В ее сердце акварель

Юлия Климова, 2018

Восемнадцатилетняя художница Олеся отправилась в деревенскую глушь, чтобы выполнить долг перед дальним родственником, помогавшим девушке долгие годы. Олесю ждут два таинственных дома, похожие друг на друга как две капли воды, семейные скелеты в шкафу и вопросы, так и не получившие ответов. А еще странный мужчина, жизнь которого благодаря неким обстоятельствам целиком зависит от счастливой улыбки этой рыжей девчонки.

Глава 1

Леся зашла в квартиру, опустив голову и глядя на собственные ноги. Она бы еще зажмурилась, чтобы лишить себя даже самой маленькой возможности увидеть рисунок линолеума или угол шкафа, но давно позабытые чувства, воспоминания, похожие на желто-фиолетовых бабочек, остановили ее от этого. Память шуршала страницами-крыльями, ерзала, волновала и заставляла улыбаться…

Расклешенная юбка из теплой клетчатой ткани, плотные колготки телесного цвета, высокие черные ботинки с рябыми шнурками и облезлыми мысками. Любимые ботинки. Да, нужно что-то придумать и хоть как-то продлить им жизнь.

«Летом отдохнете, а потом будет осень».

Все так же, не поднимая головы, не совершая лишних движений, Леся прошла на кухню и дотронулась до гладкой спинки деревянного стула. Осторожно придвинув его к себе, села за стол, достала из сумки коричневый кожаный планшет, открыла его, сначала коснулась кончиками пальцев белого листа, а затем — короткого, хорошо заточенного простого карандаша. Матерчатая сумка соскользнула с плеча и почти бесшумно опустилась на пол, теперь она походила на верную собаку, ждущую, когда же хозяйка закончит свои дела и наконец-то обратит на нее внимание.

«Как долго я мечтала об этом дне? Сто лет… Нет, двести или триста».

Интересно, абсолютная самостоятельность имеет вкус, запах, оттенки, форму? Каких углов у нее больше: тупых, прямых или острых? Получится ли перенести ее на бумагу, внимательно изучить, запомнить и прочувствовать?

Леся сжала карандаш и быстро, жадно стала рисовать. Линия пола, угол, потолок, навесные шкафы, холодильник, хлебница, небольшой диванчик, бра… Теперь правее… Обрывается плитка, и начинаются обои. Царапина! Над табуреткой была царапина! Хорошо бы она там осталась…

Как можно любить ремонты?

Какое право имеет краска прятать прошлое — безвозвратно, навсегда? И кому от этого становится легче?

Тюль, и сквозь него — подоконник. Фиалку в горшке рисовать не стоит, ее точно нет…

— Быстрее, быстрее, — шепотом поторопила себя Леся, сделала еще несколько штрихов и остановилась. Вот теперь можно медленно положить карандаш на стол, вдохнуть, выдохнуть и… поднять голову. Девять лет она не была в своей квартире, жила без этих родных и одновременно чужих запахов, без хлебницы и фиалки на подоконнике, без табуретки и царапины, а теперь в кармане лежат ключи, и начинается совсем другая жизнь. По-настоящему взрослая.

Голову Леся подняла решительно. Губы вновь тронула улыбка, потому что желто-фиолетовые бабочки опять вспорхнули в душе, вырвались на свободу и закружили, замелькали по кухне. Косметический ремонт — ерунда, реальность практически не отличалась от рисунка. От прошлого не отличалась.

«Я не забыла, — удовлетворенно подумала Леся и убрала от лица огненно-рыжие волосы. — Я дома».

Жизнь может заставить человека стать грамотным, въедливым, терпеливым, настойчивым, решительным, аккуратным или ироничным. Кто-то становится добрым, кто-то — злым. С Лесей случилась иная история: она отточила наблюдательность, и это качество тесно переплелось с талантом художника.

Когда же она впервые взяла в руки карандаш? Не просто так, а обдуманно, с острой потребностью перенести на бумагу окружающую действительность, мысли, мечты, желания?.. Когда умер отец и прошли поминки, чувства обострились до предела, и нужно было срочно начертить вокруг себя ровный квадрат, перешагнуть границы которого никто бы не смог. Запрещено. А углы — в качестве защиты, на всякий случай.

Да, она стала другой после смерти отца.

