Сами мы не местные

Юлия Жукова, 2021

Жить в чужой стране и вообще-то непросто, а если это не страна, а целая планета и до родного дома десятки миллионов световых лет… И у тебя там никого нет, кроме любимого мужа, который, впрочем, страдает почти всеми местными заморочками, – тут уж приходится быть начеку и в полной боевой готовности круглосуточно. А между тем в инопланетном раю, раскинувшемся от северных снегов до южных джунглей, где боги ходят по улицам, а на подводных тварей можно полюбоваться из окна вагона, так хочется просто наслаждаться жизнью…Автор не преследует цели сформировать привлекательный образ нетрадиционной сексуальной ориентации и не отрицает семейные ценности.

Глава 3 В которой у транспорта есть своё мнение

Я плюхаюсь на сиденье унгуца и с трудом удерживаюсь от того, чтобы немедленно заснуть. Все-таки тяжело с непривычки шастать по лесу на лыжах. Но, как я понимаю, это не последний на сегодня аттракцион.

Мы взмываем над полем и летим прочь от внушительных гор вдоль берега вслед за едва различимой в снегу фигуркой всадника. Солнце уже намекает, что оно тоже за день нагулялось и хочет баиньки где-то там, за снежным горизонтом. Мы же вызывающе показываем ему длинный нос с рогами и летим к новым приключениям.

Минут через пять мы обгоняем нашего пастуха, он машет нам снизу рукой и указывает, в какую сторону лететь дальше, что мы и делаем. Ещё через пять минут, судя по всему, прибываем на место.

Здесь снежная гладь подвытоптана, из неё, как луковицы, торчат четыре шатра, у них из вершинок вместо перьев струится дым. Азамат сажает нас в нескольких шагах от крайнего жилища. Вылезать наружу мне очень не хочется, но в шатре спать все-таки удобнее, чем в кабине, так что мы снова вытряхиваемся на снег.

Едва коснувшись ногами земли, я замечаю, что на нас с лаем несутся два пса, вероятно, пастушьи помощники. Да как несутся — уши и язык развеваются где-то за спиной, задние лапы вперёд передних, в общем, того и гляди врежутся в бок унгуца. Я порываюсь запрыгнуть обратно в кабину: не то чтобы я боялась собак, но эти уж очень жаждут встречи, на мой вкус.

— Лиза, да чего ты от собак шарахаешься? Они ведь табун охраняют, это свои собаки.

— Ага, только они нас впервые видят, и вряд ли им дали наш словесный портрет.

Азамат хихикает и отмахивается от меня, а когда собаки подбегают поближе, рявкает на них какое-то жуткое сочетание согласных, которое, видимо, означает «цыц».

Собаки тормозят так, что снег столбом, а правая даже наворачивается через голову. В глазах их сразу воцаряется покорность, мольба о прощении и надежда, а вдруг дадут что-нибудь сгрызть.

— Ничего себе охраннички! — говорю. — Это, если правильное слово знать, кто угодно их окоротить может?

— А вот и не кто угодно, — наставительно говорит Азамат. — А только тот, у кого право есть. Это же не просто так дворняги, их специально выводили, чтобы чуяли, что у человека на уме. Я вот знаю, что я их хозяин, — они ко мне и подлизываются.

Псы и впрямь принялись тереться у его ног и просительно заглядывать в глаза. Только бы лизаться не начали, надеюсь, манерам их тоже обучают…

Тут на звук собак из шатров появляются люди — трое мужиков, укутанных в длинные шубы до самых пят. Азамат кричит им что-то приветственное, и мы двигаемся навстречу. Мужики поначалу совершенно неприлично на него пялятся, потом немного неуверенно кланяются. Азамат кивает в ответ, и мы заходим в шатёр.

Муданжский шатёр — это такая огромная круглая палатка из шкур, на первый взгляд кое-как накинутых на каркас. Посерёдке разведён костёр, обложенный в два ряда аккуратными камушками, а под боком у него пригрелась металлическая печечка без одной стенки; её труба изогнута, а на сгибе припаяна перевёрнутая воронка, своего рода вытяжка, в которую уходит дым от костра, и все это поднимается к дыре в потолке. Пол застелен шкурами, на каркасе растут крючочки для подвешивания одежды, утвари и мешков с чем угодно. Каркас у шатра металлический, в нем отражается и бликует золотистое пламя. В шатре весьма просторно, человек десять легко улягутся; крыша у самых стен на высоте моего плеча, а в центре метра четыре. На печке пыхтит чугунок, время от времени выплёвывая несколько пенистых капель, которые с шипением стекают по его боку, наполняя воздух сытным дымным запахом.

— Мы уж думали, вы вовсе не приедете, — неожиданно понятно говорит один из пастухов. У него тоже есть акцент, но какой-то другой, более чёткий. — Зачем столичному барину переться в эту глушь…

— А я не столичный, — хмыкает Азамат, — я из Худула, мне степь — что лужица.

— А-а, земляк! — с явным облегчением восклицает пастух.

Другой тоже что-то говорит, но его я, увы, не понимаю. Внятный продолжает:

— А я по другую сторону Рулмирна от Худула родился. Поехал вот в столицу на заработки, да и осел на полдороге. Красиво тут…

Они некоторое время обсуждают местные пейзажи, пока мы рассаживаемся у огня, а пастухи заканчивают приготовления к ужину. Эти потрясающие люди так и ходят тут в своих длинных шубах, кажется, вообще без застёжек. И варежки прямо из рукавов растут, только кончики пальцев и можно высвободить. Мне-то в верхней одежде через пару минут становится невыносимо жарко, так что я стаскиваю для начала шапку и шарф. Появление в студии моих лохматых кудряшек вызывает резкую паузу в разговоре; пастухи оторопело переводят взгляд с меня на Азамата и обратно.

