Саранча

Юлия Латынина, 2000

Валерий Нестеренко, крупный московский авторитет, расследует убийство друга – главного технолога не большого, но очень прибыльного предприятия, на которое претендовали и губернатор, и продажный глава облУВД, и зарубежная фармацевтическая компания.

Глава 3

Было уже десять утра, когда джип Валерия остановился у проходной Тарского химико-фармацевтического комбината. Точнее, машин было две: «хаммер» вел Лешка, по прозвищу Муха, верный соратник Валерия, а за ним катился «лендкрузер», набитый охранниками. Никакого выпендрежа на этот раз не было: просто Валерию страшно влетело от Мухи за вечернюю поездку, которая могла бы закончиться гораздо печальней, и вообще в городе, где в незнакомого человека, не разобравшись, начинают палить через четыре часа после приезда, следовало перемещаться группами и не поддаваясь на провокации, как советским матросам в капиталистическом порту.

Вчерашняя история покамест доставила Сазану меньше неприятностей, чем он ожидал. Конечно, с одной стороны, происшествие можно было описать так: милиционер стрелял в бандита, а бандит взял и застрелил милиционера. Но так как милиционер стрелял в бандита явно не по служебной надобности, а за чьи-то деньги, а бандит, напротив, никак своей бандитской сущности не проявлял и просто мирно давил себе гостиничный звонок, то получалось, как ни крути, что милиционер в этом конкретном эпизоде вел себя, как бандит, а бандит, напротив, как законопослушный гражданин. Но опять же, так как милиция очень не любит, когда ее сотрудников убивают при исполнении хотя бы и неслужебных обязанностей, то очень могло бы быть, что ребята наизнанку вывернутся, но представят дело в пользу покойника.

Но пока милиция была в явном шоке и ничего вразумительного по поводу того, кто виноват, не говорила. Видимо, ожидала руководящих указаний от главного милицейского начальства или даже самого губернатора.

Что до раны, то рана была действительно не очень серьезная. Пуля, царапнув кость, на излете так и осела, как выразился местный эскулап, «в мускульной ткани плеча», и выковыривать ее пришлось в местной больничке, где анестетики то ли выдохлись, то ли были просрочены совершенно. Бледный от ужаса хирург ковырялся в ране, как сытый гурман в тарелке с супом, и то и дело спрашивал: «Больно? Не больно?»

— Да какое, к черту, не больно! — не выдержал Валерий. — У вас что, обезболивающие кончились?

После этого хирург перепугался до состояния промокашки, и в конце концов присутствовавший при экзекуции Муха не выдержал, отодвинул хирурга в сторону и в два счета вытащил пулю сам. Пуля, несмотря на контакт с костью, была в хорошем состоянии, не сильно деформированная, бороздки, оставшиеся на ней после выстрела, легко позволяли произвести идентификацию. Милицейское начальство сфотографировало пулю, положило ее в целлофановый мешочек и увезло с собой.

Нестеренко ране только радовался. Извлеченная из его плеча пуля — при явном отсутствии следов пороха на его одежде и столь же явных идентификационных бороздках — была (наряду с брошенным «опелем») одним из самых главных аргументов в пользу подлинности его версии событий. Валерий, между прочим, оценил тот факт, что пиджак и плащ у него ненавязчиво изъяли.

Проходная завода хранила на себе следы былого великолепия: стеклянные пуленепробиваемые будки, стальной пол и две сейфовые двери, обрамлявшие нечто, габаритами напоминающее барокамеру. Видимо, некогда, чтобы пройти на завод, нужно было зайти в первую дверь, закрыть ее за собой и предъявить допуск, и только после этого охранник с пульта открывал вторую дверь. Теперь обе двери были распахнуты настежь, а перед ними в пол была врезана обыкновенная вертушка. В будке при вертушке сидел худощавый паренек в камуфляже, а сама вертушка блокировалась наглухо и поворачивалась только после нажатия кнопки.

При виде Валерия со свитой парень вопросительно поднял глаза и порекомендовал ему обратиться в отдел пропусков.

— Я к директору, — сказал Валерий.

— У меня на вас пропуска нет, — повторил парень.

Валерий неторопливо покопался в кармане, что-то звякнуло, и парень, скосив глаза, увидел, что на полированной поверхности конторки лежит обойма от заграничного пистолета, по виду — «беретты».

— Это что? — спросил парень.

— Вкладыш к пропуску. Сам пропуск показать?

Парень подумал и стал накручивать диск телефона.

***

Генерального директора Демьяна Санычева не было в кабинете: как разъяснила секретарша, он пошел в пятый цех.

Пятый цех располагался посередине заводской территории, за лесом огромных цистерн, соединенных со сборниками пуповинами труб, и гигантскими двухсоткубовыми реакторами, уходившими через перекрытия прямо в низкие брюхатые облака.

К изумлению Валерия, пятый цех оказался сравнительно небольшим и, скорее всего, экспериментальным. Реакторы здесь стояли всего в два куба, и где-то чуть поверх головы Валерия натужно гудел электромотор, перемешивая химический компот в огромных стальных сосудах, выкрашенных серебристой, покарябанной кое-где краской.

В цехе было безлюдно. Нестерпимо пахло какой-то ужасающей дрянью, питоньими кольцами змеились по стенам вытяжные трубы, и между реакторами растопырился на трех ножках толстенький фильтр. Один из реакторов не работал.

