Летописец. Книга 3. Четыре наследника

Юлия Ефимова, 2019

"Дорога к трону куда легче, чем к реальной власти". Король Дайрус лишился трона и готовится его вернуть, в Сканналии назревает новая война, но эти проблемы ничто по сравнению с грядущей катастрофой. Древнее пророчество начало действовать, разрушая страну, и остановить беду сможет лишь кровь потомков Свенейва, связанная с магией предков.

Глава 2. Власть и месть

— Они прибыли в Корнхед, Ваше Величество.

Кэйрон ещё не привык к титулу и готов был слушать его до бесконечности. Кэйрон Первый, по воле богов король Сканналии. На недавно проведённой коронации присутствовали все горожане, многие прибыли издалека. Особой радости сканналийцы не выражали, тем не менее присягнули новому монарху. Кэйрон проследил, чтобы баронские роды прислали заложников: около сорока мальчиков, девочек и юношей останутся в Нортхеде в залог покорности их родных. В благодарность Кэйрон запретил стражникам ловить попов-эктариан и зарианцев, пообещал оставить несколько работающих храмов и почаще развлекать людей ярмарками и публичными казнями. Правда, по поводу храмов на Королевском Совете возник спор: Захар с Мариком Седым выступили против подобной свободы, Кэйрона поддержали Сайрон Бадл и Боб. Кэйрон уже не в первый раз замечал: между скантами нет единого мнения. Иногда вопросы решались большинством голосов, голос Кэйрона считался наравне со всеми. Он предпочитал не протестовать слишком громко, особенно перед Мариком. По крайней мере, пока.

— Сколько понадобится времени, чтобы начать осаду Корнхеда? — спросил Кэйрон. Он до сих пор не мог простить страже побег Дайруса и Марции. Многие лишились не только постов, но и голов в День Великого Дара. О смерти некоторых — например, Грифа Проныры, — Кэйрон жалел. Не стоило разбрасываться верными сторонниками, когда вокруг столько врагов.

— Можно направить вашу армию немедленно, — предложил Марик. Под армией Кэйрона понимали солдат Гиемона и моряков с кораблей Северной гавани.

— Ежели мы так поступим, Нортхед лишится защитников и окажется добычей горцев, — возразил Захар. Среди солдат Квинта Беллгора были люди его дяди барона Таурина Беллгора и остатки мятежников Макса Мэйдингора. Они вели себя в Нортхеде не менее нагло, чем солдаты Гиемона. Пока их кровожадные порывы удавалось сдерживать благодаря обещаниям и силе.

— Лучше уж подобрать остатки Гиемоновой рати на юге и наслать их на Корнхед, — предложил Захар.

— Эта так называемая армия рассеялась по стране, грабит всех подряд, насилует всё, что шевелится, — возразил Кэйрон. — Как вы их соберёте?

— Давеча в деревне под Четвортом две дружины Гиемона поспорили промеж собой из-за того, кому остаться на постой. Они умертвили друг друга, деревенские покидали тела в овраг, — сказал Захар.

— Летом там будет вонять, — засмеялся Фил.

— Раньше их сожрут звери, — бросил Боб.

— Кроме того, армия не воюет бесплатно, денег же в казне почти нет, — усмехнулся Марик, презрительно глядя на Кэйрона. Он не простил королю казни Грифа Проныры.

Кэйрон раздражённо откинулся на спинку трона, где только вчера заменили, наконец, обивку с гербом Дайруса на вытканный серебром атлас без рисунка: старый герб раздражал нового короля неимоверно. На остальное требуется время. И деньги. Тронный зал выглядел как оборванец — сканты славно порезвились в День Великого Дара и после него. Кэйрону не нравилось любоваться на ободранные стены, он предложил хотя бы завесить их картинами и шпалерами. Захар отделался обещаниями подумать, Сайрон Бадл заявил, что разместит нужные заказы на собственной мануфактуре.

— У нас мало времени для сбора армии, — обратился Кэйрон к Захару. — Не стоит забывать: как только сведения дойдут до Маэрины, она постарается помочь дочери и зятю. Мы должны поторопиться!

— У королевы Маэрины изрядно своих забот, — вставил Захар. Остальные сканты закивали.

Кэйрон наблюдал за ними с раздражением: его мнение их словно не интересовало. Стоило гнаться за короной, чтобы все дела решали другие! Тем не менее, он восхищался деловитостью и активностью скантов.