— Жена, — наконец коротко и категорично произносит Азамат.

Я довольно улыбаюсь и подсаживаюсь к нему поближе, чтобы ни у кого не возникло сомнений.

— Красивая… — протягивает северянин таким тоном, каким говорят «не может быть!»

— Сам удивляюсь, — усмехается Азамат.

Молчание затягивается, и мне становится неловко.

— Может, я схожу до унгуца, принесу еды? Раз уж мы её столько набрали…

Азамат немедленно подрывается пойти вместе со мной.

Уже около самолётика он также порывается сам дотащить и термопак, и одеяла, и какую-то одежду для спанья, но руки у него все-таки только две, так что я обращаю его внимание на то, что термопак с колёсиками и его можно катить. И укатываю, пока Азамат не придумал контраргументов.

Сквозь шатёр прекрасно слышно, что говорят внутри. Даже лучше, чем мне бы хотелось, — конечно, они обсуждают Азамата. И откуда у такого урода такая жена, и с какой стати он получил эту землю, неужели не нашлось более достойных, и так далее. И это только из того, что я могу понять. Собаки у них тут явно умнее людей.

Когда я вхожу, они, конечно, замолкают, но и это не очень-то почтительно выглядит. Они ведь знают, что сквозь шкуры все слышно, а у муданжцев такой слух, что Азамат, наверное, от самого унгуца все разбирал. Я уже собираюсь с духом сказать заготовленную гадость, но тут меня огорошивают вопросом:

— Как муж?

Это спросил один из долхотчан, так что я поначалу не уверена, что правильно его поняла. Поэтому я переспрашиваю, повернувшись к северянину. Он повторяет все точно так же:

— Как муж?

— Как его здоровье? — уточняю я.

Они смеются и мотают головами. Муданжцы очень забавно мотают головой — до предела и притормаживая на дальней точке, как будто методично оглядываются через оба плеча. Я недоумеваю:

— А что тогда?

— Ну… ну как муж? — продолжают настаивать пастухи.

— Нормально, — пожимаю плечами, окончательно сбитая с толку. — Здорово. Хороший муж, очень заботится.

Мужики смотрят на меня, как на больную. Чего им от меня надо?

Тут входит Азамат.

— Они дают тебе возможность на меня пожаловаться, это проявление вежливости, — чеканно объясняет он и, пока я хлопаю жабрами, продолжает в том же сухом наставительном тоне, повернувшись к пастухам: — Моя жена с Земли, у них многие вещи устроены по-другому, так что ей надо все подробно объяснять.

О да. Он их прекрасно слышал. И злой теперь, как лесной демон.

— Мне не на что жаловаться, — тут же вставляю я.

Они как-то нехорошо косятся на Азамата. Небось решили, что он меня запугал и не разрешает о себе дурно говорить. А мы-то с ними едой делиться собрались!

К счастью, тут наконец подъезжает наш провожатый; я слышу, как он тормозит свою лошадь каким-то нечеловеческим гортанным звуком.

— А, Азамат-ахмад! — радостно восклицает он, едва войдя в шатёр, а потом продолжает что-то говорить про то, легко ли мы нашли да как тут устроились, насколько я могу понять.

Меня, да и всех присутствующих, несколько удивляет его обращение. Северянин тут же тихонько у него спрашивает, дескать, ты чего тут поклоны разводишь, это же просто хозяин земли, и не бог весть какой важный.

Наш провожатый прямо-таки задыхается от возмущения, а потом широким жестом отмахивается от своих коллег:

— Что с вас взять, вы ж никогда на Белый День не ездите в столицу. Вы бы видели, как он на боях выступил, все бы поняли сразу, бездельники!

Во всяком случае, я думаю, что он сказал примерно это. Я начинаю понемногу привыкать к долхотскому акценту, особенно если уши тремя слоями утеплителей не закрыты. Во всяком случае, за «бездельников» точно отвечаю!

Азамат явно польщён, и я тут же расслабляюсь. Обидчиков поставили на место, а моего мужа есть кому защитить и без меня. Благодать! Вот сейчас ещё поужинаем…

Тут уже совсем жарко. Я решительно вылезаю из комбинезона и верхнего свитера, а потом и Азамата вытряхиваю из лишней одежды. Нечего ему перегреваться. Потом углубляюсь в изучение термопака: такой моделью я ещё не пользовалась. Обычно отдельно переносной холодильник, отдельно жаровня. А тут комплект — три отделения, в каждом коробочка с едой. Для каждого можно указать количество градусов. Хочешь минус двадцать, а хочешь плюс сто. Только выключить вовремя не забудь… или оно само выключается, когда закипит?

Мужики тем временем обсуждают что-то про лошадей и прогнозы погоды на весну и лето, основанные на поведении перелётных птиц, облаков, рыбы в море и чем-то ещё столь же точном. Впрочем, может быть, в этом и есть зерно истины.

Поклонник Азаматовых боевых успехов обещает завтра нас первым делом отвести в конюшни, чтобы мы прониклись, восхитились и покатались. Азамат его тут же осаживает:

— Давайте не очень рано, моя жена любит утром поспать.

— Да я вообще удивляюсь, — отвечает тот, — что вы такой цветок потащили в степь по снегу.

— Это ещё кто кого потащил, — смеётся Азамат. — Моя супруга — суровая земная женщина, может взрослого воина с ног свалить одним ударом, а тут подумаешь, какие-то лыжи!

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заржать, глядя на благоговейные лица пастухов.