Не каждой сироте везет с родственниками, Леся же могла похвастаться одной бабушкой, целой армией тетей, дядей и приличной долей седьмой воды на киселе. Может, у ее многочисленной родни и не было бы сплоченности, организованности, но на большом и быстроходном корабле под названием «Наша Дружная Семья» денно и нощно дежурил бессменный капитан — Александра Петровна Жарова. Женщина высокая, крупная, не терпящая возражений и считающая, что мир держится исключительно на ее крепких плечах. Без нее, конечно, дети перестанут ходить в школу, непутевая Ирочка выйдет замуж за мужчину без средств, лысоватый и тощий Сергей Сергеевич бросит принимать лекарства и окажется на больничной койке, невезучая Антонина опять найдет в кармане мужа какой-нибудь компромат, а Зинка бросит педагогический колледж и подастся в артистки, а хуже этого может быть только внебрачный ребенок или развод.

В детстве Леся смотрела на Александру Петровну с любопытством и осторожностью и всегда недоумевала: почему двоюродную тетю слушаются почти беспрекословно? Как так получилось, что на семейные советы, проходящие в квартире Сергея Сергеевича, всегда является большая часть родни и каждый знает, за что его будут песочить, а за что хвалить? Непременный винегрет, консервированные овощи с грядок тети Маши, невкусный салат из рыбы, приготовленный ветреной Зинкой, знаменитые, чуть сладковатые пирожки с мясом Александры Петровны, очень тонко нарезанная и скрученная в трубочки докторская колбаса — обязательное застолье вначале, а потом каждый получает свое, заслуженное. Ссоры случаются, но они рассыпаются и тлеют, стоит только Александре Петровне сдвинуть брови и сверкнуть ее карим глазам.

Леся понятия не имела, сколько двоюродной тете лет, и даже приблизительно не могла установить ее возраст. Сорок? Да, наверное. Сорок пять? Возможно. Пятьдесят пять? Может быть… Полнота Александры Петровны, седая прядь волос над правым ухом, две глубокие морщины на лбу и тяжелый квадратный подбородок увеличивали годы, а кипучая энергия, холеные руки, гордая осанка и яркая одежда — уменьшали. Леся лишь знала, что день рождения тети в ноябре, что покойный муж был младше ее на пять лет, и умирать Александра Петровна в принципе не собирается: «Я еще вас всех переживу, мои дорогие. Должен же кто-то организовывать ваши похороны». И тетя Маша, и Антонина, и Сергей Сергеевич, и вечно недовольный жизнью дядя Андрей, и вся седьмая вода на киселе находились в непоколебимой уверенности: так и будет. Леся не без основания подозревала, что свои похороны они бы никому другому и не доверили.

Сирота. Сколько раз в тот день Александра Петровна произнесла это слово? Раз двадцать, наверное. Девятилетнюю Леську усадили на табуретку в центре комнаты, а кругом — на диванах, стульях и креслах, придвинутых к стенам, — расселись родственники. Она чувствовала на себе внимательные, скучающие, жалостливые, равнодушные, нервные, сочувственные взгляды и понимала, что сейчас четко, громко и даже вдохновенно решат ее судьбу.

— Перед вами сирота, — начала речь Александра Петровна. — И я хочу сказать сразу, ребенок в детский дом не пойдет. Выкормим, вырастим, не сомневайтесь. Стыд и позор нам, если невинное дитя проведет детство без тепла и ласки, в окружении совершенно посторонних людей…

Леська покусала губы, а затем опустила руки и вцепилась в табуретку. Она вовсе не волновалась о будущем, но неожиданно почудилось, будто кругом — океан, и течение несет ее на маленьком хлипком суденышке в неизведанные дали. Дует легкий ветерок, бегут короткие волны, и кораблик раскачивается из стороны в сторону… Мысленно Леська принялась рисовать эту картинку, но потом переключилась на дядю Андрея, поймала в его глазах тоску зеленую и посмотрела на дочку Александры Петровны — ангелоподобное создание по имени Виктория. Девочка сидела рядом со шкафом на мягком стуле, болтала ногой в такт словам матери и неотрывно наблюдала за черной мухой, медленно передвигающейся по круглому столу. Дядя Андрей заерзал, муха улетела, а Вика принялась оглядываться по сторонам, отыскивая новый объект для изучения.

