После банкета

Юкио Мисима, 1960

Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, – примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам – когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества. Юкио Мисима (1925–1970) – звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс – первое в Японии дело о писательской свободе слова – Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр. Впервые на русском!

Глава пятая

Толкование любви

Во второй половине дня, расставшись с Ногути, Кадзу вернулась в «Сэцугоан» и теперь боялась, что счастливые часы, проведенные за обедом, естественным образом растворятся в деловых заботах. Ее радовал интерес, который проявил к ней другой человек. И эта радость впервые позволила ей почувствовать давнее одиночество.

Пока они были вместе, Кадзу этого не ощущала, но после расставания внезапно налетел ураган чувств. Она пылко предалась фантазиям: во-первых, следить, чтобы он всегда был в чистой, свежевыстиранной рубашке, носил сшитую на заказ европейскую одежду. Но стоило увлечься этим, как возник вопрос: что о ней думает Ногути? Не узнав этого, нечего и думать о вмешательстве со своей заботой. И здесь не было никакой ясности. Кадзу с удивлением подумала, что опять столкнулась в жизни с ситуацией, когда совсем не понимает побуждений другого человека. Это не просто удивляло — это огорчало.

Почему у Ногути, как бы хороши ни были надетые на нем вещи, такой жалкий вид, — размышляя об этом, Кадзу всерьез разволновалась из-за его доходов. Он явно живет на пенсию; нельзя сказать, что этого достаточно. Для человека, бывшего когда-то министром, нынешнее положение следует назвать тупиковым. Вечером, принимая гостей, Кадзу со странным беспокойством думала о том, нельзя ли как-нибудь узнать реальные цифры.

Случайно оказавшись около чиновников, обсуждавших выход на пенсию, Кадзу равнодушно спросила:

— Вот вы, если стали бы в правительстве управлять ресторанным бизнесом, верно, такую старушку, как я, живо отправили бы на пенсию? Насколько лучше получать пенсию и жить, развлекаясь в свое удовольствие, чем заниматься моим тяжким трудом. Мне какую пенсию дадут?

— Да-а, хозяйка гостиницы — это уровень министра: тогда в месяц где-то около тридцати тысяч.

— Ах, я смогу столько получать? — с невинным видом, рассмешив всех, восхитилась Кадзу.

Тем же вечером в своей комнатке размером в четыре с половиной дзё она долго не могла уснуть и витала в облаках.

Жильем Кадзу служило невзрачное, безвкусное помещение, которое невозможно поставить в один ряд с комнатами для гостей в «Сэцугоан»: у изголовья настольный телефонный аппарат, вокруг в беспорядке громоздятся прочитанные журналы. Ни одной изысканной вещицы, в нише токонома^[16] стоят в ряд выдвижные ящички. Кадзу забирается в расстеленную на полу постель с грудой одеял и наконец-то чувствует себя собой.

Теперь понятно, доход у него тридцать тысяч в месяц. «В таком случае сегодняшний обед был приличной тратой», — подумала она, и это тронуло душу. Мечты Кадзу, получившей в свое распоряжение наглядный материал, словно обрели крылья. Прежнее положение мужчины, его нынешняя бедность, решительная позиция — все это привносило в ее работу, где она имела дело только с преуспевающими людьми, частичку романтики.

На следующее утро обычную прогулку пришлось отменить из-за заметки в углу развернутой газеты. Она извещала о смерти Тамаки: накануне вечером, в десять, тот скончался в больнице. Писали, что церемония прощания состоится послезавтра с часа дня в храме Хонгандзи в Цукидзи^[17]. Кадзу немедленно стала готовиться к визиту с соболезнованиями, достала траурное кимоно, но передумала, представив, в каком состоянии сейчас жена покойного. Потерпеть, подождать пару дней — эти мысли зажгли огонь в ее пылком сердце.

Ногути, несмотря на газетную заметку, должен был сразу сообщить Кадзу о смерти Тамаки. Его телефонный звонок дал бы надежду на его любовь или хотя бы дружеское расположение. Но от Ногути не было никаких вестей. Каждый раз, когда звонил телефон, Кадзу робела, как юная девушка, дыхание у нее перехватывало. Она боялась, что если звонит Ногути, то, отвечая мужчине, который сообщает о смерти друга, она не сможет скрыть радости в голосе.

