Десятый круг

Юлия Зарывных

Истиннорождённый, демон из легенд, вернулся. В Аду вспыхнуло восстание, армия мятежников движется к Цитадели, чтобы свергнуть Люцифера и развязать войну с Небесами.В мире смертных тоже неспокойно. Церковь безжалостно уничтожает еретиков, дабы отсрочить Эсхатон. Но первый всадник уже явился, Вестница выбрана, слова священных писаний воплощаются в жизнь.И когда гибель кажется неизбежной, а судьба – предначертанной, события в мирах переплетаются, спадают маски, и открывается совсем иная истина.

Глава II

«…потому что страшатся демоны знамения Всевышнего, ибо в серебром кованом месяце Отец изобличил пороки их, выставив грехи на позор…»

Авеста, стих второй, толкование Св. Николоса

Планария. Таверна «Дикая лоза»

В кувшине стыло молоко. Краюха хлеба засыхала в плетёной тарелке. Рейз отломил кусочек, обмакнул в масло и с аппетитом затолкал в рот. Я поднесла кружку к губам, болезненно зашипела. Ссадины, полученные в аббатстве, не спешили затягиваться: за три минувших дня разбитые губы перестали кровоточить да синяк под левым глазом приобрёл жёлтый оттенок. Осторожный глоток оставил на языке привкус горечи.

Я вспомнила детство. По осени сестру часто одолевала хворь, и мама заставляла нас пить молоко с мёдом. Мы забирались на кровати, кутались в одеяла и наперегонки, обжигая горло, шумно хлебали кипяток. Победитель удостаивался чести первым урвать кусок пирога, что по обыкновению томился в печи. Мама любила готовить — на кухне всегда пахло свежей выпечкой, а на столе под кружевной салфеткой прятались сладкие ватрушки и пышные булочки.

Всё изменилось. Не было больше ни маминых кулинарных шедевров, ни радостного смеха сестры, ни семьи, ни дома. Всё обратилось прахом и пеплом.

Я повязала на голову льняной платок, спрятав влажные от слёз глаза. Внешний вид и без того привлекал ненужное внимание.

По дороге из Ортиса нас постоянно задерживали неравнодушные прохожие. Одни расспрашивали о следах побоев на моём лице и предлагали помощь, другие — участливо интересовались провожатым и ненавязчиво предлагали сопроводить к дознавателям. Рейз сумел заболтать каждого. Мне до сих пор казались нелепыми байки о всадниках, гибели мира и прочей ерунде, о которой он неустанно твердил. Его удивительная способность внушать людям абсурдные идеи от желания поделиться монетами до необходимости обвинить эктелея в клевете вызывала восхищение. Хватало пары фраз, чтобы незнакомец доверился Рейзу, словно старому приятелю, и охотно поведал о родных до десятого колена. Они знакомились, болтали и прощались добрыми друзьями, однако всякий встречный уносил крохотное зерно порока — мысль, брошенную будто случайно, но прочно укоренившуюся в голове. Вскользь упомянутая встреча супруги с лавочником становилась изменой, побег дочери на плантации вдруг лишал её девичьей невинности, цена, что взял кузнец за новый плуг, превращала честного торговца в мошенника. Рейз упоминал об этом невзначай, но раз за разом попадал в цель. Вскоре я перестала считать это удачей — то было или благословение, или проклятие.

— Потому что церковь больше не может нас защитить! — Рейз ударил пустой кружкой по столу. — Каждый теперь сам за себя.

Компания мужчин по соседству поддержала его одобрительным ворчанием.

— За что я плачу подати? Чтобы они ничего не предпринимали? — возмущённо продолжил он. — Мои родные погибли в этой деревне. Ради чего? Казни одной еретички?

Таверна зажужжала встревоженным ульем — на базаре поутру было тише. Злость и досада звучали в десятках голосов, недовольство церковью выливалось в упрёки и брань.

— Я о том и твержу, — ответил врачеватель усатому мужчине за столиком напротив. — От церкви давно нет никакого толка. Давеча эктелей предложил мне две недели наперёд читать заупокойные молитвы за погибших в Ортисе да просить Отца направить их души в Хрустальный град. Да только не поможет это, не вернёт мне сестру и деда. Мести сердце требует, но спросить не с кого. Церковники ведь казнь удумали. Их это вина.

Он лгал бессовестно, нагло, вжившись в роль настолько, что граница между правдой и выдумкой истончилась до мерного постукивания пальцем по кружке — незаметного, бесшумного в нарастающем гомоне. Удары задавали ритм, растекались по залу, словно круги на воде, затрагивая струны разгорячённых выпивкой умов. Дважды ему возражали, требовали прекратить богохульства и явиться к эктелею с повинной, и оба раза слова защитников церкви тонули в пучине гневного ропота. Робкие обвинения звучали всё убедительнее, обсуждения оборачивались яростными спорами. В маленькой таверне зарождалась буря.

— Прогуляемся, — шепнул Рейз мне на ухо и под видом необходимости справить нужду улизнул на улицу.

Ночная прохлада лёгким плащом укутала плечи. Мириады звёзд блестящими горошинами рассыпались по небосводу, заливая поля тусклым серебристым светом.

Я нашла Рейза в тени жёлтых акаций. С довольной улыбкой он вдыхал сладкий цветочный аромат и неотрывно следил за мелькавшими в окнах силуэтами. Из небольшого сада открывался отличный вид на дорогу, таверну и небольшую конюшню поодаль.

— Спрашивай. — Он шумно втянул воздух и вместе с ним, казалось, впитал отголоски царившего в заведении хаоса.

Я ступила под сень раскидистых крон, стянула платок.

— Зачем ты их спровоцировал?

— Затевать споры — моё призвание, — хмыкнул Рейз. — А в спорах, как известно, рождается истина.

Из открытых окон донеслись ругань и звон посуды.

— Вряд ли в хмельных головах зародится мудрость.

— Я не говорил о мудрости, — он сделал глубокий вдох, досадливо скривил губы. — Надеялся, что до драки не дойдёт.

Рейз прислонился к дереву, напрочь утратив интерес к несмолкающему в таверне шуму. Яростные крики сменились треском дерева, глухими ударами и невнятными воплями. Из окна вылетела кружка.

— Ты будто получаешь от этого удовольствие, — сказала я.

— От мордобоя? — брезгливо поёжился он. — Нет, в этом хорош мой брат. Кровь, хруст сломанных костей, исступлённые лица, лишённые всякой логики поступки — это его стезя. Я предпочитаю разговоры, нежели бездумное размахивание кулаками. О, а вот и долгожданные гости.

Рейз взял меня под локоть и поманил глубже в сад, где кроны не пропускали свет, а тени были темнее и гуще.

К таверне приближались три всадника. Светлые мантии покрывали фигуры.

Дознаватели. Я слышала о них, но никогда не видела воочию. В простонародье их прозвали сторожевыми псами Эпарха — верными слугами церкви, чьей миссией был розыск преступников и искоренение ереси. Они путешествовали по Планарии, безжалостно карали воров и убийц, арестовывали и отправляли на суд отступников. В давние времена их появление сулило беду, ныне — священную кару и возмездие за грехи. Благо с последней войны, объединившей мир под властью Эпарха, минуло более трёх веков, и вести о воинах в белых мантиях приходили в наше захолустье всё реже.