Они обговаривали с ним будущее устройство Сканналии ещё до Дня Великого Дара — тогда он не слишком вникал в суть их требований, потому что мало верил в их способность довести дело до конца. Однако постепенно Кэйрон понял: он имеет дело не с любителями, а с очень опасными людьми. Прежде всего, они знали обо всём, что происходит в Сканналии и за её пределами. Хвалёная Летопись вряд ли могла бы состязаться со шпионской сетью скантов, охватывавшей огромные территории, включая сиротливо разбросанные по горам форпосты. Сканты имели развитую систему связи, получали сообщения с невероятной быстротой. У них всюду были гонцы, готовые сорваться в путь, подмены лошадей, почтовые голуби, сигналы в горах. Они не использовали письма, даже шифрованные, хотя система тайных знаков у них имелась, причём эти знаки постоянно менялись. Ни один из скантов не делился с Кэйроном подробностями, именами шпионов, однако новости о взрывах недовольства, мятежах, распрях среди эктариан и зарианцев они получали почти без промедления.

— Не пойму, почему эти идиоты до сих пор торчат в Сканналии! — Кэйрон и впрямь не понимал.

Фил снова засмеялся — он вечно смеялся, даже на повешении того придурка, который привёз новость о смерти старшего Сиверса.

— Я сказал что-то забавное? — холодно спросил Кэйрон.

— Никак нет, Ваше Величество, — поклонился Фил. Его поклон показался Кэйрону издевательским. — Я-то лишь говорю, что они находятся в Сканналии, потому как нужны нам.

— Нам?

— Ну, они выполняют определённую работёнку и неплохо справляются, правда же? — подмигнул Фил.

«Вот кого бы я повесил с удовольствием», — недовольно подумал Кэйрон, брезгливо глядя, как Фил демонстративно чмокает губами. Кэйрон повернулся к Захару:

— О чём он? — Захар мог бы понравиться Кэйрону, если бы на его фоне король не чувствовал себя младенцем из колыбели.

— Ведаете ли вы, как Маэрина прознала, что её супруг содействовал отравлению дочери? — медленно начал Захар. Кэйрон вздрогнул. Сам он поначалу винил в отравлении Дайруса, но слишком уж тонкая была игра. Рука Гиемона ощущалась намного явственнее. Смущала лишь цель — Марция вместо Дайруса. Потом, когда Марик нашёл яд и оказалось, что он предназначался королю, да и куплен в Барундии во время приезда туда Сильвестра, Кэйрон впервые по-настоящему задумался о вине Гиемона. Клятва, которую едва не дал Дайрус, убедила его в невиновности одного короля и вине другого. Кэйрон вспомнил о Диме. Это казалось логичным. Когда Маэрина откуда-то узнала о вине мужа и убила его, Кэйрон перестал сомневаться. Однако всей правды он не знал.

— А вам это известно? — спросил он Захара. Неужели сканты и к этому приложили руку?

— Вестимо, — пожал плечами Захар. — Это мы отдали ей Сильвестра, а уж она выведала у него всё, прежде чем скормила псам.

Кэйрона передёрнуло. Захар говорил об этом совершенно спокойно, словно намекая королю о чём-то совсем ином. Может, о судьбе Криса? Николь с восторгом рассказывал Кэйрону о смерти сына Айвариха, о том, как собаки поедали его кишки. Николь ещё не знал, что сам погибнет ради того, чтобы Марик получил его должность. Услуга за услугу. Жизнь Николя за склянку маруния. Тогда Кэйрон не понимал: его тоже используют. Если бы не смерть Макса, неизвестно, где валялся бы сейчас его собственный труп.

— Значит, это вы его похитили? Как? — Сильвестр, отправившись послом к Гиемону почти год назад, пропал вместе с кораблём.

— Это наше дело, Ваше Величество, — отрезал Захар. — Но мы и прежде обладали нужными уликами. Мы добавили их, дабы выглядело достовернее.

— Что за улики?

— В некотором роде, свидетельство измены, бумага касательно первого, неудачного, похода Дайруса. Он был мышеловкой для принца, в чём самолично сознался Гиемон в тайном письме к Урмасу. Окромя этого кое-кто из дворцовой челяди короля Лодивии немало порассказал любопытного о притязаниях Урмаса Десятого на земли Стефана Фангарского, Гиемона — на его флот и брак Марции с Айварихом, Айварих заполучил бы…

— Дайруса. Интересный получился триумвират. — Как много нового порой узнаёшь в ответ на незначительный вопрос. Кэйрон уже не знал, что услышит дальше.

— Ненадолго. После избавления Дайруса от верной гибели союз распался. Гиемону достался флот, Урмасу — земли, Айварих остался у разбитого корыта. Посему он заместо Марции избрал Торию, затеял реформы, тем самым изрядно нам подсобив. Гиемону, дабы сделать дочь королевой, пришлось раздобыть племяннику трон, хотя пользоваться им долго Гиемон бы Дайрусу не позволил. Его замысел рухнул: пострадал не Дайрус, а Марция. Маэрина, проведав о делах мужа, затребовала его назад в Барундию по причине приезда Урмаса. Король Гиемон отправился восвояси, отдав армию в наши руки.

