Из ада с любовью

Эрих Келлер, 2023

Вторжением с Марса и Великой войной закончилась викторианская эпоха, и никого уже не удивляют паромобили на улицах Лондона и дирижабли под лондонской Кровлей, морограждане и люди с альтернативном способом жизнедеятельности – живые мертвецы. Его Величество Эдуард VIII благоволит рейху, Британский союз фашистов марширует по Уайтчепелу.Семью Лейбер серийный убийца уничтожил вместе с грудным младенцем. Погиб и случайный свидетель трагедии – Эрни Кинг. Однако МИ5 имеет серьезные основания полагать, что супруги Кинг работали на немецкую разведку. Под подозрением в шпионаже оказывается их друг, Тони Аллен, обслуживающий аналитическую машину Сикрет Сервис…

Часть первая, адская

Глава 1

в которой Тони Аллен узнает о смерти друга и получает задание от мистера Си

На трамвайной остановке Доллис Брук слепой шарманщик надтреснутым голосом тянул песенку о счастливой сказочной стране, где все люди братья. Его очочки не прикрывали глазниц, затянутых рубцами отвратительного ярко-розового цвета, в рытвинах и шишках, — слишком уж нарочито выставленных напоказ, а потому наверняка фальшивых.

Прекрасны там горы и долы,

И реки, как степь, широки,

Все дети там учатся в школах

И славно живут старики…

Тони Аллен кинул ему шестипенсовик, выходя на посадочную консоль, — и не стал задумываться, почему это сделал. За спиной лязгнули двери лифта, взвыл подъемный механизм, и лифт провалился на дно серой лондонской окраины, чтобы через минуту взлететь обратно под кровлю с десятком заспанных пролетариев в сапогах, пиджаках и кепи, неизменно серых, как это осеннее утро. Рядом с ними Тони чувствовал себя настоящим денди: его куртка из шерстяного крепа имела не серый, а серо-коричневый цвет, как и платок тонкого сукна, залихватски повязанный на шее галстуком. Пробковый фриц с моноциклетными гогглами (вещи в глазах пролетариев свойские) не спасали от косых взглядов сверху вниз — рабочие видели в нем типичного бездельника. И как бы он ни притворялся, что ему все равно, мнение именно этих серых угрюмых людей его задевало.

Отец Тони тоже когда-то работал на заводе; каждое утро и дети, и взрослые, жившие в холодном, продуваемом всеми ветрами бараке, просыпались по гудку. Тони помнил, как решительно отец сбрасывал с себя лоскутное одеяло и становился босыми ногами на ледяной, иногда покрытый инеем пол, — от одного этого они с братом ежились, зарывались поглубже в тряпье и жались друг к другу, чтобы не растерять крупицы сонного ночного тепла. Отец возвращался поздно вечером — широкий, тяжелый, усталый. И, садясь за ужин, иногда брал кого-нибудь из детей на коленки. Он погиб, когда Тони было семь лет, перед самой войной, — ему оторвало руку станком.

Лифт спустился и поднялся еще раз, становилось тесно и неудобно листать газету — Тони отошел от посадочной консоли в сторону, чтобы не толкаться. Целый разворот «Дейли Телеграф» посвящала маршу Британского союза фашистов, назначенному на будущее воскресенье, — в основном это были призывы не препятствовать шествию. В полицейской хронике также коснулись сей животрепещущей темы, и, наверное, газетчикам слишком хорошо заплатили, потому что о сенсационном преступлении на Уайтчепел-роуд писалось гораздо короче и скромней. В собственном доме убили семью Лейбер, молодых супругов и их пятимесячного малыша, а также друга семьи доктора Джефферса и случайного свидетеля чудовищной резни, после чего дом вместе с телами безжалостно сожгли. Статья называлась «Джон Паяльная Лампа: новое преступление?», а Скотланд-Ярд отказывался от комментариев. Дагер, помещенный под сообщением, к счастью, не очень точно передавал, как выглядят сожженные трупы.

Вообще-то до полной остановки трамвая выходить на консоль запрещалось, и на более престижных маршрутах сапвея станции оборудовались автоматическими решетками, поднимавшимися только после того, как кондуктор откинет подножку на консоль. Но на Доллис Брук эту решетку давно выломали, потому Тони оказался последним в очереди на посадку.

Дрожь монорельса и натянувшийся трос предупредили о приближении трамвая, потом он появился из-за ребра закопченной кровли, дребезжа, чихая выхлопами пара и покачиваясь на подвесном блоке, — пассажиры подались вперед, и Тони сложил газету.

Как всегда, места хватило всем, кроме него, но ждать следующего трамвая он не стал, вскочил на подножку (на которой ехать запрещалось, однако кондукторы этой ветки были снисходительны к нарушителям). И стоял он к пропасти спиной, а потому страха не испытывал, спокойно передал два пенса за проезд… Что произошло напротив дверей, он не понял — то ли поймали вора, то ли кого-то порезали, — раздался женский визг и сдержанный ропот проснувшихся вдруг мужчин, пассажиры отпрянули в стороны, а на Тони опрокинулся стоявший на нижней ступеньке рабочий. И если бы Тони не был готов к такому повороту, если бы не держался одной рукой за поручень, а другой — за полированный наличник трамвайной двери… От толчка пробковый фриц сорвался с головы, Тони оглянулся и посмотрел вниз…

Он сошел на остановке «Воксхолл-гарденс» один — огляделся, подходя к лифту, закурил. Дернул тугую ручку, толкнул легкие деревянные створки… Что-то шло не так. Страх — это не всегда трусость, иногда это предупреждение об опасности. Особенно если кажется, что бояться нечего. Доктор Фрейд выдумал много непристойных финтифлюшек для бесед с нервическими дамочками, вместо того чтобы научить человека управлять собственным чутьем, наитием.

Тони постоял перед распахнутыми дверьми лифта, услышал снизу нетерпеливый звонок и шагнул вперед — никакое это не наитие. Просто вструхнул, едва не сорвавшись с подножки.

А еще он догадывался, кто стал случайным свидетелем преступления на Уайтчепел-роуд… И очень, очень не хотел верить своей догадке.

«Полицейская газета» тоже много писала о марше британских фашистов, но новое преступление Джона Паяльной Лампы осветила подробней, чем «Дейли Телеграф». И дагеры ее куда больше походили на действительность — дагеррографы отсмаковали подробности с присущим им цинизмом, не показав публике лишь обгоревшее тельце младенца. Фрагменты тела хозяина дома на дагерах наводили на мысли о взрыве, а рваное горло его жены не скрыл даже огонь пожара. Скотланд-Ярд выдвинул версию о личности случайного свидетеля: предположительно это был Эрни Кинг, бармен из кофейни «Белая бабочка» на Кенсингтон Палас Гарден. Предположение полиции совпадало с догадкой Тони, но пока оставалось только предположением… Хотя… Зачем же обманывать самого себя? Это был Эрни.

Для внештатного сотрудника английской внешней разведки неподобающих знакомств Тони имел с избытком, и это знакомство нисколько его не компрометировало. Он точно знал, что контрразведка давно за ним не следит, но на заметке держит — как человека с сомнительной репутацией. И ему нравилось иметь сомнительную репутацию и сомнительных знакомцев, нравилось смотреть свысока на условности и чопорные ритуалы — он шел в ногу со временем, даже немного его опережал и мог себе это позволить: вряд ли в Лондоне нашлось бы больше десятка кодеров его уровня и способностей. Да и как криптоаналитика его ценили, к работе в правительственной школе кодирования и шифрования он привлекался до окончания полного курса математики в Кембридже, а за расшифровку сообщений немецкого воздушного флота три года назад получил личное рыцарство из рук Его Величества Георга Пятого (чего вряд ли стоило ожидать от короля Эдуарда Восьмого, благоволившего кайзеровскому рейху) и имел полное право именоваться сэром Энтони. Видимо, Его Величество нашел забавным поощрить талантливого юношу, выходца из далекой колонии. За это Тони недолюбливал Бейнс, директор МИ5, который за двадцать семь лет службы так и не удостоился такой чести, а потому Тони старался не выставлять напоказ столь значительного факта из собственного досье — он знал меру чудачествам и степени раздражения, которое должен вызывать у Секьюрити Сервис.

Но Эрни был не просто знакомцем, в МИ5 об этом догадывались. И на Уайтчепел-роуд он оказался вовсе не случайно.

Что теперь будет с Кейт? Из кофейни ее попросили, как только стал заметным живот, — в Лондоне беременность считали чем-то неприличным, и официантка, ожидающая ребенка, «Белой бабочке» не требовалась. Ей даже не предложили перейти на работу в кухню. Впрочем, удивляться не приходилось — учитывая толпы безработных у ворот лондонских фабрик.

Нет, на Уайтчепел-роуд Эрни оказался не случайно…

Солидные газеты, так любившие преступления Джона Паяльной Лампы, старались не упоминать о новом ночном ужасе Ист-Энда — то ли считали выдумками найденные на узких улочках растерзанные тела, то ли получали указания не сеять панику в рабочих кварталах. Впрочем, указания могли быть какими угодно, результат от этого не менялся… Желтые листки с радостью освещали подробности каждого подобного происшествия, кричали о возвращении Джека-потрошителя, без малого полвека назад избежавшего правосудия. И место совершения преступлений — Уайтчепел, — и их чудовищность располагали к аналогиям. Однако новый Потрошитель не разбирал, продажны ли женщины, которых он убивает, — наверное, считал, что все женщины продаются, вопрос только в цене. Не брезговал он и детьми, в том числе младенцами. И, в отличие от Потрошителя прошедшего ве́ка, пользовался вовсе не скальпелем хирурга, а собственными зубами и… руками. Так, во всяком случае, писали в газетенке «С пылу с жару» — будто глотки жертв были разорваны с нечеловеческой силой. Из этого газетчики делали вывод об одержимости преступника, ведь всем известна нечеловеческая сила безумцев. «Блэкшёт» и «Монинг стар» тоже соревновались в расследовании этих преступлений: понятно, «Блэкшёт» считала Потрошителя евреем, а «Монинг стар» — сумасшедшим чернорубашечником.

Эрни не интересовался Джоном Паяльной Лампой, он искал Потрошителя, кем бы (или чем бы) тот ни был. Его задачей было засветиться в этом деле, обратить на себя внимание. Потому что расследованием преступлений Потрошителя занимался не Скотланд-Ярд, а Секьюрити Сервис.

Нечего сказать, обратить на себя внимание Эрни удалось блестяще…

В скромную штаб-квартиру МИ6 (под не менее скромной вывеской «Бюро экологии») на Рита-роуд Тони вошел в четверть девятого.

— Где твой шлем, Тони? — поприветствовал его сержант у входа, пока стрекотала фискальная машина, отмечая в пропуске время появления Тони на службе.

Дорогого пробкового фрица было жаль, хотя дома и валялось еще три или четыре моноциклетных шлема.

— Канул в небытие, — проворчал он в ответ и взглянул на отметку в пропуске — ровно восемь утра.

Помнится, начальник кадровой службы военного министерства орал и топал ногами, когда догадался, почему Тони всегда является на Рита-роуд вовремя. Тони выслушал его пространную речь от начала до конца, кивая и соглашаясь. Да, он настраивал фискальную машину. Да, для себя он сделал приятное исключение — в его пропусках никогда не отмечались опоздания. Ну и в заключение беседы предложил начальнику кадровой службы найти в Лондоне специалиста, способного изменить существующее положение дел. Этот аргумент позволял ему не только являться на службу с опозданием, не только разгуливать по штаб-квартире (и другим не менее представительным местам) в куртке и штанах вместо черного костюма и в разухабистом шейном платке вместо галстука, но и иметь множество других привилегий — в частности, разговаривать с напыщенными снобами запанибрата. Впрочем, Тони и в этом знал меру, потому и слыл безобидным чудаком, чокнутым гением и представителем нового поколения, отвергающего условности, а также вносил в чопорную жизнь военного министерства некоторое разнообразие. Он обслуживал главную аналитическую машину Сикрет Сервис, всегда находился под подозрением и развлекался тем, что прибавлял работы МИ5 легкомысленным образом жизни.

Его аналитическая «малышка», занимавшая три комнаты первого этажа, ублаготворенно запыхтела, стоило поднять рычаг, пустивший пар по ее многочисленным трубкам и трубочкам. Тони вложил в нее много труда, из груды глупого железа, умевшего лишь складывать и вычитать, превратив в неплохо соображавшую цыпочку.

«Привет, Бебби!» — отстучал он на телетайпе.

«Малышка» ответила шорохом точек и тире: «Доброе утро зпт Тони». У нее был приятный голосок, в отличие от телеграфных аппаратов. Собственно, больше делать на службе ему было нечего — сотрудники МИ6 могли без его помощи обращаться к базам данных «малышки» со своих телетайпов, не отрывая задниц от стульев.

Однако не успел Тони закурить, как дверь в машинный зал распахнулась.

— Ты! — заорал стоявший в дверях Никки Шелтон, старший делопроизводитель штаб-квартиры, самая мелкая из всех мелких сошек военного министерства. — Где ты шляешься? Половина девятого!

— И что? — невозмутимо спросил Тони.

— Тебя ждет мистер Си! — Никки выпучил глаза, будто Тони ждала покойная королева Виктория.

— Никки, я был на месте ровно в восемь. — Тони приподнял и мельком показал пропуск.

— Сэр Николас! — взвизгнул тот. — Сколько раз я говорил, чтобы ты называл меня «сэр Николас»! И тебя не было на месте в восемь утра!

— А может, это вы, сэр Николас, заболтались по дороге ко мне с хорошенькой машинисткой из вашего бюро? — Тони поднялся. Мистер Си — это не старший делопроизводитель. И вызывал он Тони далеко не каждый день.

— Ты! — котом взвыл Никки, не находя лучшего ответа, и от негодования чуть не бегом бросился прочь.

По пути к приемной Тони раскланялся с агентом Маклином, сотрудником разведки Адмиралтейства, в последнее время частенько появлявшимся в штаб-квартире на Рита-роуд, — человеком уважаемым и серьезным без излишней важности. Тони его почему-то побаивался — безотчетным детским страхом, но не так, как боятся учителя, а, скорей, как чудовище в темной комнате или змею в траве.

— Мистер Аллен, когда будет время, загляните ко мне, — походя попросил Маклин и добавил: — Это не срочно.

Тони кивнул — и вспомнил вдруг, как пробковый фриц падал на дно Лондона, в серый туман. Мурашки пробежали по спине то ли от этого воспоминания, то ли от слов агента.

Мистер Си демонстративно открыл крышку брегета — та откинулась с мелодичным звоном, заменившим прямой упрек.

— Доброе утро, Тони, — кашлянул мистер Си. Он имел привычку говорить тихо и вкрадчиво.

— Доброе утро, сэр, — изобразив самое искреннее раскаянье, ответил тот.

— Вот какое дело, Тони… — Мистер Си повертел в руках брегет и будто с сожалением убрал его в карман. — Мы с директором Бейнсом опять не нашли общего языка по одному важному вопросу…

Тони кивнул: мистер Си снова хочет получить информацию с аналитической машины Секьюрити Сервис. Без ведома директора Бейнса, разумеется.

— Не мог бы ты попытаться…

— Разумеется, сэр.

Хороший начальник никогда не отдает приказов — он обращается к подчиненным с просьбами. Понятно, в просьбах ему не отказывают.

— Ты слышал о преступлении на Уайтчепел-роуд? Мне нужно знать все, что могло бы так или иначе касаться этого дела. Никто, конечно, не делал перфокарт с копиями отчетов агентов Бейнса. Но косвенно… К каким картотекам обращались его агенты, какие запросы поступали к аналитической машине, какие телетайпограммы уходили из Темз-хаус. Ты и сам догадаешься, что может относиться к этому делу, а что нет.

— Да, сэр.

Ладно, Секьюрити Сервис, благодаря стараниям Бейнса, занимается не только контрразведкой — он еще и блюдет, в некотором роде, национальную безопасность. И в кое-каких преступлениях может усмотреть угрозу Великой Британии. Но чем Джон Паяльная Лампа может заинтересовать внешнюю разведку? А впрочем… Его не зря прозвали Паяльной Лампой — при поджогах он использует уникальный горючий продукт. Да и система огнеметания отличается от пресловутой паяльной лампы. Уж не подозревает ли мистер Си, что преступник — иностранец? Истинный англичанин будет считать мерзавца иностранцем, пока ему не докажут обратное? Но мистер Си обычно не делает выводы на основании патриотического пыла, чаще он все же опирается на логику и факты.

— Сегодня ночью аналитическая машина в Темз-хаус будет включена, — продолжил мистер Си. — Чтобы никто не заметил твоих обращений, не стоит вести поиски в рабочее время. И пожалуй, не нужно делать этого с Рита-роуд.

— Конечно, сэр.

Автоматон, который стоял у Тони на квартире, вполне позволял общаться с любой аналитической машиной, находись она хоть на краю света, — главное, чтобы на прием был включен ее телеграфный аппарат.

— Сейчас поезжай домой и хорошенько отдохни. И завтра на службу можешь не торопиться: я подожду, скажем, до полудня. Если, конечно, ты не решишь, что информацию следует передать мне срочно. В этом случае я не буду возражать, если ты приедешь на Рита-роуд на своем моноциклете. — Мистер Си по-отечески улыбнулся. Он не имел ничего против фривольной одежды, в которой Тони являлся на службу, но категорически запрещал использовать байк — якобы незачем оповещать весь Лондон о том, когда Тони прибыл на Рита-роуд и когда покинул штаб-квартиру.

— Спасибо, сэр, — кивнул Тони.

— Не нужно так официально, — подмигнул ему мистер Си и продолжил тихим и вкрадчивым голосом: — Директор Бейнс вчера рассказал мне презабавный анекдот. Как у молодого страхового агента где-то в Мидсомере сломался паромобиль и в поисках помощи он набрел на деревеньку, где в маленьком садике симпатичная девушка поливала цветы. Он просит у нее воды, и она ему отвечает: «Разумеется, сэр, но учтите, я честная девушка». — «Ну что вы! Я же джентльмен!»

Этот длиннющий анекдот Тони знал года три как и слышал его многократно. Разумеется, страховой агент сначала пообедал, а потом остался ночевать у честной девушки. И, поскольку он был джентльменом, наутро она оставалась честной девушкой. Интересно, на что намекал мистер Си, развлекая Тони анекдотом?

— «Боже правый! Зачем вам пятнадцать петухов на пятнадцать куриц? На пятнадцать куриц вполне достаточно одного петуха!» — «А здесь всего один петух. Все остальные — джентльмены», — торжествующе закончил мистер Си. В отличие от директора Бейнса, он не имел привычки смеяться над собственными шутками, — видимо, не считал собеседников идиотами.

Тони умел вполне искренне смеяться, когда ему было совсем не до смеха.

Агент Маклин смотрел странно, будто сквозь собеседника, — наверное, потому и вызывал если не страх, то смутную, безотчетную тревогу. Его кабинет был пропитан запахом дорогого одеколона, будто Маклин выставлял напоказ свои финансовые возможности — в части парфюмерии как минимум.

— Вы могли не торопиться, мистер Аллен. Я же сказал, что это не срочно.

Тони пожал плечами и ответил, что сейчас уедет.

— Хорошо. Я не отниму у вас более получаса, — согласился Маклин. — Скажите, вы имеете доступ к данным аналитической машины в Темз-хаус?

Что, и Маклину тоже потребовались данные Секьюрити Сервис?

— Весьма ограниченный.