Кадзу не так уж ждала церемонии прощания. Она собиралась предварительно сходить в парикмахерскую, но перенесла это на утро того же дня. Прогуливаясь утром накануне похорон, Кадзу удивила садовников. Ни «доброго утра», ни замечаний, — опустив голову, она один раз быстрым шагом обошла сад. Такого еще не было: во время этой прогулки по саду хозяйка выглядела как сумасшедшая.

— Это горная колдунья обходит свои владения, — заявил пожилой садовник, который служил здесь со времен предыдущего хозяина.

Вечером накануне церемонии прощания с Тамаки от Ногути все еще не было звонка; Кадзу охватило уныние. Однако для нее это само по себе было поводом для бурных эмоций. Она не желала думать, что, скорей всего, Ногути очень занят, он руководит подготовкой к похоронам близкого друга и у него просто нет времени. Она не принимала во внимание причины, которые могли бы ее утешить. Ее терзала мысль, что она брошена.

Прошлой ночью она жаждала отомстить то ли Ногути, то ли госпоже Тамаки и придумала собрать сто тысяч иен в качестве подношения семье покойного. Кадзу посчитала, что это в три раза больше пенсии бывшего посла. Ею руководило не чувство долга, не признательность — ее угнетало, что ничем, кроме этой огромной суммы, ей не выразить своего душевного состояния.

День церемонии прощания выдался обычным для начала зимы — теплым и ясным. Дул легкий, мягкий ветерок. Кадзу отказалась от утренней прогулки, много времени потратила на то, чтобы надеть траурное кимоно, на машине отправилась в парикмахерскую в Гиндзе^[18].

Через залитое солнцем окно она видела молодых людей, шагавших по городу. Кадзу, выпятив грудь в траурном кимоно с чуть приспущенным сзади воротом, следила за ними внимательным и понимающим взглядом. Ей казалось, что перед нею движутся прозрачные фигуры. Чувства, амбиции, мелкие хитрости, слезы, смех — Кадзу все это отчетливо видела.

На углу встретились четверо студентов: два юноши и две девушки. Совсем не по-японски бурно размахивая руками, один из них, в студенческой форме и фуражке, приобнял девушку за плечи и оставил руку так. На девушке было пушистое полупальто цвета персика. Делая вид, что не замечает мужской руки на плечах, она щурилась на ярком по-весеннему солнце и рассеянно озирала улицу, где ходили трамваи.

Когда светофор переключился на зеленый и машина тронулась с места, Кадзу увидела нечто странное. Девушка в персиковом полупальто вдруг сорвала с юноши фуражку и швырнула ее на проезжую часть. Кадзу невольно взглянула в заднее окно: куда фуражка полетит. Фуражку сбила машина, ехавшая следом; видно было, как студент топчется на тротуаре.

Шофер краем глаза заметил происшествие.

— Современные девушки совсем не понимают, что делают. Зачем она такое творит? Почему? — высказался он с угрюмой усмешкой.

— Глупая шутка, — отозвалась Кадзу, но сердце у нее вдруг учащенно забилось, очарованное вызывающим поступком девушки, сорвавшей мужскую фуражку и бросившей ее под колеса. Это выглядело бессмысленным, но странным образом ошеломляло. Кадзу несколько мгновений рассматривала взлохмаченные волосы потерявшего фуражку студента.

Этот случай занимал мысли Кадзу и в парикмахерской, где ей долго и старательно делали прическу. Всегда оживленная и разговорчивая во время стрижки, сегодня она по большей части молчала. В зеркале отражалось благородное и красивое лицо, но извечные похвалы парикмахера звучали фальшиво. Лицо определенно не было молодым.

Церемония прощания с покойным в храме Хонгандзи в Цукидзи выглядела внушительно. Очередь прощавшихся тянулась вдоль венков. Кадзу на приеме передала конверт с подношением в сто тысяч иен для семьи покойного и присоединилась к очереди. Почтительно поприветствовала знакомых из числа гостей «Сэцугоан». Плывущий в солнечном свете начала зимы свежий аромат благовоний бодрил, большинство прощавшихся составляли старики; один, стоявший прямо перед Кадзу, издавал странные звуки, постоянно двигая вставной челюстью.