— В ваши? — Кэйрон решил бы, что это шутка, но шутить Захар не любил.

— Вестимо. Осталось наставить её на путь истинный.

— Грабить и насиловать? — Почти полгода именно эти «подвиги» составляли славу армии Гиемона.

— Разделять и властвовать, как завещал один древний правитель, — Захар невозмутимо посмотрел на Кэйрона. — Дабы возвратить власть, нам требовалось разделить страну на орды воюющих промеж собой солдат, крестьян, ремесленников, священников, женщин, детей. Все супротив всех. Люди утратили бы веру, их обуял бы страх и неуверенность в грядущем. Все винили бы в этом короля Дайруса. С его дозволения солдаты Гиемона разбойничали в стране, он в слабости своей и безумии не остановил кровавый разгул, его нерешительность раздирала страну на части. Имя Дайруса уже проклинают во многих городах и весях, как намедни проклинали имя Айвариха, а пред тем — Райгарда.

— Вы всё это проделали специально? — с любопытством спросил Кэйрон. Он до сих пор плохо понимал, как им столько удалось добиться.

— Мы уразумели, что чем более тягот у населения, тем менее люди верят королю и мешают нам. Ежели все возьмутся за оружие — даже простые вилы, — остановить их сможет лишь сила, которой Дайрус не обладает. Эктариане и зарианцы должны биться друг с другом, деревенские против городских, одно село против другого, горцы против помещиков равнин — только так мы могли возвратить отнятое у нас! — напористо закончил Захар. Его широкое лицо раскраснелось.

— Чем хуже, тем лучше, да? — король задумался.

Кэйрону доводилось слышать о планах Гиемона и Маэрины, придумывать свои — этот превосходил самые циничные идеи. А ведь сканты ещё и довели до безумия трёх королей! Да, они веками шли к власти! Кэйрон это понимал. Он сам был такой, они же буквально свернули горы, разверзли землю и околдовали целую страну. При этом никакого волшебства, Летопись не помогала им, лишь показывала силу древней магии тем, кто давно о ней забыл. Сделай они один неверный шаг, Летопись могла их погубить.

Из догадок и обрывистых признаний Кэйрон составил более-менее цельную картину, но на ней оставалось много белых пятен. Сканты пытались овладеть разумом Эйварда, потом отступили, затем повторили этот трюк с Айварихом и Дайрусом. Кэйрон не знал, имеют ли они отношение к приходу Айвариха к власти, но, начиная со смерти летописца и первого похода Дайруса, они стояли почти за всеми важными событиями в Сканналии. Ни Истинная Летопись, ни королевские шпионы ничего не заподозрили.

Чем больше открывался Кэйрону заговор скантов, тем более восхищался он этими людьми, понимая одновременно, что он для них — пешка, как Эйвард, Айварих или Дайрус. При первой встрече Захар подтвердил: сканты планировали поднять Рургард, недовольный нападениями солдат Гиемона на свои земли, и посадить Макса на трон. Младший Мэйдингор поддерживал веру предков и злился на Дайруса, не признавшего его наследных прав. План рухнул из-за глупости Макса, который не сумел объединить кланы против короля — вместо этого отдал победу Ворнхолму и погиб сам. Кэйрон много узнал с того времени, как захватил Нортхед, но важнее разобраться, что делать дальше.

— Вы просмотрели мой список? — Кэйрон чувствовал себя идиотом, обращаясь на «вы» к кому-то из скантов, тем не менее, иначе говорить он не мог. В его сознании Захар не был личностью сам по себе, только вместе с Филом, Бобом и ещё неизвестно кем. За каждым из них словно стояла целая толпа, именно к ней обращался любой вопрос. Кэйрон не знал, сколько их, где они находятся, и боялся, как бы они его не принесли в жертву богам, если он им не угодит. Поэтому, наверное, он написал список, который сейчас вертел в руках Захар.

— Ваше Величество изволит включить баронов в Королевский Совет? — спросил скант.

— Тех, кто принял присягу, — Кэйрон включил в список не только их, ожидая торга. — Эти люди знают своё дело, а дел предстоит много. — При всей осведомлённости скантов, немногие из них имели опыт управления государством. Краск проник на самый верх благодаря заслугам предков, но он мёртв, его род прервался. Бадл умеет управлять мануфактурой и деньгами, однако беспомощен, когда речь идёт о флоте, дипломатии или дворцовой канцелярии. Кэйрон хорошо составил список и дал скантам время убедиться: помощь им необходима.