Мы ужинаем их похлёбкой с нашими пирогами, после чего они расходятся по другим шатрам, а нам оставляют этот в полное распоряжение. Они сначала, конечно, хотели освободить нам два шатра — как же, не могут ведь богатые супруги из столицы провести ночь вместе! Но Азамат им строго указал, что я не умею, да и не должна управляться с печкой, а тем более костром, и вообще ему не нравится идея оставлять меня одну — и при этом так выразительно посмотрел на троих из четверых пастухов, что сразу стало ясно, что именно ему не нравится. Про костёр он, кстати, соврал, с костром я управляться умею. Впрочем, я никогда об этом не говорила, так что он имеет право не знать.

Вот тут-то и возникает первая трудность выгуливания меня на природе. А именно — я не могу лечь спать, не помывшись хотя бы символически. А Азамат, конечно, предусмотрел все, кроме этого. В шатре же никакого тазика и в помине нет, а мытье на улице в этом сезоне исключено…

Азамат, правда, находит простое решение: отворачивает пару шкур, под ними песчаная земля, слегка подогретая теплом постоянно поддерживаемого костра и потому не насмерть заледеневшая. Воду впитает, во всяком случае.

Потом выясняется, что воды в канистрах с водой хватит на чай и суп, но никак не на помыться. Так что мы (я, естественно, настояла на том, чтобы не один Азамат маялся с моими запросами) одеваемся, выходим наружу и нагребаем снега во все имеющиеся ёмкости, а потом греем все это до получения нужного количества воды. Даже больше чем нужного, примерно вдвое. Так что когда наконец доходит до мытья, сначала Азамат поливает меня, а потом я его. Он поначалу сопротивляется, но у меня есть веский довод: по грязному мазаться плохо.

— Ну можно ведь сегодня пропустить, — осторожно предлагает Азамат, которому совершенно не хочется раздеваться и мокнуть.

— Солнце, давай проясним этот момент, — говорю я, выразительно двигая бровями. — Если я сказала «каждый день», это значит каждый день. И откосить ты сможешь не раньше, чем я удостоверюсь, что ухудшение не начнётся снова. Так что никаких пропусков, а то знаю я вас, мужиков. Сегодня день пропустим, а потом неделю, а потом месяц, а потом вообще забьём на все, потому что не помогает. Нет уж!

— Хорошо, хорошо! — Он поднимает руки, дескать, сдаюсь.

Вот и славно.

Помимо чисто лечебных соображений мной руководят и другие, а именно — у Азамата такое красивое тело, что грех отказывать себе в удовольствии его лишний раз пощупать и полюбоваться на него. Самому Азамату я пыталась это объяснить, но он не только не поверил, а и вовсе решил, что я зачем-то ему вру, чтобы что-то у него выклянчить, что уж вовсе странно, ведь он и так все с радостью для меня сделает… Короче, я решила пока помолчать о своём извращённом представлении об удовольствии, чтобы не провоцировать семейные ссоры. Авось когда-нибудь он успокоится и начнёт мне верить, но явно не в ближайшие месяцы.

Когда с мытьём и малярными работами покончено, у нас образуется новая тема для спора: Азамат хочет укутать меня в восемь одеял, но ему самому в таком коконе будет жарко, а я, естественно, предпочитаю вдвое меньше утеплителей, зато мужа под боком. В итоге мы сторговываемся на том, что тремя одеялами мы укрываемся вместе, а потом на меня кладём ещё несколько индивидуальных. Надо ли говорить, что ночью я все это радостно стряхиваю и дальше сплю при комфортной температуре Азаматова тела.

Поспать подольше не удаётся — я просыпаюсь от дикого ржания и топота, как мне кажется, прямо рядом с моей головой.

— Лиза, ты куда? — сонно спрашивает Азамат, когда я подскакиваю, не совсем ещё соображая, где мы и почему.

Ах ну да, это просто сквозь шатёр все так слышно хорошо.

— Эти ваши лошади очень громкие и неожиданные, — ворчу я, откапывая в ворохе одежды мобильник с часами.

На них семь. Отвратительно, но, с другой стороны, мы вчера и легли максимум в девять, так что я должна была выспаться. А спала мертвецки после всех нагрузок и споров. Ноги воют волком, я, конечно, все потянула вчера. Но у меня с собой мазь от мышечной боли. Ладно, надо уж вставать, а то если сейчас обратно лягу, разве что к обеду удастся меня поднять. Азамат, впрочем, какой-то унылый.

— Ты же обычно в это время уже встаёшь, — говорю. — Спал плохо, что ли?

— Полночи вообще не спал, — пожимает плечами он. — Слушал…

— Что? — Я оглядываюсь по сторонам.

— Все. Ветер, лошадей, собак, мышей под снегом… иногда сова или лиса рядом охотились. Разок, кажется, шакал заходил, но тут я не уверен…

Глажу его по голове.

— Так тебе на охоту надо было выбираться, а не со мной гулять. Так бы и сказал, что ж ты все мучаешься?

— Да я не мучаюсь, — он начинает выбираться из-под одеял, — мне просто скучно спать, когда вокруг столько всего происходит. Ничего, переживу. Давай одеваться… хотя ты же сначала, наверное, поесть хочешь?

— В семь утра я на это не способна, — хмыкаю. — Так что не буду заставлять тебя ждать.

Я быстро натираюсь кремом от растяжения, мы одеваемся и выпадаем из тёмного тёплого шатра в лучистый продувной день.

Муданжские лошади — это нечто. Я, конечно, и вообще лошадей в жизни мало видела, и больше в фильмах и на картинках, чем вживую. И все-таки, я думаю, тут какая-то особая порода.

Во-первых, они исполинские. Та, на которой вчера за нами приехал пастух, — довольно миниатюрная по сравнению с основной массой табуна. Мне объяснили, что пастухи ездят только на своих собственных лошадях, а особо крупные экземпляры, понятно, и жрут в особо крупных размерах, и это невыгодно. К тому же мы стояли на снегу на лыжах, а того снега там было немало, лошадь же благополучно проваливалась по колено, так что оценить её рост было трудновато.

