Прощальный подарок Карла Брюллова

Юлия Алейникова, 2020

В далеком 1849 году незадолго до смерти великий Карл Брюллов подарил своему бывшему соученику по Академии художеств Афанасию Пичугину некий портрет, круто изменивший судьбу его потомков. Шли годы, менялись поколения, а портрет оставался благословением и проклятием семьи… В наши дни в своей квартире в центре Петербурга найден мертвым старый художник Михаил Андреевич Пичугин. Что это было, убийство или попытка ограбления? Как глубоко во времени уходит нить этого преступления? Раскрыть семейную тайну Пичугиных предстоит молодому сотруднику следственного отдела Никите Борисову…

Глава 1

14 мая 1925 года, Ленинград

— Ну как же ничего ценного? — отняла от лица платочек гражданка Пичугина, с укором взглянув на мужа. — А моя шуба? А у Лелечки? Стыдно сказать, все белье пропало! Это какой-то извращенец орудовал, не иначе.

— Муся, прекрати, мне, ей-богу, стыдно перед товарищами из милиции. Шуба котиковая, велика ценность! Мы же не буржуи какие-нибудь, проживем и без шубы, все равно старая была, еще от тещи-покойницы по наследству досталась, — громко, выразительно глядя на супругу, объяснял обстановку Николай Михайлович Пичугин. — А из денег два червонца пропало. На черный день откладывали, — скорбно сообщил отец семейства.

— Понятно, — покивал невысокий чернявый милиционер в поношенной гимнастерке, с наганом за поясом.

Казалось, он вовсе не слушает Николая Михайловича, полностью погрузившись в созерцание. Посмотреть было на что. При всеобщей политике уплотнения семейство Пичугиных проживало в отдельной квартире из шести комнат. Хорошо меблированной, со всякими финтифлюшками. Буржуйская, одним словом, была квартира.

— А вы думаете, что мы из всяких там бывших, да? — тут же ухватил его мысль хозяин квартиры. — Уверяю вас, что это не так. Совершеннейшим образом не так. Мой отец и мой дед были живописцами. Выбились из самых низов. Деда моего за большой талант в Академию художеств приняли на стипендию, своих средств на обучение не было. И он, знаете ли, там вместе с Тарасом Шевченко учился, а тот и вовсе крепостным был. И потом бедствовали! Да. Нищенствовали, можно сказать, — горячо рассказывал Николай Михайлович. — И только под конец жизни талант деда был признан обществом и вознагражден. И все, что вы видите, это все еще дедом заработано. Отец мой тоже всю жизнь с кистью в руке. И я вот, грешный, по их стопам пошел. Хоть таланта выдающегося, может, и не имею. Впрочем, не мне судить, — скромно проговорил Николай Михайлович, выпячивая грудь и упирая в нее подбородок. — Но, однако же, большое полотно для ПЕПО недавно закончил. Являюсь членом ГИНХУКа, Государственного института художественной культуры. А недавно по поручению самого товарища Бадаева, — тут Николай Михайлович поднял вверх палец, — я оформлял столовую кооператива рабочих центрального района. А еще регулярно по заданию Санпросвета выполняю плакаты. Мой плакат «Трудовые руки не боятся мыла!» даже на проспекте 25 Октября был представлен. А недавно, тем же товарищем Бадаевым, мне поручено написать портрет товарища Владимира Ильича Ленина! Для его личного кабинета.

Речь хозяина квартиры произвела на визитеров должное впечатление. Взгляд милиционера с наганом смягчился. И, прощаясь с хозяевами, он даже протянул Николаю Михайловичу руку.

— Что ж, товарищ Пичугин, опись украденного у нас имеется, воришки наверняка пожелают сбыть вещи, тут-то мы их и сцапаем. Не сомневайтесь, — твердо пообещал он, кивнул своим товарищам, и они покинули ограбленную квартиру.

— Уф, — выдохнул с облегчением Николай Михайлович, затем поднял на жену страдальческий взгляд: — Муся! Муся! Зачем ты их позвала?

— А что же делать, прикажешь? — тут же прекратила горький плач Мария Григорьевна. — Ты на два дня уехал, Леля в университете, Андрюша в школе, Клава у тетки в деревне, сам ей отпуск дал, я на рынок ушла, возвращаюсь, а тут!.. Ты только взгляни, что творится в квартире!

В квартире действительно творилось что-то ужасное. Мебель была перевернута. Шкафы распахнуты. Ящики комодов вывернуты, белье на полу. Вилки-ложки разбросаны по комнате.

— Хорошо, посуду не побили, — порадовалась Мария Григорьевна.

