Нефритовая орхидея императрицы Цыси

Юлия Алейникова, 2017

Медальон из нефрита должен приносить своему обладателю богатство и силу – так гласит легенда. В судьбе китайской императрицы старинное заклятие сбылось, вот только за право больше полувека удерживать власть ей пришлось заплатить страданиями ближних и гибелью могучей династии. Прошли века, с карты мира исчезли империи, эпоха великих злодейств навсегда в прошлом. Новые обладательницы нефритовой орхидеи воюют всего лишь за право повелевать мужскими сердцами. Но пока слова легенды не утратили силу, цена за каждую из женских побед будет не менее кровавой, чем во времена императрицы Цыси…

Глава 2

1852 год

Весной 1852 года в Поднебесной империи отбирали спутниц жизни для юного императора Сяньфэна. В числе прочих маньчжурских красавиц в круг избранных попала эта шестнадцатилетняя девушка. Императрице-матери она чем-то не приглянулась, и ее определили в наложницы. Императору Китая полагалась одна императрица и столько наложниц, сколько душе угодно.

В придворной канцелярии ее записали как «женщину из рода Нара», без имени. Женские имена в те времена считались не заслуживающими того, чтобы регистрировать их в официальных документах. Не пройдет и десяти лет, как эта наложница, чье имя должны были забыть навсегда, станет правительницей всего Китая. На протяжении полувека она единолично будет определять судьбу трети населения планеты. Эта девушка войдет в историю под именем вдовствующей императрицы Цыси, и каждый ребенок в Поднебесной будет знать, что ее имя означает «благожелательная и веселая».

Шла вторая половина XIX века. Уже двести лет в Китае правила маньчжурская династия Цин, или Предельная чистота. Страной управлял монарх, который все важные решения принимал единолично. Должности главного министра не существовало, но была канцелярия помощников, которую пышно именовали верховным советом.

Император просыпался на заре, чтобы ознакомиться с донесениями, провести совещания, выслушать чиновников и принять неотложные решения. Донесения со всего Китая принято было рассматривать сразу после их поступления, так что очень редко случалось, что какое-то дело оставалось незавершенным по истечении нескольких дней.

Престол императора располагался в Запретном городе. Этот дворцовый комплекс в виде шестиугольника, раскинувшийся на площади более семисот тысяч квадратных метров, считался, пожалуй, крупнейшим в мире. Помимо рва, его окружала величественная стена высотой около десяти метров, с воротами с каждой стороны и массивными башнями по углам. Почти все здания в этом городе были покрыты глазурованной желтой плиткой, разрешенной одним только императорским постройкам. На солнце их крутые крыши сияли золотом. Великолепные дворцы, пышные сады, изысканные храмы, беседки, павильоны, пагоды — все услаждало взор, радовало душу и говорило о силе и могуществе Сына неба.

Вокруг этого чудо-дворца раскинулся город Пекин. Ближе к Запретному городу возвышались дворцы вельмож, окруженные садами и высокими стенами, дальше лепились дома попроще. С шахт к западу от столицы подвозили уголь. Улицы городов в те времена никто не мостил, поэтому в сухую погоду на них лежала угольная пыль, после ливня превращавшаяся в грязевой поток. От системы стоков исходило зловоние. Отходы просто сбрасывали на обочины дорог, и в них копошились бродячие собаки и городские птицы. Насытившись, воронье стаями летело в Запретный город гадить на золотые крыши.

Взяв несколько в сторону от оживленных улиц, путешественник оказался бы на одной из узких аллей, известных как хутуны. В одном из таких хутунов в десятый день десятого лунного месяца 1835 года родилась девочка, которую назвали Юй Ланьхуа, Нефритовой орхидеей, — будущая великая вдовствующая императрица Цыси.