— Ты знал, что они будут здесь? — шёпотом спросила я Рейза.

— Разумеется.

— Откуда?

Дознаватели спешились, подвязали коней к забору, неторопливо поднялись на крыльцо «Дикой лозы». Дверь распахнулась. Дознаватель ловко поймал вывалившегося за порог мужика, силком затащил обратно.

— Возможно, пару дней назад, пока ты спала, я прогуливался по окрестностям и повстречал сих приятных господ. И, возможно, подсказал им поискать отступницу в деревеньке неподалёку от Ортиса. Им пришлось сделать приличный крюк, и к этому моменту они как раз должны были нас нагнать.

Рейз не дал мне возможности ответить.

— Жди здесь, я приведу коня.

Он прокрался между деревьями, затерялся в тенях у забора.

С появлением дознавателей гомон в таверне разразился с новой силой. Внутри завязалась драка.

Воспользовавшись суматохой, врачеватель отвязал поводья, шлёпнул двоих коней по крупу. Животные галопом умчались в темноту. Оставшегося Рейз под уздцы повёл к саду.

— Ты поверишь в чудо или в то, что я прекрасный стратег? — Он приподнял ветви с душистыми кистями цветов.

— В то, что ты неплохой лжец, — ответила я.

— Обидно, потому как лжец из меня превосходный.

— Это был не комплимент.

— Только если им не гордиться. — Рейз сорвал с седла голубые нашивки, снял вьючный мешок и без зазрений совести принялся рыться в чужих вещах.

— Дознаватели здесь из-за меня?

— Может быть — да, может быть — нет. — Он покрутил в руках тонкий молитвенник, разочарованно цокнул, отбросил книгу. — Не люблю копаться в головах у святош.

Не отыскав ничего полезного, Рейз швырнул мешок под дерево.

— И что теперь? Куда нам идти? — обеспокоенно спросила я, бросив взгляд на таверну.

— Кстати, об этом. — Он щёлкнул пальцами. — Ты наизусть знаешь строки вашего священного писания?

Вопрос прозвучал неожиданно.

— Нет. Зачем?

— Тогда не важно. — Рейз потрепал коня по рыжей гриве. — Чтобы призвать моего дражайшего братца, нам придется найти Откровения.

— Что ещё за Откровения?

— Ваша так называемая «Авеста» — подделка. — Он побрёл через сад, увлекая коня за собой. — В тексте нет ни слова о всадниках и Вестнике. Кто-то подменил её сборником глупых заветов и заставил мир уверовать, что это оригинал. Настоящее священное писание всегда содержит информацию о знамениях, предрекающих начало конца — Апокалипсиса, Рагнарёка, Эсхатона, гибели всего сущего — называй как хочешь. Если знамения верно истолковать, получим подробные указания по созданию Вестника, призыву всадников и торжественному очищению мира от греха. И коли в общедоступной версии Авесты этого нет, придётся разыскать подлинник. Есть идеи, где он может быть?

— Рейз, — вкрадчиво произнесла я, — ты ведь говоришь об обмане целого мира. Не одного человека и даже не города. Мира. Ты хоть представляешь, насколько неправдоподобно это звучит?

— Да-да. Отрицание, торг, принятие. Вечно одно и то же, — изрёк он. — Подыграй мне. Предположим, церковь сумела обдурить целый мир. Где бы святоши спрятали подлинник?

Я обречённо покачала головой.

— Понятия не имею.

— Значит, для начала отправимся в Кинотийю, — беззаботно отозвался он. — Слышал, недавно дознаватели нашли там «меченного солнцем». Если повезёт — выйдем на членов культа.

— Культы запрещены. — Я приложила ладонь к лицу. Рейз был сумасшедшим. Наверняка.

— Неужели? — он расплылся в улыбке.

За садом раскинулись оливковые плантации. Ряды молодых кустов, похожих на пушистые шары, простирались до горизонта, взбирались на холмы и расступались у тракта.

Рейз подал мне руку.

— Я не умею ездить верхом.

— Я догадался. Но так мы быстрее доберёмся до города.

Тихо посмеиваясь, он помог мне взобраться в седло. Оказавшись в двух ярдах от земли, я испуганно вцепилась в гриву. Животное фыркнуло, мотнуло головой. Рейз устроился позади, придержал меня за талию, мягко ударил коня в бока. Покачиваясь, мы двинулись вдоль извилистой кромки сада.

— Дознаватели будут нас искать, — пробормотала я, когда страх рухнуть под копыта уступил место тревогам более насущным.

— Вряд ли. Чтобы начать охоту, нужно знать, как выглядит добыча.

— Как мужчина средних лет, с белыми волосами и жутким шрамом в половину лица. У тебя… — я помедлила, подбирая подходящее слово, — довольно приметная внешность.

Рейз искренне расхохотался.

— Часто ли после ссоры ты помнишь причину, по которой она началась? Не эмоции, что ты испытала, не слова, что произнесла сгоряча, а изначальную причину, из которой зародился конфликт? — Он натянул поводья, направив коня к тракту. — Ты помнишь обиду, злость и разочарование. Размышляешь о том, что сказала, и ещё могла сказать. Жалеешь об упущенной возможности поступить иначе. А настоящая причина ускользает из памяти, остаются лишь отголоски, смутные воспоминания, искажённые восприятием. Я виновник конфликта в таверне, его первопричина. Но никто из участников меня не запомнит. Они расскажут о мужчине иль женщине, молодых или старых, опишут человека совершенно обычного, быть может, похожего на друга или родственника. И никто не припомнит деталей.

— И сейчас ты скажешь, что в этом состоит сила Раздора? — съязвила я.

— Это сила, которой люди наделили меня, — невозмутимо ответил он. — Все мои способности исходят от людей. Не будь ваших пороков, не существовало бы и меня. Любой конфликт рождается из эмоции. Эмоции искажают восприятие. Обманутый разум легко поддаётся греху, а грешник — не кто иной, как заложник собственных чувств. В этом замкнутом круге кроется главная хитрость вселенной. В этом величайшем обмане я черпаю силу.

Мы выехали на тракт. Рейз пустил коня бодрой рысью.

— Ты складно говоришь, — произнесла я. — Но одна деталь не сходится. Я помню, как ты выглядишь.

— Это вполне логично. Тебе известна первопричина моего появления здесь. Не переживай, я позабочусь о том, чтобы ты о ней не забыла. — В его голосе зазвучали насмешливые нотки. — Будет неловко, если ты не узнаешь меня в горячке боя.

— С кем ты собрался сражаться?

— Не я. Ты, — с издёвкой уточнил он. — И Йен. И люди, что пойдут за вами. Я посмотрю издалека. Воин из меня никудышный.

— А я, по-твоему, закалённый боями вояка? — Я бы всплеснула руками, да ладони намертво вцепились в жёсткий рожок седла.

— Нет? — озорно хихикнул Рейз. — Значит, Йену придётся справляться самому. Благо ему не впервой. Помню, в одном далёком мирке Вестником стал годовалый мальчишка. Пришлось четыре года нянчиться с ним, прежде чем мы сумели призвать Войну. И ещё пять, чтобы собрать хоть какую-то армию. Мало кто в здравом уме пойдёт воевать за ребёнка, который едва болтает и наматывает слюни на кулак.