Пока Валерий оглядывался, возле реактора появился человек в драной спецовке, деловито оглядел реактор, пнул одну из идущих к нему трубок, сложил руки рупором и крикнул куда-то вверх:

— Витя! Врежь вентиль!

Человек исчез, а на его месте через две минуты возник Витя с защитной маской и сварочным аппаратом, надвинул маску на лицо и принялся врезаться в трубу. Резак пробил трубу в несколько секунд, из нее веселым фонтаном брызнула парная жидкость. Рабочий сдвинул маску, некоторое время созерцал жидкость, потом повернулся к Валерию и сказал растерянно:

— Во блин. А сказали, что пустой…

Снял рукавицу и подставил под фонтанчик ладонь.

Валерия передернуло.

— Вода, — обрадовано сказал рабочий. — Из кожуха вода. Не слили, наверное…

В помещении появился Гаибов в синем халате, накинутом на кургузый пиджак. Некоторое время он и рабочий совещались по поводу реактора, а потом к ним присоединился еще один — видимо, инженер. На Валерия и двух его спутников никто из химиков внимания не обращал.

Валерий, мысленно выругавшись, закурил сигарету. Гаибов обернулся мгновенно.

— Немедленно потуши, — приказал замдиректора. Московский гость недоуменно выдохнул дым через ноздри.

— А что, нельзя?

— Ты на бензоколонке тоже куришь?

— А здесь что, бензоколонка?

Вместо ответа Гаибов показал рукой.

— Видишь холмик вокруг цеха? Знаешь, зачем он?

В проеме открытой двери и в самом деле был виден высокий холм с розоватым снегом, опоясывавший все здание.

— Зачем?

— Обваловка. Чтобы при взрыве не пострадали соседние цеха.

Валерий, подумав, тщательно затушил сигарету.

За время их разговора рабочий с инженером куда-то смылись. Валерий и замдиректора оказались одни возле пузатеньких реакторов. От кожуха едва ощутимо тянуло теплом.

— И что вы здесь варите? — спросил Валерий.

— Бетаферон.

— Это от чего?

— Генно-инженерный препарат. От почек. Лекарство впервые испытано в прошлом году. Разработка Игоря.

Валерий с легким подозрением посмотрел на шеренгу реакторов. Он не был большим спецом в биохимии, но ему смутно всегда казалось, что генная инженерия — это пробирки, халаты и стерильная чистота, которой вокруг, как ни крути, не наблюдалось.

— Его прямо здесь и синтезируют? — уточнил москвич.

— Вы представляете себе, чем отличается реактор от роллера? — насмешливо спросил Гаибов. — Конечно, нет. Субстанцию бетаферона выращивают в другом месте. В институте через дорогу А здесь ее просто берут и смешивают со всякими наполнителями.

— Зачем?

— Чтобы легче усваивалась организмом. Чтобы хранилась дольше… Пара дюжин «чтобы».

— И это со всеми лекарствами так?

— Со всеми. В таблетке димедрола на сто миллиграммов таблетки — пять миллиграммов действующего вещества. В таблетке феназепама — одна десятая миллиграмма.

Гаибов помолчал и добавил:

— Российские фармзаводы редко делают субстанции. Мы — исключение. Мы почти все свое делаем сами, только субстанцию эритромицина у китайцев закупаем…

— Потому что ваши лекарства придумывал Игорь?

— Ну… не все. Но несколько самых дорогих — да. Одна разработка еще институтская, это как раз бетаферон, мы на него лицензию получили, еще когда я в Алицке работал, два препарата сейчас запускаем плюс феноцистин. Это такая штука от почек, ее «Беррингер» разработал и взял патент на синтез так, чтобы его обойти было невозможно. А Игорь — обошел. И не только обошел, а впятеро дешевле сделал… Ихний феноцистин стоит сорок долларов, а мы поставляем за двенадцать и еще чиновнику при этом можем откатывать вдвое больше, чем иноземцы…

Гаибов помолчал.

— Плюс еще шесть веществ, три сейчас проходят клинические испытания, три на очереди…

— Не много ли? — спокойно спросил Валерий. — Для одного человека?

— Нет. Не много. Вы не представляете себе, Валерий Игоревич, какое число замечательных разработок валялось у нас по военным и всяким прочим институтам. Вот теперь мы эти разработки и берем. Почему наши старые научные достижения должны красть только иностранцы вроде «Ланки-Гештальт»?

— То есть внедрять эти разработки мог бы не только Игорь?

— Так и теорию относительности мог кто-нибудь другой выдумать, — раздраженно заметил Гаибов, — рано или поздно…

Гаибов прошел куда-то в глубь цеха, открутил вентиль и нацедил в стоявший рядом стакан прозрачной жидкости. Выпил и вытер усики.

— Хочешь?

— Это что? Не спирт, часом?

— Нет. Вода. Спирт у нас тут пили при предыдущем директоре. Врезались прямо в трубу и пили.

— И много выпивали?

— Влияло на выход конечного продукта, — Гаибов усмехнулся.

— Тут много веселого было, — добавил он, — этот директор бывший, Корзун, он тут баньку построил областное начальство парить. Одно мероприятие заводу в полтора лимона зелеными влетело.

— Почему?

