В ее сердце акварель

Юлия Климова, 2018

Восемнадцатилетняя художница Олеся отправилась в деревенскую глушь, чтобы выполнить долг перед дальним родственником, помогавшим девушке долгие годы. Олесю ждут два таинственных дома, похожие друг на друга как две капли воды, семейные скелеты в шкафу и вопросы, так и не получившие ответов. А еще странный мужчина, жизнь которого благодаря неким обстоятельствам целиком зависит от счастливой улыбки этой рыжей девчонки.

Глава 3

С тайной всегда соседствует волнение, а если предстоит встретиться лицом к лицу с давней легендой, то лучше сразу приготовиться и к трепету в груди, и к дрожи в коленках, и к шуму в ушах. Даже если эта легенда — странный, далекий Василий Петрович Дюков.

Полпути Леся с улыбкой думала о переезде, случившемся наперекор трудностям и сопротивлению тети Саши. В голове крутились обрывки фраз, открывались и закрывались дверцы лифта, звучал стук ботинок о ступеньки, и продолжало лететь «…успею, успею, успею!». Все получилось, обратной дороги нет и не будет: вот так тихонько, осторожно, хорошо и правильно исполняются мечты. Папка с рисунками осталась дома, потому что приятно, когда кто-то или что-то ждет твоего возвращения, но в чемодане лежат планшет, бумага, всевозможные карандаши, пастельные мелки…

А затем появился расплывчатый полупрозрачный образ Василия Петровича. Леся представляла его то высоким стариком с седыми бакенбардами, то маленьким крепким мужчиной с короткой шеей и жесткими черными усами. Она гадала, зачем он пригласил ее к себе, если с родственниками практически не общается, можно ли будет уехать через неделю, не задержит ли Василий Петрович дольше обещанного?

За полчаса до Утятина Леся почувствовала первый приступ любопытства: кто ее дядя, какой он? Александра Петровна настойчиво советовала называть Василия Петровича именно дядей. «Какая разница: двоюродный или троюродный? Так лучше, проще и по-человечески. И не забудь выразить благодарность!» Леся в ответ кивнула, согласившись сразу на все. Александра Петровна упаковала в блестящую подарочную бумагу клетчатый шерстяной шарф, купленный Сергею Сергеевичу на день рождения, и строго сказала: «Ты подготовить подарок уже не успеешь, а с пустыми руками появляться на пороге Дюкова — дурной тон. Подаришь шарф, зимы одинаково холодные и здесь, и в Утятине».

Устроившись поудобнее в машине, пристегнувшись ремнем безопасности, Леся позвонила тете и сообщила, что все в порядке: ее встретили, и минут через двадцать путешествие закончится. «Я надеюсь, мне не придется за тебя краснеть». — Голос Александры Петровны прозвенел, как натянутая тетива. «Конечно, нет, тетя Саша, — легко ответила Леся и торопливо добавила: — До свидания». Ей хотелось ехать молча, смотреть в окно, считать деревья, любоваться красотой природы, запоминать разноцветные мгновения, чтобы потом перенести их на бумагу.

Любопытство подпрыгнуло до небес, когда джип остановился около дома Василия Петровича. Леся ожидала увидеть добротный дом, огороженный, скорее всего, высоким забором, каменную дорожку, ведущую к крыльцу, подстриженную траву, просторную беседку с монолитным деревянным столом и стульями, ряд педантично, ровно высаженных кустов… И Сергей Сергеевич, и дядя Андрей, и тетя Маша, и тетя Саша всегда подчеркивали обеспеченность Василия Петровича, поэтому, по элементарной логике, он должен жить хорошо.

Машина медленно въехала во двор, оставив позади широкие кованые ворота, Леся открыла дверцу, вышла и удивленно приподняла брови… Перед ней возвышался дом — огромный, частично каменный, частично дощатый, с башнями-пристройками, с крутой лестницей, поднимающейся до балкона, темным крыльцом, практически съеденным толстыми длинными ветками незнакомого вьющегося растения. На ветках зеленела листва, но они все равно напоминали узловатые корни вековых деревьев, произрастающих в дремучих лесах. Одна башня-пристройка походила на безумную старуху, собирающуюся станцевать канкан, другая чуть накренилась, или так почудилось… Балкон выглядел добротным, по его периметру тянулись коричневые ящики для цветов — по всей видимости, их не использовали много лет.