— О, Всевышний, — взмолилась я.

— Но это не самое затяжное наше путешествие. Рекордный разрыв между моим прибытием и призывом Войны составил сорок восемь лет. Там были сложные для расшифровки Откровения. Мы трижды ошиблись с трактовкой, несколько раз пропустили назначенный день, а потом поняли, что для призыва моего братца Вестнику должно исполниться шестьдесят шесть лет. К слову, ему тогда стукнуло восемнадцать. За полвека я возненавидел мир и был счастлив оттуда убраться.

Я подыграла его занятному рассказу:

— Сколько миров ты прошёл?

— Не знаю. Я перестал считать после третьей тысячи, — протянул Рейз задумчиво. — Можешь спросить у Смерти, он до безобразия придирчив к мелочам.

Упоминание четвёртого всадника отозвалось колючим холодом, словно костлявая рука коснулась ключиц, бесплотной петлей легла на шею. Я повела плечами, прогоняя наваждение.

— Если остальных нужно призвать, то как появляешься ты?

— Меня призывает мир. Когда он отравлен пороком, он стонет от боли и молит о спасении. Однажды крик достигает моих ушей. Тогда я являюсь на зов.

— И где ты находишься всё это время?

— Там же, где остальные всадники, — увильнул от ответа Рейз.

— Сказочник из тебя никудышный, — фыркнула я.

— Не думаю, что у этого места есть название, — пробормотал он с небывалой отрешённостью. — Я не смогу объяснить.

— Но ты хотя бы знаешь, где оно?

— Предполагаю.

Рейз не стал продолжать. Лёгкость, с которой он рассказывал небылицы о путешествиях по мирам, рассеялась утренним туманом. Молчание дорожной пылью осело на языке.

Тракт уходил на северо-восток, к Кинотийским горам, где дремал в кольце ледяных вершин крупнейший город южного региона.

Эйкут. Врата

Портал перенёс войско в чащу тропического леса. Столетние деревья обступили врата, раскинули кроны, спрятав арку и круглую площадку под зелёным навесом. На кривых ветвях, точно змеи, вальяжно устроились лианы. Они покачивали упругими хвостами, оплетали стволы, сползали в заросли пышного кустарника. На влажной листве мерцала голубая пыльца. Её мягкое сияние освещало тропу и вереницу следов на мокрой земле.

Генерал разделил войско. Основным силам было приказано обойти Арену по южной границе и встать лагерем у врат на третий круг. Два отряда демонов Тамиш выделил нам в сопровождение.

Мы двинулись к центру Эйкута.

Шли долго. Бесконечно долго. Невыносимо долго.

У первой развилки я приказал соллини подняться в небеса и разыскать прямой путь до Арены. Демон нырнул в переплетение лиан, задел крылом рыжий древесный нарост. Пузырь лопнул, окатив соллини фонтаном ядовитых спор. Демон тотчас испустил дух. Скрюченное тело рухнуло под ноги генералу.

На второй развилке Диинтас насадил на копьё жирного паука. Лезвие распороло мохнатое брюхо, внутренности повисли на ветках. Кустарник ожил: листва обратилась колючками, вонзилась в добычу сотнями игл. Не прошло и минуты, как растение выкачало кровь из потрохов и вновь обернулось безобидным кустом.

Я брезгливо скривился и ненавязчиво сместился к центру тропы.

Постепенно зелёные заросли уступили место окаменелым деревьям и плотоядным цветам. Вдоль дороги стали встречаться поляны, усеянные бирюзовыми кристаллами. Они вырастали из земли, словно грибы, отпугивая хищников и отгоняя прожорливую растительность.

Тамиш отдал команду передвигаться краткими перебежками. Будто дикие белки, мы носились от одной кучи камней к другой, но сколько бы ни продолжалась нелепая гонка, я не различал криков глашатая и не слышал шума трибун.

— Далеко до Арены? — спросил я генерала после очередного забега.

Тамиш изогнул бровь, ответил с усмешкой:

— Эйкут и есть Арена. Весь этот лес — огромное поле боя.

— Чудесно, — фыркнул я. — И как в такой глуши мы найдём треклятый ключ?

— Найдём чемпиона, найдём и ключ. — Генерал постучал когтями по трём золотым черепам, висевшим на поясе. Центральная черепушка клацнула челюстью, выпустила хребет с костяным жалом на конце.

Я покосился на причудливое оружие, с завистью стиснул зубы. Поговаривали, что в давние времена у Тамиша был питомец — огнедышащий пёс о трёх головах. Существо пало в битве, и хозяин, не желая мириться с утратой, обратился за помощью к Владыке Смерти. Дьявол вернул душу пса в тело. Однако плоть со временем истлела, кости потрескались, а зверь утратил разум. Тамиш отнёс останки к кузнецу. С тех пор питомец покоился на поясе генерала, по команде набрасываясь на врагов и послушно виляя хребтом при мимолётной ласке.

— Найдём чемпиона, — передразнил я, отойдя к краю кристальной поляны.

В траве, раскинув плавники, дремало светящееся существо. Я ухватил его за хвост, поднял над землёй. Призрачный скат звонко заверещал.

— Может быть, ты знаешь, где искать чемпиона этих коряг и кустов? — спросил я, встряхнув демона. — Не проводишь?

Скат разинул беззубый рот, жалобно пискнул.

— Ничего не понял, но будем считать, что ты согласен. — Я вскочил ему на спину, впился когтями в мягкую плоть.

Демон бесшумно заскользил по тропе.

Планария. Кинотийя

Кинотийя — город огней, чая и пряностей — встретил нас празднованием фестиваля вознесения. Согласно Авесте, на десятый день лета Отец решил покинуть мир смертных и отправиться в Хрустальный град. От взмаха его могучих крыльев разлетелись по южному побережью золотые искры и подарили землям небывалое плодородие. С тех пор регион не знал бедствий и неизменно снабжал провизией бедные северные края. Легенда полюбилась жителям юга. За час до полуночи тысячи верующих выходили на улицы, пели хвалебные оды Отцу и запускали в небо бумажные фонарики в память о случившемся в древности чуде.

Подготовка к празднеству шла полным ходом. По улицам носились гружённые тканями телеги, торговцы наперебой зазывали прохожих, горожане, с расписанными краской лицами, украшали дома лентами и цветами.

Кинотийский фестиваль поражал масштабом приготовлений. Городская жизнь бурлила кипящим котлом.

Я покидала родную деревню лишь однажды, в далёком детстве. Отец привозил меня в Кинотийю на церемонию посвящения в веру. Поездку я почти не запомнила — в памяти сохранились только холёные руки эктелея, вручившего мне серебряное украшение, да хмурое лицо отца. Обратный путь мы проделали в тягостном молчании: папа изредка поглядывал на меня через плечо, а я тайком поглаживала медальон и тщетно пыталась уснуть. По возвращении домой мама долго плакала. Спустя год родилась Клер.

— Ты знаешь, куда идти? — Я прижалась к Рейзу, уступая дорогу пронёсшемуся мимо экипажу.

Город был охвачен предпраздничной суетой, и я не на шутку опасалась потерять в толпе единственное знакомое лицо.

— Нет, но быстро выясню.