— Котельная. Одна и та же котельная обслуживает и баньку, и цеха. Когда топили баньку, давление в кохужах реакторов падало, реакция замедлялась… Обычно эти парилочки заводу в тридцать-сорок тысяч зеленых обходились, а тут у них как-то совсем не на ту стадию пришлось, реагентам это не понравилось, они возьми и вылети через лючок — и по всему цеху…

— Это когда было? При Союзе?

Гаибов пристально поглядел на Валерия.

— Если бы здесь чего при Союзе из лючка вылетело, Валерий Игоревич, то Тарской области бы не было. Здесь делали бактериологическое оружие.

Валерий помолчал и спросил:

— Кто убил Игоря?

С железных перилец к Гаибову перегнулась какая-то тетка в белом халате.

— Фархад Гафурович, — сказала она, — тут стекло ничего не показывает.

Гаибов повернулся, чтоб идти разбираться со стеклом.

— Вы на мой вопрос не ответили, — позвал Валера.

Гаибов внимательно оглядел московского гостя.

— Я — лицо подчиненное, — сказал замдиректора, — если у вас есть вопросы о бензольных кольцах и метальных группах, валяйте, не стесняйтесь. А все прочее к Демьяну.

***

Кабинет генерального директора Санычева выглядел так, будто в нем ничего не менялось с семидесятых годов. Посреди квадратной комнаты — Т-образный стол соломенного цвета, дешевые стулья и громоздкий черный коммутатор вместо современного телефона. За спиной директора стояли три бархатных красных знамени с желтыми кистями, и над ними висел портрет человека с орденом Ленина. Впоследствии Валерию сказали, что на портрете значился Виктор Ишенцев, первый директор «Зари» и изготовитель советского бактериологического оружия.

Из окна открывался вид на бесконечные переплетения труб, крашенных светлой серебряной краской, и несовременный вид кабинета странно контрастировал с отремонтированными цехами.

Валерий молча прошел в кабинет, кинул плащ на один из стульев, протянувшихся вдоль стола заседаний, и уселся в удобное кресло, располагавшееся сбоку, за небольшим круглым столом для более интимных бесед. Передовик производства Ишенцев, герой «холодной» войны, из кабинета которого, бывало, людей уводили прямо на расстрел, смотрел на молодого бандита с присущей портретам надменностью.

Санычева, поднявшегося ему навстречу, Валерий любезным жестом пригласил садиться напротив. Если тот и был шокирован тем, что в его кабинете ему же указывают, куда садиться, то виду не показал, а молча сел. Некоторое время они молчали и смотрели друг на друга, а потом Санычев засуетился, опустил глаза и спросил:

— Э… собственно, чем могу служить, Валерий Игоревич?

— Кто убил Игоря и за что?

Санычев смущенно улыбнулся.

— От…ткуда я знаю?

— Давай не будем врать, — сказал Валерий. — Это пусть ментовка не знает. А ты знаешь. Итак?

Санычев помолчал.

— А скажите, Валерий Игоревич, какой, собственно, ваш интерес в этом деле?

— У меня убили друга, — спокойно сказал Валерий.

— Очень трогательно. Друга, с которым вы не виделись лет двенадцать и случайно встретились месяц назад на пять минут?

Валерий помолчал. Что он мог сказать? Что месяц назад он почувствовал, что с Игорем беда, и что если бы он был чуть-чуть меньше занят своими делами, Игорь был бы жив?

— Это, конечно, очень эффектный повод, чтобы приехать на похороны аж на четырех джипах, но что вам нужно на самом деле?

— Есть еще одна причина, — сказал Валерий. — В меня вчера стреляли. Прямо на пороге вашей гостиницы. Кто-то принял мой, как вы выражаетесь, эффектный приезд близко к сердцу. И поскольку в результате нашей с киллером встречи в моем новом пиджаке образовалась дырка, я бы хотел знать, по какому адресу мой портной должен послать счет.

Санычев покачал головой.

— Вам лучше спросить об этом у начальника милиции. Если я не ошибаюсь, это как раз те люди, которые у нас занимаются расследованием преступлений…

— Спорный вопрос, чем они занимаются, — усмехнулся Валерий.

— Вам виднее. Вы с ними сталкивались чаще, чем я.

Помолчал и добавил:

— Видите ли, Валерий Игоревич, я давно уже заметил одну интересную закономерность: заводы под плотной криминальной опекой в нашей области имеют обыкновение жить гораздо хуже, чем заводы без оной. Вы никогда не сталкивались с Кубеевским льнокомбинатом имени Великой Октябрьской социалистической революции?

— Даже не в курсе, где это.

— В сорока километрах отсюда. На границе с Костромской областью. Очень поучительное место. Комбинат работает, как часы. Мощности загружены на 90 процентов. А надо вам сказать, в нашей области в этом году сожгли двадцать тысяч гектаров созревшего льна…

— Как сожгли? — поразился Валерий.

— Так сожгли. У хозяйств не было горючки убрать лен, а у комбинатов — денег его купить.

— А почему в поле не оставили?

— А нельзя. Он за зиму не перегнивает, лен — это вам не картошка. Так вот — а Кубеевский комбинат свой лен получил. Экспортирует сто процентов продукции за границу. Себестоимость производства — вдвое меньше, чем у соседей. Никаких, можно сказать, конкурентов…

— И что тут плохого? — недоуменно сказал Сазан, смутно встревоженный тоном собеседника.