Во-вторых, они косматые. Длинные, аккуратно расчёсанные пряди спускаются со спины почти до колен и слегка кудрявятся под брюхом и шеей. Собственно, гривы как таковой у этих тварей нет, она не выделяется на фоне прочей обильной шевелюры. А хвост — ну хвост, классическая такая метёлка.

— А им летом не жарко? — спрашиваю, пока мы прогуливаемся вдоль выстроенных на парад диковинных зверей, по ошибке названных лошадьми.

— Здесь — нет, — отвечает Азамат. — А на юге лошади лысые.

Конюшня, где этих скотин держат зимой, оказывается, стоит прямо рядом с шатрами, только она белая и снегом засыпана, так что мы её вчера с воздуха не разглядели. Впрочем, что это я, Азамат-то все разглядел, это у меня глаза где-то не там растут.

Азамат подходит то к одному, то к другому гигантскому копытному, рассматривает морду, приподнимает губу, гладит по шерсти. Собаки вьются вокруг нас вперемешку с пастухами — и тем, и другим любопытно и тревожно, что скажет новый хозяин.

— А ты собираешься одного себе взять? Домой? — интересуюсь я. В Ахмадхоте вроде тепло. Как бы не пришлось эту скотину брить на лето…

— Почему только одного? — удивляется Азамат. — Двоих как минимум, а то и ещё кое-кому в подарок можно прихватить.

— Ты же не думаешь, что я буду на этом ездить? — с содроганием уточняю я.

— А почему нет? — снова удивляется он. — Отличные кони. Все твои соседки обзавидуются, когда увидят. Не все же тебе пешком ходить, а по городу на машине не всегда удобно, улицы-то узкие.

— Может, я лучше на велосипедике… — безнадёжно блею я. — Я же не умею на лошади…

— Ну вот, — хмыкает Азамат. — На лыжах умеешь, а на лошади нет. Для столичной дамы с певчим именем это никуда не годится. Уж придётся научиться, лапочка моя.

Лапочкой он меня вполне искренне назвал, но в общем контексте это как-то неприятно прозвучало. Мы проходим ещё несколько шагов, и Азамат останавливается перед очередной здоровенной скотиной совершенно сахарно-белого цвета. Скотина что-то меланхолично пережёвывает и поглядывает на хозяина из-под полуопущенных ресниц.

— Попробуй-ка вот эту, — кивает мне муж. — Ты на белой лошади будешь смотреться просто сногсшибательно.

— А падать я с неё буду головоломательно, — передразниваю я его по-муданжски. Ему страшно нравится, когда я принимаюсь коверкать его родной язык, даже завёл заметку в мобильнике, куда записывает мои экзерсисы, как за маленьким ребёнком. Пастухи реагируют грохочущим смехом, хотя, казалось бы, довольно очевидное построение. — Ты подумал, как я на эту махину забираться буду?

— Естественно, — кивает он, поворачивается к соседней лошади и одним махом с места запрыгивает ей на спину. — Иди сюда, я тебя подниму.

Я понимаю, что вот она, смерть моя, но то ли воздух на Муданге такой, то ли я уже давно крышей подвинулась, во всяком случае, мне претит струсить перед этими пастухами после того, как Азамат меня вчера отрекомендовал. Так что я, изо всех сил стараясь успокоить сердцебиение, послушно подхожу поближе. Он нагибается, подхватывает меня под мышки и без труда усаживает верхом на белую кобылу. И только тут я понимаю, что на ней нет ни седла, ни вожжей, НИЧЕГО!!!

— Азамат, я без понятия, как ею управлять, — быстро выговариваю я.

— Да легко, — заверяет он, хлопает ладонью по холке своей твари, и та трогается медленным шагом вперёд.

Моя безо всякой команды шагает следом. Ну ладно, пусть идёт, по крайней мере, пока она идёт за Азаматом. Главное — не думать о том, что все вот это подо мной — живое тело с собственными мозгами и мнением обо мне… ой нет, я сказала, НЕ думать об этом! А то точно грохнусь. Итак, люди во всех уголках мира на протяжении тысячелетий ездили на лошадях… а по статистике травматизма этот транспорт на каком месте? Не знаю, и хорошо.

Азаматова скотина ускоряется, моя тоже. Меня начинает потряхивать, а держаться не за что, разве только за шерсть. Я инстинктивно прижимаю колени и пятки по бокам лошади в надежде, что так буду прочнее сидеть. Эта зараза прибавляет шагу. Я хватаюсь за шерсть на шее — она опять ускоряется! Азамата мы догоняем в два прыжка, и я с трудом подавляю желание за него ухватиться — так ведь и повисну!

— Останови её как-нибудь, — верещу, проносясь мимо.

Видимо, у меня достаточно перепуганный вид, чтобы Азамат наконец понял, что все плохо. Он ещё раз хлопает свою лошадь по шее, догоняет и обгоняет мою и разворачивается поперёк движения. За это время мы успели ускакать в степь так далеко, что пастухов уже не видно.

Я тяжело дышу, вцепившись в протянутую Азаматом руку, и дрожу как осиновый лист. Моя лошадь фыркает, трясёт головой и порывается из-под меня уйти, но Азамат её окликает и заставляет стоять на месте. Мы друг другу очень не нравимся.

— Куда ты рванула?

— Я рванула? Это она рванула! Моя бы воля, я бы с места не двинулась! Она сама за тобой пошла, а потом, что бы я ни делала, она все быстрее и быстрее…

— Лиза, не тараторь. Если ты будешь так бояться, она не будет тебя слушаться.

— Что значит «не будет»? Уже поздно. Наши отношения безнадёжно загублены на корню. Снимай меня нафиг, я накаталась!