— Даже не буду спрашивать — как.

— Слушай, — хитро подмигнул он. — Ты удивишься, сколько полезного можно узнать из разговоров прохожих.

За неделю я начала привыкать к его манере общения: уходить от ответа и давать расплывчатые объяснения было его скверной привычкой. Порою Рейз напоминал ортисовского эктелея с его запутанными формулировками житейских премудростей и заядлой любовью цитировать Авесту. Я редко понимала благословенного служителя церкви и ещё реже прислушивалась к наставлениям — слишком скучны и унылы были его советы. С Рейзом было куда сложнее. Я не могла определить, когда он врёт, юлит, насмехается или, напротив, желает донести до меня смысл законов мироздания — улыбка почти не покидала его лица, и оттого каждое слово воспринималось либо невинной шуткой, либо бесстыдной ложью.

На площади не смолкала музыка. Девочка, с венком белых эустом в волосах, босиком танцевала на бархатном ковре. Полы розового платья порхали в такт задорной мелодии. Рядом бренчал на лютне седовласый старичок. Горожане обступили музыкантов, хлопали в ладоши, звонко присвистывали. На ковёр летели затёртые до блеска монеты.

Через дорогу в синем шатре молодые анерхи набивали курильницы миррой. Ароматный дым стелился по тротуару, стекал с моста, по крутой лестнице сползал на вымощенную крупным камнем дорогу. На ступенях лежали жёлтые ленты, пышные банты свисали с перил. Звенели подвешенные над мостовой колокольчики.

Внизу начинала шествие торжественная процессия. Первыми, отбивая ритм, двигались барабанщики в зелёных костюмах с высокими воротами и кружевными рукавами. За ними, размахивая длинными подолами юбок, шли танцовщицы. Плавные взмахи рисовали в воздухе затейливые фигуры и окружали девиц невесомыми алыми облаками. Дальше, отставая на десяток ярдов, шагали послушники, облачённые в традиционные голубые рясы. Они несли деревянный полумесяц с сотней бумажных фонарей внутри.

— Будь здесь. Я скоро вернусь, — бросил Рейз.

Я не успела возразить. Светлая макушка затерялась в толпе.

За колоннами послушников следовали толпы верующих с жёлтыми свечами в руках. К ним отовсюду стекались горожане и гости фестиваля. Вместе они пели и танцевали, разбрасывали под ноги лепестки цветов, швыряли в небо разноцветное конфетти. Следом медленно продвигались, собирая свист и улюлюканье, обнажённые по пояс факиры. Шары огня плясали в умелых руках, точно ожившее пламя в ладонях героев из детских сказок. Загорелая, грязная от копоти кожа блестела каплями пота; на потёртых ремнях позвякивали масляные склянки.

Прохожие прильнули к перилам, желая поближе взглянуть на волшебное действо. Страшась быть раздавленной толпой, я сместилась к торговым рядам.

Рынок расположился прямо на дороге. Торгаши расстелили ковры у дверей душных лавок, разложили товары, не заботясь о вывесках и прилавках. В носу защекотало от запаха специй и пряностей. Терпкие ароматы тмина и базилика смешивались со сладостью ванили и свежестью эвкалипта, сушёный чеснок соперничал с благоухающей розой и можжевельником.

Я свернула на тротуар, под тень широких голубых лент, натянутых между крышами.

Дети, шурша бумажными фонарями, стайкой голубей вылетели из переулка, скрылись за бордовым шатром с вышивкой виноградной лозы на откинутом пологе. Изнутри повеяло кислым ароматом вина.

Обойдя шатёр, я огляделась в поисках Рейза. Множество незнакомых, постоянно сменяющихся лиц, слились в расплывчатую картину. Я растерянно отступила, врезалась в пузатого мужчину. Стаканы в его руках гулко звякнули. Незнакомец выругался, небрежно толкнул меня плечом и засеменил к чайной лавке.

— Идём. — Врачеватель вынырнул из безликой толпы. — Остановимся в «Угрюмом отшельнике». Отсюда недалеко.

Рейз стянул яблоко с ближайшего прилавка, покрутил в руке, бросил бегущему вдоль торговых рядов мальчугану. Ребёнок поймал неожиданный подарок, остановился, высматривая благодетеля.

— Ах ты, маленький негодник! — закричал продавец, выглянув из-за ящика с фруктами. — Сейчас я тебе задам хорошую трёпку! — Он схватил связку зелёного лука, угрожающе потряс ею над прилавком.

Мальчишка взвизгнул, отшвырнул яблоко и припустил по улице, расталкивая прохожих. Юркнув к тротуару, он ловко перескочил через бордюр, но не успел разминуться с пожилой дамой. С разбега налетев на старушку, малец замахал руками, поскользнулся на мокрой брусчатке и растянулся у порога чайной лавки. Не заметив юнца, пузатый мужчина переступил порог. Стаканы полетели на землю, на прощание окатив его горячим чаем. Бранясь по чём стоит свет, мужчина распластался на тротуаре рядом с перепуганным мальчуганом.

На помощь им поспешили бдящие за порядком церковники. Рейз уступил дорогу послушникам, взял меня за руку и увёл с площади.

«Угрюмый отшельник» оказался уютным постоялым двором в паре кварталов от центра. Владелец отдал нам ключи от маленькой комнаты на втором этаже и в честь праздника вручил помятый бумажный фонарь. Я положила сувенир на стол, открыла пыльное окно.

— Если решишь прогуляться, не уходи далеко. — Рейз бросил мне холщовый мешочек, доверху набитый монетами. — Через три дома находится лавка портного, купи что-нибудь в дорогу. Я не планирую здесь задерживаться.

— А ты? — спросила я, устало плюхнувшись на кровать.

Пока мы путешествовали верхом, у меня ныла спина. Вчера Рейз продал коня местному гончару, с тех пор невыносимо болели ноги.

— Разведаю местность.

Он по-прежнему верил, что сможет найти членов несуществующего культа. Не было смысла пресекать его навязчивую идею.

Выспросив у хозяина постоялого двора дорогу до храма, я побрела по извилистым улочкам.

Желание посетить священные стены не покидало меня после событий в Акри-ту-Натоу. Побывав в гнезде порока, соприкоснувшись с извращённой религией, я не могла отделаться от мысли, что частица греха успела укорениться и во мне. Будто заблуждения, отравившие разум лорда, проникли под кожу вместе с холодом подземелья. И я не могла смыть с себя отпечаток их скверны, сколько бы ни пыталась. Обращение к Отцу было последним шансом.

Переулок, заставленный высокими вазонами, вывел меня к церковному саду. За железными прутьями забора шелестели листвой персиковые деревья; покачиваясь на ветвях, напевали грустную мелодию ветряные колокольчики. Они громко рассуждали о былом и украдкой шептались о будущем.

Переливчатой трели вторила одетая в лохмотья девушка. Она сидела на коленях у решётчатой калитки и, покачиваясь, будто в беспамятстве, мурлыкала детскую песенку. Свеча в её руках догорала, воск засыхал на краях глиняного блюдца. На шее блестел серебряный медальон.

Зависть шершавым языком прикоснулась к щекам. Даже она, нищенка, уличная попрошайка, могла в любой момент обратиться к Отцу и получить прощение.