— А ничего. Вопрос в том, за счет чего у них такая низкая себестоимость. А низкая она за счет того, что они никому не платят. Вообще. Ни зарплаты, ни налогов, ни денег поставщикам. Зарплаты они не платят, потому что людям из Кубеевки все равно, на хрен, никуда не деться. Налоги сам бог велел не платить. А поставщики… приезжают перед уборкой в колхоз пятеро лбов и тычут в председателя помповиком: «Собирай, на хрен, наш лен!» — «Да у меня горючки нет! Вы за старый лен не заплатили!» — «Ничего не знаем, горючка твоя, а лен наш! Не найдешь горючки, яйца повыдергаем и дочку трахнем!» Правильно хозяйствуют ребятки, а?

— И кто же это такой хозяйственный? — поинтересовался Сазан.

— А неважно. Ездят тут… тоже при джипах. А насчет Кубеевки я для примера. Потому что мой комбинат сильно отличается от Кубеевки и я не хотел бы, чтобы он на Кубеевку был похож.

— При чем тут Кубеевка? — не выдержал Сазан,

— При том, что ваш приезд я рассматриваю как попытку взять мой завод под «крышу». Пока достаточно деликатную и прикрытую довольно наивным предлогом насчет вашего дорогого друга, которого вы видели сто лет в обед. Мой завод в вашей «крыше» не нуждается. Смотри сноску про деревню Кубеевка.

Сазан встал.

— Очень хорошо, Демьян Михайлович. Как я уже сказал, я приехал сюда только за одним: разыскать убийц Игоря. Ты наверняка знаешь, почему его убили. Из того, что ты мне это не говоришь и за свою жизнь почему-то не боишься, следует одно. А именно — Игоря убрал ты сам. И счет за мой пиджак присылать надо тоже тебе. Договорились?

Санычев стал белый, как фарфоровый чайник.

— Да как ты смеешь… Да я за Игоря…

— Тогда кто?

Санычев помолчал. Видимо, он прикидывал, насколько серьезна угроза собеседника.

— Это началось где-то месяца два… Или, если уж с самого начала, — я вам говорил, как на заводе хозяйствовали пару лет назад?

— Никак. Все раскрали.

— Не совсем. В паре цехов гнали водку. Сначала самогонку, а потом была такая бригада, бандита звали Сыч, он арендовал цех и делал какой-то фальшак. Когда мы все это купили, милиция помогла нам Сыча с завода вышибить. Его, кстати, вскоре застрелили, только поверьте, что я к тому, что его застрелили, ни малейшего отношения не имел.

Санычев шумно вздохнул.

— Ну вот. После смерти Сыча некоторое время шла война за наследство, и одним из наследников стал некто Спиридон. Ходили такие слухи, что он же сам своего шефа и определил в покойники… Ну да это ладно. Спиридон — человек довольно жестокий. Пиджаков от Армани, в отличие от вас, не носит, «вы» не говорит, его стиль — «коза» в глаза или кирпичом в темном проулке по морде. И вот пару месяцев назад Спиридон к нам начинает подкатываться…

— С конкретными претензиями?

— С деловым предложением… скажем так.

— А именно?

— Спиридон давно и прочно сидит на игле. Ну ему в мозги и стукнуло, что зачем ему покупать это дело, если у него под боком отличное подсобное хозяйство? И он предложил нам синтезировать ЛСД.

— А вы?

Санычев брезгливо улыбнулся.

— Во-первых, для синтеза ЛСД совершенно не нужно завода. Для этого достаточно кухни. Во-вторых, наш НИИ — он в общем-то занимается не химией, а молекулярной биологией. Товарищ Спиридон, в силу пяти классов образования, никак не мог уразуметь разницу между ситуацией, когда вы варите на спиртовке какую-нибудь смесь и когда вы под микроскопом собираете гены…

Санычев помолчал.

— Я ему отвечаю вежливо, что пошел, мол, куда подальше. Он не отстает. В каком-то ресторане отловил Игоря, а надо вам сказать, что Игорь в ресторане бывает не чаще, чем я, допустим, в музее Прадо, и вздумал с Игорем на эту тему беседовать. Игорь, говорят, ему по морде дал. То есть не попал, конечно: Спиридон бывший мастер спорта по вольной борьбе. Но впечатление было изрядное. На следующий день после этой Игоревой выходки приезжает ко мне Спиридон собственной персоной. Морда ящиком, в глаза «козой» тычет и базар уже ведет соответствующий. Мол, мы ему по жизни должны, это его территория, и вообще это мы его друга и учителя Сыча замочили. Довольно жуткое было зрелище, Валерий Игоревич. Значительно более жуткое, чем ваше благонравное явление на четырех джипах. Я в таком, знаете ли, спектакле раньше не участвовал…

— Даже так? А кто вам «крышу» ставит?

— Да вроде как никто. Милиция. Мы же были губернаторские любимцы и все такое прочее.

— И что милиция на этот раз?

Санычев помолчал, вытряхнул из трубочки белую таблетку — валидол или что-то в этом роде.

— Дайте воды. У меня что-то от всех этих переживаний сердце заболело.

Валерий воды принес, Санычев заглотил таблетку и показал ему трубочку.

— Кстати, не желаете ли? Ацинамин, вроде валидола, только лучше. Наше производство.

— А вы обезболивающих не выпускаете?

— А что?