Дома в квартале, где жила ее семья, были просторными, с тщательно спланированными внутренними дворами и безупречно прибранными покоями, чем разительно отличались от большинства пекинских домов. В соответствии с правилами фэншуй, в жилых комнатах имелись двери и окна, выходящие на южную сторону, откуда падали солнечные лучи. Северную стену делали глухой, чтобы защитить дом от песчаных бурь, посещавших столицу Поднебесной, и от злых духов, которые, как известно, всегда приходят с Севера. Крыши домов в этом квартале крыли серой черепицей. Цвет кровельной черепицы в империи был прописан строго: желтый — для императорских дворцов, зеленый — для домов знати, серый — для всех остальных жителей Китая.

В феврале 1850 года умер император Даогуан и на престол взошел его наследник — император Сяньфэн. Молодой монарх с младенчества не отличался могучим здоровьем, а тут еще в юности при падении с лошади сломал ногу и с тех пор прихрамывал. В Китае к императору положено было обращаться «Дракон», и злые языки в Пекине прозвали его Хромым драконом.

Едва император Сяньфэн взошел на престол, как по всей империи начался поиск наложниц. Кандидаток набирали из девочек-подростков знатных родов — маньчжурок и монголок, китаянок на конкурс не приглашали. Закон обязывал родителей регистрировать дочерей после того, как они достигали половой зрелости.

Цыси значилась в этом списке и теперь, как и остальные девушки со всего Китая, направлялась в Запретный город.

Дождливым мартовским утром 1852 года двери пекинского дома наместника Хуэйчжэна распахнулись, и на порог шагнула благоухающая, как цветок, наряженная в лучшее свое платье Юй Ланьхуа. За ней, утирая слезы, семенила мать. Маленькая, хрупкая, рано постаревшая, она смотрела на свою старшую дочь глазами, полными страха и надежды.

Если их девочку возьмут во дворец, они никогда больше не увидятся. Но ведь это такая честь! Вдруг, если император ее отвергнет, девочке посчастливится стать женой великого князя?

Ланьхуа крепко держала над собой зонтик тонкими дрожащими пальцами и торопилась к ожидавшей ее повозке.

— Ланьхуа! — окликнула ее мать.

Красавица с досадой и жалостью обернулась. Наклонилась поцеловать мать в последний раз, и нежный лепесток выпорхнул из ее прически и закружился, медленно падая на землю.

Скорее, скорее во дворец. Ланьхуа трепетала от волнения, страха, счастья и предвкушения. Чувства путались, мешались, она ерзала на атласной подушке, то и дело сдвигая ярко-синюю занавеску, чтобы взглянуть на улицу. Плетеная повозка, напоминавшая сундук на двух деревянных колесах — в таких сидели прямо на коленях, подложив для мягкости подушку или циновку, — не спеша катила по узким улицам. Родители наняли эту колымагу специально, чтобы доставить дочь во дворец, и очень радовались, что поездку оплатит казна. На ухабах Ланьхуа подпрыгивала и больно ударялась плечами о стенки.

У въезда в Запретный город стоял уже не один десяток таких повозок. В каждой сидела претендентка на руку и сердце императора. Ланьхуа проверила, не помялось ли платье, легкой рукой коснулась замысловатой рогатой прически, и ее красные, безупречной формы губы дрогнули в улыбке.

Ланьхуа наверняка не была здесь самой красивой, зато ее отличало выдающееся самообладание. При весьма скромном росте, не больше полутора метров, она казалась значительно выше. Все дело было в осанке, туфлях и высокой прическе, но главное — в умении подать себя.

Сидела Ланьхуа всегда прямо и двигалась с достоинством, даже когда торопилась, а ведь туфли по тогдашней моде носили на высокой — выше десяти сантиметров — деревянной платформе. Природа одарила ее прекрасной кожей и тонкими руками. Вздернутый носик, жесткая верхняя губа, несколько великоватый, но красиво очерченный рот с подвижными красными губами, которые, раздвигаясь, демонстрировали ряд безупречных зубов. Улыбку ее можно было назвать очаровательной.