Я сжала кулаки, шагнула к калитке и остановилась. Отец не помог мне в аббатстве, остался глух к молитвам, что я отчаянно шептала в подземелье, не защитил от пламени костра. Я продолжала цепляться за веру — рьяно, неистово, обречённо, словно угодивший в горную реку мышонок. Поток уносил меня прочь от дома, а я упрямо перебирала лапками в надежде добраться до берега.

Нищенка открыла глаза, в расширенных зрачках отразилось пламя свечи.

Она ведь тоже не раз обращалась к Всевышнему, наверняка молила о доме, достатке, семье. Должна быть причина, по которой Он не помог ей. Всегда должна быть причина.

Девушка склонила голову набок, взгляд прояснился. Она молча протянула мне деревянный стакан. На дне блестели монеты.

Была ли она счастлива в своей беспечной жизни? Быть может, именно Отец избрал для неё такой путь — без обязательств, без груза ответственности, без чувства вины — зная, что иная судьба принесла бы горе и смерть. Что, если Он избрал похожий путь и для меня? В конце концов, я осталась жива, а отступники из Акри-ту-Натоу сгорели в праведном огне.

Я положила в стакан мешочек с монетами. На душе стало легче.

Войти в храм я так и не решилась.

Рейз разбудил меня с первыми лучами солнца. Натянув лёгкую рубаху, попросил поторапливаться.

— Ещё рано, — проворчала я, кутаясь в покрывало.

— Нам пора на утреннюю службу.

— Не лучшая твоя шутка.

— Я не шучу. — Он бросил мне платье. — Собирайся.

У храма было не протолкнуться. Очередь прихожан растянулась от калитки до разделявшего кварталы перекрёстка. Тысячи голосов монотонно жужжали, заглушая цокот копыт и нежную песнь колокольчиков.

— Анерхи проверяют медальоны при входе. — Рейз сунул мне в руку серебряный полумесяц на тонкой цепочке. На оборотной стороне было выгравировано женское имя.

— Где хозяйка медальона? — нахмурилась я.

— На службу она не придёт. Ночь была, — он самодовольно усмехнулся, — долгой.

Минуло не меньше часа, прежде чем мы добрались до ворот. Нищенка, сидя на прежнем месте, расплылась в улыбке, потянула анерха за полы поношенной рясы. Он недовольно шикнул, глянул на мой медальон и, бросив привычное «волею Отца», велел проходить в сад.

В храм мы не попали. Желающих замолить прегрешения прибыло столько, что они не уместились в зале и были вынуждены толпиться у входа, невзирая на духоту и палящее солнце. Многие пришли подготовленными: платки и шляпы покрывали головы и мужчин, и женщин, в руках девиц порхали кружевные веера.

Витражи дрогнули от гулкого удара колокола.

— Последняя служба, на которой я была, закончилась тем, что ты вынес меня из церкви, — напомнила я Рейзу.

— К счастью, эту мы проведём на улице, — в тон мне ответил он.

К тяжёлому набату присоединились благовестники и малые зазвонные. Переливчатое бряцанье в точности повторяло мотивы утренней службы в Ортисе.

— Вдруг мне снова станет плохо? — спросила я.

— Лучше бы этого не случилось. Время не подходящее.

— Не подходящее? — Я изогнула бровь. — Больной не выбирает заразу, а врачеватель — время для оказания помощи.

Анерхи опаздывали с подготовкой. Сдерживать нетерпеливую толпу у калитки остался коренастый мальчишка, остальные — спешно помогали прихожанам выстроиться в ряды. Вышедший из храма бритоголовый послушник раздавал свечи.

— Ты вправду поверила, что я врачеватель? — Рейз протянул мне свечу, прочитал удивление на лице и прыснул в кулак. — Да я ничего не смыслю в целительском деле. Я думал, ты догадалась, когда спросила про цвет настоя.

Я вырвала свечу из его руки, обиженно отвернулась.

Нам достались места в последних рядах. Колокольный звон стих, и верующие в едином порыве опустились на колени. Не подбирая подола, я присела на землю, воткнула свечу между стеблей примятой травы, вытянула руки. Издалека, почти неразличимый, зазвучал хриплый голос эктелея.

Анерх окропил пальцы водой, тёплые капли потекли по коже. Я сложила ладони, поднесла к груди. Вопреки ожиданиям, небеса не разверзлись, гром не грянул средь ясного неба, и Лукавый не утянул души грешников в Ад. Женщины позади шёпотом обсуждали вчерашний праздник.

Я склонила голову, но вместо чтения заученной молитвы обратилась к Рейзу:

— Зачем мы здесь?

— Дабы воздать хвалу Отцу, — цыкнул он.

— Больше ты меня не обдуришь. Отвечай.

Он сжал губы, пряча непрошеную улыбку.

— Культ пожелал узреть доказательства. Не отвлекайся, за нами наблюдают.

Согнув спину в общем поклоне, Рейз извлёк из кармана монету. Медяк спрятался между пальцев.

Хор голосов восславил Отца священной песнью. Пламя свечей затрепетало, и люди, спасая дарованные Небесами огни, склонились к земле. Тушить свечу без использования серебряной чаши мне было в диковинку — пришлось задуть огонек прежде, чем он коснулся одежды.

Рейз заёрзал на месте, украдкой бросил монету в анерха. Медяк ударился о кадильницу, отскочил в спину прихожанки. Анерх порывисто извинился, подобрал монету и продолжил обход.

Торжественная песнь затопила храм, хлынула в сад и разлилась по утомлённым жарой улицам. Рейз постучал пальцами по земле, будто неумелый бард перебрал туго натянутые струны. Хор взял высокую ноту.

Кадильница упала в траву. Анерх схватился за горло, хрипя и кашляя, завалился в проход между рядами.

— Всё в порядке, я помогу, — Рейз поспешил успокоить испуганных прихожан. — Я — врачеватель, дайте дорогу.

Он махнул низкорослому мужчине. Вместе они подняли анерха, волоком потащили к калитке. Мальчик у входа вызвался их проводить.

— Чуть меньше внимания, — прошептала мне нищенка, быстро заняв место Рейза.

Я потупила взгляд, приложила ладони к груди и сбивчиво затараторила слова молитвы. Песнопение продолжалось.

— Так значит, ты и есть обещанная Вестница? — с придыханием проворковала она.

— Не понимаю, о чём вы, — ответила я.

— Не доверять незнакомке — разумно. Скажи Раздору, что его просьба будет исполнена. Мы встретимся в полдень на углу Западной и Шелковой улиц.

Она затянула песнь, до конца службы позабыв о существовании мира вокруг.

Толпа повалила из храма с последним ударом набата. Я выскользнула на дорогу в числе первых, отдала свечу анерху, дежурившему у ворот.

— Анвелл? — Кровь отхлынула от лица. — Что ты здесь делаешь?

Слуга Дуана сдвинул брови и, не глядя на меня, продолжил собирать свечи.

— Как и прежде, я служу Отцу и избранному им лорду, — с отрешённым спокойствием проговорил он.

— Дуану? Разве он… — Голос дрогнул. — Он жив?

— Волею Отца и несмотря на то что ты натворила в Акри-ту-Натоу.

— Я не хотела. Это их вина, — выпалила я. — Они пытались меня убить.