— Да ничего. Мне вчера ночью в районной больничке пулю из плеча драли, так мало того, что у хирурга руки тряслись, так еще и вместо обезболивающего водопроводную воду вкололи.

— Он вам, наверно, новокаин колол, а новокаин не на всех действует… Мы анестетиков не выпускаем.

— Так что милиция сказала по поводу Спиридона?

Санычев довольно долго молчал.

— Я жду объяснений, — холодно поторопил Сазан.

— Ну, в общем… так получилось, что мы незадолго до этого с полковником Молодарчуком поссорились. Ну с начальником областного УВД.

— Отчего?

— Вы примерно представляете себе, как живут сейчас в России предприятия?

— В смысле, что у них нет денег?

— Ну я бы предпочел сказать, что у них нет рублей… Но в целом верно. У нас сейчас примерно процентов тридцать расчетов идет через взаимозачеты. До семнадцатого августа шло процентов пятьдесят. Потому что до семнадцатого августа наш экспорт был формально убыточен. За сырье, с бюджетом, за газ мы расплачиваемся векселями. Векселя, как правило, не наши, хороший завод этой дряни сам не плодит, но они-таки есть. И когда мы расплачиваемся собственным векселем, это значит, что вместо денег вам приходит бумажка, за которую через несколько месяцев вы можете получить у нас определенное количество лекарств. Это понятно?

— Ну.

— При этом цена лекарств, которые идут в оплату векселя, получается в три-четыре раза выше цены лекарств, которые отпускают за деньги. Это означает, что на рынке ваш вексель стоит тридцать-тридцать пять процентов от номинала. Это понятно?

— Ну.

— Вы когда-нибудь вексель видели?

— Э…Э…

— Это такой большой лисг, сверху «простой вексель» написано, подпись главбуха, сумма, дата погашения и, разумеется, номер. Существует так называемый «черный список». Стоп-лист. Это те векселя, по которым мы не будем платить.

— Почему?

— Потому что поставщик нас кинул. Допустим, я договорился с фирмой «Васькин и кот», что «Васькин и кот» поставит мне субстанцию эритромицина. А «Васькин и Кот» ничего не поставил. Тогда я вношу вексель в «черный список».

— И тогда вы по векселю не платите?

— Нет.

— А если «Васькин и кот» продает вексель?

— Тогда потенциальный покупатель звонит в наш вексельный отдел. И спрашивает: «Ребята, мне предлагают вексель номер такой-то, номиналом в полмиллиона рубчиков. Мне не фальшивку ли подсунули, и будете вы по нему платить или нет?» И девочка в отделе смотрит и говорит, хороший это вексель, или фальшивка, или он в «черном списке».

— А если «Васькин и кот» продаст вексель до того, как он попадет в «черный список»?

Демьян Михайлович вздохнул.

— В общем-то, что-то в этом роде и случилось. Было три векселя, который мы выписали некоей фирмочке «Приска-Стройкомплект». Мы с ней сотрудничали, она нас не подводила — поставляла по зачету оборудование с нескольких оборонных заводов. Она их продала другой конторе, «Бенарес», и тут же в нетях растворилась.

— Когда продала?

— Неизвестно. В том-то и дело, что «Бенарес» нам по поводу векселей не звонил, и мы даже не знаем, когда они их купили: до того, как векселя попали в стоп-лист, или после. В любом случае эта история плохо пахнет.

— А разве на договоре между «Стройкомплектом» и «Бенаресом» не указана дата покупки?

— Валерий Игоревич! Да задним числом любую дату можно поставить, как будто вы или я этим не занимались!

— Ну хорошо. Я так понял, что «Бенарес» пришел к вам с векселями, а вы отказались их гасить?

— Да.

— А при чем тут милиция?

— При том, что реальный хозяин «Бенареса» — начальник областного УВД Григорий Молодарчук.

— А сколько эти ваши векселя стоят?

— Общий номинал — тринадцать миллионов рублей. Плюс штрафные санкции.

— То есть минимум пятьсот штук баксами?

Санычев кивнул.

Нестеренко протяжно присвистнул.

— И что было после того, как вы отказались платить? Они вас проверками заели?

— Отнюдь. «Бенарес» просто тихо и мирно подал в суд. А надо вам сказать, что наше вексельное обращение — вещь чрезвычайно… как бы вам сказать… опирающаяся на некоторые устные договоренности. То есть все знают, что ваши векселя обращаются на рынке и стоят тридцать процентов от номинала. И что если вы покупаете вексель и приходите на завод, то вам грузят продукцию по цене в три раза выше, чем если бы вы платили деньгами. Но нигде в законодательстве нет такой нормы, что я должен векселедержателю платить товаром. Там есть норма прямо противоположная:о том, что я ему должен платить деньгами. По номиналу векселя плюс штрафные санкции.

Нестеренко подумал.

— То есть «Бенарес» купил векселя даром, потому что они были в «черном списке», без «черного списка» красная цена векселям — сто пятьдесят штук, а с вас они просят пятьсот?

— Да.

— Классный бизнес, — цокнул языком Сазан.

Санычев немедленно окрысился.

— Что, думаете, как его под себя приспособить? Очень рекомендую. Как раз глубоко бандитское занятие…

— И в какой стадии дело?