— Опеку я, безусловно, оформлю на себя, но это не значит, что вся ответственность достанется мне. Нет, мои дорогие, за воспитание и развитие ребенка будет отвечать каждый. — Александра Петровна выдержала паузу, поправила бант на кофте и поджала губы, что означало: «Не советую возражать». Взгляд тети остановился на бабе Кате, и Леська тяжело вздохнула — с бабушкой у нее не было душевной близости (как и с любым другим родственником), собственно, они практически не общались. — Екатерина Дмитриевна, — официально произнесла Александра Петровна, — что вы думаете по этому поводу?

— Согласна с тобой, Сашенька, но на меня особо не рассчитывайте, я человек занятой, да и возраст уже сказывается. Сама понимаешь… — сдержанно ответила баба Катя и ласково погладила подлокотник кресла. По ее сухому, еще не испорченному морщинами лицу пробежала тень, уголки тонких губ дрогнули, глаза сузились, и повеяло холодком. Такой холод обычно сопровождается сквозняками — невидимыми, почти неощутимыми, но способными в нужный момент захлопнуть даже стальную дверь. — На каникулы Олесю взять смогу, но постоянное проживание… Нет, уже не потяну.

Леся знала: бабушка ее не любит. Неприятие, отстраненность, осуждение мелькали в каждом движении и слове. Не стоило задаваться лишними вопросами и гадать: «не нужна» — приговор, оглашенный еще девять лет назад. Но разве Леська виновата, что ее мама умерла через месяц после родов? Да если бы она могла, если бы у нее был хоть какой-нибудь выбор (рождаться на белый свет или нет), она бы закусила губу, развернулась и ушла в темноту, где тихо, спокойно и никто не мешает рисовать. Из темноты так легко наблюдать за людьми!

–…я составлю график, не будем забывать о школе… квартиру я планирую сдавать… надеюсь, вы меня внимательно слушаете… — донесся голос Александры Петровны. — Позже часть денег пойдет на ремонт, а часть — на дальнейшее образование несчастного ребенка… Олеся, не сутулься. Андрей, ты что-то имеешь против?

— Не особо… — буркнул дядя Андрей, вынимая мятый бордовый платок из кармана пиджака. Леська мгновенно отметила схожесть платка с гвоздикой: тот же объем и неровность. Тот же трагизм, потому что этот цветок всегда ассоциировался с тем или иным горем, торжественной печалью или искусственной радостью. — Девочку, между прочим, кормить и одевать нужно. Ремонт — дело хорошее, но и на жизнь денежки понадобятся. — Дядя Андрей многозначительно кашлянул, насупился и, ища поддержки, посмотрел на бабу Катю.

Все одновременно опустили глаза в пол, а Леська, совсем не ожидая от себя подобной реакции, тихо сказала:

— Я много не ем.

Сделав три шага к столу, развернувшись, вздернув подбородок, Александра Петровна ужалила взглядом дядю Андрея и фыркнула:

— Неужели ты полагаешь, что я не подумала об этом? Слава богу, на свете есть человек, готовый решить все финансовые вопросы, связанные с опекой над Олесей. Конечно, никто из вас не ожидал! Никому и в голову не могло прийти!.. — Александра Петровна не справилась с эмоциями, часто задышала, порозовела и, стараясь успокоиться, сделала паузу. Ее переполняли отрепетированные фразы, победные интонации, весомые восклицательные знаки, обязательное превосходство и удовольствие. Но ни в коем случае нельзя было расплескать это богатство — наоборот, его следовало удержать и преподнести как минимум в золотой чаше.

Леська закрыла глаза и нарисовала Александру Петровну, выделив нос, подбородок и раскрасив щеки ярко-красным. Получился очень живой, но карикатурный персонаж, не добрый и не злой.

Тетя Маша, торопливо застегнув пуговицу вязаной кофты, подалась вперед, дядя Андрей приподнял брови, Зина вытянула губы трубочкой, Сергей Сергеевич сел ближе к Антонине, Вика перестала болтать ногой… Вот она — интрига! Кто же выиграл в конкурсе на самого доброго и щедрого родственника? Кому нужна несчастная сирота Олеся Сотникова — рыжая, зеленоглазая девчонка девяти лет? Сенсация века!