— Погоди, погоди, не мельтеши. Лошадь остановить очень просто, надо только вот так крикнуть…

Он снова издаёт тот жутковатый гортанный рёв, которым они тут тормозят лошадей. Я честно пытаюсь его изобразить, но у меня ничего не получается. Кобыла переступает с ноги на ногу, у меня начинает кружиться голова.

— Почему ты мне его не показал ДО того, как сажать меня на лошадь, а? — дрожащим голосом спрашиваю я, прикидывая, в какой сугроб будет мягче спрыгнуть, если эта тварь опять куда-нибудь рванёт.

— Я был уверен, что ты знаешь, — не моргнув глазом отвечает он.

— Ну почему?!

— Ну а как иначе на лошади ездить?

— Никак! Азамат, я же тебе говорила, что никогда не ездила на лошади, даже не сидела!

— Что… вообще никогда? — потрясённо переспрашивает он, свободной рукой поглаживая морду моей кобылы, чтобы не ушла.

— Вообще! Ни разу! Ни секунды! Ни чуть-чуть! Ни во сне, ни у мамы в животе, НИ-КОГ-ДА!! Как тебе ещё объяснить?!

— Кхм. Я решил, что ты преувеличиваешь, — растерянно кается он. — Ладно, тогда слезаем.

Наконец-то! Наконец-то он меня снимает с этого ходячего кошмара!

Правда, только для того, чтобы обучить правильным звукам, но и то хлеб.

— Прости, пожалуйста, — бормочет он, спрыгивая в снег рядом со мной. — У нас ездить на лошадях учатся года в три-четыре, а то и раньше. Это все равно как не уметь водопроводный кран открыть.

— У нас в аэропортах раздают буклеты, — язвительно отвечаю я, — в которых нарисовано, как открывать краны и спускать унитаз в стране, в которую прилетел. Ещё вопросы будут? Тем более ты знал, что я зверей только в зоопарке и видела.

— Ну то звери, а то лошади! — в отчаянии восклицает Азамат.

Мне становится смешно. Он все-таки иногда ужасный дикарь, но, по крайней мере, сверзиться мне не дал.

Дальше мы сидим в снегу (поскольку ходить по нему невозможно, слишком глубоко) и обучаем меня правилам дорожного движения. Когда я пять раз подряд без запинки воспроизвожу все звуки и жесты и что они значат, Азамат решает, что меня можно испытать второй раз. Я от этой идеи не в восторге, но чувствую себя несколько увереннее.

Поначалу все идёт хорошо. Я заставляю кобылу стоять, пока Азамат отъезжает. Потом он останавливается, а мы подходим поближе. Потом мы крутимся на месте. Мне снова становится не по себе: кажется, я так задолбала свободолюбивую скотину, что она вот-вот меня совсем скинет. Но я изо всех сил подавляю панику и притворяюсь, что это я тут главная, а не она. Интересно, долго ли она будет мне верить.

Наконец мы направляемся обратно к конюшне. Поначалу едем ровно, но Азамату ведь неймётся… Он подбавляет скорости, соответственно, мы тоже. Вон уже и шатры видны, и прочие кони. Моя кобыла, сама не своя от счастья, что вот он дом и вменяемые люди, которые умеют обращаться с лошадьми, прибавляет ходу. Я её окликаю, но это не производит должного эффекта. Окликаю снова, погромче — ни фига. Азамат уже далеко позади, что-то кричит, но я не разбираю. Рычу на лошадь во всю глотку, а ей хоть бы что, понимает ведь, что ничего я ей не сделаю. Я уже не столько боюсь, сколько злюсь. Я, значит, тебе побоку? Со мной можно не считаться, да?!

В итоге, как раз когда мы на бешеной скорости подлетаем к пастухам, я забываю нафиг всю Азаматову науку и на чистом родном языке, не знакомом ни пастухам, ни тем более лошади, обкладываю её до десятого поколения в обе стороны, одновременно изо всех сил дёрнув за ухо. Кобыла разворачивается практически на лету — как я удержалась верхом, понятия не имею, ухо я ей оттянула на совесть, думаю, — и останавливается. Прочие кони стоят так же, как мы их оставили, — строем через равные промежутки.

— В стррррой, сука! — изо всех лёгких командую я, потягивая её несчастное ухо в ту сторону, где зияет прогал между лошадьми.

Лошадь тихонько ржёт, пригибает голову и мелкой трусцой пендюхает на своё место. Я из последних сил перекидываю через её зад свою правую ногу и спрыгиваю на землю, отхожу подальше, еле переставляя копыта… тьфу, в общем, все поняли.

Тут в вихре позёмки прискакивает Азамат. Он, кстати, отлично смотрится верхом. На лошади сидит так, как будто прямо там и родился. Впрочем, видимо, это недалеко от истины. Пастухи тоже подбегают.

— Азамат-ахмад! — вопит любитель боев. — Вот это, я понимаю, жена! Как она на своём страшном земном языке лошадь-то построила!

— А какие манёвры! — вторит северянин. — Я уж думал, они вместе кувырнутся, на такой скорости лошадь разворачивать — вот это да!

Азамат, впрочем, оценивает обстановку трезвее.

— Лиза, ты что! — напускается он на меня на всеобщем. — Разве можно так за уши драть! Она же могла тебя сбросить!

— Она в любом случае собиралась меня сбросить, — отмахиваюсь я. — А так хоть я ей напоследок объяснила, как она мне нравится.

— Никогда больше так не делай! Пообещай мне!

Ого, да он побледнел. Что-то я, похоже, и правда перемудрила. Точнее, наоборот…

— А что я должна делать, если она не слушается? Я все делала правильно, а если она команд не понимает, я, что ли, виновата? — оправдываюсь я.