Кадзу представила, что по мере движения очереди близится миг, когда она увидит Ногути, и сердце сразу всполошилось, все прочие мысли выветрились из головы. Вскоре показалась вдова Тамаки. Глаза ее были скорее суровы, чем печальны, взгляд, который она поднимала в перерывах между глубокими, почтительными поклонами, словно был привязан нитью к какой-то одной точке в пространстве.

Наконец появился Ногути — затянутый в тесную, сшитую на заказ визитку, с черной повязкой на руке. Подбородок слегка вздернут, лицо бесстрастное.

Кадзу зажгла ароматические палочки и посмотрела Ногути прямо в глаза. Он, не дрогнув, равнодушно воззрился на нее и почтительно склонил голову.

Не произошло ничего неожиданного. Просто по какой-то несуразной причине именно тогда, встретив этот бесстрастный взгляд, Кадзу ясно осознала, что любит Ногути.

Вернувшись в «Сэцугоан», она, не медля ни минуты, написала ему кистью длинное письмо на тонкой бумаге:

Милейший господин Ногути!

Сегодня я была счастлива, пусть и на краткое мгновение, увидеть Вас в добром здравии и расположении духа. Невозможно забыть нашу недавнюю встречу. Вы так порадовали меня любезным приглашением на обед и прогулкой у пруда. Не могу припомнить, когда бы еще я так наслаждалась возможностью быть гостьей. Вероятно, Вы спишете мой восторг на то, что для человека, обычно развлекающего гостей, вполне естественно радоваться, оказавшись для разнообразия в положении, когда развлекают его самого. Но уверяю Вас: Вы осчастливили меня своей заботой.

Однако мне есть в чем Вас упрекнуть. Прочитав в газете о кончине господина Тамаки, я была потрясена. И одновременно в замешательстве. Почему за все это время Вы не сочли возможным хотя бы позвонить мне? Позвольте мне быть с Вами откровенной.

Вряд ли Вы можете представить, с каким нетерпением я ждала возможности услышать Ваш голос. Если бы Вы удостоили меня хотя бы кратким сообщением о случившемся, для меня это стало бы свидетельством Вашего неравнодушия. Не могу передать, как я огорчена Вашим молчанием.

Я не намерена утомлять Вас докучливыми претензиями и надеюсь, что Вы отнесетесь к сему письму как к излиянию моей нетерпеливой души, столь сильно привязанной к Вам. Живу надеждой на скорую встречу с Вами.

Кадзу

На следующий день, во время танцевальной репетиции, которую Кадзу посещала из чувства долга, на словах вступительной части к танцу Ясуны^[19] из репертуара театра кабуки: «Любовь! Любовь, в сердце пусто — такая вот любовь» — у нее полились слезы.

А еще через день, около полудня, позвонил Ногути. Он разговаривал как ни в чем не бывало, а о письме и вовсе не упомянул.

Голос по телефону звучал серьезно, даже торжественно, беседа, прерываемая паузами, продолжалась довольно долго. Они договорились о встрече.

В конце разговора Кадзу потеряла терпение и напористо высказала свои претензии:

— Так почему же вы лично не сообщили мне о смерти господина Тамаки?

На другом конце телефонной линии Ногути с неприятным смешком, словно желая выиграть время, неопределенно произнес:

— По правде говоря, особых причин не было, просто лишняя возня.

Смысл ответа от Кадзу ускользнул. «Лишняя возня». Это явно из лексикона стариков.

Примечания

16

Токонома — ниша в стене в углу гостевой комнаты японского дома высокого класса; состоит из опорных деревянных колонн, рамы. Там обычно вешают свиток — картину или образец каллиграфии, ставят цветочную композицию.

17

Цукидзи — район в Токио. Известен тем, что с 1935 по 2018 год здесь располагался один из крупнейших в мире оптовых рынков рыбы и морепродуктов.

18

Гиндза — один из центральных кварталов и фешенебельный торговый район Токио.

19

Ясуна — Абэ-но Ясуна, персонаж пьесы театра кабуки. По легенде, влюбился в кицунэ Кудзуноху и женился на ней. Впоследствии они стали родителями великого заклинателя Абэ-но Сэймэя.