— Мы обговаривали, что в Королевский Совет войдут только сканты.

— Мы можем реформировать Совет, — предложил Кэйрон. — Бароны займутся своими обязанностями, вы будете утверждать принятые решения. Я могу поставить любого из вас руководить Монетным двором, но если в итоге страну наводнят фальшивые монеты, нас ждёт медный бунт — на Дайруса его свалить не получится. Лучше поручить это барону Узенреку.

Честер Узенрек при Дайрусе не успел стать главой Казначейства, сейчас этот пост вернул себе Бадл. Монетный двор как раз подойдёт барону. Узенреки вообще неплохо разбирались в финансах — среди их предков были ростовщики. Но главное богатство барона составляла дочь Оливия, обручённая с Эйвардом Ривенхедом. Эйвард сбежал, Оливия стала заложницей Кэйрона, гарантией того, что её отец не натворит глупостей. Барон, надо сказать, всё понял правильно и не лез на рожон. Точно так же мать юного барона Холмкреста Сиэлла согласилась представлять сына. Барон Данрог после гибели сына Сигурда во время захвата дворца так обезумел от горя, что даже не возражал против присяги. Кэйрон не хотел смерти Сигурда — чем мог помешать жалкий пьяница? — но в День Великого Дара тот напился и попытался бутылкой убить Осмунда Благочестивого. Осмунд ненавидел спиртное и, вырвав бутылку, ударил ею по голове Сигурда. Сын барона валялся в луже вина, слуги не сразу заметили, что он мёртв. Кэйрон тряхнул головой, отгоняя воспоминание о неподвижном лице Сигурда, покрытом потемневшей коркой вина напополам с кровью. Лучше вернуться к обсуждению назревших вопросов о новом составе Совета.

Кэйрону нравилось в скантах одно: с этими людьми можно говорить без экивоков. Они умели слушать порой нелицеприятные вещи. Кэйрон повесил бы всякого, кто посмел бы усомниться в его талантах. Захар и другие выслушивали любую критику, принимали её к сведению, хотя решали всегда сами.

— Мы поразмыслим над этим, — Захар сунул список фамилий под выцветшую кожаную куртку с подкладкой, протёртой до дыр. «Тебе не помешало бы также найти приличного портного», — неприязненно подумал Кэйрон. Его раздражало, что люди, претендующие на высшие посты, ходят почти в обносках. Только Бадл из тех, кого он знал лично, выглядел достойно дворца; остальные то ли по привычке, то ли из безразличия, не старались соответствовать месту, куда попали.

— Прежде чем мы решим, брать ли их в Совет, посмотрим, на что они годны. Нам нужны люди для осады Корнхеда? Ну так пусть бароны не жмутся. Пусть дадут людей. А то как бы мятеж тут не устроили. Отправим всех опасных типов подальше, — предложил Марик.

— А горцы Квинта? — спросил Кэйрон.

— Ну дак Квинта пошлём в Рургард. Нечего ему тут околачиваться, правда? Пущай переманит кланы на нашу сторону, объяснит им суть да дело, — вставил Фил. — Ну а мы глянем, на что он способен, предан ли нам. В Рургарде пока нет вождя, вот и пообещаем ему титул барона, ежели управится, верно я говорю? А то там уже начинают молотить друг друга.

Захар и Боб кивнули.

— Как быть с храмами? — этот вопрос пока подробно не обсуждался, хотя сканты дали понять: они ждут от Кэйрона сочувствия их вере.

— Ими мы займёмся сами! — отрезал Захар. Кэйрон нахмурился: он обещал баронам оставить часть храмов.

— Собираетесь их уничтожить по примеру Айвариха?

— Айварих преследовал свои интересы. Он содеял малую толику того, что должен был!

Кэйрон посмотрел на Захара с любопытством: неужели и к этой войне они приложили руку? Насколько Кэйрон уяснил из поездок по стране, жители часто сами не понимали, кто они — эктариане или зарианцы. Из-за этого нередко возникали драки, подогретые провокациями и многочисленными проповедниками. Сколько из этих провокаций устроили сканты, сея сомнения в едином Боге? На что они шли, лишь бы древняя вера вновь проросла на земле Сканналии? Многие жители страны и раньше поминали языческие времена, после суда Истинной Летописи над Маей и Холлардом Ривенхедом это стало повсеместным явлением. Даже священники не всегда могли усмирить суеверный страх людей перед магией скантов, которая предстала их глазам в день смерти Катрейны. В тот день, полагал Кэйрон, сканты начали наступление.