Самым же привлекательным на ее лице оставались живые выразительные глаза. Да, Ланьхуа знала свои слабые и сильные стороны и собиралась сделать все, чтобы произвести впечатление на императора. Она была красива, умна и уверена в себе, и все же она волновалась. Кто знает, что за вкус у императора? Вдруг он избалован, капризен или ему нравятся толстушки?

Повозки с претендентками все еще стояли на огромной площади под стеной, крытой черепицей желтого императорского цвета. По-прежнему шелестел унылый дождь, хотя некоторые капризные красавицы уже выглядывали из окошек и нетерпеливо спрашивали, долго ли еще ждать. Ланьхуа скромно помалкивала, тоскуя в ожидании и волнуясь, не помялось ли платье.

В этот великий день, когда императору суждено было выбрать спутницу жизни, всякая жизнь в этой части дворца прекратилась. Закрылись канцелярии, не работали склады и мастерские. Не доносились крики ослов, не звенели колокольчики на шеях верблюдов, не переругивались торговцы. Слышался только скрип повозок и голоса ожидающих своей участи красавиц.

Но вот наконец протрубили трубы, распахнулись ворота, и повозки в строго предписанной очередности стали продвигаться по священной земле императорского города. Ланьхуа жадно впитывала новые впечатления — усталость и оцепенение как рукой сняло.

Миновав поросшую кедрами и кипарисами гору Цзиншань, они въехали в широкие Полуденные ворота, увенчанные изящной двухъярусной крышей. Ничего более величественного Ланьхуа не доводилось видеть. Когда ее повозка, грохоча по каменным плитам мостовой, въезжала в ворота Запретного города, сердце Ланьхуа замерло. Три гулких удара, похожие на звон колокола в храме белых дьяволов, возвестили ей начало новой великой судьбы. А длинная нарядная вереница уже двигалась дальше мимо башни Пяти фениксов, которую зовут еще башней Барабанов. В дни торжественных выходов императора на ней положено было бить в исполинский барабан.

Будущие наложницы гарема остановились у той части дворца, где им предстояло провести эту ночь. Раздалась перекличка возниц, зафыркали усталые кони. С наступлением темноты у каждой повозки зажглись светильники в круглых бумажных абажурах, круги света подрагивали всюду на занавесях и мостовых. Участницам императорских смотрин предстояло провести ночь взаперти, сидя с поджатыми коленями на жестких подстилках, и дожидаться рассвета. Потом они под присмотром евнухов проследуют в зал, где им предстоит встреча с императором.

Они расположатся перед его величеством в несколько рядов, причем на этот раз их освободят от выполнения обязательного ритуала коутоу — опуститься на колени и замереть, касаясь лбом пола. Император должен их рассмотреть в полный рост.

А после тех из них, на кого он обратит свой взор, ждет унизительная процедура осмотра. У избранницы монарха не может быть ни единого изъяна. Бедняжек разденут и проверят даже запах изо рта и под мышками. Осмотрят зубы, уши, пальцы, ногти, ничего не упустят. И, разумеется, все они должны быть девственницами. Выбором будущей императрицы руководила мать наследника. От ее воли и вкуса зависело счастье сотни красавиц, скучающих сейчас у ворот Запретного города.

Ланьхуа прислушивалась к болтовне девушек. Некоторые владелицы изящно украшенных повозок кичились знатностью, другие красотой, третьи заискивали, четвертые тосковали по родным, пятые тихо плакали от страха, усталости и одиночества.

Ланьхуа не желала ни с кем разговаривать. Она вспоминала просторы монгольской степи, ветер, напоенный ароматами трав, прогулки верхом. И еще юношу с золотистыми глазами по имени Жунлу. Если бы не выбор императора, возможно, они бы поженились. Мысли Ланьхуа уносились все дальше, и, наконец, она уснула, прислонившись головой к жесткой стенке повозки. В шаге от этого величественного дворца ей снились скромные покои отцовского дома, лица братьев и сестер и еще золотоглазый Жунлу, который скачет к ней в лучах восходящего солнца.