— Они выиграли первую инстанцию, мы подали апелляцию. Апелляцию мы тоже проиграем. Я предлагал Молодарчуку мировую. Мол, хорошо, мы выкатим вам лекарства по зачетной цене. Молодарчук отказался.

Санычев помолчал и добавил:

— Понимаете, это не первое и не последнее дело «Бенареса». Это маленький бизнес, который организовала областная правоохранительная верхушка. Уже три завода на это налетели. «Бенарес» просто покупал вексель на рынке за двадцать-десять процентов и впаривал иск. Только один завод, говорят, отбился. Шакировский писчебумажный. У него «крыша» очень солидная — Сема Колун. Первый в вашем деле человек по области.

На директорском столе одиноко зачирикал телефон.

Санычев взял трубку, что-то коротко пролаял, потом повесил ее обратно.

— В общем, история со Спиридоном случилась аккурат, как мы поссорились с начальником областного УВД. И когда мы побежали в милицию с плачем, что на нас наезжают, мне тут же Молодарчук отзвонил по телефону и намекнул, что он готов оставить от Спиридона мокрое место. При условии, что мы заплатим по векселям. И вообще, как он выразился, найдем взаимовыгодные формы сотрудничества. В противном случае милиция не выразила желания помогать мне против Спиридона. Даже были произнесены такие слова, ну что я, мол, возражаю, все дела Спиридона в прошлом и он давно никакой не Спиридон, а Павел Спиридонович Когут, известный тарский предприниматель. И совершенно непонятно, почему бы преуспевающему заводу не посотрудничать с преуспевающим предпринимателем?

Руки Санычева бесцельно бродили по столу.

— Конечно, Спиридон был взбешен из-за Игоря. Я ему отказывал, но я это хоть вежливо делал. На связи всякие намекал, которые есть и которых нет. А тут человек уже привык двери в администрации ногой открывать, и вдруг встает какой-то очкарик и шварк его по морде! И за что, спрашивается? Он что, у очкарика девку кадрил или дачу хотел отобрать? По узкому разумению Спиридона, очкарику была предложена работа строго по профилю. Вот такая история.

— Спиридона вчера на похоронах не было? — неожиданно спросил Валерий.

— Да вы что. Его бы рабочие на части разорвали. Прорвались бы через ОМОН и устроили бы…

— А как звали человека, который заведовал «Приской-Стройкомплектом»?

— А зачем вам это, Валерий Игоревич?

— Для общего образования.

— Завод будет сам договариваться с Молодарчуком, Валерий Игоревич. Вас мне на этих переговорах не нужно.

— А почему вы стали поддерживать на выборах этого… Борщака. Кандидата в губернаторы? Ведь старый к вам неплохо относился.

— Он как-то непонятно стал себя вести.

— Что значит «непонятно»?

— Ну, допустим, в декабре мы тут решили еще один завод на себя взять. Шинный. Если точнее, мы целую нефтехимическую корпорацию задумали, а начать решили с «Тарскшины». Я уже говорил, что у нас в городе четыре химкомбината, и все, кроме нашего, лежат. А у нас как раз после августа денежка поперла со страшной силой, потому что после девальвации рентабельность экспорта выросла аж втрое. У шинного завода контрольный пакет принадлежит областному фонду имущества, и мы просим, чтобы фонд отдал нам этот пакет в управление. С правом последующего выкупа.

— Даром?

— Да! Даром!!! С точки зрения либерального экономиста, это, может, и некрасиво выглядит. Как так! Огромный заводище, две тыщи работающих, давайте конкурс устроим, а не будем государственное достояние по чужим карманам распихивать… А с точки зрения реальной экономики — ну кому он, этот шинный завод, на хрен, нужен! Кто в него будет вкладывать, кроме нас? Кто из него сделать чего-то сможет?

— И что губернатор?

— Поначалу был согласен. А потом вдруг чего-то губу надул. Да как так! Да без конкурса! Да скажут, что я взятки беру! «Тарскшина» вон до сих пор лежит, зато губернатор честный…

— Еще что-нибудь было?

— Ну та же самая история, только с вариациями. Другой химкомбинат, «Тарскнефтеоргпереработка», принадлежал Инкомбанку. Опять же после 17 августа с Инкомом известно что случилось, мы приходим к Инкому, говорим — продай! Да Инком бы его и до кризиса продал, мертвый завод, только баланс портит. И вдруг — бац! — пока мы ведем переговоры, губернатор начинает «Тарскнефтеоргпереработку» банкротить. Ну какой смысл, а?

Санычев от обиды даже привстал.

— Какой смысл, я спрашиваю? Мы бы взяли этот завод, почистили, три тысячи рабочих мест, в нем еще не все сдохло, он бы сейчас уже работал! Не-а! Мы его к себе возьмем, мы управляющим пацана посадим с уральского вагоностроительного завода! Представляете? Этот ихний машиностроительный товарищ не знает, чем кислота от основания отличается, а туда же полез, химиками командовать! Завод еле чепыркается, двести человек от силы работает, зарплаты не платят, продукции во-от такой ручеек, зато — губернаторское! Зато можно с него деньги на избирательную компанию сдаивать!

Теперь Санычев был действительно взбешен. Глаза его горели нехорошим огнем, директор то и дело сжимал и разжимал руку.

