Крест великой княгини

Юлия Алейникова, 2019

В собственном загородном доме убит крупный чиновник Юрий Маслов. И хотя мотива для убийства на первый взгляд не было ни у кого из его близких и коллег, следователь Игорь Русаков уверен, что смерть была тщательно спланирована. И возможно, следы этого преступления тянутся в далекое прошлое – в 1918 год, когда была зверски убита сестра последней императрицы великая княгиня Елизавета Федоровна, чья реликвия – чудотворный крест – теряется в событиях истории семьи Масловых…

Глава 6

Февраль 1920 года. Екатеринбург

— Вставай, Иван, твоя очередь, — растолкал Ваньку Филимон Сычов. — Давай слазь, не держи место. Ух, и холод сегодня, чуть руки не отморозил! — Он протиснулся поближе к буржуйке. — Иди давай, теперь ваша с Тимофеем очередь, он уж на улице ждет, а тебя, лешего, не добудишьси.

Иван поднялся, натянул шинель, шапку и, прихватив у дверей винтовку, зябко ежась, выбрался на мороз. Мело сегодня знатно, холод пробирал до костей, снег лез в глаза и нос. Тимоха Дудников, прячась за углом от ветра, пытался раскурить самокрутку.

— Внутрь зайди! — крикнул ему Иван, глядя, как тот безуспешно пытается прикрыть огонек ладонями.

Иван поднял повыше воротник, поправил винтовку и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы, пошел вдоль путей.

Станция была товарная. Грузы через нее шли в основном военные, и охранение здесь было строгое. Отсидеться в такой морозище в дежурке и мечтать нечего. Разводящий с проверкой нагрянет или комиссар, и все, к стенке. В прошлый месяц под сорок ударило, ветер ледяной, пурга, ни зги не видно. Ну солдаты из охранения все как один и залезли погреться, кто, мол, в такую погоду на объект полезет. Ну и все. Комиссар Пермяков тоже так подумал и не поленился, с проверкой нагрянул. Дальше, понятное дело, трибунал, «именем революции», и пишите письма.

Иван, дойдя до края платформы, принялся притоптывать ногами, стужа была будь здоров. Скорей бы уж весна, что ли. Весной можно было бы домой податься, в Алапаевск. Брат недавно письмо прислал, вроде как у них завод запустить грозятся. А что, дома-то все лучше, чем тут в бараке при станции. Из всех щелей дует, ни тебе маманиных щец, ни тебе чистой одежи, и баня хорошо, если раз в две недели, а то в городе дров не было, так, почитай, месяц не мылись.

Да-а. Полгода уже обретался Иван в охранении железной дороги. Почти с того самого дня, когда вышел из тюрьмы в конце июля, когда красные Екатеринбург взяли. Вышел на улицу, встал посреди дороги и заплакал, как баба.

Счастью своему не поверил, что живой вышел. А потом от неприкаянности. Куда идти, что делать, как жить? Неизвестно.

В тюрьму-то он загремел после того, как дорогой кум Евграф Никанорович его, дурака, напоил и ограбил, а самого чуть живого, с пробитой головой, на улицу выкинул. Там-то его патруль чешского корпуса и подобрал. Ух, и звери, хуже любого нашего душегуба! Ваньку когда схватили, он в полной бессознательности был, очухался уже в подвале. Большущий подвал, народу тьма. Сидят прямо на полу. Сперва задергался: где я? Что я? Не виноватый, выпустите! Да ему быстро соседи по подвалу объяснили: сиди помалкивай, авось дольше проживешь. Правильно объяснили. Ванька потом узнал, что половину народу, что в подвале сидели, просто на улице похватали и даже не объяснили за что. Были тут и купцы, и профессора, и бывшие чиновники, и бывшие студенты, и рабочие, и жулики, и еще незнамо кто. Иногда кого-то вызывали на допрос, а возвращали избитым, чуть живым, иногда не возвращали. Второе было страшнее, потому что, значит, расстреляли. Домой никого, насколько знал Ванька, не выпускали, если только родные не приходили хлопотать, ну так у Ваньки родных в Екатеринбурге не было. И вообще, не известно, вышел бы он из подвала этого или нет, кабы не Сергей Капустин, дружок его по несчастью, с которым они в подвале познакомились.

— Ох, где ж это я? А? — простонал Ванька, открывая глаза и шаря мутным взглядом по сводчатому серому потолку, которому и края не видно. В церкви, что ли? На отпевании? — мелькнула у него дурная мысль, видно, как следствие скверного самочувствия. Голову ломило так, что даже по сторонам смотреть было больно. Но насчет отпевания — это он глупость сморозил, раз больно, жив, значит. А больно почему? Ванька напрягся, сморщился и вспомнил, как кум Евграф Никанорович его по голове чем-то огрел. Подтянул руку, голову пощупал.

— Тише ты, не тронь, — улышал над ухом чей-то голос. — Рана у тебя там, я перевязал кое-как твоей рубахой. Авось заживет, только б не гноилась.

Ванька совершил еще одно усилие и перевел взгляд на сидящего рядом человека. Лицо худое, темное. Все щетиной заросло, а глаза светлые и вроде даже добрые.

— Где я? — прохрипел Иван пересохшими губами.

— В подвале, — со вздохом ответил незнакомец. — А точнее, в тюрьме. У белочехов.

— Пить хочется, — после недолгого молчания сообщил Ванька, не имея сил разобраться, как в тюрьму попал.

— Сейчас дам. Погоди, — пообещал новый знакомец и исчез. — На вот. — Приподняв Ванькину голову, поднес к его губам железную кружку. — Понемногу глотай, а то захлебнешься. Тебя как звать-то?

— Иван. Маслов.

— А меня Сергей.

Вот так и познакомились.

— Тебя, должно быть, на улице подобрали, — объяснял ему Сергей. — К нам бессознательного притащили, с пробитой головой. Тут такое случается. Хватают всех подряд, не разбирая. Вон, видишь, напротив в углу седой такой, с бакенбардами? — кивнул в сторону сидящего кулем на полу старикана Сергей. — Профессор Карл Иванович Шнейдер. Домой шел вечером с именин, вдруг кто-то из подворотни выскочил, ножик к горлу, деньги, говорит, давай. Профессор заголосил, а тут как раз патруль проезжал мимо. Бандит в подворотню нырнул, через забор перемахнул, а профессора за шкирку и сюда. Третий день сидит, даже на допрос ни разу не вызывали. На тебя тоже на улице напали или с дружками по пьяни подрался?

— С дружками, — с горечью ответил Иван, а потом носом шмыгнул да все доброму человеку и вывалил: — Из Алапаевска я. В Екатеринбург уехал, потому у нас работы нет, да и вообще. А тут моего брательника кум проживает, вот пришел к нему, попросился на постой. А он, гад, в чулан меня определил, даже хлеба куска пожалел. А на следующий день и вовсе выгнать хотел, а я, дурья башка, возьми у него и спроси, где тут у вас можно вещь одну продать? Денег-то нет. А от мамани вещица одна досталась. — На этот раз у Ивана рассказ сложился иначе. — Вот он и говорит, ладно, поживи еще денек, я все устрою, а вечером напоил меня, я уснул, а он давай по карманам шарить. Да только я сплю чутко! Проснулся, дал ему в зубы, он мне, я ему, и вроде уже моя брала. И тут он мне чем-то по голове как треснет, дух вон. Очнулся уже здеся. Думал, и вовсе помер.

Конец ознакомительного фрагмента.