Жертва

Юлия Владимировна Лихачёва, 2023

Комиссар Колычев прибывает в удмуртскую деревеньку Чабья-Луд, чтобы расследовать зверское убийство, не подозревая, что ему придётся иметь дело не только с напуганными жителями и их тайнами, но и злом очень древним и страшным.

‒ Догоняй, Катюха! ‒ взлохмаченный светловолосый мальчишка бежал по тропке, что тянулась через луг к лесу. Его босые ноги задорно перескакивали лужи, собравшиеся в ложбинках после летнего ливня. В некоторые он, не особо осторожничая, наступал, поднимая пятками тучи серебристых брызг, обдавая водой подвёрнутый край застиранных и залатанных домотканных штанов.

‒ Погоди, Колька, погоди! ‒ девочка лет девяти бежала за ним следом, то и дело поправляя рукой платок, норовящий соскользнуть с головы.

Ей досталось тащить большую корзину, и та сильно мешала, ударяя при каждом шаге по ногам. Колька это нарочно придумал, она нисколько в этом не сомневалась. Любил он мудровать над младшей сестрой, а потом потешаться. Эх, быть бы ей старшей ‒ то-то братец поплясал бы!

Мальчик уже сильно убежал вперёд, и его спина, обтянутая старой шерстяной курткой, до того ветхой, что не уберегала уже ни от холода, ни от надоедливого гнуса, мелькала далеко среди высокой июльской травы и поросли молоденьких берёзок, жиденькой армией которых лес наступал на старое поле.

‒ Колька-а! Ну погоди же! ‒ обиженно крикнула Катя, и спина брата вдруг замерла, перестала покачиваться и подскакивать в такт его движениям. Он остановился, будто решил всё же пожалеть сестру.

Девочка тут же воспользовалась этим, зная, что великодушие братца весьма переменчиво и непродолжительно, и припустила во весь дух, стремясь побыстрее сократить расстояние.

‒ Ага! Попался! ‒ торжествующе выкрикнула она, наскакивая сзади на застывшего посреди тропы Кольку.

Тот не шелохнулся, точно наткнулся на невидимый забор или увидел что-то занятное.

‒ Ты чего, Колька? Чего там?

Катя привстала на цыпочки и осторожно выглянула из-за плеча брата. Громкий девичий визг, полный ужаса, разбил утреннюю тишину, вспугнул несколько пичуг из густой луговой травы. У тропинки, наполовину скрытый порослью молодых ёлочек, лежал человек. Бледная, синюшная рука была вытянута вперёд, словно перед смертью он пытался выползти на тропу. Рваные края шеи зияли кроваво-багровым, голова же отсутствовала вовсе.

*

Глазов встретил его неприветливо. Нахмурился свинцовыми тучами, а потом и вовсе разразился холодной слякотью, как девка на свадьбе. Подвода, которая забрала бы его с вокзала, запаздывала. К тому моменту, как чалая лошадка, грохоча, втащила телегу на привокзальную площадь, Николай уже успел изрядно промокнуть.

‒ Ты из Чабья-Луд будешь? ‒ спросил он возницу, худощавого рыжеволосого мужичка с пронзительными, как угли чёрными глазами.

‒ Я, ‒ хрипловато ответил тот, натягивая вожжи.

‒ Товарищ Колычев, Николай Иваныч, ‒ представился Николай, протягивая руку.

‒ Гондырев Кузьма, ‒ мужичок осторожно ответил на рукопожатие. ‒ Садитесь. Путь неблизкий. Я вам там кумышки прихватил для сугрева.

‒ Спасибо, воздержусь.

‒ Н-но! Пшла, родимая! ‒ Кузьма тронул вожжи, и лошадка, быстро цокая по брусчатке, потащила телегу прочь.

За городом погода смилостивилась, перестала сыпать холодной моросью, приоткрыв в разрыве туч небесную лазурь. Вокруг повеселело, и на душе у Николая стало не так погано.

‒ А что, товарищ Гондырев, ‒ решил он прервать затянувшееся молчание, ‒ скажите, как у вас в деревне к товарищу Кизякову относились? И точно ли это его труп был найден?