— Хорошо, что серебро припрятали как следует, — поддакнул Николай Михайлович.

— Да уж. Не из-за двадцати же рублей и шубы они тут все перевернули? — озабоченно проговорила Мария Григорьевна.

— Да. Навряд ли. Может, навел кто? Я же на той неделе деньги получил за заказ для шляпной мастерской.

— Коля, это всего семьдесят рублей!

— Да, не то, — озабоченно потер лоб Николай Михайлович. — Но все же не стоило тебе вызывать милицию. Ни к чему в дом посторонних водить. Сама знаешь, какая сейчас обстановка в городе с этим уплотнением, того и гляди подселят каких-нибудь. Наплачемся.

— Ну что, Поликарп Петрович, что там у этого ограбленного художника, Пичугина, кажется? — поинтересовался начальник Первой бригады Уголовного розыска Павел Гаврилович Громов.

— Да, на первый взгляд ничего особенного. Залезли воры, украли двадцать рублей, шубу хозяйскую из котика, а у дочки шесть пар шелкового белья.

— Ну, ты подумай, какой нынче тонкий вкус у домушников, — усмехнулся Павел Гаврилович.

— Вот-вот.

— А что же странного вы обнаружили?

— Странным было то, что квартира вся перевернута вверх дном.

— Ну, что ж тут странного? Наверное, деньги искали, драгоценности. Вы же знаете, народ их куда только не прячет, — нисколько не впечатлился Павел Гаврилович.

— Да. И все же. Воры, например, пропустили несколько занятных вещичек в квартире. Например, меховую горжетку. Или, скажем, платье креп-жоржет. А уж сколько в квартире всяких безделушек…

— Ну а что сами хозяева говорят?

— Квартиру ограбили днем, когда никого дома не было. Первой вернулась хозяйка, она и вызвала милицию. К нашему приезду она обнаружила пропажу, но ничего особенного в случившемся не усмотрела. Далее вернулся хозяин, при нас вернулся. Его вообще в городе два дня не было, ездил с группой Санпросвета в Кронштадт. Очень оборотистый гражданин. Он и в Институте культуры, он и у товарища Бадаева по личному его заказу что-то там рисует, и для Санпросвета плакаты, и еще невесть что. А дед его вместе с Тарасом Шевченко в Академии художеств учился.

— Да что ты? — заинтересовался более просвещенный Павел Гаврилович. — Как, говоришь, этого художника фамилия?

— Пичугин Николай Михайлович.

— Пичугин, Пичугин… Нет, не слыхал. Ну и что же хозяин?

— Как мне показалось, был очень недоволен тем, что жена милицию вызвала. Всячески давал понять, что дело пустяковое. Шуба старая, белье дочкино, это вообще смешно, да и двадцать рублей… шут с ними. Нервничал. А с другой стороны, я в это время их хоромы разглядывал. Их, видишь ли, четверо плюс кухарка в отдельной шестикомнатной квартире проживают. Это при том, что многие граждане в подвалах да бараках теснятся.

— Ах вот оно что. Ну, может, ты его и правда напугал. А квартира эта им еще до революции принадлежала?

— Ага.

— Наведи-ка ты справки про это семейство, про деда и так далее. На всякий случай. Ну а барахло надо поискать на толкучках, да в кабаках на Лиговке, да по малинам. Вон Андрюху Соломина пошли, у него там много знакомцев, отыщет.

— Павел Гаврилович, сегодня ночью была ограблена контора «Кишпромторга» на Гороховой, — на следующий день, утром, докладывал ему Поликарп Петрович, дежуривший в ночь по Уголовному розыску.

— Докладывайте, — кивнул, устраиваясь за столом, Павел Гаврилович.

— Контора располагается во втором этаже трехэтажного особняка на Гороховой. На первом этаже винная лавка, держит китаец Хао Чан. Сторожа в «Кишпромторге» нет, не та выручка. Так что залезли ночью, взломали дверь, сняли попросту с петель, вошли в контору, сейф вскрыть не смогли, все разорили, даже кое-где стены попортили, потом вскрыли заделанный проем в полу, при прежних владельцах там была лестница винтовая, залезли в лавку. Денег китаец в магазине на ночь не оставляет, у него даже сейфа нет, в кассе тоже было пусто, так что побили бутылки, шкафы от стен отодвинули. Унесли штук пятнадцать бутылок, глыбу шоколада. Еще кое-что по мелочи, больше напортили, чем украли, и ушли через второй этаж, — коротко, четко доложил Поликарп Петрович.

— Гм… Считаешь, действовали дилетанты?