— И чем он ограничен?

— Договоренностями между мистером Си и директором Бейнсом.

Маклин подумал немного и вскинул взгляд — странный немигающий взгляд, будто у змеи.

— Мистер Аллен, я спрошу более откровенно: вы могли бы получить информацию оттуда, минуя эти соглашения? По просьбе мистера Си, например?

— Когда меня попросит мистер Си, я подумаю над технической стороной этого дела, — ответил Тони уклончиво. Ему не нравился разговор с Маклином.

— А он никогда вас об этом не просил? — Губы Маклина растянулись в подобии улыбки, и стало очевидно, что его пушистые ухоженные усы — фальшивка.

— Если я отвечу «нет», вы мне не поверите. Если скажу, что не имею права отвечать на подобные вопросы, вы решите, будто я это делал, и не раз. Так вот. Я один из лучших криптоаналитиков в Англии и, смею надеяться, гениальный кодер. Неужели вы думаете, что для меня представляет хоть какую-то трудность взлом аналитической машины МИ5? С их смешными паролями и не менее смешными попытками шифровки данных?

— Звучит страшно. И что, любой кодер вашего уровня может сделать то же самое?

— Кодеров моего уровня в Лондоне нет.

— Скажите, а к аналитической машине Адмиралтейства вы тоже имеете доступ?

— Нет. Аналитическая машина Адмиралтейства не имеет приемника телеграфных сообщений, а обратиться к ней я мог бы только по телеграфу.

— Вот что, мистер Аллен… Не могли бы вы к завтрашнему вечеру составить полный список аналитических машин и автоматонов, к которым вы гипотетически можете получить доступ, и отметить в этом списке, куда вы уже обращались?

— Я могу обратиться к любой аналитической машине или автоматону, снабженному включенным телеграфным аппаратом. Для этого мне надо лишь знать его номер в телеграфной сети. Бизнес, знаете ли, дрожит перед профи. То есть я хотел сказать, под рукой мастера дело всегда пойдет. И… агент Маклин, не поймите меня неправильно, но вы не уполномочены требовать от меня отчета.

Тот покивал, будто бы в растерянности.

— Да, разумеется. Но не принимайте мои расспросы на свой счет. Это, скорей, вопрос теоретический: как защитить информацию, доверенную нашим аналитическим машинам.

— Вы могли бы придумать оправдание поинтересней, — усмехнулся Тони. — Защита информации в компетенции МИ5.

Один из лучших криптоаналитиков в Англии и гениальный кодер не может быть дурачком, вот и незачем прикидываться. Иначе Маклин решит, чего доброго, что Тони играет с ним в какие-то игры.

— Вас не проведешь. — Маклин снова поднял глаза и словно всмотрелся в лицо Тони. — Однако о своих истинных намерениях я тоже отчитываться перед вами не стану. Думаю, вы и сами догадаетесь, зачем агенту военно-воздушной разведки знать способы обращения к аналитическим машинам.

Ну-ну. Сначала прокололся, на ходу выдумал новое, более логичное, объяснение и хочет, чтобы ему поверили? Нет, агент Маклин, не выйдет. Слово — не серая птичка. И даже не упавший камушек. Хотя… такие люди, как Маклин, редко допускают ошибки.

— Позже я сформулирую некоторые вопросы к вам. Но и то, что вы сообщили, очень полезно для меня. Благодарю вас, мистер Аллен.

— Всегда к вашим услугам, агент Маклин.

***

«Тригон, Тригон. Тригон, Тригон. Тригон, Тригон. 45225 66167 85441 96551 81713…»

Директор МИ5 как-то раз заметил, что криптографам внешней разведки США свойственны «мужские созвучия в цифрах» — никто так и не понял, что он имел в виду. «Мужские созвучия» поддавались расшифровке, но скрытая за ними информация была не столь важна контрразведке Великобритании, чтобы тратить на нее время и силы: «Используйте ваши агентурные возможности для сбора информации о переговорах Лондон–Берлин. Центр интересует общая оценка ситуации, а также возможные меры со стороны Лондона по линии новых уступок Берлину в наращивании военного потенциала, военных и экономических поставок в обход договоров с Вашингтоном».

Глава 2

в которой Тони Аллен встречается с девушкой, а полковник Рейс вычисляет немецкого шпиона

Почтовое отделение на Вапинг-лейн ютилось в одном не очень-то просторном зале; закопченные окошки под тяжелыми решетками почти не пропускали свет, внутри барабанили допотопные телеграфные аппараты, скрипела и бу́хала штамповочная машинка, орали на посетителей обе телеграфистки за стойкой; не выпуская из зубов папирос, сортировали письма клерки в потасканных костюмах (воротнички их некогда были белыми); чадили газовые светильники на стенах, в очередях толпились и переругивались посетители. Тони устроился в углу за низким столиком с чернильницей, вставочками, несколькими телеграфными бланками на рыхлой желтой бумаге и пресс-папье с заскорузлой бархоткой — рядом с раскормленным котом, состоящим на службе ловцом почтовых крыс. Это место не пользовалось здесь популярностью, и оставалось гадать, кто же поломал все перья вставочек, если окрестная публика так не любит писать. Молодежь рабочих кварталов легче осваивала телеграфную азбуку, чем чистописание, что же до людей постарше, то они предпочитали стоять в очередях и диктовать послания родственникам через телеграфисток — со смешной гордостью и в своем праве.

Тони успел выкурить три папиросы (кот, обиженный запахом дыма, ушел — вряд ли ловить крыс, слишком уж толст и ленив был для этого), прежде чем расслышал приближение моноциклета. Рев двигателя на минуту заглушил грохот телеграфных аппаратов, байк как следует рявкнул, останавливаясь перед почтовым отделением, пыхнул паром и умолк. Тони по достоинству оценил остановку — невозможность торможения делала моноциклеты крайне опасными игрушками, несмотря на всяческие ухищрения, вроде парциального реверса (издающего кошмарный звериный рык) и анкерных кондукторов.

Через секунду Кира влетела в зал, на ходу откидывая гогглы на лоб, — спешила получить свои жалкие три шиллинга за развоз утренних газет.

— Собачье дерьмо! Легавые перегородили всю Кристиан-стрит! — оповестила она присутствующих, не дойдя до стойки.

— Тебе телеграмма, — поднял голову один из клерков.

Кира долго ковыряла телеграфную ленточку, шевеля губами и закатывая глаза, — в такие минуты с нее слетала непрошибаемая уверенность в себе и смотреть на нее было особенно приятно. Волосы цвета темной меди она никогда не прятала ни под шляпки, ни под косынки, ни даже под моноциклетный шлем, к ним неплохо подходил шарфик из медных колечек и медные нашивки на дешевой вязаной курточке, полотняных штанах и тяжелых высоких ботинках. В телеграмме было написано: «Я жду тебя за письменным столиком на Вапинг-лейн, 52».

Не менее тридцати секунд ей понадобилось, чтобы сообразить, где находится Вапинг-лэйн, 52, но, догадавшись, она просияла и наконец повернула голову к окну.

— Черт тебя дери, Тони!

Они познакомились при весьма печальных для обоих обстоятельствах, которые Кира (со свойственной ей простотой) любила вспоминать, а он — нет. Это случилось примерно год назад, на узкой улочке в районе доков, средь бела дня, — может быть, обычно эта улочка и не была пустынной, однако отряд чернорубашечников сделал ее таковой. Наверняка наглая девчонка сама напросилась на грубость, плохо представляя, с кем имеет дело, но когда Тони увидел ее в окружении молодчиков сэра Освальда, гонора у нее уже поубавилось — да что говорить, испугалась она и разревелась, хотя и утверждала потом, что вовсе не плакала, что слезы у нее лились от удара в нос, а это не считается… Не то чтобы Тони никогда не видел, как женщин бьют кулаками по лицу. Видел, и не раз. И догадывался, что с ним будет за один только неодобрительный взгляд в сторону молодчиков. Но его веселое «Эй, ребята, вы позорите союз фашистов Великобритании» помогло девчонке сбежать. Прогноз полностью оправдался, и когда девчонка вернулась с друзьями-докерами, ей оставалось только вытирать Тони сопли и ругаться, пока ее товарищи пинками гнали чернорубашечников по улице.

— Ёксель-моксель, деушке уж низзя по улице пройтиться, шоба всякие подонки не пристали… А вы, сэр, зря сунулись, это ж суки те еще! О как наломали-то…

— О, мисс Дулитл, это только ради вас… — пробормотал Тони, сплевывая кровь на мостовую. Ее великолепный, ничем не замутненный кокни привел его в восторг: несмотря на несомненное ирландское происхождение, она родилась и выросла под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу.

— Я не Дулитл. Вы меня попутали. Я О’Нейл, Кира О’Нейл.

— Пусть будет мисс О’Нейл.

Он заночевал тогда у нее в бараке, с ее родителями, братьями и сестрами, и мать Киры была к нему очень добра — как его собственная мать когда-то. И глава семейства, О’Нейл, чем-то напоминал отца Тони. Они называли его «сэр».

Кира копила деньги на моноциклет и состояла членом коммунистической партии. Когда она в первый раз начала агитировать Тони, он хохотал до слез. Риторика была ее слабым местом, на его смех она разобиделась, и пришлось дать ей несколько уроков английского языка — чтобы она вспомнила хотя бы, как написанные буквы складывать в слова. Азбукой послужил известный манифест, начинавшийся интригующей фразой о привидении. Нет, Кира когда-то училась в школе, но это оставило в ее голове едва заметный след.

С арифметикой она тоже не ладила, Тони за секунду посчитал, сколько времени ей осталось до вожделенной покупки моноциклета: всего каких-то девяносто с небольшим лет. Моноциклеты в доках имели многие — молодые рабочие в основном, которые зарабатывали существенно больше, чем Кира. Байкеры — парни без тормозов… Тони окончательно покорил ее сердце тем, что тоже моноциклист и приезжает в доки погонять по темным улицам с ее товарищами (товарищами в самом коммунистическом смысле слова).

Он не ждал, какое действие произведет его безобидное замечание про девяносто лет, — он не понял даже, почему вдруг изменилось ее настроение. А Кира не пришла на следующий день на встречу — он примчался к ней домой, и ее мать, прикладывая палец к губам, рассказала, что глупая девчонка проревела всю ночь и теперь спит. Тони чувствовал себя негодяем, отобравшим у ребенка светлую мечту.

— Ну хочешь, я куплю тебе этот чертов байк? — Он сидел рядом с ней на кровати — и лицо ее к тому времени стало изнуренным и равнодушным. Похожим на лицо ее матери, и матери Тони, и многих, многих матерей из рабочих кварталов. В этот миг он отчетливо увидел ее будущее во всей его беспросветности.

— Нет! Не хочу! Не хочу! Мне не нужно никаких байков! — Она приподнялась на локтях, но выдохлась сразу, упала обратно на подушку и отвернулась.

— А чего ты хочешь?

— Ничё.

— Совсем?

— Совсем.

Коммунистические убеждения мешали ей пожелать богатства.

Тони не стал дарить ей моноциклет — просто давал покататься свой, и давал так часто, что себе пришлось купить новый.

Он не водил ее в картинные галереи и в оперу — только на некоторые драматические постановки, мюзиклы и в цирк. И не видел ничего странного в том, что она как губка впитывает в себя то, что принято называть культурой, что цирк ей нравится меньше, чем страсти Шекспира, — его тоже провели когда-то этим путем. Но более всего Кире полюбился мюзикл по бессмертной пьесе социалиста Шоу, она смотрела его пять раз и собиралась, по всей видимости, затвердить наизусть.

— Ха, герцогиня! Если б я хотела в герцогини, я б тож расстаралась!

Но Тони видел, как она про себя шевелит губами, пробуя на вкус незнакомое «кап-оф-ти», и повторяет дурацкую скороговорку про дожди в Испании.

— Смысл был вовсе не в том, чтобы стать герцогиней, — заметил Тони ненавязчиво.

— А я чё, дура, по-твоему? Не понимаю, да? Смысл, что любая уличная девчонка не хуже всякой цыпы-дрипы!

Критики иначе трактовали идею мюзикла, но Тони, скорей, был согласен с Кирой. И про себя называл ее своей прекрасной леди.

Получив заработанные три шиллинга с руганью извозчика и нахрапом сутенера, прекрасная леди согласилась прокатиться перекусить вместо того, чтобы пропустить галлончик пива. Тони любил катать ее на моноциклете, любил, когда она крепко держится за его куртку, прижимается щекой к спине и горячо дышит в шею. Если бы он не познакомился в тот злополучный вечер с ее отцом, их отношения, возможно, сложились бы иначе. Но… ему было важно, что о нем думает этот немолодой докер, так похожий на его собственного отца. Он слышал однажды, как, отправляясь на свидание, Кира сказала, стоя в дверях:

— Папаня, ты чё? Он же жентельмен!

И выразительно постучала кулаком по лбу. Вряд ли она могла себе представить, сколько усилий Тони прикладывает к тому, чтобы оставаться джентльменом.

Для ленча он выбрал вполне подходящее место, где на Киру никто не бросал косых взглядов, — в Уайтчепеле, неподалеку от кампуса университета королевы Марии. Там хватало девушек в гогглах, штанах и металлических нашлепках. Это не очень-то обрадовало Киру — ей как раз нравились косые взгляды и шипение кумушек за спиной. Разумеется, ей вовсе не хотелось быть затерянной в толпе таких же, как она. Тони сказал, что она нисколько не похожа на этих ученых селедок и что шарфика из медных колец тут нет ни у кого. И уж конечно, никто из студенток не умеет гонять на байке так же бесстрашно, как она.

Она смягчилась, усевшись за столик, и сделала знак, чтобы Тони нагнулся. А потом сказала тихо-тихо:

— Я скоро уеду. В Испанию. Меня почти что записали в интербригаду, буду воевать с фашистами.

Этого только не хватало!

— А «почти что» — это как?

— Ну, надо, шоба папаня согласился — и все. Поедешь со мной?

— Нет.

Она не ожидала такого ответа и долго обдумывала, что на это сказать. Не придумала ничего лучшего, как разразиться громкой площадной бранью, отчего на их столик оглянулись все присутствующие. Тони отметил, что «ученые селедки» смотрят на его леди с искренним восхищением.

–…Но, черт бы тебя нюхал, почему?! — закончила она и перевела дыхание.

— Не хочу.

— Ты… — дальше последовало невразумительное продолжение тирады, уже с повторами непристойных выражений, — Кира истощилась.

— Ты хотела сказать, что я трус и негодяй?

— Да! И предатель!

— Я не состою в коммунистической партии Великобритании, потому с последним согласиться не могу.

— С каким таким последним? Ты на чё такое мне намекаешь?

— С последним твоим утверждением о том, что я предатель. Трус и негодяй, но не предатель. — Тони рассмеялся.

— Но в воскресенье-то придешь? — уже вполне серьезно и даже немного робко спросила Кира.

— В воскресенье приду.

— Гварят, будет аж десять тыщ легавых!

Вряд ли Его Величеству понравится, если его любимцев забросают булыжниками, вывернутыми из мостовой. Но с каких пор фирма «Виндзор и сыновья» распоряжается лондонской полицией? Дело Виндзоров — красиво смотреться на балконах Букингемского дворца и поздравлять нацию с Рождеством. Да и июньское соглашение о воздушном флоте подписали еще при Георге Пятом, так что не король определяет внешнюю политику Британии. Шествием молодчиков сэра Освальда правительство расшаркивается не перед кайзером — оно готовит оправдания перед британцами за будущий союз с Германией. В результате июньского соглашения немцам позволили в три раза увеличить воздушный флот — вовсе не прогулочными дирижаблями. И наверное, не ради того, чтобы в будущей войне эти дирижабли бомбили Лондон.

Тони долго думал, с какой стороны баррикад примет участие в воскресном представлении. И решил, что примкнет к большинству — антифашистскому, разумеется. Ибо убийствами евреев и избиением оппозиционеров трудно привлечь сторонников; для создания реальной фашистской партии англичанам надо пройти по пути немцев: страшная война на собственной территории, огромные потери, искалеченные и умеющие убивать ветераны, нищета и обесцененные деньги, но главное — горечь поражения и желание реванша. Национализм — удел побежденных, победителям свойственен великодушный патриотизм. Нет, идеи сэра Освальда обречены на провал.

Тони не сомневался: если бы Кира узнала о его раздумьях — только раздумьях, не говоря обо всем остальном, — он бы никогда больше ее не увидел. Разве что издали. Впрочем, Кира — это блажь, и решать что-то, принимая ее во внимание, было бы… недальновидно. Но, черт возьми, эта блажь занозой засела внутри и саднила время от времени весьма ощутимо. Эрни знал от этого верное средство, но Тони не спешил им воспользоваться.

— Ты знаешь, что вчера случилось на Уайтчепел-роуд?

— Дык! Паяльная Лампа спалил весь дом вместе с людями!

— С людьми.

— С людьми, — кротко кивнула Кира. — Я так думаю, он фашист. Они тожа швыряют убитых евреев в Пекло, шоба замести следы.

— Я думаю иначе, но дело не в этом. Ты слышала, вместе с семьей Лейбер погиб случайный свидетель?

— Неа. Про дока слышала. Док Джефф, он у моей мамани принимал Пита, она тада чуть концы не отдала. Она гварит, мы все из нее выскакивали, как пробка из бутылки, а Пит, паскудник, полез вперед ногами и застрял. Док Джефф его вытащил. Маманя мне и рассказала, что его пришили. Поплакала дажа. А чё, Паяльная Лампа еще кого-то укокошил?

— Да. Моего друга Эрни Кинга.

— Вау, Тони…

Может быть, Кира и не умела выразить сочувствие словами. Не знала сентиментальных жестов, не поднимала брови домиком. Зато чувства, которые она испытывала, были искренни и отражались у нее на лице безо всяких преувеличений.

— Понятно, почему ты щас не можешь со мной в Испанию… — угрюмо сказала она. — А хошь, я тожа щас не поеду?

— Хочу, — усмехнулся Тони.

Кира уже приняла решение. За те несколько секунд раздумий она взвесила аргументы за и против — Тони в этом не сомневался. И задала вопрос вовсе не из вежливости. И вовсе не потому, что желание вступить в интербригаду было не слишком велико. Нет, она только что ради него отказалась от очень нужного с ее точки зрения и важного шага… И ответила твердо, взвешенно:

— Тада я потом.

Нет, он не хотел ее смерти. Он боялся ее смерти. Но подумал вдруг, что война в Испании могла бы стать выходом из ее беспросветного будущего. Впрочем, отец бы все равно ее не отпустил.

Кира еще некоторое время с грустью осмысляла принятое решение, вяло пережевывая жареную рыбу, но быстро оживилась.

— И мы будем искать Джона Паяльную Лампу, шоба отомстить за твоего друга?

— Нет. Мы поедем к его жене, чтобы принести соболезнования.

Собственно, Тони рассказал Кире об Эрни только ради того, чтобы вдвоем с ней съездить к Кейт. Потому что если он явится на Питфилд-стрит один, это можно толковать по-разному. А если со своей девчонкой — это будет дружеский визит, возможно — визит вежливости. Но никак иначе.

Место преступления было оцеплено Скотланд-Ярдом, а значит, дело вела полиция, а не МИ5. И если бы не утренняя «просьба» мистера Си, Тони мог бы решить, что никто не усматривает связи между Джоном Паяльной Лампой и возвращением Потрошителя. Предыдущие преступления Джона Паяльной Лампы остались нераскрытыми, и не было оснований надеяться, что на этот раз Скотланд-Ярд чего-нибудь добьется.