Анвелл молчал, невозмутимо принимая свечи из рук прихожан.

— Ты знал, — потрясённо проговорила я.

Помедлив, анерх сложил свечи в плетёную корзину.

— Господин Раэль накануне сообщил мне, что свадьба не состоится, а вскоре после твоего прибытия в аббатство распорядился доставить его в Кинотийю. Он был тяжело ранен. Это всё, что мне известно.

— Дуан сейчас в городе?

— Эктелей убеждал его повременить, но господин срочно отбыл на встречу с Эпархом.

Рим. Предатель отправился в Рим.

— Мне жаль, Лирэ, — сухо добавил он, — но я не хотел бы находиться рядом с тобой дольше, чем того требуют обстоятельства. Я слышал о случившемся в Ортисе, понимаю, что у тебя может быть иная версия событий. Однако мне, как верному служителю Отца, не пристало доверять слухам, и потому я не могу ни поддержать, ни осудить твои решения. Это исключительно твоё бремя.

Анвелл не хотел вмешиваться, выбрав удобную позицию неведения. «Невежество есть благо, бездействие есть спасение» — весьма распространённая трактовка второго стиха Авесты.

— Я понимаю, — солгала я.

Анерх вернулся к сбору свечей, а я, едва не срываясь на бег, направилась к постоялому двору.

Смех, доносившийся из «Угрюмого отшельника» был слышен издалека. Среди клумб, развалившись на скамье, Рейз потягивал эль в компании пышногрудой девицы. На его щеках проступил румянец, губы недвусмысленно касались тонкой женской шеи.

— А вот и моя сестрёнка, — протянул он, поигрывая бретелями на плечах смущённой подружки. — Как прошла служба?

— Ты меня бросил меня у храма, — сердито отозвалась я.

— Я спасал жизнь. Это мой долг как врачевателя. — Подняв со скамьи веер, Рейз скрыл победную ухмылку за белыми кружевами.

Девушка, застенчиво хихикая, отобрала у него ажурную игрушку.

Я поднялась на крыльцо постоялого двора, сдвинула занавеску. Из холла повеяло приятной прохладой.

— В полдень тебя ждут на углу Западной и Шелковой улиц.

— Одна новость лучше другой. — Рейз швырнул опустевшую кружку в куст молодой розы. — Что ж, до полудня ещё уйма времени. Чем займёмся? — спросил он, зарывшись носом в каштановые кудри.

— Мастерская моего отца как раз на Шелковой улице. — Девушка прильнула к его груди, цепляя ткань рубахи рюшами корсета. — Может, заглянем туда? Мой старик будет счастлив с тобой познакомиться.

— С превеликим удовольствием.

От их похотливого щебетания мне стало дурно. Восьмой стих Авесты гласил, что негоже предаваться плотским утехам на публике, а ложе делить надлежит лишь с мужем и благочестивой женою. Впрочем, греховные забавы Рейза не шли ни в какое сравнение с новостью о Дуане. Лорд выжил. Эта тревожная мысль звучала в голове с каждым ударом сердца, пока я поднималась по лестнице и нервно мерила комнату шагами. Лжец, отступник, убийца — он осквернял мир своим присутствием. Человек, обманом убедивший мою семью в благородном намерении сыграть свадьбу, продолжал дышать. Сейчас предатель ехал в Рим. Мы могли догнать его.

Однако до полудня Рейз не объявился. Я в одиночку отправилась к месту встречи.

Ремесленные улицы, бесконечно похожие друг на друга, складывались в грязный, пропахший дымом, лабиринт. Рабочие грузили в телеги засаленные бочки, дышали жаром печи в кузнях, стучали молотки, гремела посуда. Я долго блуждала по пыльным переулкам, петляла среди складов, заваленных обломками железа и гнилой древесиной, выспрашивала дорогу у прохожих.

Солнце встало в зенит задолго до того, как я нашла нужный перекрёсток.

Нырнув в тень старого амбара, я вытерла пот со лба, поправила прилипшее к телу платье. Лето в этом году выдалось жарким, и даже близость Кинотийи к горам не спасала от духоты.

Мимо, кренясь на левый бок, промчалась повозка. Облако пыли повисло над дорогой. Работяги, чертыхаясь и кашляя, проводили извозчика бранью. Хлопнули вожжи.

— Если за кем-то шпионишь, делай это незаметно, — прозвучал над ухом голос Рейза.

Я вздрогнула.

— Ты нашёл культ? — спросила я, спрятав испуг за напускной злостью.

Он хмыкнул, стряхнул пыль с рубахи.

— Ты поверила в его существование?

Я предпочла не заметить издёвку.

— О чём ты их попросил?

— Она сначала упомянула о всадниках или о Вестнике? — не уступил Рейз.

— Что ты сделал с анерхом?

— Тебя заботит его судьба?

— Ты знал, что Дуан выжил? — с нажимом спросила я.

Рейз осёкся, проглотив очередную колкость.

— Да, я нашёл культ, — ответил он, погладив шрам костяшками пальцев.

— Та женщина у храма, верно? Почему она поверила, что ты — Раздор? Как ты убедил её?

— Она читала подлинник Авесты, — произнёс он тише. — Или его фрагмент. На мой счёт у неё возникли сомнения, пришлось разыграть то утреннее представление. Думаю, она посчитала, что молитва, полумесяц и святая земля лишат всадника сил. Она ошиблась. Неверная трактовка. Возможно.

— Допустим, всё, что ты говорил про Эсхатон — правда. Ты — Раздор, а, значит, именно ты — источник лжи и обмана. Как она могла довериться тебе? Как тебе вообще можно верить?

— Ты до раздражения проницательна, моя дорогая Вестница, — процедил Рейз. — Но ты не сможешь докопаться до правды, покуда считаешь её вымыслом. Возьми за основу лживость учений Авесты, осознай масштаб церковного заговора, и всё встанет на свои места. Элин — девушке, что говорила с тобой у храма, известна ложь Эпарха. В детстве она лишилась родителей, церковь ничем ей не помогла. Сироту приютил культ. «Меченные солнцем» спасли ребёнка от голодной смерти, пожаловали крышу над головой и познакомили с Откровениями. С тех пор она служит благой цели. Той же, что связала меня с тобой.

Он мастерски сменил тему разговора.

— И какова же твоя цель? — зацепилась я.

— Очистить мир от порока, — выдерживая паузы, ответил Рейз.

— Путём того, чтобы сеять раздор и хаос? А после и вовсе развязать войну?

— Люди объединятся либо перед сильным врагом, либо перед большой бедой. Слабые погибнут, сильные — уверуют. Когда вера станет единой и не останется места порокам даже в помыслах, наша миссия будет исполнена. — Он говорил медленно, тщательно подбирая слова и не сводя с меня пытливого взгляда.

Я не поверила.

— Это невозможно. Сделать так, чтобы никто не грешил даже в мыслях.

— Ты не ведаешь силы страха пред приближающейся смертью, — хохотнул Рейз. — Именно осознав неизбежность скорой кончины, люди способны совершать настоящие чудеса.

— И какова моя роль во всём этом? Для чего нужен Вестник?

— Я уже отвечал. — Он взлохматил волосы, натянул циничную улыбку. — Ты — глас этого мира. Слушай свои желания. Всадники позаботятся об остальном.