— Она не звездолёт, — тихо говорит Азамат. — Это не так чтобы кнопку нажал — полетели, другую нажал — остановились. Она живое существо, с ней надо взаимодействовать.

— Вот в этом-то и проблема! — киваю я. — Она живое существо, а я не хочу ездить на живом существе, я хочу на машине, которая либо слушается, либо сломалась!

— Ну разве так трудно найти общий язык с лошадью? — вопрошает он.

— А я и искать не собиралась! Лошадь хороша в зоопарке за решёткой! Все, хватит с меня на сегодня катаний, пойду в шатре посижу, позавтракаю наконец.

— Но, Лиза…

— Тебя я не задерживаю.

И я решительно, не оглядываясь, ухожу в шатёр. Есть-то и правда хочется.

Пастухи за моей спиной пытаются успокоить Азамата. Дескать, подумаешь, с женой поругался, это ж все время случается. Недавно женился? Привыкай. Да и разве можно на женщину так ругаться, если она такая крутая?

Мне от этих разговоров как-то не по себе. Я-то знаю, что я не крутая, а тупая. Да и примерять на себя образцы поведения муданжских женщин тоже не улыбается. Вот поганая кобыла!

Костерок в шатре еле тлеет, приходится его взбодрить, прежде чем что-то на нем греть. Можно, конечно, в термопаке, но мне очень нужно самоутвердиться — тут я хотя бы все умею!

Пожевав разогретых хунь-бимбик, я несколько прихожу в себя и начинаю прикидывать, какой у меня нынче день цикла, а то что-то я распсиховалась без причины. Ну, подумаешь, лошадь. Бывало и похуже. А тут ещё и Азамата обидела. Он ведь не нарочно меня подставил, да и не потому, что махнул рукой и не позаботился. Он всегда обо мне заботится, когда может. Просто мы немного друг друга не поняли. Наверное, у меня за месяц злоба накопилась.

Вообще, что-то я давно с семьёй не общалась. А надо бы. Вот сейчас позвоню Сашке, расскажу, какая я дура, он мне поддакнет, я успокоюсь и пойду к мужу извиняться и обниматься. Вот только сети тут нет конечно же.

Но у нас с собой было! Я ведь предусмотрительный человек и, когда еду в степь зимой кататься на лошадях, обязательно беру с собой антенну на парашюте. Это такой пистолетик; выстреливаешь в небо, вылетает проволочка с воздушным шариком и высоко-высоко ловит сигнал тебе в бук. Потом жмёшь другую кнопку, она втягивается. Только шарики одноразовые, менять надо потом. Все просто и закономерно, не то что эти лошади, брр!

Подсоединив пистолет-модем к буку, выхожу в эфир. А там Сашка, растрёпанный, глаза на лоб, на щеках нездоровый румянец.

— Лизка! Где тебя черти носят?! Ты уже вторые сутки офлайн!

— Да мы тут на природу выехали… — бормочу я. Мало мне было Азамата перепугать сегодня.

— Ну а почему ты не в Сети?!

— Так тут её нет. Сейчас вон антенну выстрелила, появилась. — Я выразительно дёргаю за проволочку, которая уходит от пистолета через дырку в крыше шатра в небо.

Сашка выдыхает и явно считает до десяти.

— Ты бы хоть предупредила, что собираешься в такую глушь.

— Откуда ж я знала, что тут сети не будет! Не такая уж глушь, между прочим. Тут содержится табун лошадей, которым Азамата наградили на боях.

— А ещё табун коз и табун поросят, — передразнивает меня братец. — И коллега по работе.

— Ну тебя, — говорю. — У меня и так день не задался, ещё ты тут по мозгам ездишь. Рассказал бы лучше что-нибудь хорошее.

Сашка рассказывает, что у них опять сменился шеф, что ему уже донесли про меня, причём наболтали с три короба о том, как я умею ставить палки в колеса всяким бюрократам, так что он изрядно испугался и собирается прислать мне прямо на Муданг официальные извинения, прямо на бумаге напечатанные. Я посоветовала не тратить на это бумагу, мне и на пластике сгодится, тем более что я неплохо устроилась в принципе, если только с лошадей не падать…

На этом месте приходится Сашке все-таки изложить, во что я тут ввязалась. У него снова глаза на лоб полезли.

— Ну ты авантюристка! Ты не могла ему просто сказать, что не сядешь на лошадь?

— Да понимаешь, он так убедительно говорит… — пожимаю плечами. — Сразу как-то верится, что он знает, как надо.

— Ну да, замечательно, — кривится Сашка. — Теперь ты на него наорала при чужих и ушла, хлопнув дверью. Это, конечно, суперстратегия. Что-то ты, сестрёнка, сдавать стала. До сих пор ты гораздо трезвее мыслила в бытовом плане. Гормончики разгулялись?

— Да вроде сейчас не время, — вздыхаю. И тут меня посещает Страшная Мысль.

Сашку она, видимо, тоже посещает, судя по остекленевшим глазам и кривой нездоровой ухмылке.

— Я так понимаю, тебя можно поздравить?

— Ты погоди, — говорю. — Дай хоть проверю.

Тест не занимает много времени и показывает дату зачатия — неделю назад. Чёртов чип сдулся раньше времени. Хотя там ведь везде в инструкции пишут, что стресс и сильные переживания сокращают срок действия…

Мы с Сашкой ещё некоторое время молча сидим перед экранами, пялясь друг на друга и в пространство. Потом я встаю.

— Пойду пообщаюсь с мужем.

И закрываю бук.

Когда я выхожу из шатра, Азамата нигде не видно. Подхожу к пастухам, которые тусуются у конюшни, что-то там чистят.

— Где он? — спрашиваю без уточнений, и так ясно.

— Поехал кататься, — отвечает северянин. И добавляет ободрительно: — Сильно расстроился.