Тони посмотрел на обгорелые развалины издали и поехал дальше.

— Он ничего мне не рассказывал. Он говорил, что нам с малышом не нужно знать этих ужасов… — Кейт быстро смахнула слезу из угла глаза, как делала уже не раз и не два. — Я знаю, это было глупо, но он не хотел…

Невыносимо было смотреть на моноциклетный шлем Эрни, похожий на летный или танковый, который Кейт машинально теребила в руках.

В крохотной квартирке Эрни и Кейт было холодновато и сумрачно: приходилось экономить и уголь, и газ. Высокий буфет отгораживал от комнаты жалкое подобие кухни. Кира помалкивала, прихлебывая чай с молоком, и поглядывала на шлем с любопытством ценителя раритетных моноциклетных аксессуаров, но ей вполне хватало такта, чтобы не спрашивать об этом Кейт.

— А записи? Он мог оставить какие-нибудь записи?

Кейт закивала.

— Да-да. Кое-что он записывал. Я думаю, надо разобрать все его бумаги, но сегодня… Я не смогу сегодня…

— Думаю, ты не сможешь и завтра, — вздохнул Тони.

— Там не много бумаг, но я же ничего в этом не понимаю… Страховки, договоры, счета…

— Если ты позволишь, я могу сегодня же все просмотреть и показать тебе, что к чему.

— Да. Да, конечно…

К Кейт приезжали из Скотланд-Ярда с официальным приглашением в морг. Но, увидев, в каком она положении, отказались от этой затеи — нужно совсем не иметь сердца, чтобы заставить женщину на девятом месяце беременности смотреть на обгоревший труп отца ее ребенка.

— Они долго расспрашивали, кто вместо меня может опознать тело моего мужа. Тони, они очень настойчиво меня расспрашивали…

Он кивнул. Кейт умная девочка, она знает, как отвечать на такие вопросы.

— Еще они просили дагерротипы. Они просили его детские дагерротипы.

— Они показывали тебе документы?

— Да, я сейчас напишу фамилии и номера удостоверений.

— Можешь просто сказать, я запомню.

Кейт прикрыла глаза и по памяти воспроизвела содержание двух удостоверений, каждое из которых видела не более секунды. Тони задумался: а стоит ли сообщать фамилии мистеру Си? Или он обойдется без этих подробностей?

— В какое время это было? Примерно? — спросил Тони.

— Они пришли в десять двадцать две.

Мистер Си давал Тони задание в половине девятого… Значит, он минимум на два часа опережает директора Бейнса.

Разбор документов занял довольно много времени, и, сидя за письменным столом, Тони слышал, что происходит в «кухне». Он не сомневался в Кире, и она оправдала его ожидания: через полчаса обе плакали, обнявшись будто сестры. Может, Киру и не воспитывали как леди. Может, риторика и была ее слабым местом, так же как хорошие манеры. Но сочувствовать чужому горю не научит ни один учитель — для этого надо самому узнать, что такое горе.

К каждому найденному счету (за газ, за квартиру, за продукты в лавке на первом этаже, от доктора Кейт, из больницы, где она собиралась рожать, и прочим) Тони приложил денег. Связался с похоронным бюро и нанял агента, который возьмет на себя все хлопоты с погребением, — и оставил чек с назначенной им суммой (и пусть в МИ5 узнают, что он оплатил похороны друга).

Пришлось перетряхнуть все ящички в бюро и все книги на полках, чтобы отыскать блокнот с записями Эрни, — они были короткими и немногочисленными. Адреса, по которым находили растерзанные тела. Даты и примерное время смертей. Места пропажи младенцев — а младенцев Потрошитель всегда уносил с собой, из чего можно было делать самые разные выводы. К сожалению, все это Тони знал и без блокнота Эрни. И запись «Уайтчепел-роуд, Дэвид Лейбер» со знаком вопроса напротив нее немного запоздала… Было и еще одно слово со знаком вопроса: «ветеран». Дэвиду Лейберу едва исполнилось двадцать пять, он никак не мог быть ветераном. А вот слово «Адмиралтейство» Эрни пометил восклицательным знаком.

Агент Маклин тоже спросил про Адмиралтейство. И, кстати, тоже был ветераном.

***

Полковник Рейс не заметил, как стемнело за окном, продолжая машинально вертеть в руках дагерротип, на котором мальчик лет десяти обнимал огромного пса, сидевшего с ним рядом. Дагеррографы МИ5 хорошо поработали над любительским изображением, верней — над его левым верхним углом, и прочли табличку с названием улицы, случайно попавшую в кадр, хотя это было и нелегко: «…пеникштрассе». Конечно, допускались некоторые варианты прочтения, но и ребенку было ясно, что это нехарактерное для Англии название улицы. Полковник ждал ответа из посольства в Берлине.

Наконец один из многочисленных телеграфных аппаратов оживился, дернул кареткой и застрекотал, толчками выплевывая из себя ленточку. Рейс лишь повернул голову в его сторону — он отлично ловил на слух телеграфные сообщения. Но когда включилась тяжеловесная факсимильная машина, пришлось подняться с места: из посольства отправили изображение, полностью подтвердившее сообщение, посланное телеграфом: дагерротип сделан на Кёпеникштрассе в Берлине, по всей видимости во время войны. Мальчик на фотографии — Эрвин Кинн, сын владельца фирмы, производившей бытовые фонографы.

Телеграф стрекотал и стрекотал, и Рейс вызвал секретаря, чтобы тот распечатал полученный из Берлина текст. Но полковник и на слух успел уловить некоторые детали биографии Эрвина Кинна. Закончил Боннский университет по курсу права, вступил в НСДАП будучи студентом; по непроверенным сведениям, еще в университете сотрудничал с тайной полицией кайзеровского рейха, владел четырьмя языками. Женат на Кэтрин Кинн, урожденной Бок, приехавшей в Берлин из Кенигсберга. По данным берлинской полиции, супруги Кинн погибли при крушении дирижабля LZ121 «Дитрих» семь лет назад.

Факсимильная машина выбросила дагер супругов Кинн, и сомнений не осталось. Конечно, Рейс назначил экспертизу, но и без нее сходство с Эрнстом и Кейтлин Кинг было неоспоримо.

Вот так — потяни за одну тоненькую ниточку… А ведь казалось, что название улицы прочитать невозможно. Одна крохотная ошибка в работе германской разведки… Или это вовсе не ошибка?

Еще днем полковник выяснил, что Кинг для предстоящих родов оплатил жене отдельную палату в родильном отделении Лондонского госпиталя, в то время как семье Кинг такая роскошь была не по средствам — Кейтлин уже несколько месяцев не работала, а заработок ее мужа едва позволял сводить концы с концами. Зачем им потребовалась отдельная палата? Все очень просто: потому что во время родов можно определить национальность любой женщины. Роженицы кричат на родном языке, на диалекте той местности, где родились.

И хотя подтверждений, что супруги Кинг немцы, вполне хватало и без того, Рейс все равно распорядился, чтобы из Лондонского госпиталя сообщили о поступлении миссис Кинг, когда подойдет срок. Ну и дал указания агентам прибыть туда к началу родов. Отдельная палата играла ему на руку.

Это еще не твердое доказательство причастности Аллена к работе на немцев, но твердых доказательств от Рейса никто и не требовал. Бейнс задумал хитрую игру: если Аллен чист, это Бейнсу ничем не грозит; если он немецкий шпион, через него в Берлин пойдет та информация, которую Великобритания сочтет нужным туда передать. И этой информации кайзер поверит скорей, чем полученной официальным путем. Однако что-то подсказывало полковнику, что игра уже идет, а его включили в нее для перестраховки, — всем известна его репутация педанта, подозревающего всех и вся…

Рейс оторвал секретаря от распечатки телетайпограммы и велел посмотреть, включена ли аналитическая машина Темз-хаус, — кодеры МИ5 не отличались немецкой педантичностью. Надо сказать, Аллену неплохо удавалось походить на типичного английского кодера. И хотя светлые волосы теперь ценились в рейхе выше, чем светлые головы, внешне он скорее напоминал англичанина, чем арийца. Впрочем, Аллен мог и не быть немцем, его могли завербовать и здесь, в Лондоне, и в Кембридже, где он учился, и в Калькутте, где он родился и вырос (и это, разумеется, тоже подлежит тщательной проверке, но — утром).

***

«22 сентября сего года на углу Лоундс-стрит и Белгрейв-плейс утерян бумажник с документами на имя А. Штайна. Нашедшего просим вернуть за денежное вознаграждение». «Отдам в хорошие руки детеныша морской свинки. Ручной ехидный зверек, очень нежный».

Объявления на последней полосе газетенки «С пылу с жару», поданные агентом Второго бюро через подставных лиц, не заинтересовало МИ5, но во французском посольстве прочли их по-своему: «С 22 сентября переговоры Лондон–Берлин в тупике, кайзер хочет предметного подтверждения намерений англичан, и Британия в ближайшее время их предоставит. Операция носит название „Резон“».

Глава 3

в которой Тони Аллен видит странный ритуал возле Пекла и слушает разговоры докеров-коммунистов

От Кейт вышли довольно поздно, уложив ее, накачанную снотворным, в постель. По мнению Тони, Кира заслуживала большего, чем быть быстренько доставленной домой.

— Покатаемся? — спросил он.

Она расцвела и кивнула.

И он не меньше часа носился по опустевшим ночным улицам, задевая плечом мостовую на поворотах, подпрыгивая на трамплинах горбатых мостиков и рискуя взорвать котел сумасшедшим давлением пара. И все это время чувствовал тепло Кириного тела, прижавшегося к нему, и ее дыхание ему в затылок.

Он вылетел к Пеклу случайно: обрадовался открывшемуся вдруг широкому пространству пустыря впереди.

Атомная бомба, на которую так уповал кайзер во время Великой войны, оказалась грязным, но малоэффективным оружием, и теперь в глубине вулканического жерла бесконечная энергия непрерывного ядерного распада продолжала проплавлять себе дорогу к центру Земли, чтобы когда-нибудь обязательно его достигнуть. Живительная радиация сделала Ист-Энд прибежищем множества мертвецов (или некрограждан, как их теперь было принято именовать), и постепенно он становился все более и более презентабельным районом — но не делался от этого более престижным. Сити, куда упала вторая атомная бомба кайзера, со времен Великой войны подрастерял свою элитарность — лондонцы гнушались соседства с мертвецами. Однако там вулкан выглядел приличней, носил красивое имя «Парадиз», в противовес почти ругательству «Пекло», к нему водили туристов и охраняли силами полиции церемониального графства. Здесь же, в Ист-Энде, вокруг Пекла лежал пустырь, поросший клочковатой травой (сочной и зеленой даже зимой) и высоким, кое-где в человеческий рост, бурьяном.

Бродяги давно перестали греться у жерла искусственного вулкана — никому из них не хотелось стать случайным свидетелем какого-нибудь преступления. Только бездомные собаки собирались тут стаями, но и они давно научились потихоньку прятаться во тьме, если возле Пекла появлялись люди, ибо ждать от этих людей не приходилось ничего хорошего.

Тони остановился в тени разросшегося бурьяна и заглушил двигатель.

— Пошли посмотрим?

Смотреть на лаву можно бесконечно, и это служило развлечением для многих молодых парочек и компаний: стоять на самом краю жерла было немного страшновато, что придавало остроту поцелуям и объятиям.

Расплавленная плоть земли в жерле, подернутая застывшими черными корочками, отдавала тепло подобно огромной жаровне, лава кипела нехотя, как густая овсяная каша на медленном огне, и булькала, как каша, выбрасывая вверх светящиеся ложноножки.

Тони обнимал Киру за пояс — лава освещала ее лицо мерцающим красноватым светом, в глазах застыл испуг (и восторг от этого испуга), и он подумал в который раз, что его прекрасная леди в самом деле необычайно красива. И хотя более всего ему нравились ее веснушки — мелкие и частые, покрывавшие нос и щеки, но в свете Пекла они были совсем не видны и лицо ее из трогательного делалось утонченным и женственным. Как у сказочной принцессы.

Он поцеловал ее и шепнул ей на ухо:

— Ты никогда не узнаешь, как сильно на самом деле я тебя люблю.

Кира не была склонная к сантиментам, но жар Пекла делал ее мягкой и расслабленной.

— Да я тожа втрескалась в тебя по уши, — ответила она. И добавила, будто вспомнив: — Но я честная деушка!

— Ну что ты, я же джентльмен, — усмехнулся он.

Он никогда не передразнивал ее кокни, хотя иногда ему очень этого хотелось. Во-первых, она бы не поняла, что ее дразнят. Во-вторых, решила бы, чего доброго, что так и следует говорить. Потому он просто постучал себя кулаком по лбу — и она рассмеялась.

Они уже направлялись к моноциклету, когда заметили на пустыре какое-то движение. Тони остановился и прижал палец к губам — он сделал это из простой предосторожности, не собираясь вовсе выслеживать тех, кто приближался к Пеклу.

В Лондоне, даже в самых укромных его закоулках, никогда не бывает абсолютно темно: свет множества газовых фонарей отражается от стекол кровли, и ночью от нее исходит оранжевое сияние, не создающее теней. В этой неровной сумеречной мгле странная фигура была видна издали, и Тони уповал на то, что моноциклет (и они с Кирой) надежно скрыт от чужих глаз тенью зарослей. Некто, приближавшийся к жерлу, кутался в просторный плащ с капюшоном, но в какой-то миг горячий ветер Пекла вырвал плащ из его рук, и тот взметнулся за спиной, точно крылья демона, открывая долгополое приталенное одеяние. Женщина? Это была женщина? Нескладная, костлявая, с широким разворотом острых, как у летучей мыши, плеч, она шагала широко и уверенно… Тони не удивился бы, если бы заметил косу у нее в руках. Но вместо косы женщина прижимала к себе большую картонную коробку.

Кира сжала его ладонь и придвинулась ближе — она умела прикинуться отважной, но в такие минуты напускное мужество слетало с нее шелухой и на поверхности показывалась женская сущность, которой свойственно искать защиты у того, кто сильней. В отличие от нее, Тони не видел в проявлении женственности ничего дурного: от этого он обычно становился безудержно смелым и сентиментально-нежным. Впрочем, именно в тот раз смелости у него не прибавилось. Нет, он испытывал вовсе не страх, существо в плаще с капюшоном (и без косы!) внушало не страх, а ощущение кошмара, невозможности происходящего и вместе с тем — реальности и ужаса происходящего. Казалось, что творится нечто запредельно дьявольское, и Тони не мог понять, откуда берется это ощущение, — он будто наяву увидел, как старуха с косой ищет жертву, чтобы отправить ее прямо в преисподнюю… В пекло…

Костлявая подошла к самому жерлу, положила коробку под ноги и вдруг широким театральным жестом откинула плащ за спину — его черную тень подхватил ветер и плавно опустил в траву. Нарочитость этого жеста не показалась ни смешной, ни чересчур патетической — от него повеяло еще большей жутью. Мерцающий свет лавы осветил фигуру на краю Пекла — долгополое черное платье и… белый воротничок…

Тони едва не охнул. Стоило посмеяться над собой и своими фантазиями на инфернальные темы — надо же было принять преподобного за старуху с косой! Между тем святой отец упал на колени, воздел руки к небу и начал истово молиться. Молитва его была недолгой: он поднялся с колен, взял коробку и, размахнувшись обеими руками, швырнул ее в жерло, выкрикнув в полный голос:

— Именем Господа, убирайся туда, откуда явился!

Ломая запекшиеся каменные корочки, в стороны, как из-под точильного станка, брызнули искры. Сверток не утонул, а, вмиг охваченный пламенем, будто растворился в расплавленном камне — был съеден голодным расплавленным камнем. Тони передернуло.

Святых отцов, независимо от конфессии, Тони не любил со времен приюта, а потому еще один одержимый борьбой с Дьяволом и дьявольскими «штучками» его не удивил. Впрочем, в Англии священники в большинстве шли в ногу со временем и охотно принимали технические новшества — музыкальные автоматы в церковных дворах привлекали молодежь, автоматоны давно сменили архивариусов, а некрограждане исповедовались в грехах и получали искупление. Но среди священников находились и такие, что шарахались от безобидного ундервуда, усматривая и в печатной машинке происки Дьявола, не говоря о стрекочущих телеграфных аппаратах, антигравитационных механизмах и термоядерных паровых котлах.

Преподобный подобрал валявшийся на траве плащ, накинул его на плечи и, пошатываясь будто от чудовищной усталости, направился прочь.

И вроде бы все разъяснилось, но ощущение кошмара не проходило. Доктор Фрейд, наверное, нашел бы этому рациональное объяснение — что-нибудь вроде желания переспать с собственной матерью, убив прежде отца. «Почему вы думаете о желании с кем-то переспать? — А я только об этом и думаю». Доктор Юнг, возможно, усмотрел бы в этом какой-нибудь архетипический страх. Тони доверял собственному чутью (иногда совершенно напрасно) и точно знал, что никаким врожденным страхом перед преисподней его ощущение не объяснялось — он не чувствовал ни божьего страха, ни страха перед адом.

— Тони, а чё он туда зашвырнул, а? — шепотом спросила Кира.

— Не знаю. — Тони посмотрел вслед удалявшейся фигуре и прикурил. — Фонограф какой-нибудь или арифмометр.

— А чё оно не потонуло сразу же ж?

— Потому что камень — это не вода.

— Зуб даю, эт был черный кот, — сказала Кира. — Черные коты — они ведь от Дьявола, вот он его и зашвырнул…

Тони передернуло еще раз — мысль о том, что в кипящую лаву можно кинуть живое существо, пусть и дьявольского происхождения, ему в голову не приходила.

— Поехали, отвезу тебя домой… — пробормотал он, поглядывая вслед преподобному, маячившему на краю пустыря.

— А пошли лучче пёхом, а?

— И байк, конечно, буду толкать я…

— Не, ну хошь — могу потолкать, — невозмутимо предложила Кира.

— Нет, не хочу.

— Или давай отсюдова до меня доедем и пойдем просто прошвырнемся.

Тони глянул на часы — было пять минут первого. Значит, преподобный совершил свой божественный ритуал ровно в полночь.

— Тебе вставать скоро, — заметил он.

— И чё?

— А мне надо немного поработать.

— Чё, ночью, что ли? — Кира прыснула.

Тони хотел побродить по Уайтчепелу — наудачу, как Эрни. Хотя сомнительная у Эрни получилась удача… Именно поэтому незачем было таскать с собой Киру. И ведь только намекни ей на опасность — тогда она точно не отвяжется.

— Тысячу лет назад таких, как ты, отправляли в крестовые походы, в Палестину… — проворчал он.

— Дык я ж и хотела в Испанию…

— «Так». Надо говорить не «дык», а «так». — Тони всегда поправлял ее терпеливо, без раздражения. — Поехали к тебе, бросим байк.

Кира — это блажь… Тони легко отказывал ей в глупостях вроде Испании, но отказаться погулять, когда она этого хочет…

— А ты мне его оставишь? — спросила она робко. Пожалуй, ему нравилось, что в таких случаях Кира не пускала в ход женские чары, не стреляла глазами и не улыбалась загадочно. Она вообще редко пускала в ход женские чары, в этом и состояло ее очарование.

— Конечно.

— А ты? Как домой-то попрешься? Транваи не ездют.

— Трамваи, — вздохнул Тони. — Доеду на такси.

