Сны белой яблони

Юлия Архирий

Иногда ощущая жизнь как сон, то яркий и запутанный, то грозящий неизвестностью, то, напротив, ясный и счастливый, и даже полный ликования, я решила написать книгу о снах. Может, это и не совсем мои сны, а сны райского дерева, юной девушки, жившей давным-давно, одинокой старухи… Их сны порой снятся мне, и тогда я переживаю то же самое, что дерево, девушка, старуха. Некоторые события из этих снов становятся стихотворениями…

Бахчисарайские луны

«Над крышами домов…»

Над крышами домов

И частоколом трав

Луна между холмов

Повисла до утра.

Был медно-красноват

Её огромный лик.

Вдруг тёплый аромат

Из пустоты возник.

Так пахнет свежий хлеб,

Чуть вынут из печи,

Из теста на воде,

Взошедшего в ночи.

И минарет звенел

Натянутой струной,

Как от муки, белел

Под хлебною луной.

«Первая луна была снежно-белой…»

Первая луна была снежно-белой,

С лучами, словно овечья пряжа,

Дымно-кудрявыми и мягкими,

Переплетёнными, как нити канвы,

По которой ночь вышивает звёзды,

Чёрную речку и спящий город —

Кубики домов с золотом окошек,

По скалам рассыпанные в беспорядке.

«Другая луна была цвета зелёного чая…»

Другая луна была цвета зелёного чая,

Когда его пьёшь в жаркий полдень

Из белой-белой маленькой чашки,

Сидя на вытертом узорном ковре,

В чайхане, у подножья гор невысоких.

Лёгкой дымкой подёрнуты дальние рощи.

Над скатертью кружат пёстрые осы

И, тревожно жужжа, садятся на сахар.

«Третья луна была желтой и жирной…»

Третья луна была желтой и жирной,

Как топлёное молоко в коричневой крынке,

Принесённое из прохладного погреба.

Можно было тихонько потрогать пальцем

Загустевший верхний слой. А потом

Есть прямо из крынки, зачерпывая ложкой,

Поглядывая, как кошка облизывается у ног,

И, конечно, дать и ей свежего лунного молока.

«Четвёртая луна была золотистой…»

Четвёртая луна была золотистой,

Словно мёд, собранный в Мариамполе,

Впитавший запах цветущих акаций

И тёплое дыхание южного ветра,

Спустившегося с Чуфут-кале

В плодородную тихую долину,

Покрытую садами и виноградниками,

Полями лаванды и чайной розы.

«Пятая луна была рыхлой и ноздреватой…»

Пятая луна была рыхлой и ноздреватой,

Похожей на круглый кусок козьего сыра.

Который едят с ломтём горячего хлеба,

Запивая красным вином. Когда тень ложится

На пустые дороги, и в вечернем небе

Только орлов заметишь у горизонта,

Славно ужинать на краю поля,

Под старым тополем с нежной листвою.

«Шестая луна манила, как море…»

Шестая луна манила, как море,

Глубокой сияющей синевою.

Она расплёскивалась волною,

И уносила упавшие звезды.

Она затопляла улицы светом,

Стучала в двери и билась в окна.

Она была дикой, томной и страстной,

Словно вакханка, в тунике рваной.

Кожа у ней пахла солью и солнцем,

В прядях волос запутались ветры.

Были глаза её полузакрыты,

И на губах запеклось желанье.

«А у последней, седьмой луны…»

А у последней, седьмой луны,

Как у фарфорового блюдца,

Откололся кусочек малый

И покатился во тьму со звоном.

Долго я черепок искала

В тёмных полях, в можжевеловых рощах.

Да не нашла. И искать перестала.

Так и осталась луна щербатой.