Дескать, я добилась своего.

— Меня это не радует, — отрезаю я.

Возвращаюсь в шатёр, подключаю антенну к мобильнику, звоню Азамату, но он, конечно, недоступен. Ладно, подожду.

И вот я жду. Сначала посидела ещё за буком, поотвечала на скопившуюся почту. Подруга моя прислала много ругани за то, что я ей наговорила про муданжцев. Её тоже попытались насильно выдать замуж. Она прострелила духовнику руку и сбежала, бросив кучу вещей. Надеется, что сможет получить их потом по почте, если муданжцы не поломают все в виде мести.

Я не придумала ничего лучше, чем наивно поинтересоваться, зачем она стала наниматься к ним в штат — ведь до сих пор мы обсуждали её работу на станции под началом тамлингов, а не на корабле у муданжцев. А то бы я её обязательно предупредила.

Потом начинаю собирать библиотеку по беременности на раннем сроке — какие пить гормоны, чтобы на людей не бросаться, какие делать дыхательные упражнения, чтобы не откусить голову мужу, да как этого самого мужа правильно подготовить к мысли, что в семье будет пополнение… в таком духе, в общем.

За этим занятием я провожу пару часов. А мужа нет. У меня уже ноги затекли сидеть тут на подушках.

Выползаю на улицу. Пастухи где-то в поле, гоняют лошадей, чтобы форму не потеряли, наверное. Я хожу туда-сюда от конюшни до шатров, но моя прогулка ограничивается площадкой притоптанного снега. Можно, конечно, лыжи надеть, но куда тут пойдёшь? Кругом степь, я даже уже не помню, в какой стороне Дол, а в какой горы.

Азамата нет. Я ещё раз ему звоню — хренушки.

Возвращаются пастухи, издалека принимаются обсуждать мою одинокую фигуру на краю обжитого пространства.

— Ишь ты, ждёт! Если прощения попросит, я поверю, что этот Азамат и правда такой крутой, как ты говоришь! — веселится северянин. — А то, может, ей просто мужского общества не хватает, а?

— Ты поговори, поговори! — кричу ему я. — Может, нос тебе сломаю.

Он испуганно затыкается. Хорошо, что я все-таки не струсила и полезла на эту лошадь. А то фиг бы он поверил, что я представляю опасность.

Пастухи подходят поближе, обсуждая, что надо бы пообедать.

— Он не сказал, далеко ли поехал? — спрашиваю у нашего первого знакомого.

— Нет, — пожимает плечами он. — А тут особенно и не привяжешь к месту. С запада река, с востока горы, а на север степь и леса до самого Сирия.

Леса. Это вам не парк на Гарнете…

— Он оружие взял?

— Нет, — хмурится пастух. — Он вообще ничего не взял, так, постоял, вскочил на коня и поехал.

Я сплёвываю в снег.

— Мужчины!

Пастух даже отступает на шаг.

— Да ладно вам, вернётся он скоро. В степи о времени трудно помнить… подождите.

Я честно жду ещё полтора часа. Потом начинаю прикидывать варианты.

На лыжах я далеко не уйду, с тем же успехом можно оставаться на месте. Унгуцем я управлять не умею. Лошадью тоже…

— Слушайте, — подхожу к нашему вменяемому пастуху. — Вы не могли бы съездить за ним? Может, он тут где-то неподалёку кругами ездит, просто отсюда не видно…

Тот хмурится.

— Не моё это дело, барышня. Если хозяину угодно кататься, пастуха это не касается.

— А если хозяйке не угодно, что хозяин катается?

— А вы не хозяйка, — пожимает плечами он.

— Здрасьте! Я его жена!

— Ну и что? Лошади его, земля его и жена его. Как он скажет, так и будет.

Ах вот как. Прекрасно.

— А тебе вообще наплевать, если его там уже волки доедают? — цежу я сквозь зубы.

Он снова пожимает плечами.

— Им что один, что двое — без разницы. А если хозяину охота одному побыть, мешать ему — последнее дело.

Я высказываюсь примерно в том же духе, что раньше в адрес лошади, и топаю к унгуцу.

Один пристальный взгляд на панель управления сообщает мне: не разберусь. Это вам не земной пассажирский звездолёт. Эту штуку Азамат делал сам, по муданжской технологии и для себя, то есть никакого понятного интерфейса тут нет и быть не может. Если бы это было средство наземного транспорта, я бы ещё рискнула на малой скорости. Но летать я пока не умею. Остаются проклятые копытные.

Ладно, пока вот что. Азамат, помнится, говорил, что взял бы в лес ружье. Наверное, и правда взял, так ведь? Пороемся в багажнике. Ага, вот оно, родимое. Даже примерно понятно, где предохранитель, а где спусковой крючок. И заряжено. И, насколько я знаю Азамата, почищено. Черт же их знает, может, они до сих пор пулями стреляют или чем там… Я по внешнему виду не определю.

Выхожу обратно к конюшне и окидываю взглядом поголовье скота. Конечно, мне теперь вообще верховая езда противопоказана. Но, во-первых, нервничать мне противопоказано тем более, во-вторых, всего-то неделя прошла, а в-третьих, Сашкина жена, например, занимается конным спортом, и у них там тётки аж до пятого месяца катаются без последствий. Тут главное найти конягу посмирнее.

Ну на ту белую я бы в любом случае не села. Прохожусь среди лошадей, искательно заглядывая в разноцветные глаза. Их выражение мне не особенно нравится. Внезапно я вспоминаю, что лошадь можно покормить! Сахара у меня, конечно, нет, только заменитель, а его, наверное, не будут. Зато есть какое-то печенье. Я быстро разыскиваю пакет в шатре, возвращаюсь к табуну с печеньем в вытянутой руке.

