Джаханнам, или До встречи в Аду

Юлия Латынина, 2005

Что случится с нефтезаводом, если во время конфликта акционеров туда вместо новых акционеров зайдут террористы? Что случится со страной, где нет правил? Где чиновники продают всех, кто их купил? Где владелец завода убирает партнера с помощью чеченцев, а чеченцев – с помощью ФСБ. Где те, кто должны предотвращать теракты, провоцируют их в надежде на новые звездочки. Со страной, которая стоит на краю катастрофы более страшной, чем самый жестокий теракт.

Пролог

Май 1996 года. Чечня

БТР на дороге был как орех, по которому прошлись кувалдой: броня пошла жжеными пятнами, башню разворотило в крупу, и только уцелевший ствол КПВТ выцеливал блестящие и крупные гильзы звезд, разлетевшиеся по перевернутой чаше неба. Одинокая фара луны освещала пыльную колею горной дороги, вершины деревьев в ущелье далеко внизу, гранитные зубцы нависших над пропастью валунов, и вековой лес, взбегавший вверх от колеи, — резные листы горных кленов и черный влажный перегной листьев, в которых так удобно ставить растяжки.

Второй БТР лежал, задрав огромные колеса, отброшенный взрывом к скале, там же, где наскочил на подарочек. Капитан Яковенко присел, рассматривая развороченный миной борт.

Тел не было.

Никаких.

Бой был добрые сутки назад: боевики унесли своих, наверное сразу, а потом пришли федералы и тоже унесли своих, но ясно было, что поубивали не только федералов. Уж больно серьезные отметины украшали пейзаж: стреляли из КПВТ, пулями МДЗ, четырнадцати с половиной миллиметров, рвавшими на куски людей, деревья и скалы, стреляли из первой «бешки», которую потом забросали гранатами, разворотив по пузо. Но прежде чем умереть, стрелок взял за свою жизнь с процентами. Всех офицеров управления «С» натаскивали различать запахи не хуже собак: тот, кто в «зеленке» первым почует запах чужого пороха или чужого пота, имеет больше шансов. И теперь Яковенко отчетливо различал, как к запаху сгоревшей техники, цветочной пыльцы и старого ишачьего помета примешивается еще один: запах мельчайших частиц человеческой плоти, застрявших после выстрелов между камнями.

Территория здесь была нейтральная: дальше по ущелью, за селом, стоял восьмидесятый мотострелковый полк, а за спиной капитана Яковенко хозяйничали боевики Хасаева.

Говорили, что Хасаев не совсем чеченец, полукровка, то ли наполовину русский, то ли наполовину татарин. Звали его Халид, кличка была — Пегий. Еще в конце восьмидесятых в ресторанной драке кто-то вспорол Хасаеву кожу над виском, и волосы в этом месте выросли седые, хотя было ему во время драки от силы двадцать.

Про волосы Яковенко уже знал. Прошлой ночью его группа натолкнулась в горах на боевиков. Яковенко убил троих. Он это знал совершенно точно. В перестрелке трудно обычно понять, кто чей покойник, и Яковенко, любивший в этих делах бухучет, всегда надпиливал свои пули.

Одного из чехов оставили для собеседования, Пархомов вынул из кармана напильник и стал стачивать чеченцу зубы. После третьего зуба чеченец разговорился.

По итогам собеседования с чеченцем Яковенко приказал развернуть спутниковую антенну, связался со штабом и доложил о возможности уничтожить крупное формирование боевиков. Ответ он получил неожиданный:

— У тебя карта есть? Район на карте отмечен красным? Вали оттуда немедленно!

Уши покойников пополнили собой личную коллекцию капитана, а Яковенко нарушил приказ. Закинул за плечо «винторез», половчее обмотал голову зеленой тряпкой, чтобы сойти за местную фауну, проверил, хорошо ли пригнана всякая прочая снасть для убийства, и ушел, прихватив с собой мусульманские четки из дешевого бледно-желтого пластика. Четки капитан взял не для маскарада: он привык перебирать их, сидя в засадах часами, — и к тому же Яковенко давно нашел им несколько необычное применение.

