После банкета

Юкио Мисима, 1960

Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, – примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам – когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества. Юкио Мисима (1925–1970) – звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс – первое в Японии дело о писательской свободе слова – Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр. Впервые на русском!

Глава седьмая

Церемония Омидзутори в храмовом зале Нигацудо

Поездка в Нару на церемонию Омидзутори была, с одной стороны, договоренностью с Кадзу, а с другой — приглашением друга, директора газетного издательства. Подразумевалось, конечно же, что приглашает издательство. Еще к ним должны были присоединиться почтенный старец-журналист восьмидесяти лет, предприниматель и преклонного возраста экономический обозреватель. Кадзу, услышав об этом, не могла взять в толк, почему Ногути позвал ее с собой в такую наполовину официальную поездку.

Ногути весьма щепетильно разделял официальное и личное, поэтому вряд ли он, приглашая Кадзу, просто воспользовался случаем. За свой счет они могли вдвоем поехать и в другое место, — собственно, причин затевать такую поездку на людях не было. Кадзу слышала от людей о церемонии Омидзутори, но решила, что хотя она с Ногути и группа от издательства проведут это время как бы отдельно, вечером все сойдутся в храмовом зале Нигацудо.

Кадзу огорчали большие расходы, которые легли на плечи Ногути. Было неприятно, что ее смущают важные друзья любимого мужчины. Как хозяйка ресторана, Кадзу спокойно общалась с влиятельными людьми, но ей не хотелось, будучи частным лицом, говорить с ними, словно со своими гостями.

Она пыталась расспрашивать Ногути, но тот сердился и не давал объяснений. В конце концов, изрядно поломав голову, Кадзу с конвертом, куда было вложено двадцать тысяч иен, нанесла Ногути визит. Она намеревалась вручить их как расходы на поездку.

Кадзу привыкла, что известные политики спокойно принимают деньги. Нагаяма Гэнки тоже брал у нее на карманные расходы — сто тысяч, двести тысяч, а то и миллион иен.

Однако с Ногути все обстояло иначе, и деньги стали причиной их первой размолвки. По поводу нынешней поездки он мыслил вполне определенно:

— Мне нужно оплатить только ваш билет и номер в гостинице. Меня пригласили раньше, я ни на что не тратился. Когда я сказал, что поеду с владелицей «Сэцугоан», все пришли в восторг и предложили сделать приглашение и вам. Но я настоял, что сам заплачу за вас. Ведь это разумно?

— Мне-то в наше первое путешествие хотелось поехать только вдвоем и в какое-нибудь тихое место.

— Даже так? А я хотел представить вас друзьям.

Последняя фраза Ногути положила конец пререканиям. Она произвела на Кадзу глубокое впечатление, а прямота и честность любимого доставили ей искреннюю радость.

— Хорошо, поступим, как вы говорите. Взамен, в благодарность за то, что меня приняли в ваши ряды, давайте после поездки пригласим всех в «Сэцугоан».

— Хорошая мысль, — прохладно согласился Ногути.

Двенадцатого числа группа встретилась на Токийском вокзале, чтобы сесть на отправлявшийся в девять утра поезд «Цубамэ», и Кадзу поразилась, как молодо выглядит Ногути. Впрочем, это было естественно: троим из пятерых мужчин перевалило за семьдесят.

Кадзу долго обдумывала, в каком кимоно ей отправиться в поездку. Можно сказать, в этом путешествии обществу впервые официально демонстрировались ее отношения с Ногути. Она собиралась как-то выразить в одежде его имя — Ногути Юкэн. В этом столь внушительном имени для изображения подходил только первый иероглиф его фамилии: «но» со значением «поле».

Кадзу немедля приступила к подготовке. После долгих размышлений она сочла, что более чем достаточно, если узор, связанный с именем Ногути, будет понятен ей одной: по подолу, на шелке спокойного темно-коричневого цвета, тянутся вверх окруженные белыми облачками хвощ и одуванчики, оттененные золотом, — они передают идею «весеннего поля». На шнуре полосатого желто-зеленого пояса оби — пряжка с цветочным рисунком. А вот ярко-лиловую подкладку накидки хаори, серой со струящимися полосами расцветки, Кадзу обдумывала долго.