Кэйрон сам видел этой зимой в Малгарде, как священник местной церкви пытался взывать к толпе, слушавшей язычника. Священник требовал от людей не слушать ересь, однако языческий проповедник оказался не промах и так настроил толпу против священника, что тот едва ноги унёс. И всё же Кэйрон считал: время ещё не пришло. Слишком крепко засели в умах людей догматы старой церкви. Эктариане умирали ради них на кострах при Айварихе, зарианцы — при Марции.

— А что собираетесь делать вы? — прищурился Кэйрон, глядя на Захара.

— Перво-наперво, вы выпустите эдикт, гласящий: вера предков — не ересь. Мало-помалу мы уравняем наших богов с Богом эктариан и зарианцев, опосля предложим выгоды тем, кто примет нашу веру.

— Ни одна страна не поддержит Сканналию. С ней будут воевать зарианцы и эктариане. — Собственно, это беспокоило Кэйрона особенно сильно. Барундию из страха могут поддержать и Лодивия, и Шагурия. Чего доброго, они объединятся ради победы. Чёрт, нужно вернуть Марцию любой ценой, тогда говорить с Маэриной станет проще!

— Да не парьтесь, всякий, кто сунется к нам, вляпается в большие проблемы, — весело заявил Фил.

Заседание продолжалось несколько часов: они обсудили посевную, отношения с горцами, работу мануфактур и рудников. Кэйрон предпочёл бы знать их планы относительно собиравшегося в Корнхеде двора Дайруса и Марции, но Захар дал понять: пока не время это обсуждать.

Оставшись один, Кэйрон почувствовал, что вспотел. Ему ещё не приходилось вести подобные беседы. В Арпене он давал советы, которые Гиемон почти никогда не слушал, Маэрина слушала — в постели — и, если они ей нравились, выдавала за свои. При дворе Дайруса с ним не считались, теперь он на самом верху, его имя будут связывать с грядущими реформами, удачами и поражениями. Кто узнает, что решения принимал не он?

Кэйрон сегодня впервые понял: у скантов нет нормального плана по возвращению к власти. Это вызывало изумление. Столько лет подготовки, столько сил потрачено, столько сделано, чтобы получить власть ради власти? Один мудрец из Латеи говорил Кэйрону: власть легче завоевать, чем удержать. Он не раз убеждался в правоте этих слов. Сканты участвовали в свержении Айвариха и Дайруса, но одно дело натравливать людей друг на друга, другое — попытаться их объединить. Смогут ли они? Или предпочтут вырезать недовольных? Захар настаивает на уничтожении эктарианства, что вызовет лишь хаос, новый раскол и войну. К счастью, Бадл убедил Совет не делать поспешных шагов.

Кэйрон ненавидел эктарианство. Лицемерное, насквозь фальшивое, неоправданно жестокое. Его раздражали костры, охота на ведьм, борьба из-за идиотских разногласий между разными эктарианскими и зарианскими общинами. Когда Айварих преследовал эктариан в Сканналии, Маэрина возмущалась разрушением монастырей, Кэйрон поддакивал ей, хотя в глубине души считал: их давно пора сравнять с землёй. Школы, библиотеки, скриптории можно перенести в университеты или сделать самостоятельными, земли и богатства использовать на пользу делу, а не для того, чтобы кормить свору бездельников и развратников. Автор одной забавной книжки — в Барундии её запретили за непотребство по личному приказу Маэрины — сравнил монастыри с отхожим местом, которое настолько воняет, что должно быть подальше от жилых помещений. Кэйрон был с ним полностью согласен.

«Прощай, сын мой!» — услышал он голос матери. В первый и последний раз он увидел её именно в эктарианском женском монастыре, куда его принесли после ранения в Шагурии. Монастырь находился на самой границе между Шагурией и Барундией. Кэйрон оказался там случайно, когда открылась рана в боку по дороге домой. При монастыре организовали небольшую лечебницу, где монашки выполняли роль сестёр. Одна из них, думая, что он без сознания, обратилась к настоятельнице с просьбой позволить матери увидеть сына. Та велела монашке молчать, отослав её прочь. Больше ту монашку не присылали ухаживать за ним. Только сморщенных и хмурых старух, которые на любой его вопрос отвечали молчанием или уверяли, будто ни о чём таком не слышали. Придя в себя, Кэйрон начал размышлять, не почудились ли ему слова монашки. Внезапно он уловил шёпот в темноте:

— Ваша милость, я должна с вами поговорить, — это был голос той самой монашки.

— Кто вы?

— Моё имя не имеет значения. Я просто хочу, чтобы её душа упокоилась с миром.

— Чья?