— Думаю, да. Полезли наобум, толком не подготовились, даже сейф вскрыть не смогли.

— Может, молодняк зубы пробует? — потер подбородок Павел Гаврилович.

— Может, и так. Только нагадили больше, чем украли, теперь в конторе ремонта за государственный счет ого-го сколько. Можно за порчу государственного имущества привлечь, а?

— Слушай, Поликарп, а мне вот в голову идея какая пришла. А кому этот особняк до революции принадлежал?

— Не знаю.

— А ты выясни. Может, наследники явились добро припрятанное забрать. Или кто-то из уголовных элементов пронюхал о кладе. Уточни в жилищном хозяйстве.

— Есть.

— Ну а по делу Пичугина что? Разыскали шелковые панталоны?

— Пока нет. Но Андрей говорил, панталоны вор мог для своей крали прихватить, тогда их не отыщешь, не будешь же всем девицам юбки задирать. Шуба тоже пока не всплыла. Ну а с деньгами и так все ясно. Двадцать рублей — не велика добыча. Пропили уже небось.

— Это верно. Ладно, иди работай.

Работы в городе было много, и, хотя в последнее время крупных бандитских нападений в Ленинграде не случалось, все же хорошо они поработали в последние годы, подчистили всякие элементы, засадили в тюрьмы, кого-то расстреляли, кто-то из бандитов погиб при задержании, как Ванька Сибирцев. Но все же лихих людей пока хватало. Разбойные нападения, ограбления и даже убийства еще случались в их славном городе, а значит, надо бороться дальше, размышлял Поликарп Петрович, размашисто шагая по Садовой улице в сторону Гороховой.

Председателя домового комитета некоего товарища Штучкина, мелкого, суетливого, в кожаной, с трудом сходившейся на его упитанном животике куртке, он разыскал не без труда. По свидетельствам жильцов, в помещении комитета застать его было сложно, он обожал обходить вверенный ему дом с флигелями и пристройками. И действительно, облазив все чердаки, обойдя все окрестные подвалы и лавки, Поликарп Петрович обнаружил неуловимого председателя мирно беседующим с дворником в подворотне.

— Из милиции, ко мне? — слегка побледнел товарищ Штучкин. — Это, позвольте, по какому вопросу, не насчет ли ремонта крыши? Нет? А, да, дрова, вероятно? — не трогаясь с места, принялся перебирать председатель, предварительно мигнув дворнику, чтоб тот исчез.

— Нет. Хватит гадать, гражданин, пройдемте к вам в контору, там и побеседуем.

— Итак, меня интересует вопрос, кто при старом режиме владел этим домом? — по-хозяйски устраиваясь возле стола председателя, спросил Поликарп Петрович.

Штучкин ему не нравился. Мелкий жулик и враль, но к делу, которое расследовал Поликарп Петрович, этот факт отношения не имел.

— Ах, вот вы о чем! — радостно воскликнул Штучкин, продолжая лебезить перед посетителем. — А это проще простого. Когда-то этот дом целиком вместе с флигелями принадлежал одному известному живописцу по фамилии Пичугин, затем его сыну, тоже живописцу. Сами они проживали в фасадной части дома, а флигели сдавали внаем. Отец занимал первый этаж, сын с семейством — второй. На третьем у них была мастерская. Еще во дворе слева имеются конюшни, там же каретный и дровяной сарай. Потом старый художник умер, весь дом отошел к сыну. Это еще в прошлом веке было.

— А вы откуда так хорошо все знаете?

— А мой дед у них изволил камердинером служить. Сами мы всегда вон в том флигеле на втором этаже квартировали. Так вот, сын, значит, скончался в восемнадцатом году. Убили его. Время было неспокойное, убили ночью, кто — неизвестно. Жена умерла еще раньше, а его сын, внук то есть первого того художника, жил отдельно, квартира у него была своя, где, точно не скажу. Внука того звали Николай Михайлович. Это я точно знаю, мы с ним в детстве иногда играли во дворе. Он и отца к себе забрать хотел после революции. Брось, говорит, все, переезжай. А тот ни в какую. Мать моя тогда у сына, то есть у отца, ну, в общем, у Михаила Афанасьевича, кухаркой служила. И даже не кухаркой. А так, по дому. Хозяйство у него к тому времени совсем маленькое было, — искательно улыбаясь, рассказывал председатель. — В общем-то мать моя его и нашла. А еще у Михаила Афанасьевича три дочери были старшие, сын-то последним родился, от второй супруги, первая еще раньше умерла. Вот. Где дочери сейчас, не скажу. Потому как давно повыходили замуж, может, и за границу сбежали. А сын вроде здесь, квартира у него была возле самого Таврического сада, на Сергиевской улице, Чайковского по-новому, — услужливо трещал председатель.

