоко уверенность, что все идет как надо, что все правильно. Впрочем, такой издерганной неудачнице, как я, еще и не такое могло привидеться. Надо ж, что в голову приходит, стоит только больно попой удариться.

Я снова попыталась встать. Острая боль пронзила ногу. Я уже представила, как просижу на лестнице до самого вечера. Может быть, потом кто-нибудь сжалится и поможет мне добраться в комнаты.

— Давай я возьму тебя за руку и помогу дойти до вахты?

Я засмеялась, несмотря на боль в ноге.

— Любочка, ты меня не удержишь.

Люба молча подала мне руку. Я протянула ей свою. Разумеется, я не собиралась опираться на пятилетнего ребенка. Просто хотела показать, что ценю ее помощь и верю, что она сильная девочка.

И вдруг я поняла, что уже стою на ногах. Люба все еще держала меня за руку — я чувствовала у себя в ладони ее крошечные слабенькие пальчики. Однако я могла бы поклясться, что это она меня подняла со ступенек. Как это возможно?

Опираясь на перила, я доковыляла до следующей лестничной площадки. К счастью, лифт работал. На вахте сидела Солоха.

— Иди, тетя Клава тебе поможет, — сказала Люба.

Когда я возвращалась после занятий в общежитие, Солохи на вахте не было, — работала худенькая бабулька — доброжелательная и приветливая. Я уже почти решила, что не стану обращаться за помощью к тете Клаве, оказавшейся злобной Солохой. Однако очередной шаг отозвался такой резкой болью в лодыжке, что мне стало совершенно все равно, кто там, на вахте, — дракон, Кощей Бессмертный, людоед. Все равно дальше вахты я уже не доковыляла бы.

— Добрый день, — робко прошелестела я под окошком кабинки. — Я подвернула ногу на лестнице.

Я замолкла, не зная, что еще сказать. «Не могли бы вы меня полечить?» Так что ли? Солоха наверняка заявит, что она вахтерша, а не Айболит. И будет права.

Ни слова не говоря, Солоха вышла из будки, взяла меня под руку, отвела в холл и усадила на один из стульев. Затем она притащила из своей будки табуретку, подняла мою травмированную ногу и положила стопу на сиденье табуретки. И вот тут я заметила, что моя лодыжка увеличилась в размерах — безобразно распухла, если называть вещи своими именами.

Солоха, опять же ни слова не говоря, осмотрела лодыжку и ушла. Я едва не вывернула себе еще и шею, пытаясь увидеть, куда это она направилась. Оказалось — в комнату рядом с вахтой. Через пару минут Солоха вернулась с мешком в руках, который она потом пристроила прямо мне на больную лодыжку. Я почувствовала обжигающий холод и вместе с ним некоторое облегчение — боль отступила.

— Ну и как ты смогла сюда доковылять? — поинтересовалась новоявленная тетя Клава.

— Мне Люба помогла, — ответила я.

Только теперь я вспомнила про девочку с косичками и покрутила головой, пытаясь обнаружить Любу в каком-нибудь углу холла. Когда она ушла? Когда отпустила мою руку?

— Какая еще Люба? Ты одна из лифта вышла.

Тетя Клава смотрела на меня так, что сомнения не оставалось, — она думала, что у меня от болевого шока крыша поехала.

— Она со мной на лифте была, и, видимо, на нем же сразу обратно на свой этаж уехала, — зачем-то оправдывалась я, хотя точно помнила, что Люба из лифта выходила. Именно в холле она мне сказала: «Иди, тетя Клава тебе поможет».

Вахтерша вытащила из кармана своей сиреневой вязаной кофты эластичный бинт и принялась туго бинтовать стопу.

— Ну, раз ходить ты все-таки можешь, значит, разрыва связок нет, — объявила тетя Клава. — Возьмешь лед с собой, подержишь на ноге. Старайся на эту ногу не опираться первое время. Дней через 10 пройдет.

Вахтерша взяла меня под руку и медленно повела к лифту.

Ира и Лариса испуганно вскочили, когда я в сопровождении тети Клавы ввалилась в комнату.

— Девочки, Оля (опа, а я-то думала, что я для нее один из безымянных раздражителей, шастающих мимо вахты) растянула связки. Вы уж тут помогайте ей — Оле пока не стоит много ходить.

Ира и Лариса закивали головами, как китайские болванчики.

— Что случилось? — практически в унисон спросили соседки.

— Ногу подвернула.

Почему-то мне уже совершенно не хотелось с ними ругаться из-за разговора с комендантом. Хотелось целую вечность не вставать с постели. И чтобы никто меня не трогал.