— Вашей матери.

— Но она умерла очень давно. — Через несколько лет после его рождения, как он всегда считал, а потому он и теперь не знал, сон это или явь.

— Ваша мать не умерла, её отправили в монастырь.

Кэйрон привстал, пытаясь разглядеть женщину в темноте. Он боялся верить и боялся, что ему лгут.

— Ты знаешь, кто моя мать?

— Королева Эльмара. — Да, Эльмара, вторая жена Клемона Третьего, мачеха Гиемона и мать Кэйрона. Таинственная женщина, от которой при всей любви барундийцев к живописи не осталось ни единого портрета. Кэйрон почувствовал, как забилось сердце. Он всё ещё не верил, но вдруг?..

Принц коснулся перстня на руке — он носил его не снимая. Золотой массивный перстень содержал внутри крохотный медальон с изображением красивой женщины в золотисто-красном платье. Кэйрон случайно обнаружил этот портрет, когда играл с Дайрусом в Воинов Иштирии. Дайрус без конца воображал себя главой великого воинства, Кэйрон с удовольствием избивал его, если он слишком заносился. Во время игры они часто использовали шифрованные сообщения, стараясь прятать их в самые необычные места. Дайрус не отличался оригинальностью, зато спрятанные Кэйроном записки никто найти не мог. Однажды он стащил огромный перстень из шкатулки в комнате Гиемона и попытался его открыть. К его удивлению, это ему удалось — внутри обнаружился портрет. Крохотные буковки гравировки с внутренней стороны золотой крышки гласили: «Принцесса Эльмара». Мама! Кэйрон забыл об игре, пожирая портрет глазами. Он спрятал перстень — никто его так и не хватился. Со временем Кэйрон стал носить его на пальце. Эмаль начинала трескаться, портя изображение, но Кэйрон знал образ на память. И вот теперь он сможет увидеть её живой. Сердце колотилось от неожиданной новости. А если всё-таки ложь? А если нет? Узнает ли он её теперь?

— Ты проводишь меня к ней?

— Это непросто.

— Почему?

— К ней никого не пускают, даже священника.

— Как так?

— Она просила об исповеди перед смертью — ей отказали.

— Перед смертью? — Кэйрон дёрнулся от неожиданности. Мама умирает?

— Да, это большой грех. Не понимаю мать-настоятельницу, она сказала, что только наш обычный исповедник сможет принять её исповедь, а он уехал. Она не хочет звать чужого.

Неудивительно, если её заточили сюда тайно. Какой секрет она должна унести в могилу?

— Ты сказала, она умирает? — Кэйрон давно свыкся со смертью матери, сейчас ему очень хотелось верить в обратное. Если она жива, он вытащит её из плена!

— Говорят, ей осталось день или два. Она слышала ваше имя, умоляла их дать вам увидеться — они отказали. Тогда она попросила меня — я не могла ей отказать…

Кэйрон почти не слушал. Он оказался здесь, чтобы похоронить собственную мать? Кэйрон схватил невидимую монашку за руку. Она вырвала её, отступила на шаг. Он испугался, что она сбежит, а он даже не знает, как она выглядит.

— Ты поможешь мне её увидеть? — Если она откажет, он найдёт способ, решил Кэйрон.

— В её келье открыто окно — она всё время задыхается, — он слышал колебание в её голосе.

— Ты никому не скажешь?

— Нет. Она не заслуживает умереть в одиночестве и забвении. Когда-то она спасла мне жизнь, помогла смириться с судьбой, обрести покой. У нас с ней одна судьба. Надеюсь, однажды добрая душа поможет и мне. Господь понимает: я делаю это ради милосердия, — Кэйрон слышал грусть в её голосе. Он встал, чувствуя резкую боль от раны, но это мелочь. Судьба прислала его сюда в последний момент, разве боль может его остановить? В темноте он безропотно шёл за женщиной и молча посмотрел ей вслед, когда она показала ему приоткрытое окно под крышей и убежала. Несмотря на темноту, Кэйрон видел большое трёхэтажное кирпичное здание с вытянутыми узкими окнами. Он присмотрелся, заметил лежавшую у стены лестницу. Забраться в окно на последнем этаже оказалось делом пары минут.

Комната была невзрачной: жёсткая кровать, стол со свечой, молитвенники, жития святых, сложенные на полке у кровати, икона в углу. Кэйрон слышал хриплое дыхание. Таинственная незнакомка сказала по дороге, что настоятельница обычно оставляет с умирающей на ночь глухую сестру. Сейчас та целыми днями ухаживает за ранеными и, скорее всего, спит. За столом на стуле и впрямь храпела женщина, положив голову на руки. Кэйрон осторожно, чтобы не разбудить её, зажёг свечу. Пряча её в ладони, он поднёс крохотный огонёк к лицу женщины на постели.