Лагерь боевиков оказался действительно там, где сказал пленный. Яковенко наблюдал за чехами в четырехкратный прицел с другой стороны ущелья. Один раз он видел невысокого плотного человека в камуфляже, с высокими татарскими скулами и вихром седых волос у виска, — вихор выбивался из-под зеленой грязной повязки с арабскими буквами. Человек садился в машину, и у него на руках сидела русоволосая девочка в белом, совершенно чистом платьице. Расстояние было пятьсот метров, по ущелью гулял косой сильный ветер, если бы в руках Яковенко была СВД, он бы выстрелил. Но малошумные дозвуковые пули «винтореза» били максимум на четыреста.

В том, что пять офицеров его группы уйдут от преследования со стороны трех сотен боевиков, знающих эти горы, как улитка — ракушку, капитан Яковенко не сомневался. И не от таких уходили.

Машины уехали из лагеря; через час группа услышала эхо взрывов и стрельбу, похожую на таком расстоянии на стрекотание швейной машинки. Теперь Яковенко стоял там, где стреляли.

Более впечатлительный человек на его месте непременно задумался бы: предотвратил бы его выстрел побоище или нет. Но Яковенко не умел думать в сослагательном наклонении, бесполезном и вредном для офицера элитного диверсионного подразделения ФСБ РФ. Он просто сидел, оборотившись спиной к разорванному металлу, и смотрел на посеребренные луной кроны деревьев внизу в ущелье, и на веточку крошечных темных цветов с белым венчиком, выпроставшуюся из расщелины перед носком его ботинка. Как цветы называются, Яковенко не знал, в цветах он разбирался хуже, чем в оружии. Но цветы ему нравились. Днем они были красные.

И тут капитан услышал стон.

Стон шел снизу, источник находился метрах в пяти левее от Яковенко и вниз по отвесному склону, и автоматические рефлексы швырнули тело капитана на землю, за гранитный валун. Глаз, прижатый к ночному прицелу, уже выискивал контуры человеческого тела меж окрасившихся зеленым стволов и камней.

Но ничего не было: в том месте, откуда шел стон, дорога обрывалась осыпью, переходившей в отвесный склон с торчащими кое-где из скалы пучками травы и редкими колючими кустиками, с натугой засунувшими пальчики корней в растрескавшуюся скалу.

Стон повторился, один из кустиков шелохнулся не в такт ветру. Яковенко показал двумя пальцами, и двое офицеров группы бесшумно скользнули с дороги меж камней, слева от осыпи, там, где отвесная скала переходила в крутой и поросший лесом склон.

Один из офицеров появился спустя пять минут, подал знак, и Яковенко спустился за ним.

Если спуститься с дороги на двадцать метров и стать там, где кончался лес и начиналась скала, можно было увидеть, что скала не такая уж отвесная, как казалось сверху. Она была вся в выбоинах и трещинах, а бортик из колючих кустов скрывал нависшую над сорокаметровой пропастью полочку, шириной не более тридцати сантиметров, и перекрещивающиеся лунные тени висели над ней, как маскировочная сетка.

На полочке лежал человек. Он был в камуфляже и бронежилете, и в бинокль Яковенко отчетливо видел, как пальцы раненого намертво вцепились в сизый кустик, выбивающийся из скалы. В темноте было непонятно, чеченец он или русский, но, скорее всего, русский: какой чех наденет стандартный армейский броник весом 16 кг? Во всяком случае, среди поехавших с Хасаевым Яковенко что-то не видел никого в этом творении отечественного ВПК.

Спускался за раненым сам Яковенко. Лейтенанты Гурно и Соркин страховали спуск, а еще два офицера залегли за камнями слева и справа по дороге: неровен час, кто-то поедет, а кто, кроме чехов? Говорили, у чеченцев даже есть свои БТРы.

Но не проехал никто, и через пятнадцать минут неподвижное тело, уже без бронежилета, лежало у корня горного дуба, метрах в пяти вверх от дороги.

Еще при подъеме Яковенко понял, что дело плохо. Броник-таки спас владельца от мгновенной смерти, судя по погнутым пластинам и сломанным ребрам раненого. Еще один выстрел вынес коленную чашечку, но самым жутким было попадание в голову.