Поликарпу Петровичу стоило большого труда не выдать свое волнение. Пичугины, значит! До чего у Павла Гавриловича нюх, никогда не подводит, как в воду глядел.

— Ну а еще у Пичугиных недвижимое имущество в городе имелось?

— Еще? — с удивлением спросил председатель. — Дача была, в районе Белоострова, где, точно не скажу. Мы там с матушкой не бывали. А больше вроде и ничего.

— А почему же Николай Пичугин съехал из особняка, не захотел жить с папашей. Дом-то вроде огромный?

— А вот точно не знаю. Но вроде не ладили они на почве искусства. Младший Пичугин гением себя мнил, за деньги портреты писать отказывался, хотел прославиться. Но куда ему, таланта не хватило, — меленько посмеиваясь, с удовольствием заметил гражданин Штучкин. — Вот на этой почве и съехал. Но перед самой революцией помирились. Хотя съезжаться обратно и не стали.

— Вот, значит, как. Значит, оба нападения были не случайны, — выслушав рассказ Поликарпа Петровича, заключил начальник Первой бригады Павел Гаврилович Громов. — Ну что ж, это уже что-то. Кстати, сколько человек орудовало в обоих случаях, удалось установить?

— Судя по всему, не меньше двух. На улице Сергиевской, простите, на Чайковского, дворничиха припомнила, что несколько дней возле их дома крутился какой-то тип. С виду приличный, среднего роста, лет около сорока, в кепке, пиджаке, ничего особенного. Дворничиха его только издали видела. Он напротив дома Пичугиных прогуливался. Три дома туда, три сюда. И все это среди бела дня, вот она и не волновалась. Кто же при свете дня худое задумает?

— Действительно. Значит, воры наши — не дураки. По крайней мере, один из них. А что ты вообще думаешь по этому делу? — доставая из ящика стола кулечек сахара и банку с чаем, спросил Павел Гаврилович. — Извини, не обедал сегодня, хоть чаю попить. Будешь со мной за компанию?

— Давайте, я тоже как-то про обед забыл.

— Тогда бери стаканы и иди к дежурному за кипятком, а я хлеб нарежу. У меня тут свежая краюшка имеется, — расплываясь в довольной улыбке, распорядился Павел Гаврилович.

— Так вот, по поводу пичугинского дела, — неспешно прихлебывая горячий чай, проговорил Поликарп Петрович. — Думаю я, что старый художник, отец нынешнего Пичугина, припрятал какие-то ценности, и об этом стало известно кому-то. Может, из бывшей прислуги кто-то за кладом охотится или родственники какие-то. Может, скажем, его внуки или дочери, а может, и зятья. Выяснить местонахождение всех членов семейства Пичугиных я еще не успел.

— Ну а этот хитрый тип, председатель жилищного комитета, он что? Его не подозреваешь?

— Честно говоря, нет. Если бы он знал о кладе, уже давно бы его забрал после смерти хозяина, старого Пичугина. Дом некоторое время пустовал. А Штучкин этот все ходы-выходы в доме знает. Мог бы это дело по-тихому провернуть.

— Тоже верно. Значит, надо искать родственников и прислугу. Ну и к Николаю Пичугину тоже присмотрись. Конечно, сам он свою квартиру разорять бы не стал, но, может, в его окружении есть люди, которые могли пронюхать семейную тайну и специально трутся возле них?

— Тоже верно. Но сперва расспрошу его, что могли искать в старом доме его отца. А заодно посмотрю в архиве, нет ли там сведений по делу об убийстве Пичугина-старшего, хотя в то время документация велась из рук вон плохо.

— А ты знаешь что? Поговори-ка ты с Яном Карловичем, он как до революции начал в розыске служить, так, считай, и не прекращал ни на день. И в революцию, и в Гражданскую всегда на посту. Поговори с ним, может, вспомнит? Он из старых спецов, у него память на такие дела феноменальная.

— Дом Пичугина на Гороховой? Когда, говорите, это было? — отложив папку с документами в сторону и привычно расправляя седую, щеголеватую бородку, переспросил Ян Карлович.

— В восемнадцатом, а вот месяц я не сообразил спросить, — виновато пояснил Поликарп Петрович. — А дом такой желтый, трехэтажный. С таким треугольником на фасаде и с колоннами на втором этаже, там вроде что-то типа балкона, — припоминал он вид пичугинского дома.