Он не узнал свою мать. Худое лицо побледнело, сморщилось, прикрытые веками глаза утопали в глазных впадинах, волосы совсем поседели, зато широко расставленные глаза, заострённый подбородок и выпуклый лоб напоминали женщин семьи лодивийских королей. Эльмара была племянницей короля Лодивии Урмаса Девятого.

— Кто здесь? — женщина встрепенулась, испуганно открыла глаза и закашлялась.

— Это я, Кэйрон.

— Кэйрон? Мой сын? Тебе позволили повидать меня? — она говорила и дышала с трудом, постоянно кашляла, оставляя на платке кровавые пятна. Он узнал признаки чахотки. Ей и впрямь осталось недолго.

— Нет, я пришёл тайком. Я так мечтал тебя встретить!

Её глаза наполнились слезами, она улыбнулась, показав немногочисленные гнилые зубы. Кэйрон оглянулся на спящую монашку и хотел погасить свечу, чтобы не разбудить её. Королева Эльмара покачала головой:

— Нет! Дай наглядеться на тебя, сын мой! Я молила Бога послать мне такой шанс, и он смилостивился!

Кэйрон хотел возразить, что Бог тут ни при чём, дело в войне, но промолчал. В конце концов, война велась от имени Бога. Во имя одного и того же Бога, усмехнулся про себя Кэйрон.

— Мама, я вытащу тебя отсюда!

— Нет, это невозможно, — прошептала она, облизывая пересохшие губы. Кэйрон огляделся в поисках воды, однако ничего не обнаружил.

— Я смогу!

— Мне некуда идти, сынок, мои грехи не пустят!

— Какие грехи?

— Твой отец знает, поэтому и отправил меня сюда, — её губы скривились, слёзы покатились по щекам.

— Мой отец? Но он давно мёртв. Он ничего не сделает!

— Гиемон мёртв? — её глаза прикрылись.

— Гиемон? — Кэйрона будто оглушило дубиной. Его отца, её мужа звали Клемон. Она бредит или?..

— Мама, ответь мне, Гиемон мой брат или отец?

Она открыла глаза, с жалостью посмотрела на сына. Он испугался, что она промолчит.

— Ответь, я должен знать, — настойчиво потребовал Кэйрон.

— Он…

— Мама, если он знает, то и я должен знать. Незнание убивает не хуже меча. Он отправил меня воевать с Шагурией, посылал в такие уголки, откуда я не должен был вернуться. Почему он хочет от меня избавиться? Кто я? Его сын?

Она едва заметно кивнула. Кэйрон чувствовал, как пол под ногами ходит ходуном. Свет свечи расплывался перед глазами, во рту пересохло. Получается, Гиемон спал с мачехой? А когда король Клемон умер, он отправил мать своего сына в монастырь, чтобы скрыть собственные грехи?

— Гиемон не сразу понял, что ты его сын, — заговорила Эльмара, перемежая речь кашлем. Казалось, она не с сыном общается, а со священником. Очевидно, этот груз давил на неё много лет. Она снова прикрыла глаза, Кэйрон взял её за руку, шепча слова молитвы на латейском языке. Может, она примет его за исповедника, и ей станет легче? Кэйрон не верил в загробную жизнь, но если она умирает, пусть умрёт с миром.

— Он… начал меня преследовать почти сразу. Он блистал на балах и турнирах, его отец был… стар, хотя и часто проводил со мной ночи. Я терпела, хотела забеременеть — ничего не получалось. Ходило поверье, будто в роду Гиемона все мужчины рано становились бесплодными, поэтому мой муж старался побыстрее найти сыну невесту и вёл переговоры с несколькими королевскими домами. Он даже поехал в Сканналию на смотрины Маэрины, тем временем мы с Гиемоном стали любовниками.

Кэйрон не верил в это поверье. Старые пни просто слабели, как и их семя, что не мешало им брать себе молоденьких жён.

— Когда ты родился, Гиемон возненавидел тебя. Я не понимала причин, а он просто видел в тебе соперника. Король Клемон считал Гиемона бездельником и развратником. Он заявил: если тот не возьмётся за ум, наследником станешь ты. С этого времени Гиемон вёл себя иначе: женился на Маэрине, начал заниматься страной. Когда он смотрел на тебя, я тряслась от страха, — голос матери совсем ослабел. Кэйрон наклонился к самому её рту. Изо него пахнуло гнилью — он и не подумал морщиться. Эту историю семьи ему никто не преподавал. Принц обратился в слух.