***

Холодно. Мокро. Хочется еды, но другой еды. Белой еды, не красной. Когда было много белой еды, хотелось красной, — теперь наоборот. Почему стало мокро и холодно? Было тепло. Злая женщина была злая, но было тепло и была белая еда. Надо тихо. Нельзя громко. Потому что страшно. Раньше было нестрашно и тепло. Теперь страшно и надо тихо. Как снаружи, где красная еда. Спать нельзя. Надо тепло. Надо белой еды. Надо нюхать — белая еда пахнет. Злая женщина пахла. Другие женщины пахнут красной едой. Маленькие и большие. Маленькие мужчины пахнут красной едой, но меньше. Большие мужчины — страшно и надо тихо.

***

До дома Киры они не добрались — едва выехав на Ретклиффскую дорогу, заметили костер в Сведенборг Гарденс, где обычно собирались байкеры из доков. Кира любила появляться в их компании вместе с Тони — она вообще ужасно им гордилась. Не потому, что он был джентльменом — у докеров-коммунистов это заслугой не считалось, — а потому что ездил на байке лучше многих ее товарищей. И Тони (чтобы порадовать ее, конечно, а вовсе не из собственного тщеславия) подъехал к костру на сумасшедшей скорости, заложил красивый вираж и остановил моноциклет между двумя другими, колесо к колесу. Ребята оценили маневр по заслугам.

— Гребаный ёж, это нежидко, Аллен! — расхохотался Боб Кеннеди¹, фабричный староста и признанный лидер «клуба».

Тони пожал плечами, слезая с байка.

Пятеро молодых коммунистов обсуждали не бесправное положение пролетариата, не подготовку к мировой революции и даже не формирование интербригад из числа прогрессивной лондонской молодежи — нет, они обменивались мнениями о произошедшем на Уайтчепел-роуд. И вовсе не с позиций Коминтерна, а в духе обскурантизма и религиозных предрассудков.

Слово взял Сэм Макклафлин по прозвищу Студент (потому что в самом деле был студентом) — лет ему было не больше, чем Кире.

— Здесь места такие, — чуть не полушепотом заговорил он. — Здесь еще до Потрошителя людей убивали. Про убийцу с Ретклиффской дороги слышали? Он, как Паяльная Лампа, людей убивал целыми семьями. Молотком. Вон в том доме, видите? Его повесили и похоронили на перекрестке, тут недалеко. И тело колом проткнули, чтобы не возвращался. Больше ста лет прошло, кол истлел, и он вернулся.

— Инъекцию, что ли, сделал? — на полном серьезе переспросил Боб, обратившись почему-то к Гарри по прозвищу Харлей.

Лицо Гарри-Харлея просветлело от неожиданной догадки.

— Почем я знаю? Мож, и инъекцию.

Тони не стал говорить, что ревитализацию проводят только по завещанию, за деньги и с согласия родственников. А инъекцию делают еще при жизни, во всяком случае не позже чем через десять минут после биологической смерти, пока массаж сердца может обеспечить движение крови по сосудам. Но никак не через сто с лишним лет.

— Да нет же! — горячо возразил умник Сэм. — Я не об этом! Я об ауре этого места, о том, что здесь теряется ценность человеческой жизни! И призраки из прошлого встают из могил…

— А мож, и Потрошитель… того… инъекцию? — задумался Харлей.

— Да не, это ж не Потрошитель, — сплюнул Пол по прозвищу Кочан. — Гварил же папаша Ли, что эт розовый кролик, а никакой не человек. Он его своими глазами видал!

— Папаша Ли еще не то может увидеть… — рассмеялся Тим Фалер. — Кочан, тебе самому-то не смешно? Ну какой розовый кролик? Клыкастый, что ли?

— Не знаю насчет кролика… — Боб медленно обвел взглядом сидевших у костра. — Мож, и кролик. Но сеструха моя, та наплела, что оно мелкое и розовое. Помните, у старухи Пэм сдохла шавка? Ну которая облезла с ног до головы? Ну мы ржали с нее, как она ходит по-дурацки, а у ней просто суставы стали как шарниры и гнулись во все стороны? Вот сеструха мне и гварит, что оно было такое ж — как шавка Пэм, совсем без шерсти, и будто лапы у этого гнулись не туда.

Кочан зажмурился, а потом встряхнул головой.

— Мерзость…

— А что с той шавкой было? — переспросил Сэм (он, как и Тим, появился в этой компании недавно и шавки не видел).

— Да хрен поймет, — пожал плечами Боб. — Болезнь какая-то. Но ржачно — мы кишки надорвали, как она по улицам рассекала: поц-поц, поц-поц. Будто на карачках. И шустро так!

— Вы гондоны рваные, — сквозь зубы процедила Кира. — Она ж живое вещество! Ей же ж плохо было, а вы ржали, как суслики!

— Ага! — обрадовался Харлей и повернулся к Сэму. — Точно, эта сопля ревела, как ей собачку жалко! Я вспомнил.

— Дык, я и думаю… — Боб замолк на секунду, но потом продолжил: — Етить-колотить, мож, эт та шавка и есь? Ну, вернулась. Что мы ржали с нее.

— Ваще? — Харлей постучал кулаком себе по лбу. — Тож инъекцию сделала?

Ревитализация… Конечно, версию сделанной истлевшему трупу инъекции Боб предлагал лишь на основании суеверий и инстинктивного человеческого страха перед мертвым. Но ревитализация животного — наиболее правдоподобная версия появления Потрошителя. Потрошитель оставляет растерзанные трупы на месте преступления, а младенцев уносит с собой. Возможно, потому, что может унести лишь маленькое тело. Но… мертвые не нуждаются в пище, они едят лишь для удовольствия, их метаболизм устроен иначе. Впрочем, животное после ревитализации может сохранить охотничьи инстинкты.

Кочан передернул плечами и тряхнул головой.

— Ох и мерзость…

— А что? — задумчиво произнес Сэм. — Тоже призрак из прошлого. Я же говорю: это аура. Темное место, оно притягивает убийц и чудовищ…

— От чудо-юдо — лысая шавка старухи Пэм! — фыркнул Харлей.

— Однако людей на клочки она рвет тока так, — заметил Кочан, и его снова передернуло.

— Межу прочим, старуха Пэм здесь жила еще при Потрошителе… — пробормотал Боб. — И, болтают, ноги раздвигать за пару монет не брезгала.

— И потому в собаку ейную Потрошитель вселился? — Харлей явно был настроен скептически.

Они долго еще препирались о Потрошителе, лысых шавках и розовых кроликах, потом покатались все вместе по пустынной в этот час Ретклиффской дороге, а когда вернулись, гулять было поздновато, и Тони просто отвез Киру домой.

Прощаясь, она долго крутила пуговицу на его куртке и поправляла узел платка.

— Вот и как ты на своей такси поедешь? Де ты ее возьмешь?

— Найду, не переживай.

— Я просто… вот думаю… А вдруг это не шавка Пэм, а настоящий Потрошитель? А ты один будешь тут ходить-бродить. Пешком.

— Потрошитель не нападает на взрослых мужчин. Или ты, может, сомневаешься, что я справлюсь с Потрошителем? — Тони спрятал улыбку.

— А с Паяльной Лампой? Твой друган не справился…

Тони поцеловал ее в макушку.

Неделю назад они с Эрни вдвоем сидели в уютной гостиной Пола Харта, и разговор их был так же малопонятен для непосвященных, как разговор двух математиков или астрономов.

Пола Харта, австрийского подданного, прибывшего в Лондон с женой три года назад, тем не менее знали здесь как господина Петерсена, голландского банкира. Тони и Эрни был известен его оперативный псевдоним — Манн, — но и они не имели понятия о его настоящем имени. Впрочем, настоящих имен друг друга они не знали тоже.

Манн в последнее время стал слишком много пить, что для руководителя нелегальной резидентуры было попросту недопустимо, и поговаривали, будто он настолько ценный агент-нелегал, что из Центра ему прислали «жену» лишь для того, чтобы она контролировала его пагубное пристрастие. И, надо сказать, свои обязанности фрау Харт исполняла весьма ревностно.

Тони, который сам не брезговал пропустить стаканчик и наделать после этого глупостей, совершенно не переносил пьяного Манна — набравшись, тот неизменно заводил речи о сомнительных способах прихода к власти и ее удержания, в которых он, Манн, принимал непосредственное участие. Впрочем, в чистоте того дела, которому все они служат, он не сомневался. Его покаяния и пьяные слезы не вредили делу, если он пил дома и изливал душу фрау Харт, но ведь пил Манн не только дома… Трезвый Манн разительно от пьяного отличался — и добродушием, и обаянием, и работоспособностью, и редким, цепким умом.

В тот день он сообщил, что из Центра пришел ответ на шифрограммы из Британского посольства в Берлине. В Центре считали, что англичане все же запустят в действие операцию «Резон», иначе переговоры с кайзером окончательно зайдут в тупик. А если и не запустят, то к ней все равно нужно быть готовыми, и потому Центр дает добро на вариант «Мальчик с собакой», давно и тщательно подготовленный как раз на такой случай.

По всей видимости, для «умиротворения» кайзера англичане собирались поделиться с ним некоторыми своими военными секретами, а всем известно, что конек англичан — монстры. Версальскими соглашениями Великобритании запретили производство такого рода оружия, но кто же помешает англичанам нарушить запрет? Однако сделать столь шикарный подарок рейху в открытую никак нельзя, Версальские соглашения — не чих кошачий, и потому немецкая разведка должна как бы самостоятельно добыть этот военный секрет. Ну, а Секьюрити Сервис сделает вид, что тщательно его спрятал, но — вот незадача! — хитрые немецкие агенты контрразведку переиграли.

Вопрос в том, кто из немецких агентов будет играть и переигрывать МИ5. Собственно, вариант «Мальчик с собакой» и состоял в предложении англичанам конкретных кандидатур — Тони и Эрни.

Тони тоже было что сообщить по этому делу: его Бебби делала стойку на слово «резон» и накануне поймала кусок телеграфного сообщения из МИДа в Секьюрити Сервис: «Уймите Скотланд-Ярд, или у наших друзей не будет резона с нами разговаривать». Тони просмотрел полицейскую хронику и газеты, опять же, посоветовался с Малышкой и сделал вывод: с операцией «Резон» связаны преступления в Уайтчепеле.

— Глядите, три дня назад в Уайтчепеле была зверски убита женщина, — рассказывал Тони. — Замечу, зверски — в прямом смысле, ей зубами порвали глотку. Газеты трепали эту тему два дня, утром, днем и вечером, полицейские носились по Ист-Энду толпами. Как же, новый Потрошитель! Ожившие тени прошлого! Новое послание «Из ада»! Кстати, убитая не только была шлюхой, в момент нападения она валялась на мостовой пьяная вусмерть. Вчера ночью находят новый труп, на этот раз — семилетнего мальчика. Тут же вспоминают о пропаже в этом районе четырех младенцев. Утренние газеты вопят громче прежнего, а дневные помалкивают, будто им не нужны деньги… Скотланд-Ярд тоже молчит в тряпочку. Расследование передают в Секьюрити Сервис, который на любые вопросы отвечает: «Не ваше дело».

Понятно, что если какой-нибудь монстр вышел из-под контроля и доблестный Скотланд-Ярд выведет его на чистую воду, у английского военного министерства, и у МИДа, и у кабинета министров начнутся крупные неприятности, а попросту — международный скандал. Вряд ли Секьюрити Сервис настолько циничен, чтобы демонстрировать кайзеру возможности нового оружия на собственных гражданах; скорей всего, монстр вышел из-под контроля случайно и его вскорости обезвредят. Но в течение нескольких дней ни полиция, ни Секьюрити Сервис, ни специальные подразделения, приписанные к Адмиралтейству, сделать этого не сумели, что бросает тень на саму технологию. Зачем кайзеру неуправляемое оружие?

Однако Манн решил, что история с новым Потрошителем им только на руку. Эрни предписывалось обратить на себя внимание Секьюрити Сервис, выяснив заодно, что за монстров обретет великая Германия, а уж через него МИ5 должен был выйти на Тони. И это означало, что из-за ожидаемой тотальной слежки и прослушки они с Эрни уходят в «автономное плавание» — не сдавать же англичанам всю резидентуру, троих агентов вполне достаточно. Так что действовать предстояло лишь по указаниям непосредственно из Центра, а доклады отправлять Максу в Берлин радиотелеграфом.

Пересечение Джона Паяльной Лампы и Потрошителя было совершенно нелогичным, гибель Эрни не вписывалась в рамки операции «Резон», да и вообще — ни в какие рамки не лезла! Тони находил только одно более-менее правдоподобное объяснение этому пересечению — полный провал варианта «Мальчик с собакой», — но очень надеялся, что ошибается. Совпадений не бывает, и тут вероятность случайности ничтожно мала. Джон Паяльная лампа убивал семьи с младенцами — этот факт с особенным удовольствием обсасывали все газеты, рисуя психологический портрет убийцы. Как правило, младенцам было несколько дней от роду, Лейберы явились исключением, их малыш прожил на свете пять месяцев…

Вот написал Эрни в блокнот «Дэвид Лейбер», шел мимо его дома, а тут — раз! — Джон Паяльная Лампа внезапно решил покончить именно с семьей Лейбер… Такого не бывает. А значит, связь между операцией «Резон» и убийством Лейберов существует. Но что это за связь?

Глава 4

в которой Тони Аллен пытается поймать Потрошителя, взламывает аналитическую машину контрразведки, а полковник Рейс изучает биографию Тони Аллена

Кадавры бродят средь живых и притворяются живыми. Их кормит адское пламя, поднявшееся из пекла сквозь пробитые Дьяволом бреши. Кадавры тянутся к пеклу, сползаются со всех концов к дьявольским топкам, нежатся в невидимых адских лучах, набирают силу, обретают власть. Плоды их блуда, дарованные Князем Тьмы, истинные исчадия ада, пожирают людскую плоть и пьют человеческую кровь. И скоро на земле не останется места живым — кадавры овладеют миром, заполонят города и веси и станут пожирать друг друга, подобно голодным крысам. Но как крысы плодят несметное число себе подобных, так и мертвецы, надругавшись над божественной заповедью, станут плодиться и размножаться, и не иссякнет источник их пищи никогда…

Преподобный Саймон Маккензи часто видел их с колокольни — кадавры грелись у адского пламени и даже не прятали лиц! Он давно научился отличать живых от мертвых, если мертвые и притворялись живыми. Они не могли долго оставаться в церкви, выходили поспешно, кашляя и пригибаясь; колокольный звон, вызывающий умиротворение у живых, повергал мертвых в трепет, но главное — печать Дьявола, одна из тринадцати: нечистый непременно оставлял кадаврам метку. Преподобный давно начал составлять списки притворявшихся живыми мертвецов, из тех, что посещали его церковь или обитали неподалеку, — о, здесь, возле дьявольской топки, их собралось превеликое множество! И самое страшное — кое-кто из них вступал с женами в противоестественную связь, от которой рождались чудовища. И эти жены несли чудовищ в церковь! О, как, наверное, хохотал Сатана, исподтишка наблюдая надругательство над таинством крещения! О, как, должно быть, радовался он свершившемуся святотатству! Какие далеко идущие вынашивал замыслы! Но преподобный Саймон Маккензи слышал сатанинский хохот и лишь усмехался в ответ — ибо не суждено было исполниться дьявольским замыслам.

***

Доверять (и не доверять) слухам надо с умом. И конечно, розовые кролики и лысые собачки в роли Потрошителя выглядят неправдоподобно. Но вот что удивительно: тот, кто хочет правдоподобно соврать, не станет выдумывать розового кролика. А если один такой и найдется, то ему никто не поверит. Тони же слышал еще про огромную белую крысу и маленького поросенка-людоеда. Конечно, хватало и выдуманных громил, но громилы сильно отличались друг от друга цветом волос, наличием (отсутствием) золотых зубов, механистическими конечностями и деревянными протезами, одеждой, социальным происхождением и многим другим — каждый выдумывал Потрошителя по-своему. Зато животное у всех было одинаковым: небольшим и бело-розовым. И… ревитализация способна превратить неопасного с виду зверька в монстра.

Тони нарочно направился к Уайтчепел-роуд, хотя и не надеялся увидеть там что-нибудь интересное. Преступления Паяльной Лампы отличались тем, что ему под руку редко попадали случайные люди. Для убийства он намечал дни, когда в доме не было гостей и прислуги. А семьи, которые он выбирал, как правило, имели прислугу… Если он убил и гостя, и свидетеля, — значит, с его точки зрения это было необходимо. В отличие от убийцы с Ретклиффской дороги, Джон Паяльная Лампа не производил впечатление безумца. В любом случае вряд ли стоило опасаться, что он караулит случайных прохожих у места своего преступления. Однако чем ближе Тони подходил к сгоревшему дому, тем сильней ощущал тревогу.

Этот час в Уайтчепеле был самым тихим: для полуночных гуляк — слишком поздно, для первых пташек — слишком рано. Фонари горели тускло, а по улицам ползал густой желтоватый туман, но обгоревшие развалины Тони заметил издали — узкий темный провал между других домов.

Он подошел вплотную — Скотланд-Ярд оградил место преступления ленточками, но не оставил полицейских его охранять. Тони приподнял ленточку и шагнул в обвалившийся проем — и тут же услышал шорох в стороне, под лестницей. Впрочем, под ногами было слишком много горелого мусора, в том числе длинные половые доски, — одна из них могла шевельнуться и издать этот звук. Пахло гарью, а под ногами хлюпала вода.

Перекрытия прогорели и рухнули вниз, так же как и крыша, — и, подняв голову, Тони увидел тусклый оранжевый блеск лондонской кровли. Завал разобрали, во всяком случае убрали из-под ног кровельное железо. Один лестничный пролет почему-то уцелел и ненадежно висел над сгустившимся в углу мраком — не очень-то хотелось подходить к нему близко. Но звук раздался именно оттуда. Даже после тусклого света уличных фонарей темнота вокруг казалась кромешной.

Потрошитель не нападает на взрослых мужчин. Но кто же знает этого розового кролика: что он предпримет, если взрослый мужчина загонит его в угол? Тони сделал несколько шагов вперед и снова услышал шорох под лестничным пролетом — верней, не шорох даже, а легкий топоток… Наверное, лысая собачка, передвигавшаяся «как на четвереньках», должна была издавать именно такой звук. Как и огромная крыса. А вот розовый кролик — вряд ли. Тони остановился и подождал, пока глаза привыкнут к темноте, однако под лестницей все равно ничего не увидел. Тронул рукой тетиву лестницы — пролет угрожающе скрипнул. И подумалось еще: а если качнуть его посильней? Пусть упадет и придавит того, кто там прячется… Но делать этого Тони не стал, наоборот — убрал руку.

— Ксс-ксс… — позвал он потихоньку.

Ничто под лестницей не шевельнулось, но, нагибаясь, Тони ждал, что сейчас из темноты ему в лицо бросится розовый кролик… Или поросенок-людоед? Вряд ли поросенок, а вот крысы умеют прыгать очень высоко. Да, пожалуй, он отдавал предпочтение именно крысе-альбиносу — во-первых, они вполне кровожадны, во-вторых, могут расти до чудовищных размеров, в-третьих — умны, хитры и ловки. Ему однажды случилось увидеть крысу размером с откормленного кота — зрелище впечатляло. А будь таких крыс несколько штук, тогда интерес Секьюрити Сервис можно пояснить и угрозой национальной безопасности. Или рассмотреть Потрошителя как оружие массового поражения: нашествие крыс такого размера на любой из городов — катастрофа, сравнимая с Хиросимой. Вот только преступление Джона Паяльной Лампы никак в это не вписывалось. Даже если это была ручная крыса семейства Лейбер…

Она смотрела на него из какого-то укромного уголка, и этот взгляд Тони чувствовал каждой своей клеточкой.