Кузьма кашлянул, приосанился для разговора с народным комиссаром.

‒ Точно его, вернее некуда, ‒ ответил сразу на второй вопрос. ‒ По одёже мы его опознали.

‒ А вдруг кто другой одежду надел? Головы-то так и не нашли, верно?

‒ Верно, не нашли. Но Клавдия, вдова Агаева, его вернее всего опознала. По особой примете. Он к ней, бывало, захаживал. Она-то точно не ошиблась. И без головы узнала…

Колычев досадливо поморщился, услышав о непотребном поведении члена волисполкома, но вслух ничего говорить не стал. Был бы товарищ Кизяков жив, они бы потолковали, а с мёртвого и спрос невелик. Но Клавдию Николай сразу взял на заметку: вот с ней потолковать обязательно надо.

‒ А ссоры у него ни с кем не было? ‒ продолжил он расспросы.

‒ Нет, не было, ‒ ответил Гондырев, слегка замявшись.

«Значит, были, ‒ решил комиссар. ‒ Оно и не удивительно. Где баба ‒ там свара. Ничего, разберемся».

Чалая лошадка резво несла телегу по ухабистой дороге, мимо проплывали луга, перелески, промелькнула вдалеке на пригорке деревенька и скрылась за густым бором, который сменил светлый смешанный лес, а потом и вовсе берёзовая роща. Кузьма затянул себе под нос заунывную песню на вотяцком, вгоняя в дремотное состояние. Голова Николая, утомлённого долгой дорогой, сделалась тяжёлой, норовила упасть на грудь. Тело стало неповоротливым, как набитый мякиной тюфяк. Чтобы не свалиться с телеги, Колычев откинулся на спину, глядя в расчищающееся от дождевых туч небо. В нём носились легкокрылые ласточки в погоне за гнусом, где-то в неразличимой вышине звенел жаворонок. Звуки постепенно отдалились, небо поблекло, затянутое пеленой дрёмы. Телега покачивалась, как огромная зыбка, погружая всё более и более в мягкую вязкую тьму. Она закручивалась бурунами, влекла в бездонные омуты. Покачивание стало настойчивым и как будто тревожным. Колычев вздрогнул, выныривая из тёмных глубин сна, приподнялся на локте, уставился на Кузьму, сгорбившегося над вожжами. Тот, подавшись вперёд, покрикивал на лошадь, несущуюся уже почти галопом.

‒ Ты б полегче, ‒ сказал комиссар в спину вознице. ‒ Чай не дрова везёшь.

Кузьма чуть повернул голову на голос и снова уставился на резво подскакивающий лошадиный круп.

‒ Держитесь, товарищ комиссар, ‒ сказал он. ‒ Сейчас рощу проедем, и я вожжи поослаблю маленько.

‒ А сейчас-то к чему спешка? ‒ Колычев невольно оглянулся по сторонам, на проносящиеся мимо берёзки.

‒ Место неспокойное, ‒ ответил Гондырев коротко.

Среди белых стволов промелькнуло что-то серое, метнулось от одного ствола к другому и исчезло в поросли молодых деревьев. Волк что ли? Колычев зябко поёжился, припомнив вдруг собственное детство, и как под волчий вой возле деревни бабка его стращала россказнями про то, как в голодные годы звери накидывались на людей и рвали нещадно. С той поры в его душе, где-то на самом дне, гнездился страх перед серыми.

‒ Много их у вас? ‒ спросил он у Кузьмы.

‒ Кого? ‒ полуобернувшись спросил тот.

‒ Волков.

‒ Да случаются…

Плотные ряды берёзок поредели, роща стала почти прозрачной ‒ не скрыться. Серый преследователь пропал, не рискуя выйти на вид, показать себя. Потом деревья уступили место высокой луговой траве. Лошадь, будто успокоившись, пошла тише.

‒ Ну, вот, и приехали почти, товарищ комиссар, ‒ сказал Кузьма, указывая рукой вперёд, на виднеющуюся вдали деревеньку.