— Это, получается, за Мойкой? — уточнил старый сыщик.

— Ну да. Между Мойкой и Садовой.

— А вы знаете, Поликарп Петрович, — вскинул голову старик, довольно посверкивая глазами, — вспомнил! Это было поздней осенью. Было жутко промозгло, сутки напролет шел снег с дождем, дров почти не было, все мы грелись возле одной горячей печки, тут же готовили еду. Сушили одежду. Запах в помещении, скажу я вам, был ужасающий… — погрузился в воспоминания Ян Карлович. — Да. Унесло меня куда-то в сторону, — смутился он, виновато улыбаясь. — Так вот, Пичугина убили в собственном доме, ударом в висок. У него такое тяжелое пресс-папье имелось из яшмы, им и убили. Убили ночью. Старик жил один, кухарка и дворник обитали в собственных помещениях. Кухарка его утром и нашла. Лежал он посреди кабинета, раскинув руки, с раной на голове. Что характерно, замки в доме взломаны не были, стекла не разбиты. Значит, скорее всего хозяин сам впустил своего убийцу. Далее, все в доме было перевернуто вверх дном, но, по свидетельству кухарки, поживиться в доме было нечем, потому как покойного хозяина несколько раз посещали товарищи с мандатами и все ценное, что было в доме, драгоценности, золото, серебро, деньги, давно экспроприировали. Но гость Пичугина все же что-то в доме настойчиво искал. Дело мы тогда так и не раскрыли. Мало ли в то время в городе всякого сброду бесчинствовало? Отпечатки пальцев на месте преступления мы «сняли», но в нашей картотеке обладатель их не значился. Одно время подозревали дворника и кухарку. И даже сына покойного, но ни улик, ни доказательств против них собрать не удалось. Да и мотивов у них не было. Так оно и осталось нераскрытым. А почему вы, Поликарп Петрович, заинтересовались этим делом?

— А вот, Ян Карлович, какая петрушка. Несколько дней назад была ограблена квартира Николая Михайловича Пичугина, сына того самого. Взяли так, ерунду, но вся квартира вверх дном перевернута. А вчера ограбили контору «Кишпромторга», которая располагается во втором этаже того самого дома на Гороховой, что принадлежал старику Пичугину. Взяли опять-таки сущую ерунду, но все в конторе и в лавке на первом этаже перевернуто, даже стены попорчены.

— Значит, вы считаете, что эти два дела могут быть связаны?

— А вам так не кажется?

— Безусловно, связь просматривается. Создается впечатление, что кто-то настойчиво ищет что-то в домах Пичугиных.

— Именно. В нашем случае грабителей было как минимум двое.

— Ну, это объяснимо, убийца старого Пичугина, если это, конечно, он орудует, мог найти себе компаньона. А пальчики вам удалось снять?

— Да, отпечатки имеются.

— А давайте-ка попробуем сравнить ваши образцы с отпечатками из старого дела. Конечно, в те годы отчетность велась крайне небрежно, но картотеку я вел очень тщательно.

— Спасибо, Ян Карлович. А я хочу побеседовать с Николаем Пичугиным, должен же он знать, за чем именно охотятся бандиты.

— Думаю, должен, и побеседовать, безусловно, стоит. Вопрос в другом, пожелает ли он быть откровенным, — с сомнением проговорил старый спец.

— Но допросить его все же стоит.

— И, может даже, понаблюдать. Все же, согласитесь, Поликарп Петрович, что преступник проявляет завидную настойчивость. Потерпев неудачу в восемнадцатом году, он решил повторить попытку в двадцать пятом. И кстати, почему такой большой перерыв? Он был в отъезде? Сидел? Или просто выжидал подходящего случая?

— Да, есть над чем подумать. А кстати, у Николая Пичугина имеются три старшие сестры, по старому делу они у вас не проходили?

— Нет. Одна из сестер проживала с мужем в Москве. И насколько нам удалось установить, ни она, ни супруг Первопрестольной не покидали. Вторая сестра была замужем за художником, учеником отца, проживала на Васильевском острове в казенной квартире Академии художеств. И у нее, и у супруга на момент убийства было алиби, оба были тяжело больны. А вот что касается третьей сестры, самой младшей, ее местонахождение установить не удалось. Ее муж был коммерсантом. Еще летом восемнадцатого они куда-то бесследно исчезли вместе с сыном. Никому из родственников об их судьбе ничего известно не было. Вот так.

— Спасибо. Значит, имеет смысл разыскать всех троих, — сделал себе заметку Поликарп Петрович.

— Попробуйте, коллега. Попробуйте.