Меня довольно быстро обступают, выражение глаз становится более приятным. Пастухи высовываются из другого шатра и с интересом наблюдают за моими действиями. Пока я на них отвлекаюсь, мне в бок тыкается чья-то морда. Это оказывается довольно толстое и невысокое существо, видимо, большой гурман. Оно морковно-рыжее и очень, очень лохматое. Что ж, если оно любит вкусненькое, то мы, может, и договоримся.

Северянин подходит поближе.

— Вы их не кормите сладким, — говорит. — Избалуете.

— Я не кормлю, я выбираю, — говорю. И тут меня осеняет. — А у вас есть… не знаю, как по-муданжски сказать, ну такая штука на спину лошади, чтобы сидеть удобнее было?

Он кривится.

— Это только для детей.

— Можете считать меня ребёнком, только давайте сюда эту штуку!

— Вы что, тоже гулять собрались?

— Ага.

Он мотает головой.

— Хозяин не разрешал.

— Он запретил? — уточняю я.

— Нет, но и не разрешал.

— Значит, так, — говорю. — Пока хозяина нет, я за него. Если он не запретил, значит, можно. У меня есть ружье, а у тебя нету, поэтому я уеду в любом случае, но лучше дай мне на чем сидеть, а то я упаду, и ты будешь отвечать перед хозяином!

Северянину задница оказывается дороже правил, так что седло он мне приносит и, после того как я выразительно потряхиваю ружьём, закрепляет на выбранном мной толстом коньке. Это оказывается самец, или как они там у лошадей называются. Стремян у седла нет, но с одной стороны есть верёвочная лестница, по которой можно залезть наверх. Это хорошо, потому что даже небольшой муданжский конь все равно очень большой. Я вставляюсь в седло, счастливо вцепляюсь в ручку впереди и сообщаю коняге, что можно трогаться. Он нехотя делает два шага. Я выдаю ему печенье и — на чистом, не приукрашенном культурой и воспитанием родном языке — объясняю, что если он будет слушаться, то получит ещё. Коняга обречённо вздыхает и трогается рысцой. То ли он такой толстый, что работает как амортизатор, то ли просто походка такая, но трясёт на нем гораздо меньше.

Примерно через полчаса необременительной прогулки я вижу на горизонте какое-то пятнышко. Ещё минут через десять становится ясно, что это Азамат. Думаю, он меня признал ещё раньше. И уже прямо отсюда я вижу, как у него округлились глаза от этого зрелища.

Когда до него остаётся совсем немного, я командую коню стоять, снабдив это требование парой непечатных обстоятельств места и образа действия. Мне кажется, он так лучше понимает, чем эти безумные муданжские вопли. Потом я честно даю ему ещё печенье.

— Лиза… — оторопело приветствует меня Азамат. — Ты чего… одна, верхом, в седле… Кто тебя отпустил?

— Попробовали бы они меня не отпустить, — хмыкаю я, веско похлопывая по ружью.

Азамат нервно проводит рукой по лицу.

— Ты там никого…

— Не убила и даже не ранила, не волнуйся. Ты лучше скажи, куда тебя черти понесли. Я там сижу волнуюсь, эти козлы ходят насмехаются. Без оружия, без еды… Эцагана ты за подобное уволил, помнится, а сам чем думаешь?

— Лиза, ну что ты… Ты правда волновалась? — спрашивает он как будто с надеждой.

— А ты думал, я что, радоваться должна?! — вскидываюсь я. Конь подо мной вздрагивает от моего визга и отступает назад. — А ты стой, скотина безмозглая! — добавляю я снова на родном.

Потом мне становится стыдно — опять на Азамата кричу, ещё и лошадь ни за что обругала. Показываю копытному ещё печенье и отвожу руку, пока он не развернётся головой в сторону лагеря. Тогда разрешаю съесть. Азамат наблюдает за моими ужимками с интересом и недоверием.

Поскольку у меня конь низкий, а у Азамата высокий, то он сидит теперь где-то там наверху, бедро на уровне моего плеча. Я кладу руку ему на коленку.

— Ты извини, что я тебе такой скандал устроила, я просто очень испугалась. А потом ещё полдня переживала, где ты, да не случилось ли чего.

— Лиза, ну что со мной может случиться в степи? Неужели ты думаешь, что тут есть какой-то хищный зверь, с которым бы я не справился одним ножом?

— Понятия не имею, — говорю. — Я ни зверей здешних не видела, ни как ты с ними справляешься. Да и вообще, что это за детские выходки?

Он похлопывает меня по плечу.

— Извини. Я действительно расстроился, но это недолго длилось. Просто я решил последовать твоему же совету и «не мучиться», а как следует погулять одному, послушать, посмотреть. Ну и увлёкся, целую вечность ведь на воле не был. Я думал, ты будешь дуться, а ты, оказывается, волновалась… Никак мы друг друга не поймём.

— У меня временное обострение ненависти к человечеству, — сообщаю я. — Оно пройдёт, и снова будем понимать. Потерпи чуток.

Я уже открываю рот, чтобы рассказать о новом повороте событий, но Азамат вдруг сжимает моё плечо.

— Лиза, послушай. — Он очень серьёзен. — Это важно. Ты так и не пообещала мне не дёргать лошадь за уши. Более того, ты одна, без спросу выехала в степь на незнакомой лошади. Если уж ты сама говоришь, что испугалась, так будь осторожна! Ты себе не представляешь, как я за тебя боюсь!

И все в таком духе. Ладно, что поделаешь, переживает человек, пусть выговорится, я потерплю. Даже пообещаю ему, что не буду дёргать лошадь за уши и за прочие места и сзади обходить тоже не буду. Правда, пожалуй, про беременность я пока помолчу. А то, если он узнает, что я все это сегодня проделала ещё и брюхатая, он же с коня сверзится.