Дожить до премьеры

Юлия Пахоменко, 2021

Александра живет в Германии. Волей обстоятельств она должна написать пьесу-детектив. Неожиданно задача оказывается не такой уж и простой. Детектив начинает жить своей жизнью, героиня перебирает множество вариантов, но не один не кажется по-настоящему подходящим. В какой-то момент становится не понятно, кто кем командует: Аля своим детективом или он – ей.

Глава пятая, в которой я веду следствие

Несколько последующих дней я провела в приятной компании следователя Светланы. Сначала я постаралась составить себе впечатление, как вообще в Германии можно стать следователем, в данном случае — следователем по убийствам (Kriminalkommissar). Моим уязвимым местом было то, что немецких детективов я почти не смотрела. Как и вообще немецкого кино. Вовсе не потому, что как-то сторонилась немецкого языка или культуры; наоборот, считала своим долгом быть в курсе новостей, а уж книги читала примерно поровну: на русском и на немецком (и потом иногда не могла вспомнить, на каком языке что читала, если это были переводы). Иногда смотрела фильмы, которые особенно нашумели в прессе, или фильмы с моими любимыми немецкими актерами, в первую очередь с Морисом Бляйбтроем. А детективы навевали на меня тоску. Так что в этом плане я была не очень подкована. Но я решила, что и зрители мои не будут так уж сильно подкованы, чтобы придраться к общей канве сценария. Кроме того, в своих поисках я напала на статью, которая громила все самые популярные немецкие детективы, утверждая: то, что в них происходит, не имеет ничего общего с дейcтвительной работой полиции. Это меня очень подбодрило: чем хуже моя пьеса? Пусть там тоже будет немножко неправдоподобно, зато смотрибельно.

Итак, это первое большое и самостоятельное дело следователя Светланы Котовой. Я дала ей такую фамилию, чтобы зритель сразу догадался, что она русская. Звучит просто, и окончание на „ов“ — попробуй, не сообрази! Вместе со Светланой работает старый противный тип по имени Ханс Лёхлер — так звали завхоза в общежитии, где мы поселились сразу после приезда в Германию. По-моему, именно так должны звать занудного старикашку, которому порядок важнее живых людей. Этот Ханс очень зол на то, что дело отдали не ему, а девчонке — он все время подкалывает Светлану, критикует отсутствие результатов и пытается выставить ее в плохом свете перед начальством. Должен же в нашей пьесе быть отрицательный герой!

Если бы я писала сценарий для сериала, то могла бы раскатать следственные мероприятия на полную катушку: осмотр места происшествия, осмотр тела и одежды, опрос свидетелей, опрос работников театра. Мне даже захотелось повозиться с этим со всем, шаг за шагом описывая скрупулезную работу нашей Светланы. Но у меня на всё про всё было часа полтора, и чтобы зрители не задремали во время спектакля, нужен был драйв, движение и эмоции! Поэтому я сразу нашла первого подозреваемого: главный режиссер театра во время опроса очень сильно нервничал, путался в показаниях и в итоге был уличен во вранье. Будучи прижатым к стенке, он признался, что тайком бегал в гримерку к своей возлюбленной (немолодой даме пышных форм). Почему тайно? Потому что настоящему режиссеру полагается западать на молодых и длинногих актрисулек, и этому режиссеру не хотелось разрушать свой имидж „крутого парня“. Он все время мутил романы с девчонками, мечтающими о первых ролях, а душу свою отводил с гримершей. Когда-то я прочитала в романе Акунина, что каждому из главных персонажей пьесы надо выделить по эффектному монологу. Поэтому я постаралась написать две эффектные речи: режиссера, который много лет был заложником своей роли альфа-самца (игра смыслов — он режиссер и он же актер своей собственной пьесы) и гримерши (много лет она находилась в тени и преданно служила убежищем и пристанищем для ветренного кавалера). Надеюсь, что зрители начнут доставать носовые платки уже в середине первого действия!

Несмотря на то, что за несколько дней я неплохо продвинулась по ходу пьесы, я совершенно не продвинулась в ходе следствия! Это меня немного озадачивало. Мы со Светланой излазили всю сцену, где упал неизвестный мужчина, и ничего не нашли. Обшарили его одежду — ничего особенного, обычный житель обычного немецкого города; доход, возможно, ниже среднего, но и не бедняк. Никаких документов. Мы прошлись по помещениям театра, разговаривая с актерами, билетерами, костюмерами. Для правдоподобности я представляла себе здание боннского театра „Brotfabrik“, где я была пару раз. Он действительно находился в здании бывшей пекарни и был абсолютно не похож на то, что я (житель Ленинграда и Петербурга) подразумевала под словом „театр“. Чтобы попасть в него, надо было пройти через арку и миновать скромный дворик; главным входом служила обыкновенная стеклянная дверь, какие бывают в офисах; внутри можно было потеряться в череде разнообразных закутков и помещений. Атмосфера там царила самая непринужденная и совершенно неофициальная.

Мне представлялось, что несмотря на премьеру и на то, что на ней ожидались важные гости (ну, важные по меркам небольшого и не очень известного театра — например, районный бюргермайстер и пара журналистов) никакой охраны в театре не было, через служебный ход заходили все, кто про него знал, и наш герой (если можно так выразиться) легко мог пройти на сцену незамеченным. Камер наблюдения, которые так часто выручают российских следователей, почти наверняка не было — немцы последнее время просто с ума сходят по поводу прав человека на свободную, ненаблюдаемую жизнь.

Прошло еще несколько дней, и мне стало казаться, что я стою на кочке посреди болота — ступить некуда, вокруг темная вода, а под ней опасная трясина. Вместо того, чтобы бодро придумывать какую-то историю про умершего на публике мужчину, я должна эту — уже свершившуюся историю — расследовать, а у меня не получалось. Всё время, пока я завтракала, мыла посуду, ходила в магазин, шила, убирала в квартире — я крутила и вертела свои предположения по поводу бестолковой смерти в театре. Почему он пришел на сцену — ведь его в театре не знали, значит, он пришел в незнакомое место? Или он был тайным почитателем этой труппы? Этого режиссера? Какой-то актрисы? Или он был завзятым театралом, и зная, что вот-вот умрет, решил сделать это на сцене? Или его отравили? Как-то случайно я стала называть его Пришлым — потому что он просто пришел на сцену и умер; вот такое короткое у него получилось выступление.

В какой-то момент, разозлившись, я решила выкинуть неудачное начало и написать пьесу заново. Но не смогла. Что случилось, то случилось — надо набраться терпения и закончить начатое. Жизнь не перепишешь. Смерть, получается, тоже.

Так незаметно подошла среда.