— Можете не гадать, — успокоив волнение, едко и насмешливо произнесла Александра Петровна. — Этот человек — Василий Петрович Дюков. Да, да, наш многоуважаемый Василий Петрович. Я позвонила ему и вкратце обрисовала ситуацию; никаких лишних слов, уговоров — только голые факты!

— И что? — не утерпела Антонина.

— Он сказал «да». — Александра Петровна улыбнулась и наконец-то посмотрела на Лесю. — Он сказал «да», — повторила она и ровно добавила: — А значит, моя дорогая, ты можешь не беспокоиться за свою судьбу.

В комнате повисла недолгая тишина, позволившая оглянуться на прошлое, задержать дыхание и вспомнить позабытое… Почти в каждой семье существует какая-нибудь легенда: красивая или не очень, длинная или короткая, страшная или забавная, невероятная или вполне реальная. События, слова, взгляды, неминуемые последствия, тонкие нити судеб переплетаются, закручиваются, путаются, разрастаются, а затем замирают, оставаясь навсегда загадочной историей без начала и конца. О ней то вспоминают, то забывают, она вызывает то раздражение, то любопытство. Обычное дело. В Лесиной семье легендой являлся Василий Петрович Дюков.

— С его-то богатством и отказать, — завистливо прокомментировал дядя Андрей. — А что же он не приехал? Не снизошел, понятное дело! А давненько я его не видел… Сколько лет?

— Девять, — коротко ответила баба Катя. — Последний раз этот чокнутый старик приезжал, когда родилась Олеся. Мне кажется, он только на рождение детей и появляется: посмотрит и — ширк! — обратно за дверь! Фамилия у Василия Петровича, надо сказать, подходящая: короткая и зловредная. Дюков! — Баба Катя огляделась, надеясь получить поддержку родственников. — Вот ведь точно является, когда кто-нибудь родится. Встанет у кроватки, наклонится и смотрит, потом пробубнит под нос, и — только его и видели! Что-то одни девчонки последнее время у нас на свет появляются, — перескочила на другую тему баба Катя и посмотрела на Лесю, будто и в этом была виновата ее нелюбимая внучка.

— Каждый имеет право на свои причуды, — заступилась за «чокнутого старика» Александра Петровна. Она не могла допустить, чтобы светлый образ благодетеля был омрачен хотя бы на каплю. — И вообще-то, он не старик, а уж когда родилась Олеся, Василий Петрович и подавно не выглядел дряхлым.

— Ну да, — не уступила баба Катя. — Бороденка почти вся седая, брови торчком, волосы полгода не стрижены, мешки под глазами и залысины! Его к новорожденным и подпускать страшно, проклянет еще из зависти, и будет потом девчонка с кривым носом ходить или бородавка на лбу появится.

Все взгляды автоматически устремились в центр комнаты — на Лесю. Она буквально почувствовала, как тонкие острые лучи побежали по ее лицу и телу — красные, оранжевые, фиолетовые. Конечно, все знали, что у нее нормальный нос и нет бородавок, но в этот момент и Антонине, и дяде Андрею, и Сергею Сергеевичу, и даже бабе Кате захотелось обязательно удостовериться в этом. И Леся вдруг поняла, о чем подумал каждый… Есть на ней проклятье. Есть! Сирота, да еще пожар на голове, волосы-то оранжево-красные, за такое раньше на костре сжигали, и путного из нее ничего получиться не может.

Леська с трудом сдержала порыв скрутить волосы в жгут и убрать за спину (да не очень-то они скручивались обычно, разве такую копну запросто усмиришь?).

— Глупости, — небрежно отмахнулась Александра Петровна. — Обеспеченные люди чокнутыми не бывают, мозги у них работают отлично.

Но в голосе тети промелькнула неуверенность, сказанное бабой Катей в большой степени отражало правду. Леська, успевшая впитать многое за свою пока еще недолгую жизнь, в этом не сомневалась. Невероятно, невозможно, немыслимо, но она как будто вспомнила ту минуту, когда над ней склонился неопрятного вида мужчина (немолодой, небритый) и она услышала его голос — тихое отрывистое бормотание, несвязный набор слов, а затем… «Назовите ее Олесей». Не мягкая просьба, не дежурное предложение, не участливый совет, а бесцеремонное неожиданное требование, против которого и не выставишь аргументы.