Видимо, под лестницей находилась кладовка — он разглядел наконец покореженные пожаром ведра и остатки металлического стеллажа, похожего на почтовый, — на нем и держался злосчастный лестничный пролет. Под ногами захрустело битое стекло — то ли лопнувшие банки с вареньем, то ли бутылки с вином. Значит, пожар начался на втором этаже, в спальнях? В этом Тони не очень-то разбирался. Дом не был большим — внизу, по-видимому, располагались только просторная гостиная, кухня и комната прислуги. Но лестницы обычно горят хорошо — из-за тяги. И если бы пожар начался внизу, именно по деревянной лестнице огонь быстрей всего добрался бы до верха.

Доктор, как друг семьи, еще мог подняться в спальню. Но Эрни — вряд ли. Он вообще вряд ли заходил в дом, скорей всего наблюдал за ним с улицы. Выследил ручную крысу семейства Лейбер?

Дагерротипа с телом младенца не было среди опубликованных дагеров — по этическим ли соображениям? Или белая крыса утащила маленькое тельце к себе в нору?

— Ксс-ксс… — снова позвал Тони.

Она смотрела на него. Тони всегда знал, когда на него кто-то смотрит. Смотрела и выбирала секунду, чтобы неожиданно кинуться в лицо. И лучше бы она поскорее это сделала, потому что ожидание становилось невыносимым. Тони замер и прислушался — ему показалось, что он слышит чье-то дыхание. Сопение. Но с какой стороны оно доносится, он определить не смог и сделал вперед еще один шаг. Ревитализированные не дышат. Но, вполне возможно, сопят.

Не в лицо — тут Тони ошибся. И не сразу распознал тяжелый, рокочущий звук — да и мудрено было его распознать. Он сперва не понял, что так больно ударило его по ногам, и побоялся вскрикнуть — молча грохнулся на пол, в битое стекло и мокрую сажу. И только краем глаза заметил светлое пятно, метнувшееся к выходу. Размером с небольшую собаку, — например, с шавку старухи Пэм…

В ноги ему скатилась штанга, спортивная, для атлетов. И конечно, под тяжестью его шагов мог накрениться пол, но почему-то подумалось, что штангу толкнули. Причем с большой силой — судя по тому, как быстро она разогналась и как здорово ударила по ногам, особенно по правой. Тони даже засомневался, не сломана ли кость: боль была резкой до слез и не отпускала слишком долго.

Нет, кость осталась целой — он смог подняться и наступить на ногу, хоть и не без труда. Подумалось, что розовый кролик теперь не сочтет его здоровым мужчиной, а впрочем…

Тони еле-еле доковылял до дверного проема, запинаясь на каждом шагу и с трудом перебираясь через не прогоревшие полностью балки. Разумеется, на улице он никого не увидел.

Оптимистичное «То, что не убивает нас, делает нас сильнее» почему-то плохо помогало по пути к стоянке такси — трость пригодилась бы больше. Да еще пришлось сперва показать деньги кэбмену: вид Тони имел не вполне приличный. И конечно, когда он добрался до дома, больше всего ему хотелось спать. Бизнес отличается от волка неспособностью скрыться в лесу, но до начала рабочего дня оставалось всего часа три, а потому он постоял минутку под холодным душем (синяк над правой лодыжкой впечатлял и цветом, и размером), выпил кофе покрепче и уселся за автоматон.

В аналитической машине Секьюрити Сервис его, разумеется, больше интересовала информация о розовом кролике, нежели реакция МИ5 на преступление Джона Паяльной Лампы. И надо ж такому случиться — он ее нашел! Не сразу — пришлось повозиться с паролями и шифровкой данных. И, конечно же, не всю — самый краешек. Несмотря на нестандартный шифр и довольно сложный пароль, почему-то складывалось впечатление, что кто-то ведет Тони за руку. Показывает то, что ему положено увидеть, — но не больше. Этот кто-то — не такой плохой кодер и криптоаналитик, а также отлично знает, на что способен Тони и сколько времени ему потребуется на взлом аналитической машины.

В Секьюрити Сервис Потрошителя ласково называли «Звереныш». Ну да, вот такой забавный зверек… То ли розовый кролик, то ли лысая собачка. Домашний автоматон Тони давно снабдил автотелетайпом — вместо надоедливых ленточек он преобразовывал телеграфный сигнал в связный машинописный текст. Впрочем, Тони неплохо понимал язык Морзе и на слух.

Они загнали в аналитическую машину все опросы свидетелей! Но ничего нового (кроме еще одной версии — о камышовом коте персиковой масти) Тони из них не узнал. Разумеется, машине предложили проанализировать и места преступлений — и она почти угадала, выдав круг радиусом около полумили, а дом супругов Лейбер находился в нескольких ярдах от границы этого круга. Снаружи, разумеется. Особняком стояли точки пропажи младенцев — круг был значительно шире, включал дом Лейберов, и центр его находился неподалеку от Собора Святого Петра (или вулкана Парадиз). Логично. Если мясо нельзя забрать и спрятать, надо искать его поближе к дому. Видимо, младенцы были для забавного зверька лакомством, он разыскивал их с завидным упорством и преодолевал для этого большие расстояния.

Но, пожалуй, более всего времени, сил и денег Секьюрити Сервис потратил не на поиски Звереныша, а на пресечение слухов о Потрошителе. Финансовые отчеты о выплатах газетчикам показались Тони немыслимыми. Указания, отправленные полицейским через министерство внутренних дел, занимали четыре стандартных страницы машинописного текста. И, в общем-то, понятно было, что контрразведка не столько искала Звереныша, сколько пыталась скрыть информацию о нем. В частности, указывалось, что не стоит открывать дела о пропаже грудных детей под любым удобным предлогом. Наверное, речь идет о серьезной игре, если МИ5 дает Скотланд-Ярду столь циничные рекомендации…

Однако самое интересное ожидало Тони именно там, куда мистер Си ткнул его носом, — в ответе МИ5 на преступление Джона Паяльной Лампы. В восемь утра из Секьюрити Сервис был отправлен официальный протест Первому Лорду Адмиралтейства с риторическим требованием объяснить, на каком основании была осуществлена попытка уничтожить Звереныша. Также директор Бейнс настоятельно просил подтвердить или опровергнуть информацию о его уничтожении. Во время вырубки деревьев щепки отскакивают в стороны, но все же щепки, а не тяжелые бревна: забота МИ5 о безопасности государства слишком дорого обходится его гражданам…

Значит, связь между Потрошителем и Паяльной Лампой все-таки есть.

Ответ из Адмиралтейства если и поступил, то не через аналитическую машину. Однако Тони знал ответ и без официальных писем — ноющая лодыжка как нельзя лучше доказывала, что Звереныш не был уничтожен.

МИ5 обратился не в Скотланд-Ярд, занимавшийся расследованием, а в Адмиралтейство… Эрни пометил слово «Адмиралтейство» восклицательным знаком. Про Адмиралтейство спросил агент Маклин. И не надо было иметь лоб высотой в три фута, чтобы вспомнить об особых бригадах, приписанных к воздушному флоту…

Залитые кровью развалины Берлина и выжженная Герника, руины Касабланки и заваленная обрубками тел Хиросима… Оружие массового поражения, запрещенное на все времена международной женевской конвенцией. Фраза «на все времена» почему-то напоминала договоры о вечном мире, обычно нарушаемые быстрей других мирных договоров…

Это потом, уже после Великой войны, ревитализация стала достоянием каждого (у кого достанет на нее средств, разумеется), а начиналось создание сыворотки исключительно в военных целях, ибо универсальный солдат должен быть мертвым солдатом. И те, первые «живые мертвецы» повергли в ужас все человечество — своей бесчеловечностью. Теперь число некрограждан (или людей с альтернативным способом жизнедеятельности) растет с каждым днем, мертвяками их называют только невоспитанные подростки и чернорубашечники, и никакой опасности они из себя не представляют. Но те, первые… Их не уничтожили (наверное, неправильно сказать «убили»), они существуют (живут?) и по сей день. И конечно, свои способности в мирной жизни не применяют. Но они есть, и, возможно, правительство иногда пользуется их услугами. Когда надо уничтожить Звереныша — то ли розового кролика, то ли лысую собачку. Но почему, почему вместе с семьей Лейбер, их гостем и случайным свидетелем?

Нет сомнений, Соединенное Королевство продолжает создавать и совершенствовать оружие массового поражения, и «качество» нынешних некрограждан — следствие военных разработок, успевших устареть. Логично предположить, что Звереныш — новый виток в ревитализации. Но что это — неудачный опыт, поставленный на белой крысе? Или вместо людей теперь предполагается использовать животных, однако пока нет способа ими управлять? И как с этим связан Дэвид Лейбер, если Джон Паяльная Лампа уничтожил не только его самого, но и семью, включая грудного младенца, и друга, и случайного свидетеля? Пощадив при этом прислугу, между прочим… Если бы речь шла о вирусе, уничтожении очага инфекции, прислугу бы не пощадили. А ведь более всего действия Паяльной Лампы похожи именно на зачистку очага инфекции. Может, Звереныш, как вампир или вервольф, с укусом передает человеку какую-то болезнь? И Паяльная Лампа, охотясь за Зверенышем, походя уничтожает тех, кто остался в живых после нападения? И Лейберы — случайные жертвы?

Но тогда почему Эрни записал в блокноте эту фамилию? Нет, Лейберы погибли не случайно. А Звереныш и после пожара вернулся в их дом. Неужели они держали в доме монстра, способного сожрать их ребенка? Или розового кролика просто чем-то привлекала эта семья, как кота привлекает настойка валерьяны? Но чем же тогда?

Напрасно Тони думал, что Джон Паяльная Лампа не вернется на место преступления… Вернется, еще как, — потому что Звереныша проще всего подкараулить именно там.

Интересно, стоит ли ехать на Рита-роуд к началу рабочего дня или мистер Си подождет этой информации до обеда? Нет, не выводов Тони, конечно, — лишь о запросе в Адмиралтейство. Выводы мистер Си сделает и сам.

Прикинуться, что ничего не понял, и поехать к обеду? Нет, гениальный кодер и криптоаналитик не может быть дурачком. Опять же, к обеду придется ехать на трамвае, а к началу рабочего дня мистер Си позволил прибыть на байке. И наверняка сразу отпустит на все четыре стороны.

Тони выпил еще две чашки кофе и начал собираться на Рита-роуд. Но ему не давала покоя мысль, что полученная информация предназначалась вовсе не мистеру Си. А ему, Тони Аллену, лично. Потому что сработал вариант «Мальчик с собакой». И это значит, что в аналитической машине МИ5 стоит поискать то, что ему не предназначается.

Знать бы еще, что искать!

До выезда из дома оставалось около часа, и Тони развлекся тем, что расшифровал списки внештатных агентов МИ5: отцу Киры фамилии стукачей могли бы очень пригодиться. Конечно, немецкой педантичностью Секьюрити Сервис не отличалась, но места работы список все-таки включал, что сузило поиск нужных О’Нейлу фамилий.

Вот тогда Тони и наткнулся на имя «Эрик Блэр». Нет, фамилия ни о чем ему не говорила, просто место работы этого Блэра было обозначено нестандартно коротко, что и бросилось в глаза: «Анимал Фарм»². И все. И ни слова больше. Вместо полного наименования, адреса, номера банковского счета и прочей ерунды. Должность — разнорабочий. Будто на всю Англию есть только одна ферма, о которой известно каждому.

Разумеется, речь шла о собственном секретном проекте МИ5, а связь с животными наводила на мысли о происхождении Звереныша. О пресловутой Ферме Тони ничего найти не успел, но на всякий случай записал адресок Эрика Блэра, выпускника Итона, который выгребает дерьмо на скотном дворе и потихоньку стучит на своих коллег и начальников, — суммы, ему уплаченные, прилагались к делу. Наверное, стоило с ним подружиться, но почему-то сильно не хотелось…

***

Полковник Рейс явился на службу пораньше, но его уже ждал отчет о посещении квартиры Кингов. Накануне там побывал Аллен, оставил деньги для оплаты счетов и выписал чек для похоронной конторы. Вот как… Он и не скрывал своей дружбы с Кингами… Оплатил похороны друга именным банковским чеком. Ну что ж, может быть, это и правильней, чем тайные встречи.

Как и ожидалось, миссис Кинг приняла на ночь сильное снотворное, что позволило агентам беспрепятственно осмотреть квартиру. Как и ожидалось, в квартире обнаружили радиотелеграф и осторожно сняли с него отпечатки пальцев.

Однако полковник пришел на службу пораньше, чтобы как следует просмотреть досье Аллена и определить направления проверки. Верней… Нет, с проверкой понятно, да и проверяли Аллена без него, и не один раз. Потому что кодера МИ6, имеющего доступ к засекреченной информации, нельзя не проверить. Рейс хотел другого: понять, изучить, найти слабые и сильные стороны, определить мотивы. Он старался уважать своих противников — если Аллен, конечно, был противником. Его могли просто купить, и тогда это скучно: предателя, продающего военные секреты Великобритании за деньги, Рейс как достойного противника не расценивал. Были и принципиальные предатели, с такими полковник тоже имел дело. Например, коммунисты, прикрывшись красивым лозунгом об объединении пролетариев всех стран, почему-то забывали об интересах своей страны в пользу интересов Советской России. Фашисты точно так же ратовали за кайзеровский рейх, и это было для полковника величайшей загадкой — ведь основным догматом БСФ являлось все же превосходство англичан над другими нациями. Или под другими нациями они понимали только евреев, ирландцев, моро — и некрограждан, а остальных считали «белой расой»?

Однако Рейс склонялся к тому, что Аллен — внедренный немецкий агент, и в этом случае игра представлялась ему наиболее интересной: тогда Аллен противник, а не предатель. Рейс посмеялся над самим собой, вспомнив шутку, которую слышал от одного немца: что-то подсказывало английскому полковнику, что перед ним шпион, — но не волочащийся по земле парашют, не нашивка со свастикой на рукаве, а стальной нордический блеск в глазах истинного борца за дело рейха.

Никакого нордического блеска в глазах Аллена полковник не заметил. Аллен был типичным авантюристом — а эта черта не свойственна ни англичанину, ни немцу, но вполне характерна для выходца из колонии. Великобритания во все времена старалась направить излишне энергичных своих сынов куда-нибудь подальше — в Палестину, Индию или Австралию. Рейс прочувствовал это на себе, потому что дух авантюризма был ему вовсе не чужд. И наверное, в кайзеровском рейхе тоже понимали, что энергию таких людей, как Аллен, надо направить в правильное русло, пока она не обернулась против кайзеровского рейха. В самом деле, полковник с трудом представлял Аллена, марширующего в строю со вскинутой рукой. Так же как самого себя — на какой-нибудь чиновничьей должности. Но дух авантюризма вовсе не исключает любви к собственной стране и веры в ее идеалы, а чаще и наоборот. Немецкий национал-социализм, в отличие от британского фашизма, имеет глубокие психологические корни, и молодого немца, преданного рейху, нетрудно понять. Если Аллен, конечно, немец…

Рейс раскрыл досье, оставив на время собственные домыслы.

Родился в Калькутте, в семье мелкого чиновника колониальной администрации, учился в школе для детей британских подданных, получил стипендию и с отличием закончил колледж Дэвтона при Бенгальском университете, два года был вольным слушателем научного факультета. Дагерротипы из школы и колледжа подтверждали личность Аллена — заключение экспертов прилагалось. И сразу же у Рейса появился вопрос: почему мальчика не отправили учиться в Англию? Колониальные чиновники поступали со своими детьми именно так. Ответ не был очевидным, но вскоре Рейс его нашел: отец Аллена скончался, когда тому было девять лет, оставив вдове с тремя детьми только долги. Мать Аллена перебивалась случайными заработками и помощью друзей. Аллен рано начал проявлять способности к математике, а потому хлопотами коллег отца получил стипендию в колледже. Подавал документы на стипендию в несколько английских университетов, но получал отказы, до тех пор пока с помощью профессоров из Калькутты не представил в Кембридж работу по криптоанализу (не имевшую ничего общего с дешифровкой МИ5 — работа касалась какого-то индийского манускрипта) и был зачислен студентом сразу на второй курс. Рецензия на работу прилагалась к делу. Однако вся эта трогательная история была записана со слов самого Аллена, а учитывая, что Калькутта теперь находилась в руках националистов Махатмы Ганди, проверить рассказ возможным не представлялось: бенгальской агентуре МИ6 было чем заняться и без изучения биографии собственного кодера.

Некоторые косвенные подтверждения имелись в деле: отказы в стипендии из пяти университетов, открытки, которые время от времени приходили из Калькутты от матери и братьев, квитанции за регулярно отправляемые туда деньги (Аллен посылал матери треть своего годового дохода, и делал это довольно аккуратно). Но и ребенку было ясно, что внешней разведке рейха ничего не стоит ни отправка открыток, ни тем более получение денег — учитывая пронемецкие настроения в Бенгалии. Пожалуй, только один факт был установлен достоверно: в колониальной администрации действительно служил некто Бенджамин Аллен, который в означенный год скончался от малярии. Никаких сведений о его жене и детях получить не удалось. Единственным его родственником в Англии был младший брат, погибший на войне. Если бы полковнику потребовалось внедрить агента в Сикрет Сервис, он бы нашел именно такого человека. И… история жизни Аллена гораздо более напоминала легенду разведчика-нелегала, нежели завербованного агента.

Даже если бы Рейс инспирировал проверку в Калькутте, то все равно узнал бы лишь то, что требовалось Аллену: националисты Ганди получали оружие из рук кайзера и вряд ли отказали бы немцам в такой малости, как подтверждение легенды их шпиона.

Проверки Аллена прекратились после раскрытия им шифрограмм немецкого командования воздушного флота, сделанных при помощи новейшей шифровальной машины рейха. Мистер Си, одержавший такую существенную победу в борьбе с директором Бейнсом, трубил о ней довольно громко, и в результате Аллен получил личное рыцарство из рук короля. Скорей всего, это тоже случилось с подачи мистера Си — эдакая шутка с подтекстом: Бейнс так и не удостоился стать рыцарем, хотя давно и с нетерпением этого ждал.

Ни доказать, ни опровергнуть тот факт, что Аллен — внедренный немецкий агент, досье не позволяло. Кроме его дружбы с семьей Кинг, зацепиться было не за что. И полковник не сомневался: если спросить об этом самого Аллена, он ответит, где и когда подружился с Эрни Кингом. Он не имел никаких дел с БСФ и не раз позволял себе негативные высказывания в их адрес (за что однажды был серьезно избит отрядом чернорубашечников, после чего свел дружбу с докерами-коммунистами).

Круг друзей и знакомых Аллена был чрезвычайно широк. Он любил выпить и покуролесить и делал это в самых неожиданных местах, пользовался успехом у женщин, ездил на моноциклете, посещал театры и мюзик-холлы, бывал как в музеях, так и в домах терпимости, играл на скачках, был членом клуба игроков в бридж, но не брезговал и покером (с гораздо меньшим успехом), редко, но все же покуривал травку, а также много читал — отнюдь не беллетристику, в основном немецких философов и психологов (кстати, на языке оригинала). Не посещал дансингов, оперы, светских приемов.