— Проснитесь, госпожа! Проснитесь! — услышала она сквозь сон.

В повозку заглядывал один из дворцовых евнухов. Бедняжкам принесли умыться и поесть — что ж, спасибо и на том. Вчера они уснули голодными, во всяком случае, те, кто, как Ланьхуа, не догадался взять хоть что-нибудь на ужин. Но прошло утро, успел забыться скудный завтрак, а ожидание все тянулось, как будто соперничало с этим надоедливым моросящим дождем.

Ланьхуа, кажется, задремала и проснулась, только когда волна напряжения захлестнула площадь, сообщая, что главное, ради чего они прибыли во дворец, вот-вот произойдет.

Ворота распахнулись, и главный евнух в богато расшитом платье склонился перед дамами в поклоне и пригласил их следовать во дворец. Девушки покинули повозки и в сопровождении дворцовых евнухов направились через двор к внутренним воротам, именуемым воротами Высшей гармонии. Путь к ним пролегал по одному из пяти мраморных мостов, перекинутых через Золотую реку — Нэйцзиньшуй. Мосты символизировали пять добродетелей.

Сердце Ланьхуа билось, как пойманная в силки птица. Она с трудом могла различить высокие ступени, темную позолоту тронного зала, замысловатую резьбу колонн. Единственное, что она видела, — возвышавшийся посреди залы трон. На трон поднялся юноша в золотых одеждах. Все существо Ланьхуа замерло, и все ее молитвы сейчас были об одном — чтобы он заметил ее среди сотен других девушек. Она изо всех сил старалась поймать его взгляд, запомниться, произвести впечатление.

Главный евнух упал на колени и что-то говорил императору, разворачивал перед ним свитки, но Ланьхуа ничего не замечала и не слышала — она не сводила глаз с того, кто должен был сегодня определить ее судьбу. И вот, о чудо, он медленно повернул голову, скользнул глазами по нескольким рядам претенденток и задержался на ней. Ланьхуа постаралась вложить в ответный взгляд весь пыл души, все свои надежды. Император отвернулся.

До чего же он тонок и слаб. Ланьхуа была разочарована. И все же от него зависит счастье каждого жителя Поднебесной. И ее, Ланьхуа, счастье тоже.

Церемония представления закончилась, и император, покинув трон, спустился, чтобы внимательнее рассмотреть претенденток.

Прибывшие во дворец девушки уже прошли строгий отбор придворных евнухов. Помимо происхождения, важную роль здесь играл характер каждой из них. Сейчас перед императором будущие наложницы должны были продемонстрировать любезность, обходительность и скромность. Вдобавок ко всему они должны были знать, как вести себя при дворе. Чтобы не отвлекать монарха своим нарядом, им было велено не надевать слишком яркую одежду: платье следовало выбирать простое, со скромной вышивкой по подолу.

А ведь обычно маньчжурскую одежду украшали от души. Богатой вышивкой отделывали не только ворот и манжеты, но и все платье. Туфли на деревянной платформе высотой четырнадцать сантиметров требовали безупречной осанки. На голове красавицы носили веерообразные прически, по виду нечто среднее между короной и сторожевой башней, с вплетенными в волосы драгоценными камнями и цветами, когда того требовал случай. Чтобы выдержать подобное украшение, требовалась крепкая шея.

Ланьхуа попыталась вложить в улыбку всю нежность, на которую только была способна, а взгляду придала восхищение и страсть.

Император неспешно двигался вдоль рядов, с тоской разглядывая первых красавиц Поднебесной. Вот он приблизился к Ланьхуа и чуть задержал на ней взгляд. Его величество Сяньфэн обнаружил симпатию к этой претендентке, и придворный евнух придержал анкету с ее персональными данными. Ланьхуа провела во дворце еще один день, прошла последнюю, самую тщательную проверку и вернулась домой.

На 26 июня 1852 года был назначен переезд Ланьхуа в ее новый дом.