*

Изба старосты Фёдора Булдакова была большой, добротной, что явно указывало на зажиточность хозяина. «С этим, пожалуй, надо держать ухо востро», ‒ тут же решил Колычев, припомнив кулаческие восстания в восемнадцатом и расправу над членами волисполкома. Как знать, не назревает ли и тут нечто подобное?

Староста нашёлся во дворе, правил косу. Увидев гостей, отложил занятие и застыл изваянием, с лёгким прищуром рассматривая прибывших. Невысокий, крепко сколоченный, с блеклыми, чуть рыжеватыми волосами. Скуластое, покрытое красноватым загаром лицо не выражало ничего, лишь слегка раскосые светло-карие глаза смотрели с пристальным любопытством.

‒ Вот, Фёдор-агай, привёз тебе начальника из города, ‒ отрапортовал Кузьма, стаскивая с головы картуз.

Колычев выступил вперёд, представился, староста в ответ назвался сам, всё так же буравя гостя пристальным взглядом. Ответил, предвосхищая многие вопросы:

‒ Мы его хоронить не стали, вас ждали. В церковь пока отнесли.

Колычев коротко кивнул и спросил:

‒ Обнаружил его кто?

‒ Дети Лукиных, Катька с Колькой, ‒ ответил Фёдор. ‒ За ягодой в лес пошли и увидели.

‒ Поговорить с ними надо, ‒ произнёс Колычев. ‒ Но сначала на тело взгляну. Проводите, куда следует.

*

Церквушка, как и полагается, стояла на залитом солнцем пригорке. За нею притулилась приземистая изба ‒ школа.

‒ Тр-р-р-р! Стой! ‒ скомандовал Кузьма кобыле, натягивая вожжи.

Лошадь покорно встала, помахивая хвостом и отгоняя назойливых мух. Колычев соскочил с телеги и размашистым шагом направился к церкви. Чуть помедлив, следом за ним пошли и Гондырев с Булдаковым. Тихо скрипнула церковная дверь, будто вздохнула, сетуя на что-то. Комиссар без церемоний шагнул внутрь, в безмятежный полумрак и тишину, под взгляды святых, то ли печальные, то ли осуждающие. Теплилась лампада перед ликом Богородицы, у изображения которой замер человек в рясе.

‒ Прекратить! ‒ рявкнул Колычев, даже не разобравшись, что происходит и что именно стоит прекратить. ‒ Кто позволил?

Его голос взорвал хрупкую тишину, рванулся ввысь, к сводам, прокатился бесстыдным эхом по всем закоулкам. Человек у иконы вздрогнул и оглянулся. Окинул удивлённым взглядом Колычева, перевёл взгляд на стоящих позади него вотяков. Снова отвернулся к иконе, прошептал что-то одними губами, неспешно перекрестился и только после направился к пришедшим.

‒ Здравствуйте, отец Сергий, ‒ подал голос Фёдор. ‒ Комиссар прибыл. К покойному.

‒ Здравствуйте, люди добрые! ‒ поздоровался отец Сергий, останавливаясь возле них.

Голос у него был низкий, глубокий, словно обволакивал собеседника, обезоруживал и располагал к неспешной беседе. Колычев нервно дёрнул плечом, будто сбрасывая окутавшее было его спокойствие, как сбрасывают участливо положенную на плечо руку.

‒ Кто разрешил панихиду устраивать? ‒ спросил комиссар, но уже сдержаннее, чем собирался.

‒ Помилуйте, никто панихиду не устраивал и не собирался, ‒ ответил отец Сергий и жестом попросил всех выйти на улицу.

‒ Отец Сергий, ‒ представился он, оказавшись снаружи. ‒ В миру ‒ Сергей Иванович Зайцев.

Колычев представился тоже и тут же перешёл к делу:

‒ Мне следует немедленно осмотреть тело, чтобы составить протокол. Произошло зверское убийство, и я это дело просто так не оставлю.