Хотя это воображение сыграло злую шутку… Леся потерла ладонями колени и покосилась на бабу Катю. Именно бабушка года два назад небрежно обронила на кухне: «Не вы ей имя придумали, не удосужились. Старый дурак сказал, а вы и подхватили». Папа тогда улыбнулся и ответил: «Просто имя ей подошло». Много еще долетало до маленьких, аккуратных Леськиных ушей, какая-то информация растворялась в воздухе, а какая-то занимала полочки в голове.

Василий Петрович жил далеко, отшельником — никого не подпускал к себе и очень редко приезжал к кому-либо в гости. Однако Сергей Сергеевич утверждал, что однажды видел Дюкова на Новом Арбате (около высоченного бизнес-центра) в длинном потертом кожаном пальто и темных очках. «В мою сторону не посмотрел, паршивец. Седой и патлатый!»

Леська даже в своем малом возрасте догадывалась, что большинство собравшихся не прощает «чокнутому старику» одного — равнодушия, и это было удивительно и странно.

— Мы можем подвести итог. — Грудь Александры Петровны поднялась и опустилась. — С сегодняшнего дня судьба Олеси находится в наших надежных руках, девочку ждет достойное будущее.

И в один миг Леся превратилась в кочевника. Как листок, подхваченный порывом ветра, цепляющийся то за куст, то за дерево, то за кривую ножку скамейки (вот она — небольшая передышка!), девочка перемещалась от тети к дяде, от бабушки к великовозрастной троюродной сестре, а от нее уже к двоюродному дяде и так далее, и тому подобное… А дальше — по кругу, по большому родственному кругу, без нарушения четкого графика, кропотливо составленного тетей Сашей (теперь Леся звала Александру Петровну именно так).

Пожитки умещались в небольшом коричневом чемодане — шершавом, с закругленными углами, поцарапанным золотистым замком и основательной металлической ручкой. Еще к имуществу прибавлялись: мешок со сменкой, портфель, набитый тетрадками и всякой канцелярией, и желтая клеенчатая сумка с учебниками. Через год Леська осмелилась попросить на день рождения большущую черную папку на молнии, чтобы складывать в нее рисунки и таскать на плече, точно футляр с виолончелью. Это же здорово — представлять себя странствующим музыкантом, повидавшим разные города, с легкостью воспринимающим любую погоду и условия.

При переездах чемодан и сумку, конечно, нес кто-то из взрослых, а остальное Леська с удовольствием нагромождала на себя и шагала вперед, где ее ожидали другая школа, новые одноклассники и учителя. Впрочем, когда круг приключений повторялся, новое становилось старым, а затем уже и привычным.

Больше всего Лесе нравилось жить у спокойной, доброй, мечтательной Ирочки, не требующей абсолютно ничего, но отдающей так много, что и в желудок не поместится, и в коричневый чемодан не влезет (даже если на него встать и попрыгать). Ирочка готовила незамысловатые, но удивительно вкусные блюда, хорошо шила, вязала и всегда, со слов тети Саши, влюблялась не в того парня. Отношения заканчивались традиционно ничем, в квартире замирала тихая грусть, но шли дни, и в голубых глазах Ирочки вновь вспыхивала надежда — заразительная, теплая. Леся впитывала эту надежду; иногда казалось, будто за спиной вырастают маленькие белые крылья, они прячутся под рыжими волосами — и отлично, никому и не нужно их видеть.

Сергей Сергеевич увлекался здоровым образом жизни, поэтому во второй четверти Леся обычно худела и сутулилась. Мышцы спины побаливали из-за жесткого матраса, о внутреннем мире которого не стоило задумываться. Гречка? Солома?.. На завтрак Сергей Сергеевич обязательно заставлял выпить стакан горячей воды, на ужин полагалась мисочка тертой сырой свеклы и два ржаных хлебца. Леська стойко принимала подобный образ жизни, но на продленке за минуту съедала неполезный обед и потом счастливо вздыхала минимум полчаса.