— Пойдемте, я вас провожу, — раздался хрипловатый голос водителя.

— Да, спасибо… — тихо произнесла Леся, не в силах оторвать взгляд от пейзажа. Теперь она изучала территорию вокруг дома, это оказалось не менее увлекательно.

Дорожки уходили и вправо, и влево, их ограждали узкие полусгнившие доски и кирпичи, трава росла островками — высокая, низкая, стелющаяся по земле. Две скамейки давно потеряли цвет: коричневая краска шелушилась, напоминая лишайник. Взгляд зацепился за высохшие кусты, плотно растущую облепиху, бревна, наваленные бесформенной кучей около раскидистых яблонь, скворечник, повисший на одном гвозде. Но забор был идеальным — свежий, стройный, будто по линейке начерченный.

Здесь не мог жить разумный и успешный предприниматель: это место больше подходило старому колдуну, не терпящему перемен и не ждущему гостей. Впрочем, если верить Сергею Сергеевичу, дяде Андрею и тете Маше, отчасти так и было. Леся улыбнулась, представляя выражение лица Александры Петровны, окажись та в данную минуту рядом.

«Ка-та-стро-фа», — прочеканила Леся, устремляясь за водителем к крыльцу. Да, тетя Саша оценила бы увиденное именно так. Она всплеснула бы руками и непременно взялась за уборку. Ее энтузиазма хватило бы даже на то, чтобы перебрать и ровно уложить бревна, спилить сухие ветки облепихи и заставить яблони подобрать животы и расправить плечи. «Потом я все хорошенько осмотрю, здесь интересно», — подумала Леся, готовясь ко встрече с Василием Петровичем Дюковым. Волнение коснулось ее светлой кожи, щеки порозовели, и пришлось глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы вновь обрести уверенность.

По всем признакам, внутри дома тоже должны были царить запустение и беспорядок, но в гостиной Леся увидела белоснежные бархатные диваны, кресла цвета слоновой кости, овальные, прямоугольные, круглые зеркала, пять картин в тяжелых узорчатых рамах, светлую массивную четырехдверную тумбу, заставленную подсвечниками и всевозможными статуэтками, круглый стол и стулья — тоже из светлого дерева. Паркет блестел, точно его покрыли лаком совсем недавно, полосатые серо-коричневые шторы, собранные в замысловатые складки, спускались до пола и частично скрадывали свет, люстра поражала размерами и избытком золотых деталей. Ни пылинки, ни соринки. Резиденция короля, да и только.

«Ничего себе…» — Леся еще раз обвела гостиную цепким взглядом и потянулась к картинам, захотелось узнать хоть что-нибудь о пристрастиях Василия Петровича. Несоответствие внешнего и внутреннего обликов дома изумило до дрожи в груди.

— Пойдемте, ваша комната — за кухней, — вмешался в планы водитель и направился в противоположную от лестницы сторону.

Разочарованно закусив губу, оглядываясь, Леся зашагала к арочной двери, отделанной тонкими металлическими полосками и мозаикой из разноцветного матового стекла. Но уже через несколько секунд гостиная была забыта — полутьма узкого мрачного коридора окружила со всех сторон, под ногами оказался шершавый каменный пол, в груди екнуло, заныло, а руки нетерпеливо потребовали карандаш и бумагу. Теперь Леся понимала, что внутри дом такой же непредсказуемый, необычный, как и снаружи: за спиной осталось богатое убранство, впереди маячила неизвестность.

«Я обещала тете Саше звонить почаще, но надо ли говорить ей правду?.. Вряд ли…»

Они очутились в одной из башен. Два поворота (в нос влетели запахи пряностей и свежевыпеченного хлеба), маленькие квадратные окна на уровне глаз, затем потянулись обшарпанные стены, и вот наконец водитель остановился, указал на самую обыкновенную дверь и безучастно произнес:

— Это ваша комната, устраивайтесь. Ужин принесут. Туалет — дальше по коридору.