Отец Сергий внимательно глянул на собеседника синими глазами, какая-то тень лишь на миг заслонила его лицо и тут же исчезла. Он кивнул:

‒ Если вам угодно осмотреть покойного, я распоряжусь, чтобы его перенесли в школу.

‒ Не нужно никуда переносить! ‒ отрезал Колычев. ‒ Прямо на месте и осмотрим.

На открытое, усеянное едва заметными веснушками лицо священника снова набежала тень, задержалась чуть дольше, коснулась золотисто-русых бровей, на миг сведя их вместе, но вскоре растаяла, уступив место смирению.

‒ Как вам будет угодно, ‒ ответил отец Сергий, чуть склонив голову. ‒ Если у вас нет ко мне вопросов, я вас оставлю.

‒ Не хотите присутствовать при осмотре? ‒ Колычев сощурился.

‒ Дела, ‒ коротко ответил Сергей Иванович и неспешно удалился, сопровождаемый колким подозрительным взглядом оппонента.

*

Трупный запах ударил в нос, как только приподняли крышку гроба. От нестерпимой вони не спасало даже то, что тело обложили камфарой. Фёдор с Кузьмой, снимавшие крышку, дрогнули от вида обезображенного трупа, чуть не выронили её. Колычев поморщился, но глаз не отвёл. И не такое на фронте доводилось видеть. Он склонился к покойнику, деловито раздвинул складки савана, обнажая тело, уже тронутое тлением. Богородица печально взирала на него сверху.

‒ Доброго здоровья! ‒ голос в густой тишине храма прозвучал столь неуместно и бесстыдно громко, что Фёдор с Кузьмой дружно охнули, и даже Колычев вздрогнул от неожиданности, на мгновение решив, что это покойный поприветствовал его.

Выпрямился и раздражённо оглянулся через плечо. В дверях стоял долговязый человек в потрёпанном сером сюртуке, накинутом поверх домотканной рубахи, штаны были заправлены в сапоги. Шляпу он снял и держал в руке. Колычев окинул его цепким взглядом, отмечая худощавое лицо, светлую полоску усов под тонким, с небольшой горбинкой носом, оттопыренные слегка уши, торчащие из светлых жиденьких волос.

Человек шагнул вперёд, перекладывая шляпу в левую руку, а правую протягивая для рукопожатия.

‒ Сомов Андрей Алексеевич, ‒ представился он. ‒ Школьный учитель. Из ссыльных. А вы, стало быть… э-э-э…

Колычев назвался, отвечая на крепкое рукопожатие. Сомов кинул быстрый взгляд на стоящих в стороне вотяков и произнёс:

‒ Мил люди, вы бы вышли на двор, право слово, нечего здесь смотреть. Один тлен и уныние. А нам с товарищем комиссаром потолковать не мешало бы. Тет-а-тет, так сказать.

Мужики кивнули и покинули церковь с видимым облегчением. Сомов же шагнул было ближе к гробу, но был тут же остановлен исходящим из него смрадом. Колычев усмехнулся краешком губ, расстегнул сумку, вытащил оттуда бумагу и карандаш.

‒ Что же, товарищ Сомов, поможете мне протокол составить? ‒ поспросил он. ‒ Быстрее управимся.

‒ Ваша правда, ‒ согласился учитель, заметно побледнев. ‒ А потолковать мы и в школе позднее сможем.

*

Кизяков занимал отдельную избу на окраине деревни, слишком просторную для него одного.

‒ Располагайтесь, товарищ Колычев! ‒ Сомов отворил дверь и жестом пригласил войти. ‒ А я сейчас ставни открою.

Николай переступил порог, огляделся, впотьмах пытаясь рассмотреть убранство избы. «Хорошо тебя тут встретили, товарищ Кизяков, ‒ подумал он. ‒ Да плохо проводили. Кому же ты досадил крепко? Ничего, разберёмся». Снаружи раздался стук: учитель управлялся со ставнями. В избе сразу стало светлее, лучи заходящего солнца пустились плясать по большой печи, столу и скамье, на которой с краю кто-то примостил большой тюк.

Конец ознакомительного фрагмента.