В квартире бабы Кати всегда стоял холод, поэтому каникулы часто отягощались легкой простудой или кашлем. Бабушка чувствовала себя комфортно в бриджах и футболке, а Леся натягивала свитер и надевала шерстяные носки. «Как в замке Снежной королевы», — думала она и рисовала вьюгу, летящие сани, крупного ворона на снегу, маленькую разбойницу и благородного оленя. Рисунки отправлялись в черную папку, где ютились в определенной тайной последовательности и никогда не перемешивались. Леся понятия не имела, как объяснить установившийся порядок хранения, но интуитивно складывала свои сокровища именно так, а не иначе.

Дядя Андрей к воспитанию сироты относился ответственно: «У ребенка должен быть режим, мы выросли на кашах и картошке, а значит, и девочка должна расти на этих продуктах. Уроки… уроки нужно делать до шести. Тройки — это позор. Особенно по физкультуре!» Лесю он называл либо «она», либо «девочка», а хвалил традиционным «молодец, скоро станешь космонавтом». Зато у дяди Андрея в серебристой клетке жил волнистый попугай. В руки Карузо, к сожалению, не давался, но с ним было приятно поболтать.

Последняя четверть и лето целиком и полностью принадлежали тете Саше. Александра Петровна становилась еще более важной, говорила громче, не ходила, а плыла, точно белый пассажирский теплоход. Ее взгляд заострялся, щеки часто розовели от нескрываемого удовольствия, грудь поднималась и опускалась с шумными вздохами.

Воспитательный процесс тети Саши являлся самым затяжным и продуманным, к тому же Леся знала: у нее есть обязательный пример для подражания — сестра Вика. С примером всегда легче понять, как есть, как пить, как складывать и убирать вещи… Тете по хозяйству помогала старенькая Любовь Ильинична, Леська любила слушать рассказы о молодости пожилой женщины и уплетать при этом крохотные пирожки с рисом и яйцом.

Дружбы с Викой не получалось — впрочем, ни та ни другая сторона к подобным отношениям не стремилась: полевые цветы не тянутся к садовым розам, а те, в свою очередь, не склоняют бутонов, чтобы посмотреть, что там еще произрастает из земли. Вика проявляла любопытство только первые дни: она подолгу молча смотрела на Лесю, будто пыталась отыскать в ней какой-то секрет, а потом практически перестала замечать, лишь выказывала недовольство, если мать покупала две одинаковые юбки и тем самым на короткое время приравнивала полевой цветок и садовую розу.

Ветреной Зинке Лесю доверяли очень редко, и только на субботу и воскресенье.

Антонина всегда страдала от ссор с мужем, тетя Маша целыми днями играла на пианино, Кирилл Германович изобретал чуть ли не машину времени, Татьяна Григорьевна мечтала похудеть на двадцать килограммов, Надежда Дмитриевна читала вслух любовные романы и утверждала, что на свете не осталось настоящих мужчин. Калейдоскоп родственных отношений, ставший привычным, вызывающий иногда улыбку, иногда грусть…

— Я не забыла, — повторила Леся, поднялась, поставила стул на место, убрала планшет в сумку и неторопливо, предвкушая новую порцию волнения, направилась в комнату.

* * *

Только законченный идиот мог назвать эту дыру гостиницей. Подобные строения должны стоять на краю мира и манить к себе или разбойников с большой дороги, прячущихся от глаз людских, или махровых упырей, планирующих ночную вылазку.

«Упырям положено спать в могилах», — поправил себя Глеб, потер лицо ладонью и дернул хлипкую ручку обшарпанной двери. Короткий скрип, приглушенная надрывная музыка, ароматы дешевых духов и быстрорастворимого кофе мгновенно добавили недостающие штрихи к картине под названием «Гостиница «Золотая» — заходите, не пожалеете!». Конечно, можно было заночевать и в деревне, наверняка бы перепали и самогон с соленым огурцом, и банька, и мягкая постель, но желание поскорее выбраться из глуши тянуло вперед не хуже магнита.

«Люди, люди, приютите бедного, одинокого странника… заблудшую душу… практически».

Глеб усмехнулся и устремился к полноватой блондинке, грызущей сухарики перед маленьким допотопным телевизором.

«Пусть она окажется возбуждающе прекрасной. — На его лице появилась скользкая улыбочка, пропитанная иронией и надеждой. — Или хотя бы смазливой. Пухлые губы, большие глупые глаза, белые зубы… И я с ней пересплю. Обязательно пересплю. Прямо сейчас. — Глеб чуть притормозил и посмотрел на потолок, выкрашенный излишне яркой голубой краской, покрытый бесчисленным количеством извилистых трещин. — Эй, Небесная канцелярия, может, поспорим? А то все погодой занимаетесь. Скучно небось?»