Восьмидесятилетнего седовласого старца можно было назвать основоположником японской журналистики, он пользовался всеобщим уважением. Доктор права, он еще и перевел немало произведений английской литературы, был по-английски ироничен, одобрял прогресс, вот разве что выступал против закона о запрете проституции. К Ногути этот одинокий старик обращался на «ты». Ушедший на покой предприниматель прославился в поэзии хайку^[21], экономический обозреватель беспрерывно выдавал сплетни.

Все были в прекрасном настроении, обществом Кадзу не пренебрегали, но и специально не подлаживались. В общем, поездка до Нары прошла приятно. Когда экономист закончил раздавать характеристики политикам и финансистам: «дурак», «бездарность», «прохвост», «оппортунист», «умственно отсталый», «сумасшедший», «притворщик», «ветреник», «самый большой в истории скупердяй», «склеротик», «тупица», «эпилептик» и так далее, — разговор зашел о поэзии.

— О хайку я могу судить только как европеец, — заметил восьмидесятилетний старец. И, подчеркивая свою эрудицию и начитанность, продолжил: — У Тэрады Торахико^[22] в эссе «Беседы о поэзии хайку» есть эпизод, где молодой немецкий физик, приехав отдохнуть в Японию, заделался японцем и с гордостью заявил японскому другу: «Я написал хайку!» Оно звучало так: «В Камакуре было много журавлей». Стихотворение по форме — чередование строк с количеством слогов пять-семь-пять — и правда было хайку. У меня после теперешних рассказов нашего приятеля родился такой же по форме стих: «И в политике, и в финансах сборище одних дураков».

Все засмеялись, но прозвучи такая шутка из уст молодого человека, никто и не подумал бы смеяться. Кадзу, когда заговорили о поэзии, озаботилась, как поступить с накидкой: стоит ли снять ее в вагоне, где работало отопление. Вскоре тема разговора вновь сменилась.

Беседа спутников была слишком сложной, требовала хорошей памяти на детали. Слушая такое, сразу вспоминаешь разговоры молодых людей, которые мнят себя знатоками женщин. Ненужные детали, ненужное стремление к подробностям — лишь бы придать сказанному больше правдоподобия. Например, если речь идет о событиях в двенадцатый год Сёва^[23], молодой человек ограничится фразой:

— Где-то в десятом или двенадцатом году Сёва.

Здесь же высказывались пространно:

— Так. Это было седьмого июня в двенадцатый год Сёва. Точно, седьмого числа. Кажется, была суббота. Вскоре после того, как я ушел со службы.

Чем оживленнее становилась беседа, тем больше усилий требовалось, чтобы ее поддерживать. Во всяком случае, со стороны это выглядело бодро. Однако Ногути выделялся и здесь. Кадзу не понимала, отчего он любит такое общение, но он один с достоинством сохранял свою «молодость». Неизменно кивком показывал, что слушает, если разговор становился скучным, и, прилежно посчитав дольки очищенного грейпфрута, ровно половину молча предлагал Кадзу. Дольки были разного размера — одно и то же их количество могло составлять меньше половины. Кадзу с затаенным удивлением внимательно разглядывала тонкие, цвета вечерней луны кусочки морщинистой кожуры, прилипшей к мякоти.

В половине седьмого вечера прибыли в Осаку. Компания сразу погрузилась во встречавшую их машину и поехала в гостиницу в Наре. Там, не передохнув, все собрались и отправились в ресторан. В Наре стояло непривычное тепло. В прежние времена церемония Омидзутори всегда сопровождалась жутким холодом, поэтому Кадзу со стариками радовались теплому вечеру.

Церемония Сюниэ в храме Тодайдзи, которую называют практикой Омидзутори, каждый год начинается первого марта. Но вершины это действо достигает вечером двенадцатого числа, когда монахи с огромным, искристым снопом факелов обходят места церемонии, после чего ранним утром тринадцатого числа следует церемония Омидзутори и Даттан. Тогда служители — одни с огромными факелами, другие с полными воды сосудами — следуют тем же путем. Большинство зрителей собирается двенадцатого вечером.

После ужина компания поспешила в зал Нигацудо, перед которым собралась целая толпа. Они казались скорее зеваками, глазеющими на происшествие, нежели людьми, которые пришли посмотреть на религиозную церемонию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

21

Хайку — стихотворная форма жанра классической японской поэзии, трехстишие из строк 5-7-5 слогов.

22

Тэрада Торахико (1878–1935) — японский физик, занимался в том числе исследованием землетрясений.

23

Сёва — по японскому летосчислению, основанному на годах правления, период 1925–1989.