Вечером «Угрюмый отшельник» посетила гостья. Пышная юбка прошелестела по полу, веер мотыльком порхал у лица. Она забрала у Рейза медальон, запечатлела на губах долгий поцелуй.

— Её отец помогает культу, — пояснил он, спровадив подругу. — Весьма выгодное сотрудничество.

Я затолкала платье в дорожную сумку.

— Не одобряю твоих методов заводить знакомства.

— Разные души падки на разные грехи, — пожал плечами Рейз. — И каждому греху — свой Ад.

— Ад един для всех, — отозвалась я.

— И всё же в нём девять кругов.

Перед полуночью мы покинули постоялый двор.

За городскими воротами ожидала крытая повозка. Возница спрыгнул с жёсткого сиденья, откинул полог тента.

В стройной фигуре, окутанной полумраком, я с трудом узнала нищенку, просившую милостыню у храма. Девушка сменила лохмотья на скромный мужской костюм, собрала волосы в косу. На смуглом лице играла широкая улыбка. Она прислонилась плечом к повозке, скрестила руки на груди. Из-под неряшливо завязанной шнуровки показался серебряный медальон.

— Где же твой конь, всадник? — насмешливо спросила Элин.

Рейз закинул сумку в повозку.

— Мой конь у моего горячо любимого братца. — Он вернул ей улыбку. — И упреждая следующий вопрос, скажу: «Так получилось». Это крайне неприятная для твоих нежных ушек история. Я не буду её рассказывать.

Рейз помог мне забраться в телегу, запрыгнул следом. Элин умостилась впереди, натянула вожжи. Повозка медленно тронулась.

Первый луч рассветного солнца коснулся лица. В нос ударил запах гниющей травы, грибов и протухших яиц. Я проснулась, вытащила из волос солому, потянулась к откинутому тенту. Голова пошла кругом, тошнота подступила к горлу. Ползком я подобралась к краю телеги, осторожно спустилась.

Земля ушла из-под ног.

Эйкут. Арена

Пузырь лопнул. Мутная зелёная жижа окатила меня с головы до ног. Готов поклясться, что так должны вонять ангелы — гнилью, сыростью и застоялой водой. Я стряхнул с рук смрадную слизь, пригнулся, уклоняясь от нависших над тропой веток.

Восемь мохнатых лап обняли шею. Жвалы пощекотали лоб. Я схватил паука, швырнул пролетавшему мимо Диинтасу. Демон поймал сжавшееся тело, с размаха насадил толстое пузо на сталактит. Кровавые ошмётки разлетелись по поляне.

Из связки лиан вылетел сгусток слизи. Диинтас нырнул за дерево. Жирная капля врезалась в ствол, с шипением выжгла мох. Я увернулся от второго плевка, вляпался в паутину. Белёсые нити опутали рога, облепили лицо. Теряя равновесие, я подался влево. Призрачный скат под ногами истошно заверещал, выпустил короткие усики. Под истеричные вопли мы слетели с тропы.

Пламя огненной короной вспыхнуло над головой, выжгло паучью сеть. Я стряхнул обрывки паутины, укрылся руками, влетев в заросли колючего кустарника.

Скат взвизгнул, задел плавником ножку гигантского гриба. Шляпка задрожала, облако ядовитых спор окутало чащу. Демон ухватился усами за камень, взмыл над кустами в попытке вернуться на безопасную тропу. Я развёл руки, силясь удержаться на его призрачном хребте.

Жирная личинка шлёпнулась на плечо, круглая пасть ощетинилась тремя рядами зубов. Остриём хвоста я пронзил паразита насквозь, резким изгибом сбросил останки в траву. Хищные цветы тотчас вгрызлись в тёплую плоть.

Диинтас нагнал меня, набрал высоту и на бешеной скорости протаранил скопление сталактитов. Потолок затрещал. С неба посыпались валуны. Скат вспыхнул голубым светом, подпрыгнул, заскользил по обломкам. С диким визгом мы вернулись на тропу.

Каменная сосулька пробила грибную шляпку. Споры разлетелись над дорогой. Я задержал дыхание, пронёсся сквозь мерцающее облако, поминая ангелов, стёр с лица мерзкую пыль. Вовремя. Впереди, за каменным лесом, разрастался тёмный провал обрыва.

Я подозвал соллини. Демоны быстро образовали мост над пропастью.

Скат, переливаясь бирюзой, вприпрыжку промчался по шершавым крыльям, плюхнулся на уступ, ободрав кожу на брюхе. Я глубже вонзил когти в его мягкое тело. До завершения охоты было ещё далеко.

Окаменелые деревья размытыми пятнами проносились мимо. Зелёные кристаллы возвышались над тропой уродливыми наростами. Воздух, затхлый, пропитанный сладким незнакомым ароматом, кружил голову. В бешеной гонке я с трудом различал небо и землю. Эйкут — бесконечно голодная пещера — медленно сводил меня с ума.

На мокрых от слизи камнях мелькнули жёлтые блики. Кончик золотого хвоста скрылся за поворотом.

Я окликнул Диинтаса, указал на удирающую добычу. Демон спикировал в пролёт между грибами.

Тропа пошла под уклон, спиралью обмотала исполинскую колонну. Я сместился дальше от осыпающегося края, прижался к вертикальному склону. Далеко внизу, на дне котловины, вспыхнули пятна лазурных кристаллов. Чем глубже мы спускались, тем больше Эйкут походил на прожорливый грот, холодный и сырой, будто заброшенный подвал Преисподней.

Скат вышел на новый виток. Золотой хвост неизменно маячил впереди.

Я в предвкушении облизнул губы. Гонка продолжалась.

Спираль оборвалась в центре впадины, крутым поворотом перешла в тонкий мост. Я подался вперёд, всеми силами навалился на визжащего демона. Скат ответил прерывистой трелью. Бедняга задыхался, с плавников сочилась серебристая кровь.

Земля содрогнулась, мост пошёл трещинами.

— Диинтас! — крикнул я, сплетая в руках огненную сеть. Демон вынырнул из темноты в шаге от меня. — Там пещера. Затеряется — не найдём.

Я метнул в чемпиона огненные силки. Рыбина играючи уклонилась. Золотой хвост плетью ударил по мосту. Поток горячего воздуха едва не сбросил ската в пропасть. Разрыв между нами увеличился.

Вскинув руку, я заставил сеть раскрыться. Ловушка растянулась прямо перед чёрным провалом пещеры.

Подлая рыба успела притормозить, брюхом задела пылающие нити и, расправив все шесть плавников, взмыла вверх по отвесной скале. Диинтас швырнул копьё. Лезвие пронзило центральный плавник, припечатало демона к камню. Чемпион повис над обрывом, сдавленно заскулил. Кожа лопнула. Сияющий золотой шар рухнул вниз, пролетел мимо меня, шлёпнулся на уступ уровнем ниже.

Мост рассыпался. Я рухнул в пустоту следом за ним.

Тамиш подхватил меня за рога, закинул на выступ, словно гарпия, вернувшая в гнездо слепого птенца. Я приложился боком о скалу. Перед глазами поплыли алые и голубые круги.

— Удирает! — рявкнул генерал, грузно приземлившись рядом. — Вставай, я подброшу.