— На «Заре» раньше блиомицин делали. Жуткая штука, ядовитая, а чтобы ее сделать, нужно на две недели цех закрыть и еще потом, после окончания производства, другие две недели убираться. А еще нужна особая плесень. А для плесени — агар-агар. А агар-агар растет на особой парафиновой основе, которую в Союзе производил один-единственный завод — «Тарскнефтеоргпереработка». Этого парафина нужно-то двести кило в год! Но блиомицин стоит столько, что мы бы на одном блиомицине этот завод подняли! Нет, не дадим, а блиомицин будем закупать в Японии по цене бриллиантов! И когда мы начинаем спрашивать, зачем угробили завод, под это дело распускается слух — безумный слух! вздорный слух! — что Игорь Нетушкин поссорился с Демьяном и Фархадом и пойдет на «Тарскнефтеоргпереработку» антикризисным управляющим. Бред полный. Во-первых, не ссорился. Во-вторых, вы представляете себе Игоря в роли директора? Игорь — это антидиректор. С людьми не умеет разговаривать, финансов не знает, он думает, что пробирки на деревьях растут, а плавиковую кислоту, наверное, качалкой качают, как нефть. Он закажет себе какую-нибудь аппаратуру, к нему придешь: «Игорек! Эта штука сорок тыщ долларов стоит!» — «Да? А мне так интересно было бы с ней поработать». — «Игорек, мы тебе купим, только скажи, зачем она тебе конкретно?» — «Да я конкретно не знаю, просто я тут одну серию задумал…» Вы представляете себе такого человека во главе завода?

Санычев вздохнул и горестно замолчал, видимо, вспомнив, что Игоря уже нет и заказывать микроскопы по цене «мерседеса» больше некому…

— А что было сначала — векселя, Спиридон или губернатор?

— Губернатор.

— То есть как только вы лишились высокого покровительства, то на вас наехали все: от местных качков до местной ментовки?

Если молчание — знак согласия, то Санычев, видимо, был согласен с утверждением.

— Из-за чего вы поссорились с губернатором?

Санычев насупился.

— Аппетит у него большой.

— Например?

— В области третий год строят онкологический центр, И под эту стройку, натурально, создан внебюджетный фонд, в который все мы, конечно, жертвуем…

Директор помолчал.

— Если бы те деньги, которые я отдал в этот фонд, остались мне, я бы ровно еще одну такую «Зарю» рядом обустроил. А так аж две пустые коробки построили, да и то фундамент с восьмидесятых остался! Он бы, гад, хоть половину воровал, а он все гребет, как саранча! И когда я сказал, что больше я денег туда не дам, губернатор аж истерику закатил: ах я сволочь… да на святое дело… ах я детей лечить не хочу! Да…

Директор горестно махнул рукой и замолк.

— А почему Игорь так бедно жил? — спросил Сазан.

— Что значит бедно? Машина есть, дом шесть комнат. Почему не квартира? Он сам в городе не хотел жить, тухло ему было в городе… У него участок, заметил, какой? В добрый гектар.

Санычев выставил перед собой толстую руку, загнул мизинец, начиная считать:

— Мы его матери операцию сделали в Швейцарии, еще когда завод лежал на печи, как Илья Муромец. Мы ему лабораторию выстроили. Игорь очень недешево заводу обходился. Знаете, сколько его статья заводу стоила? Триста тысяч долларов без копеек. Оно, конечно, грех на открытиях деньги считать, а вы мне найдите в России сейчас дурака, который такие бабки Пастеру даже из казны отдаст, я уж о частном бизнесе не говорю! И завод с этого ни гроша прибыли не получил, только головную боль, потому что Игоря всякая заграница на части стала рвать. И хрен этот шведский не правду лопочет, что Игорь здесь свой талант губил. Это еще не известно, где бы ему проще работать было. Если бы он в этой своей американской лаборатории триста тыщ на реактивы вздумал истратить, так ему бы прежде полгода бумажки бы пришлось заполнять. Он бы к этому времени от тоски издох… А тут он приходит ко мне, я покричу-покричу, да и хлоп подпись!

И Санычев грустно махнул рукой.

На директорском столе зазвонил телефон. Санычев в раздражении снял трубку.

— Что такое? Просил — не соединять!

Выслушал ответ, удивился и протянул трубку Валерию.

— Это тебя. Милиция. Полковник Молодарчук, вишь, начальство засуетилось…

Валерий взял телефон.

— Валерий Игоревич? Это Молодарчук вас беспокоит, тут наши люди вас разыскать не могут, которые ваше дело ведут. Уж мы вас ищем, ищем, а вы вон где… Вы бы подъехать к нам не могли?

— Подъеду, — сказал Валерий.

***

Пока московский авторитет беседовал с начальством, свита его рассредоточилась возле проходной комбината. Веселый, добродушный Муха сидел в караульной комнатке на проходной, наблюдая, как скучающий охранник отмыкает вертушку для редких посетителей.

Вообще комбинат охранялся не очень плотно: двое охранников на вертушке, трое у некогда мощных, а ныне со скрипом вползающих в стену ворот, да начальник смены в крошечной каморке сбоку. Телефон, как заметил Муха, был только внутри здания, а раций у охранников не было.

Через проходную процокала каблучками припозднившаяся сотрудница бухгалтерии, охранник грустным взором посмотрел ей вслед и опять уткнулся глазами в какую-то пеструю книжку. Муха со вздохом полез в карман и, вытащив оттуда шоколадный батончик, захрустел оберткой.