— А-а… Василий Петрович…

— Он встретится с вами за завтраком.

Сказав это, мужчина поставил чемодан на пол, развернулся и бесшумно удалился. Леся расстегнула пуговицы пиджака и дала себе минуту на размышления.

Дядя не пожелал увидеться с ней сегодня, стоит ли этому удивляться?

Пожалуй, нет. Пришло время признать, что Василий Петрович действительно странный человек, и, скорее всего, его душа похожа на этот дом…

Леся кивнула, посмотрела под ноги на посеревший от времени ковер и прислушалась, но до нее не долетали ни шорохи, ни голоса, ни какие-либо другие звуки.

— Вот так, — тихо произнесла она, убрала волосы от лица и решительно зашла в комнату.

* * *

«Бабка Лиза хоть и вредная, и любит иногда хорошенько приложить по макушке, но если сравнивать с моей теткой, то почти ангел!» После такой рекомендации словоохотливого Степы Глеб уже не мог поселиться у кого-нибудь другого. Долго ему торчать в Утятине или нет — не ясно, но сегодня он в любом случае не поедет в Москву. Накатался, хватит.

Бабка Лиза!

Почти ангел!

Как же он любит это многообещающее «почти»… Слово короткое, невесомое, но за ним тянется длинный шлейф шершавых поступков, которым так легко находить оправдания. Хотя стоит ли? Кому не нравится, тот пусть идет своей дорожкой, не оглядываясь, а то еще башку свернет ненароком или споткнется и — упс! Глеб не сдерживал улыбку, настроение у него было отличное, что неудивительно после двух тарелок щей и здорового куска ржаного хлеба.

— Коньяк, полагаю, спрашивать бесполезно? — откинувшись на спинку стула, вытянув ноги под столом, насмешливо спросил Глеб.

— Коли вылететь из избы не боишься, милок, то спроси, — ласково ответила хозяйка, складывая полотенца ровной стопкой, и добавила: — Спроси, соколик.

— Но, надеюсь, самогон-то имеется, Елизавета Ильинична?

— Имеется. Вот только эта отрава в оговоренную сумму не входила.

Глеб от души расхохотался, размяк и неподвижно продолжил следить за ловкими движениями хозяйки. Образ рыжей девчонки отступил: зачем ломать голову, кто она и что придется делать дальше? Теперь они связаны накрепко, чуть позже тайное все равно станет явным. «Надеюсь, мои дорогие, работенка предстоит не пыльная. А то вдруг не справлюсь, оплошаю, что делать станете?.. Ладно, ладно, знаю, что обтяпать все побыстрее в моих интересах. — Глеб недовольно сморщился. — Торчать здесь долго я не собираюсь».

Побарабанив пальцами по столу, он посмотрел на круглый будильник, зажатый на полках буфета между большими фарфоровыми банками, на гжельские статуэтки, выстроенные по росту, на короткие цветастые шторки, не доходящие до узких подоконников сантиметров на пять, и отметил:

«А я, в общем-то, хорошо устроился».

Елизавета Ильинична ему понравилась сразу: маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом, тонкими белыми руками, покрытыми пигментными пятнами, седая, но важная и гордая, точно королева перед подписанием судьбоносного указа. Можно не сомневаться: либо никогда не выходила замуж, либо похоронила мужа давным-давно. И книгу своей жизни на этом закрыла. Живет вроде и тихо, но вряд ли в деревне найдется человек, дворняга или кошка, не знающие, кто такая Елизавета Ильинична. Псы наверняка поджимают хвосты, увидев ее.

Глеб не стал проверять догадки — ни к чему: бабка Лиза, как звал ее Степа, имела право на любое прошлое и настоящее, так как была «почти ангел».

— А мне говорили, у вас тут своя достопримечательность имеется… — Глеб подпер щеку кулаком и приподнял брови. — Василий Петрович Дюков.

— Есть такой, — в ответ кивнула Елизавета Ильинична, не расщедрившись на эмоции.

— Свирепствует, людоедствует, дев юных похищает. Да?

— Тьфу на тебя.

— Понятно. — Глеб широко улыбнулся и прищурился. — А найти Дюкова где можно?