Блондинка протянула руку к пакету с сухариками и лениво обернулась. Глеб тяжело вздохнул, проклиная природу, имеющую дурную привычку создавать несовершенства. Узкий лоб, нос картошкой и черные усики над выпяченной верхней губой не смогли бы его возбудить даже после столетнего воздержания. А он, ко всему прочему, и не воздерживался. Ни от чего и никогда.

— Вечер добрый, — протянула блондинка, привычно сканируя гостя с головы до ног.

Глеб понимал: положительного впечатления в таком виде не произведешь, да, собственно, и не нужно. Быстро оглядев маленькую комнатенку с серыми обоями и древней мебелью, он задержал взгляд на выцветшей шторке, украшенной темным коричневым пятном, посмотрел под ноги на протертый почти до дыр ковер и развязно сообщил:

— Привет, мне бы переночевать у вас, прелестная незнакомка.

Блондинка выпрямилась, пропустила комплимент мимо ушей и с вызовом спросила:

— А ты кто?

Вопрос переводился как: «А за номер заплатить сможешь?»

— Плохо, плохо формулируете мысли, — пожурил Глеб, неторопливо приближаясь. Нарочно почесав заросшую щеку, он сунул руки в карманы джинсов, прищурился и все же ответил: — Я разбойник с большой дороги. Похож?

— Не-а, те нынче богатые, — улыбнулась блондинка, подыгрывая. Вблизи гость уже не казался законченным бродягой, он скорее походил на капитана дальнего плавания, списанного на берег лет пять назад. Глаза мужчины поблескивали, и даже показалось, будто в них закручивается в воронку искрящийся голубой свет…

— Тогда упырь. Сгодится?

— Упыри сейчас в могилах лежат, часам к двенадцати повылазят, не раньше.

— А я вижу, вы — девушка образованная… — Глеб остановился напротив блондинки и улыбнулся щедро и беспринципно. «И не говорите потом, что я не делаю добрых дел. Посмотрите на эту женщину, она же на седьмом небе от счастья! — Он прислонился к тощей администраторской стойке и мысленно добавил: — Мне это зачтется или нет?»

— Посиди здесь с мое, еще не то узнаешь. — Блондинка тихо засмеялась, демонстрируя ровные зубы. Ее скука наконец развеялась, глаза засияли, руки автоматически прошлись по полным бедрам — зеленая ткань юбки разгладилась, но почти сразу вновь собралась в мелкие горизонтальные складки.

— Тогда я — маг и волшебник, — продолжил Глеб. — Так сгодится?

— Н-да? И что ты умеешь?

Весьма сильное искушение опробовать свои силы… И плевать, что их ограниченное количество, а за некоторые попытки иногда приходится расплачиваться…

— Я умею загадывать желания, и, удивительное дело, многие спешат их исполнить, — ровно произнес Глеб. В его глазах полыхнул огонь, будто кто-то неведомый плеснул керосина на раскаленные угли. — Мне нужен хороший и абсолютно бесплатный номер, и я требую, чтобы меня никто не беспокоил до утра, — сказал он холодно и четко.

Блондинка дернулась, на миг замерла, затем кивнула, молча и медленно выдвинула верхний ящик стойки, достала ключ с биркой № 11 и плавно положила его перед странным гостем.

Как просто. Даже неинтересно. Никакого сопротивления — душа попалась слабая… простая, как копейка.

Глеба постигло разочарование еще и оттого, что он почувствовал: тех самых особенных сил стало меньше — ровно на одно бездарное желание. Ему ли экономить деньги? Хотя наличных-то нет, а в этой дыре банковская карточка — лишь бесполезный и никому не нужный кусок пластика.

«Плевать», — подытожил Глеб, подхватил ключи и, насвистывая, вразвалочку направился к лестнице. На пятой ступеньке он остановился, перегнулся через перила и беззаботно крикнул:

— Эй, отомри!

Блондинка вздрогнула, захлопала ресницами, явно не помня, что происходило еще минуту назад.

«Маг и волшебник? — усмехнулся Глеб. — Ну да, иногда могу».