Увы, мечта юной Орхидеи не сбылась: она не стала императрицей. Ее зачислили в наложницы и присвоили самую низшую категорию, шестую.

Ланьхуа была подавлена. Разве об этом она мечтала? Разве не отметил ее сам император?

Ах, как жаль, что выбор императрицы зависел не от него. Жену для сына выбрала его мать, а ей Ланьхуа не понравилась. Императрицей стала Чжен. Не первая красавица, зато покладистая, приветливая, умеющая управляться с большим числом слуг. А еще она была слишком худа, и Ланьхуа уже шепнули, что император за глаза называет супругу Тощим фениксом. Разумеется, сплетни, не стоит их и слушать.

Ланьхуа поселили в гареме — запертом для посторонних квартале внутри дворцового комплекса. Здесь не было той пышности, что в парадной части дворца, предназначенной для мужчин. Зато здесь цвели деревья и кусты и повсюду были разбиты клумбы с декоративными каменными горками. Гарем, с его щебетом птиц и цветочным благоуханием, был подобен райскому саду. В саду звучала музыка, и сотни красавиц изо дня в день ждали, когда же Сын неба обратит на них свой божественный взор. Иногда в ожидании проходила вся жизнь.

Императрица занимала целый дворец, а наложницам полагались отдельные домики. Их украшали расшитым шелком и обставляли резной мебелью, но любую демонстрацию личного вкуса обитательницы здесь считали излишней. Домик Ланьхуа ничем не отличался от тех, что занимали ее соседки.

Потекли дни, недели, месяцы — однообразные, заполненные ожиданием. Император ни разу не вспомнил о своей наложнице по имени Лань.

Ланьхуа часто бродила по садам гарема и видела престарелых наложниц покойного императора. Некоторые из них вошли во дворец совсем юными девушками, но так никогда и не видели своего повелителя. Они прожили пустую бессмысленную жизнь — ни детей, ни мужа, увяли, так и не познав цветения. Такая участь могла ожидать Ланьхуа.

Ее тяготили однообразно текущие дни, наполненные пустой болтовней с соседками, мелкими ссорами, вышиванием и прогулками по саду.

Дворцовые евнухи склонялись перед ней в поклоне, у нее была богатая одежда и целых четыре служанки — и все же она чувствовала себя в золотой клетке. Ланьхуа томилась в неволе.

Теплый ветер едва колыхал занавеску, в комнате царил привычный полумрак. Ланьхуа сидела за любимым полированным столиком и выводила кисточкой иероглиф «безмятежность». Рука двигалась легко и точно — сказывались часы упражнений.

Но, хотя рука двигалась уверенно, в душе Ланьхуа никакой безмятежности не было.

Невозможно сидеть и ждать, когда император вспомнит о тебе. Да и быть причисленной к рангу «драгоценных людей», иначе говоря, к низшей категории наложниц — вовсе не достижение. Но ведь ей совершенно некому помочь.

Ланьхуа с раздражением услышала, как за стеной снова хнычет Кианг, ее соседка. Эта дуреха дни и ночи напролет ревела, портя цвет лица, — а все потому, видите ли, что тосковала по семье и любимому дому. Но что толку горевать? Разве от этого что-то изменится?

Ланьхуа отложила кисточку и прошлась по комнате. Подошла к шкатулке, куда складывала жалованье, приходящее из казны, и пересчитала монеты. Кажется, у нее появилась идея. Она позвала своего доверенного евнуха, вручила ему несколько монет и попросила пригласить придворного ювелира.

Да, ей давно пора придумать, как выбраться из этого богом забытого угла. В эту глухую часть сада никто никогда не заглядывает, и уж тем более император.

— Ань Дэхай, я хочу посадить перед окнами орхидеи, ведь здесь так тоскливо. Пригласи завтра садовника. Я желаю, чтобы цветы цвели круглый год.

Пусть она живет в глухом углу, но его можно сделать таким прекрасным, чтобы император сам пожелал посетить его.