— Как выйдешь из избы, ступай налево, в замок его и упрешься. — Подхватив стопку белья, Елизавета Ильинична подошла к шкафу и оглянулась. — Только гостей Дюков не жалует. Гости вызывают у него острую трясучку и желчегонку. Сожрет тебя, подавится, так вам обоим и надо будет.

— До чего же вы конкретная женщина, Елизавета Ильинична, — медово произнес Глеб и посмотрел на нее с обожанием. — Поверьте, вас ждет место в раю.

— А это не тебе решать. Занимайся своими делами, а в мои носа не суй.

— Решать, конечно, не мне, но я просто знаю. — Глеб поднялся, отвесил игривый поклон и уже на ходу добавил: — Поверьте, Елизавета Ильинична, на Небесах ценят чувство юмора. Быть может, только оно до сих пор и спасает мою паленую шкуру.

Небрежно хлопнув дверью, Глеб вышел сначала во двор, затем на дорогу и, насвистывая, вразвалочку двинулся в указанную сторону.

Значит, Дюков не терпит гостей, но девчонка к нему приехала… Не прибил бы Василий Петрович малютку! А то еще спасать придется… И почему бабка Лиза назвала дом этого чокнутого замком?

Ответ на вопрос Глеб получил минут через пятнадцать, когда деревня осталась позади вместе с редкими соснами и елями, а перед глазами, окруженные вечерней полутьмой, появились очертания стен и крыши… Камень, доски, башни-пристройки, крутая лестница, поднимающаяся до балкона, крыльцо, дымоходные трубы…

Он уже видел этот дом.

Видел!

— Какого… — Но ругань прилипла к языку и медленно, обжигающе поползла обратно в душу, старательно задевая по пути каждое ребро. Шумно втянув воздух в легкие, Глеб зло хлопнул ладонью по лбу и издал тихий, но весьма выразительный рык. Кажется, он совсем расслабился и превратился в законченного кретина, у которого вместо мозгов щи. Наваристые, но все же — щи! — Дурак… Какой же я дурак… Я же знал, что все не просто так…

Да, совсем недавно он был около дома Дюкова. И даже мысленно пробирался сквозь стены в коридоры и комнаты. Очнулся в лесу, прошагал километра три и наткнулся на эту Мечту Умалишенного Архитектора. Или как еще назвать «замок» чокнутого Василия Петровича? Помягче вряд ли получится, а покрепче… Так наверняка же опять начнет колоть в боку. Да, Небесная канцелярия?

Глеб отступил на шаг, проигнорировал гневную дрожь в позвонках, провел пятерней по волосам и почувствовал себя привычно-первоклассным охотником, каким он и был последние годы (не считая затяжных периодов, отягощенных алкоголем и однообразными отношениями с женщинами). Взгляд стал жестче и холоднее.

Нет… Нет… Тот дом был точно таким же, но… другим. Отражение в воде никогда стопроцентно не копирует действительность: рябь меняет линии, изгибы, детали, искажает, прикрывая неточности бликами и тиной. Сейчас Глеб видел перед собой именно такое отражение и вспоминал момент, когда прислонился к холодным стенам и получил желаемое. Каждый камень, каждая доска того дома были пропитаны гордыней, тщеславием, алчностью, непокорностью и прочими ядами, которыми он и сам частенько жонглировал, как ловкий циркач.

— Причем с удовольствием, — усмехнулся Глеб и заметил на крыльце рыжую девчонку. Все в тех же солдафонских ботинках, зеленых брюках, длинном коричневом свитере, коротком черном пиджаке, но уже без дурацкого чемодана. — Надо же, не сожрал тебя людоед Дюков. Родилась ты, видимо, крошка, под счастливой звездой. Решила прогуляться? Ладно, я с тобой.

* * *

Комнату будто специально очень долго и планомерно пропитывали одиночеством. Леся не смогла бы объяснить или нарисовать свои впечатления. Острое желание передвинуть, изменить, перевернуть все вверх тормашками вызвало у нее сначала спазм протеста в животе, а затем улыбку.