Пуля «калашникова» с легкой передней частью и более тяжелым задком вошла пониже губы, ударилась о челюсть, изменив траекторию, и выскочила чуть пониже правого глаза, чудом не затронув мозга. Крови было мало, и она давно перестала идти. Все лицо раненого было в какой-то окровавленной трухе, — видимо, он пытался заткнуть рану листьями.

Яковенко принялся обирать с него эту труху, и тут найденыш вдруг открыл глаза. Даже в свете луны они были голубые и холодные, как паковый лед, и у Яковенко вдруг возникло неприятное чувство, что на него смотрит вычислительная машина.

— Ты кто? — спросил Яковенко.

Раненый заговорил. Из разорванного рта тут же снова пошла кровь, но раненый говорил тихо и спокойно, будто сидел за письменным столом, а не лежал на краю ущелья и смерти, и Яковенко понял, что раненый приходил в сознание не раз. Лежал, пытался карабкаться вверх по скале (ладони были стерты до мяса), срывался на полочку, терял сознание, снова приходил в себя и думал, думал: думал, что сказать, на тот невероятный случай, если его найдут.

— Баров, — сказал раненый, — меня зовут Баров. Я из охраны Милетича.

— Что? — не понял Яковенко.

В ночном ущелье в горной Чечне можно встретить кого угодно: боевиков, мирных чехов, солдат федеральных сил и офицеров спецназа. Но встретить частного охранника Яковенко никак не ожидал.

— Я из охраны Милетича, — повторил раненый, — у него дочку украли. Мы меняться ездили.

Яковенко вспомнил девочку в белом платьице, которую нес в охапке Хасаев.

— Поменялись? — спросил из-за плеча Соркин.

— Где девочка? — на щеке раненого вздулся кровавый пузырь.

— Там никого нет, — ответил Яковенко.

— Где девочка? — пальцы раненого вцепились в рукав капитана так же намертво, как они цеплялись за колючие кусты. Они были ободраны до мяса, эти пальцы, но они были белыми и ухоженными, совсем не такими, каким полагалось бы быть пальцам охранника, и хотя этот человек пролежал сутки между жизнью и смертью, от него еще исходил едва уловимый запах дорогого одеколона, которым вряд ли по привычке стал бы пользоваться в Чечне охранник даже очень богатого коммерсанта.

— Лежи тихо, — сказал Яковенко, — понял? У нас еще два часа и восемь километров, прежде чем нас подберет вертушка. Лежи тихо, и я тебя вытащу отсюда, или я тебя сам прирежу. Ты понял?

— Где Даша? — сказал раненый, и Яковенко ткнул его пальцем чуть ниже горла. Тот мгновенно потерял сознание.

Соркин тронул капитана за плечо:

— Он такой же охранник, — сказал Соркин, — как я английская королева.

Капитан Яковенко молчал. Он представил себе события прошедших суток. Разговор с пленным. Приказание начальства — убираться из этого квадрата. Лагерь боевиков без часовых и постов, лагерь, который охранялся так, словно Хасаев знал — никто и ничто ему не грозит. Солдат, которых бросили на убой полноватому боевику с татарскими скулами и белой прядью у виска. От всей этой истории воняло самым черным запахом, который есть на войне, запахом страшнее пороха и крови, — запахом предательства. И человек, умиравший на полочке между небом и землей, тоже чувствовал этот запах.

— Как он себя назвал, так мы и сдадим его в госпиталь, — ответил Яковенко, — если он до госпиталя дотянет.

Через две минуты дорога была вновь тиха и пустынна. Не осталось ничего: ни следов разведчиков, ни пятен крови. Только остывал в ночи похожий на обугленный утюг БТР, да в соседнем ущелье в зеленке лежали шесть трупов. В трех из них выходное отверстие от пули было разворочено до размеров кулака, как это бывает при попадании надпиленной пули, и чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто это сделал, в складках окровавленного камуфляжа лежала бледно-желтая дешевая пластиковая бусина от разорванных мусульманских четок.