— Хочешь?

Охранник принял половинку батончика с некоторой опаской. Кто его знает, что тут такое рядом сидит? Очень возможно, что сейчас придет начальник охраны Володарцев и велит гнать москвича взашей или того пуще — цеплять наручники и сдавать в ментовку. А возможно, это сидит будущая «крыша» комбината, и тогда от собственного хамства хлопот не оберешься.

— Слышь, тебя как зовут? — спросил Муха.

— Лешка.

— Ты смотри! И я тоже Лешка. Ты откуда, тезка? Местный?

— Из Неяшева. Городок тут рядом.

— Большой?

— Да не. Два завода и горком.

— И чего заводы? Стоят?

— Один стоит, а другой работает. Пулеметы производит.

— А что, их покупают, пулеметы-то?

— Еще как покупают! Арабы всякие. Там, говорят, рентабельность тысяча процентов.

— А зарплату платят?

— Не-а.

Лешка взгрустнул, запихал в рот остатки батончика и со вздохом произнес:

— Там ваш банк сидит, московский. Ни хрена не платит, отец только тем и кормится, чего вынесет. Тебе, кстати, чего-нибудь такое не нужно?

— А что, например? — уточнил Муха.

— Ну… там не только пулеметы… «ПТУРСы». Пушки авиационные… Можно на заказ чего сделать…

— Подумаем, — сказал Муха и вытащил из кармана кожаной куртки баночку пива. — Хочешь?

Охранник поколебался, потом все-таки сказал:

— Не. У нас с этим строго. После работы — пожалуйста, а на месте — ни-ни.

— Ну и я не буду, — решительно сказал Муха, ставя банку на видное место. — Потом горло промочим, а? У тебя когда смена кончается?

— В восемь. У нас две смены — с восьми до двадцати и с двадцати до восьми…

Он грустно скосил глаза на баночку и вздохнул.

— А это самое, насчет «ПТУРСов»… — протянул Муха, — а с «Зари» у вас тоже все выносят?

— Не-а. Отсюда не выносят. Зачем? Здесь по семь тысяч платят. А вынесешь — выгонят.

— А на этом заводе, который пулеметный, не выгоняют?

— Еще как выгоняют. Они людей сокращают, чуть попался — вон.

— А чего ж крадут?

— А все равно не платят.

Некоторое время собеседники молчали. Муха, безразлично скосив глаза, смотрел на листок, прикрепленный к стене клетушки. На листке было вывешено расписание дежурств. Под двадцать третьим февраля, днем, когда был убит Нетушкин, значились две фамилии: «А. Каголов. М. Чаликов». Под сегодняшней дневной сменой значились те же фамилии. Только «М. Чаликов» был аккуратно перечеркнут, и сверху вписано: «М. Кураев».

— А лаборатория у Нетушкина где была — здесь или в институте?

— А институт, он здесь и есть. Вона, по дорожке пройдешь направо, за пустой цистерной, и там сразу институт. За одной колючкой были… Ой, Леха, у меня отец туточки служил, тут мухи без пропуска не летали, а теперь что? Разбазарили Россию,…

— А в ту ночь, когда Нетушкина убили, он, говорят, допоздна работал? — спросил Муха.

— Он всегда допоздна работал. До полуночи сидел. Когда Санычев поздно сидит, у него водитель всегда под окном ждет. А Нетушкин водителя отпускал.

— И в тот раз отпустил?

— Да.

— А кто же его вез? Охранники?

— Нет, он на вахту позвонил, Мишка трубку снял — он говорит, что сейчас поедет. Ну Мишка водителя вызвал.

Муха про себя отметил, что он угадал точно. «А. Каголов» и был его собеседник Лешка.

— А Мишка сегодня дежурит?

— Не-а. Должен, только не пришел чего-то. Звонил, что болен. Грипп.

Муха добродушно сморгнул. Лешка опять посмотрел на баночку с пивом. Пива очень хотелось, но Лешка мужественно превозмог искушение. Было бы здорово, если б бандит оставил эту банку.

— А что, — спросил Муха, — у вас в городе кто самый крутой?

— Колун, говорят. Я его в телевизоре видел, щупленький такой, и не скажешь, что крестный отец…

— А он к вам не сватался?

— Не, что ты. Наезжали тут какие-то, говорили — от Спиридона. Во, представляешь? Ночью подъехали с бензовозом, окно вышибли и в караулку мазут с водой налили…Ни отмыться, ни вычерпать…

— А вы? — удивился Муха.

— А что мы? У нас всего оружия — два табельных ствола, а эти приехали с автоматами…

— И что?

— А ничего. Поглумились и уехали. А нам субботник пришлось устраивать.

— А чего Спиридон хотел?

Лешка лениво пожал плечами.

— А хрен его знает, чего он хотел. Это к начальству — чего он хотел. Наше дело маленькое — мазут вычерпать…

На широкой лестнице заводоуправления, украшенной бюстом Ленина, появился Валерий Нестеренко.

— Ну, привет, браток, — поднялся Муха, — увидимся вечерком, а? За мной пиво и раки.

Два джипа у ворот согласно заурчали. Лешка смотрел, как широкая спина и бритая башка его добродушного собеседника исчезают за тонированным стеклом. «А че, душевный парень, — подумал Лешка, — не такой, как эти мудаки Спиридоньи… скорее, на колуновских ребят смахивает».