— Похоже, я попала в странную сказку, — прошептала она, остановив взгляд на большущей кровати со старомодными перинами и многочисленными подушками. Нетрудно было представить, что под второй или третьей периной находится та самая горошина, на которой давным-давно отлежала бока изнеженная принцесса.

Кровать выделялась из общей обстановки, все остальное казалось жестким, серым, позабытым, заброшенным. На полках шкафа стояли мутные, запыленные хрустальные бокалы и две рамки без фотографий, книги лежали стопкой, тряпичная темно-зеленая люстра, украшенная бежевой бахромой, нависала над маленьким круглым столиком, застеленным серой скатертью. Это был иной мир — совсем не тот, что царил в гостиной, здесь обитало прошлое, но чье? «Непонятно». — Леся покачала головой, бесшумно вздохнула, постояла немного, а затем внесла чемодан в комнату, достала кожаный планшет, села на край кровати и принялась рисовать. Сейчас ее не заботили детали — наоборот, рука двигалась, опережая мысли. Карандаш летел по бумаге, оставляя короткие и длинные резкие штрихи.

Леся надеялась сгладить это неуютное ощущение в душе, отыскав разгадку комнаты не в реальности, а на рисунке: то, что не видят глаза, вполне может уловить чутье художника.

Через несколько минут, остановившись, чувствуя тонкую ноющую боль в пальцах, Леся посмотрела на рисунок. Мебель, окно, книги, почему-то кривой потолок, будто давит на него что-то с одной стороны, дощатый пол и… силуэт незнакомой девушки около круглого столика. Юной, красивой и, кажется, гордой… Неспроста же у нее вздернут подбородок. Кто знает, возможно, здесь действительно когда-то жила вот такая девушка. Много лет назад.

Леся положила планшет на покрывало и практически сразу услышала стук в дверь.

— Войдите, — произнесла она и, гадая, кто к ней пожаловал, поднялась.

— Добрый вечер. — В комнату бесшумно вплыла полная женщина в синей униформе и чудном белом чепце. Одной рукой она прижимала к пышной груди поднос с тарелками и чашкой, другой держала стеклянный кувшин, наполненный водой. — Ужин, — бесцветно произнесла женщина и принялась неторопливо, без лишних движений накрывать на стол.

— Добрый вечер, спасибо, — ответила Леся, сразу сообразив, что вопросы задавать бесполезно.

Голод мгновенно дал о себе знать: в животе заныло, запело на все лады, ароматы горячей еды влетели в нос и защекотали. Тушеные овощи, отварная говядина, большие куски черного хлеба, тонко нарезанный желтый и белый сыр, широкая чашка кипяточного чая вызвали у Леси довольный продолжительный вздох. Все же Василий Петрович думает о ней… Интересно, он в доме? Смотрел в окно, когда она приехала? В душе прозвучал утвердительный ответ, любопытство заерзало и замерло, приберегая силы на будущее.

Было бы здорово отправиться на экскурсию по этажам, коридорам и комнатам, осмотреть башни-пристройки, заглянуть в маленькие закутки, а таких наверняка много, и, пока никто не видит, изучить все, что только можно и… нельзя. Но увы, это под запретом.

Леся поела довольно быстро, разложила вещи на полках шкафа, отправила чемодан под кровать, пролистала книги и сделала два почетных круга по комнате. Больше всего ей хотелось уйти отсюда, чтобы не чувствовать тоски, пропитавшей хрустальные бокалы, рамки для фотографий, «Графиню де Монсоро» и даже подушки. Все слишком странное, не за что зацепиться, и не к чему привязаться.

— Но долг превыше всего, — тихо произнесла Леся и улыбнулась, вспоминая Александру Петровну.

А если отнести тарелки на кухню?

Знать бы еще, где эта кухня…

Хотя известно — поблизости.

Да, пойти как будто на кухню, но очень сильно ошибиться дверью и очутиться, например, в гостиной или в комнате Василия Петровича. «Ой, здравствуйте, дядя…» Улыбка стала шире. Леся тряхнула головой, убрала рыжие пряди за уши и приняла твердое решение прогуляться. Нет, не по дому, а по окрестностям. Они проезжали деревню, поле, березы и сосны, извилистую речку, холмы — пускай уже вечер, но можно присмотреть хорошее место и завтра отправиться рисовать. Да и разведка никогда не помешает, главное — запомнить дорогу назад.