— Мой муж подписал указ, по которому ты получал трон, если бы Гиемон не обзавёлся детьми. У Гиемона родился сын, потом Марция, дед на радостях одарил внуков множеством земель. Кроме того, он обожал невестку: Маэрина стала ему настоящей дочерью, в итоге Гиемон получил всё. Когда мой муж умер, я побоялась, что твой отец убьёт тебя, и рассказала ему правду. Это привело меня сюда…

Она замолчала, Кэйрон испуганно всмотрелся в её лицо. Оно расслабилось, морщины разгладились, на губах заиграла слабая улыбка. Свеча в руке Кэйрона зашипела, вспыхнула ярче. Он дунул на неё, боясь разбудить монашку: она храпела так, что порой заглушала слова матери. Кэйрон почувствовал, как рука сжимает его ладонь. Рука казалась безвольной, но тяжёлой. Только бы она смогла закончить рассказ. Кэйрон ощущал, как его охватывает ярость от признаний матери. Теперь он многое понимал в поведении человека, ставшего его отцом!

— Узнав, что ты его сын, Гиемон избил меня, потом потребовал молчать. Не знаю, откуда у меня взялись силы — я пригрозила рассказать правду Маэрине, если он что-то с тобой сделает. Тогда он похитил меня, привёз сюда. Я пыталась пробиться к монашкам, говорила с настоятельницей, с исповедником — они не слушали. Меня постригли в монахини против воли, заперли здесь, ни разу не сказали, жив ли ты. Я теперь не боюсь ада, потому что все эти годы жила в худшем месте! — Кэйрона трясло от чувств: ярость вперемешку с ненавистью, боль пополам с сочувствием — как посмел Гиемон так обойтись с матерью своего брата? Нет, не брата — сына!

— Господи, благодарю тебя за последний дар, — услышал он хриплый шёпот матери и вдруг понял, что это её последние слова: — Я иду к тебе с лёгким сердцем. Прошу лишь об одном: защити сына моего от зла этого мира, даруй ему победу над врагами и долгую жизнь! Прощай, сын мой!

Кэйрон слушал знакомые с детства слова молитвы, и в нём рос протест. К какому Богу она обращается? Тому, кому поклоняются монашки, силой державшие её здесь? Тому, который позволил матери гнить в стенах этого монастыря без единой надежды и радости? Тому, кто отобрал у Кэйрона все права на престол?

Кэйрон держал руку матери до тех пор, пока шёпот не перешёл в предсмертный хрип. Рука обмякла, зловонное дыхание больше не вырывалось изо рта, только громкий храп глухой монашки время от времени будоражил тишину. Кэйрон немного подождал — на улице тоже было тихо. Он подошёл к окну и глубоко вдохнул, решая, что делать дальше. Стоит ли устраивать шум сейчас? Нет, это бессмысленно: матери не поможешь. Если до Гиемона дойдёт известие о встрече Кэйрона с ней, он наверняка постарается избавиться от лишнего сына. Именно так — лишнего, с обидой и горечью подумал Кэйрон. Вот почему Гиемон — Кэйрон решил даже про себя не называть его отцом — так ненавидел его и всё время отсылал подальше. Да, многое вставало на свои места. Гиемон соблазнил его мать и заставил её заплатить за это. Он и Кэйрона хотел заставить платить, но теперь хватит! Кэйрон вылез в окно, спустился по лестнице, положил её на место и вернулся к себе. Он так и не заснул до утра, а на рассвете услышал стук лопат у монастырского кладбища, расположенного напротив его окна у толстой каменной стены.

Кэйрон выглянул в окно и в сумерках рассмотрел, как трое мужчин — явно не монахов — докапывают яму. Вокруг уже столпились женщины в длинных монашеских одеяниях. Кэйрон не слышал, о чём они говорили. Церемония прощания не затянулась: тело в белом саване положили в яму, быстро забросав землёй. К вечеру там появилась дощечка с вырезанной на ней струной. Кэйрон на рассвете следующего дня прочёл: «Да смилуется Господь над твоими прегрешениями». Имени на могиле не было.

В этот день Кэйрон покинул монастырь и для себя решил: Гиемон заплатит за смерть и позор матери, а свои права Кэйрон вырвет силой, раз уж Бог ему в них отказал. Отныне ни отец, ни боги ему не указ! Судьба привела его в этот монастырь, теперь он знает, куда идти! Ждать пришлось долго, но когда сканты появились в его доме в Нортхеде и предложили ему трон в обмен на привилегии для их веры, Кэйрон не колебался. Так он отомстит и Гиемону, и тем мерзавцам, которые в угоду королю заживо похоронили его мать!