Кроме Кингов, с Германией Аллена связывала еще одна, но чересчур тоненькая ниточка: он состоял в любовной связи с некоей Салли Боулз, певичкой из кабаре, американкой. Мисс Боулз (настоящее имя Сара Джексон-Боулз) прожила в Германии около двух лет, где регулярно встречалась с Максимилианом фон Хёйне (хорошо известным английской контрразведке).

***

«Я — Сардина, Океан-2. Вызывается Кузнечик. Вызывается Кузнечик. Кузнечик, сообщаю: для судов в квадратах 14, 15, 19 результат гидролокационных сигналов, присланных соответственно 21-го, 23-го и 24 сентября этого года: 424, 847, 341, 51, 892, 24…»

Мирная рыбопромысловая база русских в нейтральных водах Северного моря вместо радиотелеграфа использовала прямую передачу информации в свои загадочные шлемофоны Барченко, не опасаясь расшифровки некоторых сообщений: «До окончания операции „Резон“ переговоры Берлин–Лондон не возобновятся. Со стороны немцев операцию держит на контроле фон Риббентроп, информация идет через У. Симпсон».

Глава 5

в которой Кейтлин Кинг рожает ребенка, а Тони Аллен расспрашивает прислугу Лейберов

Распрощавшись с мистером Си и немного поползав по автоматонам Скотланд-Ярда (от имени своей аналитической малышки), Тони поехал к Кейт — ему совсем не понравилось настроение, в котором они с Кирой ее оставили. Не успел: когда он останавливал байк, над домом, отчаливая, уже размахивала крыльями авиетка скорой помощи. Признаться, Тони на миг подумал о Кейт плохо, но собравшиеся соседки сообщили ему, что у нее попросту начались преждевременные роды. И, конечно, это не очень хорошо, но до срока оставалось не много времени, а потому ребеночек должен родиться здоровым. Они же отговаривали Тони немедленно ехать в больницу — вряд ли он чем-нибудь ей поможет.

Кейт — умная девочка, она все сделает правильно. И незачем волноваться: чему быть, того не миновать. Однако Тони имел самые мрачные представления о процессе рождения детей: для него с самых ранних лет роды означали ужасные и нескончаемые крики за стеной, которые далеко не каждый раз вели к торжествующему плачу младенца. И весь его последующий опыт не противоречил детским воспоминаниям.

Он все равно поехал в больницу — не помогать Кейт, конечно, а потому что счет ей выставил Лондонский госпиталь и именно там, в отделении акушерства, работал доктор Джефферс.

Тони долго плутал по обширной территории госпиталя, прежде чем отыскал родильное отделение — в глубине больничного парка, в стоящем на отлете трехэтажном здании, на крыше которого толпились авиетки скорой помощи.

Лондонский госпиталь никогда не считался фешенебельной больницей и рассчитан был на жителей Ист-Энда со скромными доходами, а потому и порядки там установились довольно либеральные: никто не препятствовал посетителям, навещавшим пациентов, и никто особенно не присматривался, что надето у них на ногах, хотя в вестибюле и висело объявление о часах для посещения и необходимости иметь сменную обувь.

Тони прошел к стойке справочного бюро мимо троих или четверых кандидатов в отцы, где без труда выяснил, что Кейтлин Кинг поступила в госпиталь совсем недавно, роды уже начались, протекают без осложнений, но сколько времени они продлятся, знает только Господь Бог. На вопросы отвечала милая молоденькая девушка, и Тони не сомневался, что сидеть целый день молча ей довольно скучно. Он осведомился, какой врач принимает роды, а потом невзначай заметил:

— Я слышал, что доктор Джефферс — один из лучших врачей…

— Как, сэр? Вы не знаете? Об этом писали все газеты! — Девушка за стойкой драматически закатила глаза. — Его же убили позапрошлой ночью! Джон Паяльная Лампа!

Она вкратце поведала историю убийства на Уайтчепел-роуд и добавила к ней некоторые ужасные подробности (о которых в газетах ни слова не говорилось) — по всей видимости, от себя.

Ее рассказ несколько раз прерывался телеграфными запросами, на которые она отвечала быстро и без запинки: или сообщала рост, вес и пол родившегося ребенка, или передавала, как протекают роды.

— Доктор Джефферс брался только за трудные случаи, обычные его не интересовали. А Алиса Лейбер была его знакомой, потому он за нее и взялся. Она ужасно боялась рожать и все твердила, что во время родов непременно умрет. Ну такое бывает с богатыми леди, они, знаете, очень мнительные. Хотя я думаю, ей просто хотелось, чтобы вокруг нее побегали. Так представьте себе, она собиралась бросить ребенка! Якобы он причинил ей столько страданий, а потому она не желает его знать! Ну, такое тоже случается, называется… как же это называется… нет, не помню, но все равно, — в общем, у Алисы Лейбер было это самое расстройство. Ее муж, конечно, не позволил отдать ребеночка в приют, забрал домой и его, и супругу.

Снова заработал телеграф, и пока девушка отвечала, Тони заметил возле лестницы немолодого доктора с механистической левой рукой, который, как показалось, присматривался к Тони и прислушивался. Однако не этот факт обращал на себя внимание, и никто из окружавших доктора людей, скорей всего, не догадывался об этом — в больницах Лондона практикует немало бывших военных врачей, — но Тони сразу, безошибочно узнал в нем одного из тех, первых, не граждан еще, но… людей с альтернативным способом жизнедеятельности: универсальный солдат, супероружие Великой Британии. Ветеран.

Его лицо было смутно знакомым, но Тони совершенно точно не встречался с ним раньше. Доктор не имел волос, бровей и ресниц, но обладал пышными рыжими усами, наверняка приклеенными (и этот факт роднил его с агентом Маклином). Но в отличие от Маклина, у доктора отсутствовала мимика — признак, по которому Тони и определил, кто перед ним.

Пожалуй, трудно было вообразить более разительное противоречие: идеальный убийца — и вдруг врач, человек, спасающий жизни, да еще и в родильном отделении… И этот идеальный убийца, ветеран, явно интересовался Тони. Хотя Тони посмотрел на него мельком, сквозь ресницы, от доктора это не ускользнуло: он потихоньку, бочком скрылся из дверного проема.

Девушка тем временем отстучала ответ и продолжила:

— Нет, ну одно дело когда какая-нибудь школьница залетает, простите, от своего непутевого дружка, а потом родители гонят ее из дому, — тогда еще можно понять. Или когда бедняжке надо самой зарабатывать и прокормить дитя она просто не в состоянии. Но тут-то, подумайте, какая придурь! У нее и муж, и собственный дом, и денег куры не клюют, а она туда же — бросить ребенка! Ой… — Девушка осеклась. — Что это я… О мертвых так, наверное, говорить нехорошо… Но мы тогда все сильно возмущались, переживали за ребеночка! Бедняжка родился таким здоровеньким, таким хорошеньким — махонькие детки, знаете, редко бывают хорошенькие. А у него были даже два зубика передних, это тоже редко случается, даже очень. Так вот, представьте себе, каково малышечке без материнской любви и ласки? Ой… Ой, мамочка моя, ведь Паяльная Лампа, он же и ребеночка… ребеночка тоже убил…

Девушка прикрыла рот рукой, и на глазах ее выступили непритворные слезы. Неисповедимы пути женской мысли — и в одном доктор Фрейд был, пожалуй, прав: мысль более плод желания, нежели логического размышления. Только человеческие желания Фрейд представлял как-то уж слишком плотски. Куда, например, он отнес бы нехитрое счастье от обладания сенсацией, сплетней или новым анекдотом?

А ведь Тони не задал девушке ни единого вопроса… И чтобы его внимание не показалось никому слишком странным, Тони расспросил, выдержав положенную паузу, что позволено положить в передачу роженице и что женщинам наиболее в это время полезно. Ответ был пространным, и пока девушка разъясняла сложнейшие подробности рациона кормящих матерей, к справочному подошла пожилая санитарка, чтобы передать записанные на листке сведения о роженицах.

Девушка пробежала по листку взглядом.

— Мистер Перкс! Кто тут мистер Уильям Перкс? У вас мальчик, семь фунтов двенадцать унций.

С места вскочил приземистый строитель, давно мявший кепку в руках.

— О, Молли, наконец-то! Парень, вы слыхали? Парень! — Он скрутил кепку в руках еще круче.

— Я вас поздравляю, мистер Перкс. — Девушка радостно улыбнулась. — Вот увидите, он станет богатым и знаменитым.

— Вы так думаете? В самом деле? — Строитель почесал в затылке.

Тони показалось, что он размышляет, не выпить ли по этому поводу.

— Конечно. — Девушка улыбнулась еще шире.

— Виданное ли дело, чтобы сын каменщика стал богатым и знаменитым… — задумчиво пробормотал Перкс, направляясь к выходу, — все же решил выпить.

А девушка, сделав пометки у себя в журнале, вновь повернулась к Тони и продолжила посвящать его в таинства питания молодых матерей. Тогда-то он и увидел двоих «в штатском», скорыми шагами прошедших через вестибюль. Он встречал обоих в Темз-хаус, у него была отличная память на лица, но серые галстуки с красными ромбиками выдавали их место работы гораздо верней. Один из них скользнул взглядом по лицу Тони, но и только, — а ведь наверняка узнал. Впрочем, они всего лишь раз или два случайно сталкивались в коридорах МИ5, не более…

Мало было доктора-ветерана… Ничего, Кейт — умная девочка, она все сделает как надо… От воспоминаний о нескончаемых криках за стеной по спине прошла дрожь.

Насчет Перкса Тони немного ошибся — тот, постояв немного у выхода в парк, вернулся в вестибюль, походил немного возле справочного бюро и, собравшись с мыслями, спросил:

— А… А вот вы сказали: богатым и знаменитым. А вот он мог бы стать банкиром, например?

— Ну почему же обязательно банкиром? — Девушка улыбнулась ему без тени иронии. — Может быть, он станет знаменитым дагеррографом. Или музыкантом.

— Музыкантом?.. — помрачнел Перкс. — Много ли проку в том, чтобы быть музыкантом…

— Тогда он непременно станет банкиром, — тут же поправилась она. — Вы уже придумали мальчику имя?

— Молли хочет Уильяма. А я думал назвать парня Джорджем. Ведь это хорошее имя для парня, правда? Но, сдается мне, Молли не согласится…

— Пусть «Джордж» будет его вторым именем. — Девушка пожала плечами, столь просто с ее точки зрения разрешалась проблема. — Уильям Джордж Перкс³.

— Для банкира звучит неплохо, — мурлыкнул каменщик, прищелкнул пальцами и решительно направился к выходу.

Тони решил, что она просто чудо.

— Ох, простите, сэр. — Девушка снова повернулась к нему. — Вот там на стенке висит список продуктов, что можно и что нельзя. Запишите потом, чтобы не забыть.

— Да-да, я запишу, — пробормотал Тони и задал вопрос, который волновал его гораздо сильней: — Скажите, а ей дадут закись азота?

— Это по обстоятельствам и по желанию. — Девушка с готовностью подхватила новую тему. — Многие отказываются, знаете, считают, что это повредит ребеночку, или по религиозным соображениям, или из-за денег. Вы не переживайте, ваша жена молодая и здоровая женщина, ребеночек лежит правильно, все должно пройти хорошо.

— Нет-нет, миссис Кинг не моя жена… — пробормотал Тони — ему никого не хотелось вводить в заблуждение. И, наверное, Кейт испугается, если до нее дойдет слух о муже, который ждет окончания родов в вестибюле. — Она жена моего друга, он погиб…

Девушка оказалась сообразительней, чем он думал.

— Пресвятая Богородица… — выдохнула она и сунулась в газету. — Миссис Эрнст Кинг! Не может быть… Как тесен, оказывается, мир!

— Ну, не мир, а, скорей, Ист-Энд… — пробормотал Тони, который только что делал вид, будто ничего не знает о смерти доктора Джефферса. — Скажите, а от закиси азота не случается помрачений ума или еще чего-нибудь такого?

— О, сэр, простите, но ум в этом деле совершенно не требуется.

Тони оставил ей денег и номер своего домашнего телеграфа, чтобы она сообщила, чем закончатся роды. И когда выходил из вестибюля, слышал, как бойко она кому-то отстукивает: «Бэт, представь себе, у нас сейчас тут рожает жена того самого Эрни Кинга, который…» Эту маленькую слабость он ей простил.

Из прислуги супруги Лейбер держали только кухарку, горничная приходила три раза в неделю. Это, а также адреса, по которым можно найти обеих, Тони благополучно вытащил из полицейских автоматонов. Горничная жила неподалеку, а вот кухарка, потерявшая не только место, но и комнату, на время перебралась к сестре в Аскот.

По-видимому, Алиса Лейбер не доверяла своему мужу: горничной у нее была девушка из квартала моро, юная, неопытная и трудолюбивая Флаффи-Кун из барсучьей породы. По четвергам в первой половине дня она убирала в одном доме, после ленча — в другом, и Тони поймал ее в перерыве. Вообще-то его опыт общения с моро был весьма небогат, он просто остановился перед ней на улице и сказал:

— Здравствуйте, мисс Флаффи.

— Здравствуйте, сэр! — Она расплылась в широкой глупой улыбке, обрадовавшись встрече. Моро должны были неизменно улыбаться людям, и это «должны» они обычно понимали бесхитростно: раз улыбаться, значит радоваться. Собака не умеет вилять хвостом неискренне…

— Мисс Флаффи, вы любите мороженое?

— Да, сэр! — Она улыбнулась еще шире, ее маленькие, близко посаженные глазки превратились в милые щелочки.

— Пойдемте, я угощу вас мороженым, а вы мне за это кое-что расскажете.

— Хорошо, сэр!

Что бы там ни было, а моро сохраняли некоторое сходство с животными: фигура Флаффи расширялась книзу, она немного косолапила и при ходьбе переваливалась с боку на бок. Ну точно барсучиха, вставшая на задние лапы.

Тони собирался посидеть в маленькой кофейне, где частенько бывал с Кирой, но Флаффи остановилась на пороге:

— Мне сюда нельзя, сэр… — В глазах ее застыло неразрешимое противоречие: с одной стороны, гомогосподин велел идти с ним, а с другой — эта кофейня не предназначалась для таких, как она.

Искать местечко, где «гомогосподин» может поговорить с моро, не хотелось. Тем более что в кофейне было пусто.

— Со мной можно, — кивнул ей Тони.

Хозяин кофейни выкатился им навстречу.

— Нет-нет-нет! Никаких моро! Это приличное заведение, мистер Аллен!

Тони попытался сунуть ему шиллинг, но хозяин еще отчаянней замотал головой.

— Нет, нет и нет! Вы хотите, чтобы тут потом воняло барсуками?

— Не говорите глупости, — проворчал Тони и заменил шиллинг на полкроны. — Девушка прелестно пахнет моющими средствами, а вовсе не барсуками.

Полкроны хозяин взял, но все равно продолжал ворчать:

— Мистер Аллен, никто еще полгода не сядет на стул, где сидела моро… Вы хотите меня разорить…

— А вы не рассказывайте никому, что здесь сидела моро, и не будет никаких проблем.

Тони провел ее в дальний угол, где было поменьше света, и галантно отодвинул стул.

— Садитесь, мисс Флаффи, — кивнул он, а потом устроился напротив нее, так, чтобы видеть входную дверь. — Что бы вы хотели кроме мороженого?

Она растерянно захлопала глазками и облизнулась.

— Я не знаю, сэр… Может быть, морковную похлебку?..

— Сомневаюсь, что здесь подают морковную похлебку, — пробормотал Тони, припоминая, что вроде бы моро нельзя есть мяса. — Хотите омлет?

Она захлопала глазами еще быстрей и закивала часто и неуверенно. До чего же беззащитное и доверчивое существо… «Гомогосподин» позвал — и она пошла, ни о чем не спрашивая и ничего не опасаясь!

Хозяин был уже тут как тут, однако подозрительно принюхивался.

— Омлет с луком и сыром, тосты с джемом, ванильное мороженое и чай с молоком. Девушке. А мне двойной и очень крепкий кофе. Без сахара и без молока.

За столиком Тони быстро потянуло в сон, и он закурил, чтобы не клевать носом, — хозяин немедленно поставил перед ним пепельницу.

— Мисс Флаффи, вы приходили убирать в доме Лейберов, правильно?

— Да, сэр! — с готовностью ответила она.

— Расскажите мне, что вы о них думаете.

Наверное, вопросы стоило формулировать четче — на лице Флаффи появилась растерянность и напряженная работа мысли.

— Они были добры ко мне, сэр… — робко сказала она.

— А ничего странного вы не замечали?

— Нет, сэр.

Да, в госпитале получалось лучше и само собой…

— Они держали какое-нибудь домашнее животное? Собаку или кошку?

— Нет, сэр. Пока не появился маленький мастер, они держали канарейку, но потом ее отдали.

— А вообще, они любили животных? — спросил Тони и прикусил язык, — наверное, вопрос был бестактным по отношению к Флаффи-Кун.

— Я не знаю, сэр. У них не было животных, кроме канарейки, но маленький мастер был им все-таки важней, ведь она мешала ему спать.

Если они избавились от безобидной птички, то вряд ли оставили бы при младенце огромную крысу…

Следующий вопрос Тони задал, чтобы загладить бестактность. Ну и по итогам беседы с девушкой в родильном отделении.

— Скажите, а миссис Лейбер любила своего ребенка?

— Нет, сэр, — просто ответила Флаффи, будто это само собой разумелось.

— И это не показалось вам странным?

— Я не знаю, сэр. Мистрис боялась маленького мастера.

— Боялась? — удивился Тони. — Она говорила, что боится ребенка?

— Нет, сэр. Но страх всегда видно и слышно. А еще страх пахнет.

Ну да. Звериное чутье — та же интуиция, да еще и не ослепленная логикой. И наверное, надо использовать именно это чутье. Знать бы еще, о чем спросить! Чем черт не шутит, может, Алиса Лейбер искала способ избавиться от ребенка и нашла — в Звереныше?

— А почему она его боялась, мисс Флаффи?

— Маленький мастер чуть не убил ее, сэр.

Ну да, конечно… Трудные роды… Но трудные роды — явление вовсе не редкое. Тони опять подумал о Кейт и тряхнул головой, чтобы не отвлекаться.

Подозрение, которое вдруг закралось ему в голову, никак нельзя было считать логичным.

— Скажите, а вы сами как считаете, ей стоило бояться ребенка? — спросил он неуверенно.

— Я не знаю, сэр. Ведь она была его матерью…

Наверное, у моро материнский инстинкт выражен ярче, чем у людей. Или нет? Люди считают, что мать должна любить свое дитя, и не допускают отклонений. А вот кошка запросто съест своих котят, если сочтет нужным…

Тони подумал и переформулировал вопрос:

— А вы не боялись ее ребенка?

— Нет, сэр. Я даже гуляла с ним однажды, меня попросил мастер Дэвид.

— А это было рискованно?

Что-то в ее ответах настораживало. Или Тони пытался найти в них подтверждение своей нелогичной догадке?

— Вовсе нет, сэр. Маленький мастер любил, когда ему поют песенки, он так смешно открывал ротик и глазки, будто от изумления. И слушал так внимательно! А потом засыпал, конечно.

— А вы умеете петь песенки, мисс Флаффи? — удивился Тони.

— Да, сэр! — радостно воскликнула она (видимо, эта способность для нее много значила). — Меня научила миссис Литтл. Еще я пела маленькому мастеру, когда убирала в детской.