Не желая ни с кем встречаться и отвечать на вопросы, Леся осторожно, бесшумно покинула дом, на минуту задержалась на крыльце, а затем направилась в сторону деревни. Она шла мимо заборов, яблонь, редких скамеек, облепихи, собак и кошек. Легкость чувствовалась в каждом шаге, и вовсе не хотелось оглядываться на странный замок Василия Петровича Дюкова.

С удовольствием вдыхая головокружительный воздух свободы, Леся бодро дошагала до конца деревни, свернула вправо и устремилась дальше. Ноги сами ступили на тропинку — широкая дорога осталась за спиной (ну и пусть), взгляд жадно фотографировал вечер, весну, природу, дорисовывал, докрашивал, увеличивал или уменьшал.

Впереди, среди деревьев, замаячил дом, и Леся пошла медленнее — деревня осталась позади, так кто же живет здесь?

Чем ближе она подходила, тем больше возрастало удивление и чаще билось сердце.

* * *

— Да, крошка. — Глеб привалился плечом к дереву и скрестил руки на груди. — Они почти одинаковые. Как приятно, что не мне одному ломать голову над этой задачкой. Малышка (веришь?), я люблю тебя за это.

«Итак, подведем итоги. Есть деревня и два дома-близнеца, построенные слева и справа от нее. К одному дому меня ноги привели… вчера… Хм, случайность, конечно, исключаем. Что ж, похвально, все продумано до мелочей. А в другом живет девчонка, к которой я, собственно, и приставлен. Как же я сразу не узнал эту деревеньку?.. С другого края заходил… — Глеб усмехнулся и с иронией мысленно добавил: — В такие моменты я чувствую свое несовершенство».

Он бы расхохотался, громко, на весь лес, но девчонка не должна знать, что он рядом. Не время еще знакомиться.

Развернувшись, Глеб быстро зашагал к елям, не обращая внимания на хлесткие ветки кустов и деревьев. Теперь, когда картинка сложилась, он надеялся узнать главное… Хватит неизвестности, пора бы открыть карты.

«Я был терпелив, разве нет?»

Глеб двигался стремительно, как хищник, учуявший запах добычи, ведомый обострившимися инстинктами. Преодолев пару сотен метров, он остановился на круглом пятаке травы, задрал голову к небу и едко улыбнулся.

— Ну пора бы и поговорить. Зачем я здесь? Что от меня требуется? Нужно спасти девчонку от Дюкова? Эй!?

Вытерпев несколько секунд, крутанувшись, Глеб заметался на маленьком пространстве, пытаясь уловить невесомое, беззвучное «да» или «нет». Пахнуло холодом, а это означало: ошибся.

— Ладно, пойдем другим путем… Она перепутала и въехала не в те хоромы? Вляпалась в историю с наследством? Ее хотят обмануть? Ей угрожает опасность? Какая? А-а-а… Да устал я уже гадать! Кому эта девчонка вообще нужна?! Плоская и мелкая! Может, мне ее пристроить в хорошие руки, и дело с концом? А? — Глеб хохотнул, довольный шуткой, и… почувствовал тепло в груди. — Что? — Он напрягся, не сразу сообразив, на какой вопрос получил ответ, а осознав это, с недоумением добавил: — Не понял… я мужика, что ли, ей должен найти? Принца на белом коне?

Тепло усилилось, обожгло и пошло на убыль. Глеб замер, а затем вновь поднял голову к небу, но теперь медленно, точно позвоночник проржавел, а мышцы превратились в тугую непослушную резину.

— Да вы чего?.. Хорош шутить! Я не собираюсь бегать по деревне и искать ей суженого-ряженого! Мы так не договаривались! Да плевать я хотел на эту девчонку! Нет. Я сказал — нет! — Лицо Глеба побагровело, глаза сузились, на висках выступили капли пота. — Нет… Только не делайте из меня гребаного Амура! Все что угодно, только не это!

Он знал, конечно, знал, что его пребывание здесь является наказанием. А разве наказание бывает приятным?