Мощные лапы сдавили рёбра. Яростными рывками мы начали набирать высоту.

В который раз за сегодня я проклял Бездну с её ненасытным чревом: в Эйкуте мне пригодились бы крылья.

Подъём дался Тамишу нелегко. На подступах к верхнему ярусу он подкинул меня, подставил под ноги древко секиры и вытолкнул вдогонку за удирающим чемпионом. Скорости хватило, чтобы я пролетел над плотоядными кустами, оттолкнулся от упругой грибной шляпы и, зацепившись хвостом за сталактит, сменил направление полёта. В затяжном прыжке я сплёл из пламени кнут, зацепился за толстую ветвь.

С каменной кроны посыпалось полчище мохнатых тел. Диинтас расчистил мне путь. Тамиш подбросил секиру и, зависнув над кустами, сжал паука до ласкающего слух хлюпанья. Я поймал оружие, замахнулся. Струи пламени потекли по древку, огненными ручьями напитали лезвие. В бешеном вращении секира пролетела над грибами, раскрошила каменный ствол и до увесистого обуха вошла в тело демона.

Гонка завершилась.

Тамиш подкинул меня до кристальной поляны.

— А вот и чемпион, — радостно воскликнул я. — Ждёшь аплодисментов?

Демон запрокинул плоскую голову, выпучил глаза.

— Прежде чем ты умрёшь, я хочу получить ключ.

Золотое сияние затрепетало, будто мерзавец самозабвенно рассмеялся.

— Ключ, — повторил я. — Живо.

Тело чемпиона рассыпалось мерцающей пылью.

Я в бешенстве зарычал. Пнул подвернувшийся под ноги кристалл. Снова зарычал, теперь уже от боли.

— Иллюзия, — проворчал Тамиш, вырвав секиру из земли.

Вторую неделю нас водили за нос. Да столь искусно, что у меня сводило зубы от зависти. Пятая погоня за проклятой рыбиной закончилась полным провалом — ни души светящегося поганца, ни ключа. Вместо того чтобы приблизиться к вратам, мы глубже увязли в недрах Арены.

— Ненавижу Эйкут, — рявкнул я. — Ненавижу этот треклятый круг!

— Я прикажу соллини возобновить поиски. — Юрким угрём Диинтас взмыл к каменным сосулькам под потолком.

— Будто от этого будет какой-то толк. — Я занёс ногу над мутным кристаллом, но, вспомнив о боли, отступил.

Плоть второго круга была неуязвима. Кристаллы пронизывали Эйкут, как магма насыщала израненное тело Фоэдо. Они были его застывшей кровью. Мерцающие камни росли отовсюду: во влажной земле, в кривых корнях, в шершавой коре деревьев. От их холодного света на Арене не было спасения.

Я сел на землю, провёл когтем по гладкой грани. На поверхности кристалла не осталось даже царапины.

— Если спустить на Арену всю мою армию, как быстро мы превратим это место в пустыню? — мечтательно проронил я.

Тамиш потёр мясистый подбородок.

— Никогда. Арена существует с начала времён. Как и Эйкут. Как и весь Ад.

— Арена, которая занимает половину круга. Круг, который, по сути, и есть Арена, — фыркнул я. — У Люцифера проблемы с фантазией? Что нужно съесть, чтобы придумать подобное? Долго же его не отпускало, если он успел воплотить задумку в жизнь.

Генерал сдул с секиры каменную крошку.

— Владыка не создавал Ад.

— Но мог улучшить. Скажем, пробить потолок и залить лавой это поганое место, — я ехидно оскалился. — Как тебе идея?

— Иногда я думаю, что ты безумен куда больше, чем хитёр, Истиннорождённый.

Я поднял взгляд к потолку.

— Сколько камня между нами и Фоэдо?

— Лиги. Много лиг, — прикинул генерал. — Фоэдо и Эйкут переплелись в незапамятные времена, с тех пор пласт постоянно разрастается. И если тебя посетила мысль пробить дыру до самого Аркса, то вынужден огорчить. Круги располагаются ступенями, но только первые два напрямую соединены между собой. Под ними — Бездна. Упадёшь с круга — сгинешь навечно.

— Не говори мне о Бездне.

Я поднялся. Голова пошла кругом.

— Прости за любопытство, но как ты сумел выбраться?

Голос Тамиша прозвучал издалека, раздвоился, заскрипел ржавым металлом.

Я пошатнулся. На руках проступили капли пламени — вязкого, зловонного, отравленного. Колючие тиски сдавили рёбра. Я харкнул липкой зелёной жижей, царапая грудь, осел на колени. Боль растеклась по плечам, вгрызлась в лопатки. Рога ударились о кристаллы.

Планария. Южный тракт

Солома впивалась в спину, жалила плечи. Жар волнами растекался по телу, будто в груди внезапно вспыхнуло солнце. Его обжигающие лучи кипятили кровь и плавили кости.

— Она не продержится ещё десять дней, — зло прошипел Рейз. — Нужно найти врачевателя.

— Мы бы нашли, но ты же не пропустил ни одного постоялого двора, — в тон ему ответила Элин. — Куда ни зайди, везде скандалы, ссоры и драки. Я устала ночевать посреди поля, устала выпрашивать у фермеров воду и убеждать анерхов, что её болезнь не заразна. Даже ты не знаешь, что это за напасть. Вдруг это чума?

— Прекрати ныть, умоляю. Пара бесед со святошами не сделают из тебя мученицу.

— А из неё сделают? — фыркнула девушка. Голос её звучал тише, она по-прежнему управляла повозкой.

— Зависть делу не помощник. — Рейз смочил водой полотенце. — Мир избрал Вестницу, и с этого момента, хочешь ты того или нет, твоя жизнь зависит от неё. Все жизни в вашем крохотном мирке зависят от неё.

— Если нам всем суждено умереть от чумы, никакая Вестница нас не спасёт.

— Не переживай, вас убьют ваши пороки. — Он положил мне на лоб мокрую ткань.

Эйкут. Арена

Я погружался в топь — бесконечную, как вселенная, непроглядную, как первородный мрак. Я тонул. Тело опускалось ко дну, утягивая за собой пылающую душу. Я горел: дышал огнём, плевал горячей кровью и плакал обжигающими слезами. Пламя сплеталось в нити, обрастало цепкими крюками, взлетало в пустоту и никак не находило опоры. Вокруг не было ничего.

Я парил — падал бесконечно долго, пока несуществующий ветер не сожрал мои крылья, пока тьма не сгрызла рога, пока само время не перестало существовать.

Потом иссякло пламя. Без него рассудок наводнили воспоминания. Тогда Бездна обратила на меня голодный взгляд. Я сжался, свернулся в клубок под её хищным, опустошающим взором, чтобы сберечь в себе последние крохи тепла.

И вдруг я увидел его — свет, что озарил бездонный мир, прогнал тьму в недосягаемые глубины, огонь, который заставил Бездну зажмуриться.

Я потянулся к нему.

Бирюзовое сияние на мгновение ослепило меня. Я открыл глаза. Наваждение исчезло, уступив место низкому потолку и тусклому свету кристаллов.

— Давай, Виарин, приходи в себя, сколько можно истекать этой дрянью.

Конец ознакомительного фрагмента.