Миссис Мортимер Литтл, урожденная Уотсон, бездетная вдова, как следовало из материалов Скотланд-Ярда, была кухаркой семьи Лейбер.

— Мистрис никогда не пела маленькому мастеру, — продолжила Флаффи. — Она его не любила. И, мне так кажется, сэр, маленький мастер тоже ее не любил. Не подумайте, сэр, она не жаловалась, мистрис не была капризной или злой. Однажды маленький мастер укусил ее грудь до крови, так она даже не закричала, не бросила его кормить, только заплакала и потом попросила миссис Литтл принести карболку. Она была очень несчастна, сэр, все время плакала и часто болела. По-настоящему болела, а вовсе не притворялась, как капризные леди.

— А мистер Дэвид? Он не боялся ребенка?

— Нет, сэр. Мастер Дэвид очень любил маленького мастера, играл с ним, когда не видит мистрис. Но я встречалась с ним редко, он же ходил на службу. А еще он часто уезжал.

По данным Скотланд-Ярда, Дэвид Лейбер недавно получил место в американской юридической компании — в лондонском ее офисе, разумеется.

Хозяин поставил перед Флаффи горячий омлет, от его чу́дного запаха захотелось есть, однако с ленчем стоило повременить — после еды будет не справиться со сном.

Флаффи не умела пользоваться ножом и вилкой, ее немыслимые ухищрения избавили Тони от аппетита, и он велел дать ей десертную ложку — дело сразу пошло на лад. Она ела торопливо, оглядываясь по сторонам, — ни дать ни взять зверушка, у которой в любую секунду могут отобрать лакомство.

— А миссис Литтл? У нее не было домашних животных? Кошки или собачки? — спросил Тони, когда с омлетом было покончено и Флаффи принялась намазывать тосты джемом — это у нее получалось неплохо.

Именно в эту минуту дверь в кофейню широко распахнулась и внутрь уверенно протопали трое ребят в черном, с молниями на рукавах. Скорей всего, уверенными они только прикидывались, им было лет по семнадцать-восемнадцать — щенки, вообразившие себя псами. Тони осекся на этой мысли: ему едва исполнилось четырнадцать, когда он перестал чувствовать себя щенком. И, надо сказать, не без оснований — улица учила не столько жить, сколько выживать, и у щенка шансов выжить было меньше.

Вошедшие не производили впечатления опытных бойцов, гонор их подкреплялся лишь политическими убеждениями и, как следствие, ощущением высшей правоты. Они огляделись по сторонам и, конечно, заметили Флаффи — имели наметанный глаз.

Один нарочито принюхался и повернулся к товарищу:

— Тебе не кажется, что здесь воняет барсуками?

— Не уверен. Может, барсуками, а может, и свиньями.

Флаффи не обиделась, лишь испугалась: втянула голову в плечи, ссутулилась, сжалась, будто в самом деле надеялась стать маленькой и незаметной.

Глаза хозяина забегали по сторонам — Тони был его постоянным (и выгодным) клиентом, а вошедшие при желании могли нанести его кофейне серьезный урон, который ну никак не покрывался одним, пусть и очень выгодным, посетителем. Да и симпатии к Флаффи хозяин, похоже, вовсе не испытывал. А вызови он полицию — и молодчики вернутся в другое, более подходящее, время, и не одни, а с единомышленниками.

— Я говорил мистеру Аллену… — пробормотал хозяин заискивающе.

— Да-да, ребята, — кивнул Тони со своего места (не хотелось платить за будущий разгром кофейни). — Все претензии ко мне. Я их внимательно выслушаю.

Молодые фашисты переглянулись, и лидер троицы широким решительным шагом направился к столику со словами:

— Так это ты притащил сюда вонючую барсучиху?

Тони на всякий случай поднялся — все же Флаффи сидела ближе к двери, а молодчики не были джентльменами.

— Я привел сюда не вонючую барсучиху, а юную морогражданку. И, насколько мне известно, закон о сегрегации морограждан в общественных местах был отклонен парламентом. Вы что-нибудь об этом слышали?

Как назло, ушиб на ноге болел сильней всего, если резко подняться, и хромота Тони в таких случаях бросалась в глаза.

— Плевать я хотел на парламент, — ответил молодчик, подходя к Тони вплотную. — Мы сами наводим порядок на улицах.

За лидером пристроились и двое других.

— Так может, тебе пора на улицу? Наводить порядок? — осклабился Тони.

Молодчик нагнулся и повел носом.

— Ба, ребята, да от него тоже воняет барсуком. Он, наверное, сношается с этой барсучихой.

— Потому что ему больше никто не дает! — загоготал один из его однопартийцев.

Лидер троицы не стал смеяться, наоборот, насупил брови и покачал головой.

— Это же нарушение расовой гигиены. Это мерзость и грязь. Неужели мы должны смотреть на эту мерзость и мириться с нею?

Он, наверное, думал, что трое на одного — вполне выигрышная позиция.

— А вас кто-то приглашал посмотреть на эту мерзость? — поинтересовался Тони. — Когда я сношаюсь с барсучихами, мне ни помощники, ни советчики не требуются, я и сам отлично справляюсь. Так что расслабьтесь: вам не придется ни смотреть на эту мерзость, ни мириться с ней.

— Ты грязный недоносок! — взвился молодой фашист, обиженный тем, что его не испугались. — Ты сам, небось, мертвяк или ирландец!

— А может, я еврей? — вкрадчиво спросил Тони — вообще-то его «нордической» внешности могли позавидовать как лидеры кайзеровского рейха, ею в большинстве не отличавшиеся, так и сам сэр Освальд.

— Или коммунист! — сквозь зубы процедил молодчик, сузив глаза. — Ты знаешь, что мы делаем с коммунистами?

— Наверное, за неимением собственного Бухенвальда, сжигаете их в Пекле. Или просто морду бьете?

— Мы их ставим на ножи! — гордо и устрашающе выдал юноша.

Тони постарался не рассмеяться, но, видимо, попытка была неудачной, потому что молодой фашист решил наконец достать свой главный козырь — большой охотничий нож, наверняка тайком взятый у отца. Держать его в руках бедолага не умел, но попробовал изобразить им какие-то грозные движения, и Тони решил, что играть с острыми предметами пареньку пока рановато.

— Ну что? — с кривой улыбкой гангстера спросил молодой фашист. — Припух?

Конечно, можно было развлечься еще немного, но Тони боялся, что дурачок в самом деле кого-нибудь порежет — самого себя в первую очередь, — а расхлебывать кашу придется хозяину заведения.

— Ах ты сявка… — вздохнул Тони и коротким ударом выбил нож из рук молодчика: нож несколько раз перевернулся в воздухе и красиво воткнулся в мишень для игры в дартс, парень завыл и согнулся, зажимая запястье между коленей.

Тони глянул на мишень, на которую с открытыми ртами уставились двое безоружных фашистов. Вообще-то с мишенью получилось случайно, но весьма удачно…

— Тридцать очков. По-моему, неплохо. Как вы считаете, ребята?

Надо отдать им должное, они не испугались. Они восхитились. Молодых и пылких всегда восхищает сила, и, собственно, им почти без разницы, какую идею отстаивать при помощи силы. Молодые коммунисты любили наподдать молодым фашистам, молодые фашисты — молодым коммунистам… Главное — наподдать, а кому и за что — это просто оправдания.

Пострадавшему хватило ума не лезть в бутылку, несмотря на существенный урон, нанесенный его позиции лидера. Тони спокойно вернулся за столик, а трое идейных борцов за дело сэра Освальда убрались восвояси (двое из них, уходя, бросали на Тони восторженные взгляды). Хозяин тоже остался доволен.

Трое щенков — это не отряд из тридцати человек… Или как это у них называется? Взвод?

— Простите, мисс Флаффи, — сказал Тони, усаживаясь на место, — я не хотел вас оскорбить, я просто шутил.

— Нет-нет, сэр! Я на вас не оскорбляюсь. Я даже наоборот… — забормотала она, продолжая сутулиться и прятать голову в плечи.

— Ешьте спокойно, вас никто не обидит.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Миссис Литтл не имела собственных домашних питомцев и не боялась младенца, она пела ему песенки. Ни о каких бродячих животных в доме не говорили, Лейберы не подкармливали ни кошек, ни голубей; хозяйка дома не опасалась ни мышей, ни крыс, и в доме они не водились.

Больше ничего существенного Тони выяснить не сумел — просто не знал, о чем и как правильно спросить мисс Флаффи. А потому, прощаясь, поинтересовался, нельзя ли будет встретиться с ней еще раз. И, разумеется, получил самое искреннее согласие.

— Мисс Флаффи, — вздохнул Тони напоследок. — Вы понимаете, что далеко не каждого человека на улице нужно слушаться?

— Да, сэр! — широко улыбнулась она.

— Тогда скажите, почему вы послушались меня? Ведь так любой может заманить вас в ловушку, обидеть, опозорить, даже убить…

— Нет, сэр. Вы же добрый человек, сразу понятно. А злой человек — это тоже понятно. От него… иначе пахнет.

— Я надеюсь, ваше чутье никогда вас не обманет… — пробормотал Тони, вовсе не уверенный в том, что это так.

Конечно, жаль было уезжать с Уайтчепела, не повидавшись с Кирой, и пришлось напомнить себе, что Кира — это блажь. Не брать же ее на встречу с миссис Литтл — женщина средних лет и строгих правил не оценит ни брюк, ни шарфика из медных колечек, ни гогглов, ни распущенных волос.

Катиться в Аскот пришлось долго, и Тони в который раз подумал, что прямая дорога не всегда самая короткая, особенно для парня без тормозов. Он редко ездил по центру Лондона, тем более днем, и снова убедился, что ни сапвей, ни скоростные авиетки, ни аэропилы не спасают от избытка паромобилей на узких улицах, а семафоры на оживленных перекрестках делают широкие улицы непреодолимыми для байка: Тони дважды сумел остановиться на запрещающий семафорный сигнал, но в большинстве случаев проскакивал перекрестки под заливистые трели регулировщиков, и не без риска для жизни. Это, конечно, бодрило — по меньшей мере неплохо разогнало сон, — но, выбравшись в пригород, Тони заметил, что у него трясутся руки и колени, а рубаха между лопаток намокла и прилипла к спине.

Приближаясь к маленькому домику с крошечным палисадником, он думал, что обидней всего было бы не застать миссис Литтл дома. Однако, на его счастье, хозяйка, открывшая двери, тут же позвала свою сестру.

Тони почему-то представлял миссис Литтл пожилой и полной, но к нему вышла моложавая и стройная женщина весьма приятной наружности, пусть и в скромном домашнем платье.

— Здравствуйте, вы из агентства? — спросила она с улыбкой.

Он старался не врать без необходимости и считал это полезной привычкой, а потому покачал головой.

— Я хотел поговорить с вами о супругах Лейбер. Если вы не возражаете, конечно.

Она остолбенела. Захлопала глазами. Отступила на шаг. Удивилась? Не только — миссис Литтл испугалась.

— А… позвольте… На каком основании?.. Вы полицейский?

— Нет, — честно ответил Тони.

— Извините, молодой человек, но я не могу обсуждать с посторонними личную жизнь своих хозяев, пусть и бывших. Тем более с газетчиками.

И, в общем-то, ее ответ был вполне логичным, если бы не фальшь в голосе и не испуг на лице. И тогда Тони соврал.

— Я работаю в банке Ллойда. На счету Дэвида Лейбера осталась существенная сумма, и мне поручено отыскать его наследников. К вам разве не обращались из страховой компании? Насколько мне известно, у них та же проблема.

Вместо того чтобы расслабиться, миссис Литтл напряглась еще сильней и теперь смотрела на Тони с нескрываемым подозрением, будто он сказал несусветную чушь, чем выдал себя с головой. Между тем Дэвид Лейбер был вовсе не беден и наверняка имел деньги на банковском счете, а дом Лейберов был застрахован на полную его стоимость.

— Меня предупреждали… — то ли всхлипнула, то ли вздохнула миссис Литтл. — Лучше уходите, сэр. Я очень вас прошу: уходите.

На ее лице напряженная работа мысли постепенно сменялась полным отчаянием.

— Вы боитесь Джона Паяльную Лампу? — доверительно спросил Тони.

— Оставьте меня в покое, я ничего не боюсь! — чуть не выкрикнула она. — Уходите, слышите? Я ничего не знаю! И не собираюсь с вами разговаривать!

Если бы дверь открывалась внутрь, она бы точно захлопнула ее у Тони перед носом… И он отступил на шаг, чтобы позволить ей это сделать. Хлопать дверью миссис Литтл не стала, холодно попрощалась, прикрыла дверь потихоньку — Тони расслышал торопливые удаляющиеся шаги и прорвавшиеся наружу рыдания.

Кухарка Лейберов знала и понимала гораздо больше, чем наивная мисс Флаффи, — и не о преступлении Джона Паяльной Лампы, а о том, почему это преступление произошло. Возможно, ей в самом деле было чего опасаться. «Меня предупреждали»… Не пугали, не угрожали — предупреждали. Джон Паяльная Лампа пришел к Лейберам в тот день, когда у прислуги был выходной, как поступал и в предыдущих случаях. Если он считал, что кухарка слишком много знает, почему выбрал именно этот день? Предыдущие убийства исключали совпадение.

МИ5 тратит сумасшедшие деньги на то, чтобы информация о Потрошителе оставалась слухами и домыслами… И если миссис Литтл сообщит прессе о связи между преступлением на Уайтчепел-роуд и Потрошителем, вряд ли это понравится Секьюрити Сервис. Впрочем, солидные газеты этого просто не опубликуют, а желтым листкам никто не поверит. Выходит, у МИ5 нет никаких причин убивать кухарку. Но и болтать ей тоже никто не позволит — убивать необязательно, довольно припугнуть.

Почему слова о банке Ллойда она посчитала откровенной ложью? Потому что Тони не похож на служащего банка? Скорей всего. Его внешний вид пристал газетчику, а не «белому воротничку». И все же оставалось сомнение: она обратилась к Тони «сэр» — не сочла его ровней себе, а прислуга обычно тонко чувствует, кто к какому социальному слою принадлежит. Интуитивно.

Тони с большим удовольствием поехал бы из Аскота домой — кружным путем, — но ему надо было в Сохо.

***

Повсюду: на улицах, в ресторанах, в театрах, в вагонах сапвея, на вокзалах — появлялся этот маленький, черномазый, хромой отставной лейтенант, странно болтливый, растрепанный и не особенно трезвый — настоящий тип госпитальной, военно-канцелярской или интендантской крысы. Он являлся также по нескольку раз в Темз-хаус, в комитет Ветеранов, в полицейские участки, в комендатуру, в Адмиралтейство и еще в десятки присутственных мест и управлений, раздражая служащих своими бестолковыми жалобами и претензиями, своим унизительным попрошайничеством, армейской грубостью и крикливым патриотизмом.

Время от времени отставной лейтенант из разных почтовых отделений посылал телеграммы в Гонконг, где служил пятнадцать лет назад и был ранен, и все эти телеграммы выражали глубокую заботливость о каком-то тяжело больном ребенке, вероятно, очень близком сердцу отставного лейтенанта по имени Бэ́зил Фи́шмангер.

Глава 6

в которой полковник Рейс убеждается в национальной принадлежности Кейтлин Кинг, а Тони Аллен встречается с Салли Боулз

К пяти вечера из Лондонского госпиталя полковнику Рейсу пришло сообщение, полностью подтвердившее его предположение, а к шести явились и агенты с подробным докладом.

Кейтлин Кинг была немкой. Скорей всего, уроженкой Кенигсберга — один из агентов был лингвистом, специализирующимся на немецких диалектах, и его мнение полностью подтверждало присланные из Берлина сведения. Ничего нового полковник для себя не открыл. Однако в докладе была информация поинтересней: вместо акушерки в помощь врачу госпиталь выделил пожилого доктора, никогда не состоявшего в его штате. И фамилии этого доктора агенты почему-то так и не узнали. Да, Секьюрити Сервис просил неболтливую акушерку, которая не станет распускать по госпиталю сплетни, но не имел в виду дипломированного врача общей практики на заслуженном отдыхе. Полковник подозревал, что доктора к миссис Кинг приставил вовсе не госпиталь, а другая правительственная служба, не менее секретная, чем МИ6.

Полковнику показалось забавным, что первоначально пожилой доктор назвал миссис Кинг телеграфисткой. И конечно, агенты поинтересовались, с чего он это взял, и доктор указал на ее профессиональное заболевание — контрактуру соответствующего сустава. Эта информация тоже полковника не удивила: если внедрять агентов, то профессионалов. Можно было смело писать доклад директору Бейнсу — относительно супругов Кинг, конечно. То, что Аллен приехал в госпиталь и не скрываясь справлялся о Кейтлин Кинг, могло быть истолковано двояко: или он абсолютно чист и понятия не имеет о том, с кем имеет дело, а супруги Кинг завели знакомство с ним, рассчитывая на получение информации, или он работает вместе с ними и не догадывается, что они на крючке у МИ5. Или догадывается?

Полковник склонялся ко второму. Обнаруженный беспроводной телеграф, профессиональное заболевание миссис Кинг — весьма вероятно, что супруги Кинг лишь осуществляли связь Аллена с Берлином. А на случай их провала у немецкого агента должен быть предусмотрен запасной вариант связи. И нетрудно было догадаться, что это за вариант. Рейс усмехнулся и вызвал секретаря: пожалуй, имеет смысл в ближайшие дни присмотреть за Салли Боулз. И начать следует немедленно.

Он уже собирался отправиться домой, удовлетворенный результатами проделанной работы, когда ему сообщили еще один немаловажный факт: в МИ5 поступило сообщение от некой миссис Литтл. Полковник никогда не узнал бы об этом «сигнале», если бы один из агентов не вспомнил, что МИ5 совершенно случайно занимается еще и контрразведкой… И контрразведку интересуют люди, сующие нос в дело Звереныша.

Не было никаких сомнений, что кухарку Лейберов посетил именно Аллен, но полковник все равно отправил к ней человека с дагерротипом: хотя бы эту информацию можно подать Бейнсу как факт, а не как домысел. После встречи Аллена с кухаркой первое предположение (по которому он чист) можно было снять со счетов. Ну или перевести в наименее вероятные.

Полковник засомневался: а не рассмотреть ли третье предположение, мотивирующее поведение Аллена? Еще одно «или». И пожалуй, директору Бейнсу следует об этом «или» узнать.

***

Салли как всегда, появилась на сцене полуголой — для чопорной Англии, где еще десять лет назад показать щиколотки считалось верхом бесстыдства, ее сценические костюмы отличались редкой смелостью. Танец был не менее непристойным, потому публика и выла восторженно, стоило конферансье объявить ее выход.

Тони заглянул в «Кит-Кат» довольно рано — представление только начиналось — и сидел в темном углу за столиком, потягивая горький коктейль и подумывая о глотке чего-нибудь покрепче. Спать хотелось невыносимо. Салли не могла его видеть — ей в лицо светили мощные газовые лампы.

Вообще-то Тони любил девок покруглей и помягче, но эти подвязки на чулках, выставленные на всеобщее обозрение, в первый раз вскружили ему голову не хуже, чем стакан джина. А зовущие движения и теперь приводили в приподнятое настроение. Махонькая, худенькая, вовсе не красавица — Салли была непостижимо хороша именно первобытным, звериным бесстыдством. Тони не питал иллюзий, отдавая себе отчет в том, что далеко не единственный герой ее романа, но в глубине души ощущал над прочими зрителями некоторое превосходство: в отличие от них, он на Салли не только смотрел. Это заводило: сидеть, покуривать, тянуть коктейль, поглядывая на сцену, — наравне со всеми, а на самом деле ждать, когда она закончит петь для всех.

— Тонкин, привет! — пропела Салли, залетая в гримерку. — У меня сейчас еще один выход, а потом я свободна целых сорок минут. Не вздумай уйти!

Она скинула тряпочку, едва прикрывавшую ее наготу, и принялась прыгать на одной ноге, стягивая чулок. Вдвоем в гримерке они еле помещались, и Тони придержал ее под локоть.

Вблизи ее блеск не так ослеплял, как со сцены, — девушки с таким образом жизни, который вела Салли, быстро увядают. Ей было всего двадцать четыре, а выглядела она на десяток лет старше: желтые от папирос пальцы, худущие сморщенные руки, сухие узловатые мышцы, прикрытые еще не дряблой, но уже и не гладкой кожей, сетка голубых вен на голых ногах. Сценический грим на расстоянии вытянутой руки казался надетой клоунской маской.

Когда-то она мечтала стать театральной звездой и теперь время от времени со смехом говорила о собственной наивности, но Тони знал, что Салли до сих пор ходит на кастинги и просмотры — уже без особенной бравады, но с затаенной в глубине души надеждой. Она давно оставила попытки подцепить какого-нибудь режиссера и переключилась на старых сладострастных меценатов, но и тут не добилась желаемого — меценаты в лучшем случае готовы были заплатить за ужин, но не больше. Будущее Салли было ближе и страшней, чем у Киры, и она прекрасно его себе представляла. Ее неизменный оптимизм становился все более и более циничным — но не иссякал.

— Не уйдешь? Гляди, какая шляпка. Мне идет, правда? — Шляпку она надела раньше всего остального и начала натягивать белые чулки вместо снятых черных. — Можешь тут пока посидеть. Или лучше посмотри, как я буду петь, это возбуждает. Черт, мне надо хоть чуть-чуть выпить. Там под трюмо бутылка, дашь мне глоточек? Иначе я просто умру. Посмотри, швы ровно?

Салли на секунду повернулась к нему спиной, продолжая возиться с подвязками. В бутылке под трюмо был неплохой виски, но, увы, на самом дне. Она успела сделать глоток и выдохнула:

— Все, я бегу.

Из-за кулис смотреть на ее «песенку» было неинтересно, и Тони спустился в зал — чтобы заказать бутылку виски и большое пирожное с кремом.

С пирожным он угадал: вернувшись в гримерку, Салли начала именно с него, а не с выпивки. Она всегда хотела есть — жизнь ее не баловала.

— Тонкин, ты прелесть, — бормотала она с набитым ртом. — Обожаю крем. А чего ты хромаешь? Опять врезался в стенку на своем ужасном байке? Кстати, у меня есть такие сигареты! Один старый херр привез из Голландии специально для меня, представляешь? В ящике лежат, попробуй — это потрясающе.

Тони прикрыл дверь в гримерку — Салли восторженно закатила глаза.

— Мне нравится, как решительно ты это делаешь, — продолжила она, не успев проглотить. — В этом есть что-то варварское. О, я недавно читала комиксы про парня, который все детство провел с обезьянами, — это потрясающе! Он был такой огромный! Не расстраивайся, мой сладкий, ты тоже ничего… Всяко лучше того старого херра, что привез мне сигареты.

Она рассмеялась, и Тони подумал, что успеет вставить два слова в ее звонкий щебет.

— Мне надо кое-что передать Максу.

— Отлично! Мне как раз ужасно нужны деньги. Давай быстренько, пока я не доела пирожное. Или лучше сам сунь это куда-нибудь.

Тони положил рулончик с телеграфной ленточкой в ящик трюмо.

— Тонкин, признайся: ты бы не пришел, если бы не эта ерунда.

— Если бы не эта ерунда, я бы пришел завтра. И попозже вечером.

— Приходи и завтра тоже. Но ты же не уйдешь вот прямо сейчас, правда? Я думала, мы как раз успеем перепихнуться. По-моему, это потрясающе: заниматься любовью в неположенных местах и когда совершенно нет времени! Ты не находишь?

— Я только это и делаю… — проворчал Тони.

— Неправда. Месяц назад мы провалялись в постели целое воскресенье.

— Это было три месяца назад…

— Разве? Ну и пусть три месяца, какая разница?

В отличие от Киры, Салли он блажью не считал, и хотя спать с ней было вовсе необязательно, но, в общем, желательно.

***

Совсем холодно. Совсем-совсем. Где тепло, там видно, даже если тихо. А где не видно, там холодно. Если тепло, то может стать светло сразу. Нельзя там, где было тепло, а стало холодно и мокро. Злой мужчина ждал опять. Он пахнет неедой. Большие мужчины — страшно. Добрый мужчина тоже пах неедой, но был добрый. Хочется еды. Любой еды, белой или красной. Совсем хочется. Надо спать и нельзя спать, потому что страшно и надо тихо. Надо тепло, надо еды и надо спать. Надо где тепло и не видно. Добрых нет никого. Никого нет добрых! Надо тихо, а хочется громко. Раньше, если громко, были добрые. Только злая женщина была злая. Сейчас надо тихо, потому что добрых нет. Злая женщина, когда громко, закрыла дышать, и стало тихо. Надо дышать всегда. Если не дышать — так нельзя, нельзя! Мокро в глазах и очень хочется громко. Мокро в глазах можно, но надо тихо.

***

Стоило заехать на Уайтчепел-роуд, попытаться выследить Джона Паяльную Лампу, но Тони так хотел есть и спать, что отложил это на следующую ночь. Он и без того добрался до дома ближе к полуночи.

Кейт родила девочку. Роды прошли без осложнений, и мать, и ребенок здоровы — возле автоматона Тони нашел ленточку телетайпограммы от девушки из Лондонского госпиталя. Но все ли прошло так, как планировали они с Эрни? Подумалось, что доктор с механистической рукой это знает. Так же как парни из МИ5, которых Тони встретил в вестибюле родильного отделения.

Он был уверен, что уснет сразу, едва голова коснется подушки, и почти так и вышло, как вдруг в полусне перед глазами возник образ доктора с механистической рукой, его неподвижное безбровое лицо, внушающее и ужас, и любопытство. Это было похоже на толчок изнутри, от которого слетел сон, и Тони начал думать, почему лицо доктора кажется ему знакомым: это представилось вдруг важным. Он мысленно нарисовал на лице брови и ресницы и…

Старый дагерротип в старой газете. Пожелтевшая от времени бумага, предназначенная на растопку кухонной печи. Тони вырезал статью с дагером и хранил у себя в тумбочке — о знаменитом литераторе W., на весь мир прославившем своего друга-сыщика. Его «Записки» Тони перечитывал с восторгом множество раз — до того, как они попали ему в руки, он не понимал, зачем люди читают книги. Может быть, именно поэтому он поклонялся не столько главному герою «Записок», сколько их автору, совершившему столь серьезный перелом в его образовании. Тони было пятнадцать лет, он давно не чувствовал себя мальчишкой, более того — он им и не был. Он мог рассказать доктору W. о жизни гораздо больше, чем тот знал, о преступлениях и преступниках в том числе, — но истории Тони были серыми, примитивными и прозаическими, полными цинизма, крови и жестокости, потому «Записки» на их фоне выглядели захватывающими, но все же сказками. Прекрасными сказками о джентльменах викторианской Англии, где даже преступления совершались красиво и умно́ — не пьяные драки, не гоп-стоп и не разбой. Хитрые отравители, стрелки́ из духовых ружей, изощренные шантажисты — и никаких форточников, щипачей и мокрушников.

Доктор W. для всех был символом Викторианской эпохи, которая ушла безвозвратно, закончилась больше тридцати лет назад. А значит, ему теперь было далеко за восемьдесят. Однако врач, которого Тони встретил в Лондонском госпитале, выглядел лет на тридцать моложе и мало напоминал старую развалину, даже наоборот. И если доктор W. стал универсальным солдатом еще до войны, то все совпадало, только верилось в это с трудом.

Сна не осталось ни в одном глазу, и Тони сел за автоматон — поискать в справочниках, что сталось с доктором W. и где он теперь проживает. Нашел, и поразительно быстро: доктор жил в двух шагах от Пекла, возле доков — на яхте «Королева Мария», принадлежащей сэру Ш., вместе с самим сэром Ш., его секретарем, мисс Хадсон, и капитаном яхты, мистером Коулом. Тони показалось, что он попал в сказку, — только вовсе не тем путем, каким когда-то хотел в нее попасть…

***

Предательство проникло и в церковь — Сатана знал, откуда начинать завоевание города. Сам епископ Кентерберийский благословил богопротивные действа: возвращение к жизни мертвых тел — а ведь души их уже взлетели к Господу! — и превращение нечистых скотов, не обладающих душами, в подобие людей. Кто, как не Диавол, способен так надругаться над Божьими замыслами — сотворить тело без души?

Преподобный Саймон не изменил ни вере, ни самому себе. Не поддался дьявольскому искушению, не закрыл глаза на козни Князя мира сего — воистину, имя которому Легион. Преподобный не рассчитывал победить, не питал напрасных надежд и не вынашивал невыполнимых замыслов. Но однажды под звон колоколов услышал глас Бога — Он подсказал, что нужно делать, Он благословил Саймона Маккензи, Он дал ему и право, и силу, и неуязвимость. С тех пор преподобного вела Божья Длань, оберегала от приспешников Нечистого, укрывала от заблудших и обманутых, готовых по недомыслию помешать Его промыслу. Вера содействовала делам его, и делами вера стремилась к совершенству. Преподобный Саймон чуждался гордыни, считая миссию свою малой толикой в борьбе с врагом рода человеческого.

***

Наутро полковник Рейс получил исчерпывающие доказательства причастности Аллена к немецкой разведке: в телеграфной ленточке, которую он оставил Салли Боулз, содержалась шифрограмма. Ленточку тщательно дагерротипировали, и теперь в Комнате 40 лучшие криптоаналитики Великобритании бились над расшифровкой сообщения Аллена. И хотя полковник не надеялся на результат, его это нисколько не расстраивало: и без содержания шифрограммы информации было достаточно.

Вряд ли Салли Боулз была немецкой шпионкой — скорей всего, Максимилиан фон Хёйне ей просто платил. Профессионал не бросит переданное сообщение в ящике трюмо без присмотра. Профессионал заметит слежку и попытается уйти от «хвоста». Профессионал обладает не только специальными навыками, но и внутренним чутьем, интуицией. Мисс Боулз была пустоголовой шлюшкой, а не шпионкой, а потому в тот же вечер, не дожидаясь подходящего времени, отправилась…

На этом отчет обрывался. В нем был указан лишь факт передачи ленточки с шифровкой, а кому и где — не упоминалось. Полковник вызвал двоих агентов, осуществлявших слежку: один из них вел мисс Боулз до пересечения Риджент-стрит и Пикадилли, а второй лишь пожимал плечами и говорил, что ему приказали молчать, а также испортили сделанные дагеры. О том, от кого поступил приказ, ему приказали молчать тоже. И вряд ли это были сотрудники Секьюрити Сервис, потому что лицо агента выражало ужас, а не опасения потерять место.

Полковника эта история привела в крайнее раздражение, и он решил, что пора лично встретиться с директором Бейнсом: доложить о своих соображениях и о спицах, которые военно-воздушная разведка вставляет в колеса МИ5.

Бейнс не удивился, а расхохотался.

— Остыньте, Рейс! — произнес он сквозь смех. — Сию пикантную сплетню знают все, кроме вас. Ваша шлюшка направилась ни больше ни меньше в Букингемский дворец, где встретилась с Уоллис Симпсон. Здорово, да? Любовница Его Величества передает шифрограммы в Берлин, не вылезая из королевской постели! Но смешно не это — смешно то, что она передает их вместо бывшей официантки, так внезапно решившей родить. И приносит ей шифровку дешевая продажная девка, которая полуголой пляшет перед низкосортной публикой! Скажите, Рейс, о какой государственной безопасности мы после этого говорим? Что мы с вами вообще здесь делаем?

— Но почему тогда Адмиралтейство… — начал полковник, но Бейнс его перебил:

— Они все еще надеются сохранить роль миссис Симпсон в тайне. Потому что господин Уинстон продолжает считать Германию нашим врагом номер один и безуспешно пытается убедить правительство в том, что политика умиротворения кайзера не принесет нам ничего хорошего. Но мы с вами работаем не на Уинстона, а на правительство. А потому закроем глаза на этот маленький пикантный момент и продолжим в том направлении, в котором начинали. Вы отлично поработали, полковник. Я думаю, можно потихоньку начинать операцию «Резон». Для начала дайте необходимые инструкции кухарке Лейберов. Только поговорите с ней сперва, выясните, на что она способна.

— Мне показалось, она не последует нашим инструкциям. Ее напугали люди из Адмиралтейства.

— А знаете что? — Бейнс прищурился. — Давайте подыщем ей место на каком-нибудь нашем объекте. С условием, конечно, но чтобы ей было гораздо легче выполнить наше условие, чем отказаться от места. А? Хорошая идея?

Он потер руки, довольный собой. Но полковник беспокоился о другом.

— Сэр, я должен вас предупредить, — кашлянул он. Ему подумалось вдруг, что Бейнс к нему не прислушается. — Мне кажется, что доказательства сами упали нам в руки — слишком уж легко и быстро это произошло.

— И что? Операция «Резон» в некотором роде двухсторонняя. Не забывайте, что немецкая шпионка спит с нашим королем. Немцы так же заинтересованы в успехе операции «Резон», как и мы, — если они догадываются о наших замыслах, нам это только облегчает задачу. Соблюдем внешний «этикет» и не позволим нашим врагам обвинить нас в пособничестве кайзеру.

— В том-то и дело… — Полковник кашлянул еще раз. — Я думаю, что Аллена нам могли подсунуть нарочно. Выдать его за немецкого агента…

— А заодно супругов Кинг, девку Боулз, Максимилиана фон Хёйне и любовницу короля?

— Не совсем так. Возможно, зная о том, что супруги Кинг немцы, Аллен втерся к ним в доверие, убрал Эрни Кинга и выдал себя за немца его жене.

— А она, такая глупышка, сразу признала в нем нового руководителя? Вы параноик, Рейс. И кого, по-вашему, мог бы представлять Аллен?

— Второе бюро, разумеется. Это наиболее вероятно. Вряд ли американцам захочется сорвать наши переговоры с кайзером.

— Я не сомневаюсь, что лягушатники приложат все усилия, чтобы устроить Великобритании выволочку за нарушение Версальских соглашений. Но посмотрите на Аллена и на любого француза — арийской внешности Аллена позавидует и фон Риббентроп.

— Во Втором бюро сидят не идиоты — они нашли человека с подходящей внешностью, — пожал плечами полковник.

— Аллен является внештатным сотрудником военного министерства уже два года. Вы полагаете, лягушатники прознали об операции «Резон» за несколько лет до ее начала?

— Аллен может быть завербованным агентом.

— Не смешите меня, Рейс. С такой биографией — да еще и завербованный агент? — Бейнс захихикал, считая, что удачно пошутил.

***

Тони маялся от безделья на Рита-роуд, когда в машинный зал робко протиснулся Чудо-малыш. Они были знакомы еще по Кембриджу, причем формально Малыш учился в Королевском колледже, но посещал лекции университета. Понятно, что студенты относились к нему немного свысока, к тому же мальчик выглядел моложе своих лет и чем-то неуловимо напоминал девочку. Он и теперь напоминал девочку: ужимками и взглядом снизу вверх. Обладая поистине экстраординарными математическими способностями, этот паинька был, мягко говоря, абсолютно неприспособлен к жизни. А если выражаться прямо — иногда вел себя как полный идиот⁴. Пожалуй, Тони поступил с ним жестоко, но раскаивался не сильно.

— Тони, привет… — робко начал Малыш.

— Привет, привет, — усмехнулся тот.

— Я пришел посоветоваться. Ты сказал, чтобы я советовался с тобой в таких случаях…

Чудо-малыш работал в Комнате 40 и считался там гением криптоаналитики. Впрочем, Тони не отрицал его выдающихся способностей.

— Ну да. Что-то интересное?

— Я не уверен. Думаю, это криптостойкая система со статистически надежным ключом. Но ты ведь говорил, чтобы я советовался…

— Давай посмотрю.

Чудо-малыш принес шифрограмму с телеграфной ленточки, которую Тони оставил у Салли в ящике трюмо. До чего же умница этот пай-мальчик! Верней, до чего же он глуп… Неужели он в самом деле верит в то, что передает Тони информацию, интересную с точки зрения математики? Или у него в глубине души брезжат сомнения насчет мотивов Тони? Несмотря на сексуальные пристрастия, Чудо-малыш был истинным и весьма горячим патриотом, гордился работой в Комнате 40 и считал ее исполнением гражданского долга.

Дело в том, что однажды после лекции этот дурачок попросил Тони проводить его до кампуса — и Тони, уверенный, что речь пойдет о математике, на голубом глазу согласился! А в результате оказался в столь идиотском положении, о котором до сих пор вспоминал с содроганием. Нет, выяснилось, что о математике речь не пойдет, — пай-мальчик заговорил о том, что ему нравятся такие вот неотесанные парни из низов. А Тони-то из кожи лез вон, чтобы никто не счел его «парнем из низов», но выяснилось, что Малыш чует такие штуки сердцем (или другим органом чувств, более соответствующим ситуации). Если бы на месте Тони был менее «отесанный» парень, он бы непременно дал пай-мальчику в зубы — за оскорбление. А джентльмен должен холодно и вежливо раскланяться, не опускаясь до объяснений, — Тони так и поступил. Однако слишком уж лакомым казался кусок, слишком уязвимым и при этом подающим большие надежды был Чудо-малыш, чтобы упустить его из виду. И через два года, застукав пай-мальчика за уголовно наказуемым грехом, Тони прикинулся поборником морали и пообещал сообщить об увиденном в колледж. Чудо-малыш клялся, что сделает для Тони что угодно, лишь бы загладить вину! И вот уже три года ее заглаживал, развлекая Тони шифровками, проходящими через Комнату 40. И делал вид, что верит в исключительно математический интерес и чистую мужскую дружбу между двумя криптоаналитиками.

Если бы о наклонностях Чудо-малыша узнали в МИ5 или военно-воздушной разведке, его карьере как дешифровальщика пришел бы печальный и позорный конец. Потому что нет ничего проще, чем вербовать таких ребят, — за возможность работать на Великобританию они готовы раскрыть врагам любой ее секрет.

Тони сделал вид, что внимательно изучает шифровку. И даже ввел ее в скрипучие мозги аналитической малышки — не башмаком капустный суп черпаем! Рассказал, какие усовершенствования добавил в коды машинного анализа шифрограмм. Выслушал возражения и идеи. В общем, разговор оказался интересным и небесполезным, а также помог скоротать время до конца рабочего дня. Они сошлись на том, что для выводов слишком мало информации. Но Малыш в самом деле был гением (или сумасшедшим, а одно другого не исключает), потому что увидел статистически надежный ключ — что соответствовало действительности. На основании одного короткого сообщения такой вывод нельзя было считать достоверным, но из него вытекало немаловажное предположение: это личный шифр, индивидуальный, для завербованных агентов их обычно не составляли.

Не будь Малыш столь гениальным, Тони мог бы подшутить над ребятами из Комнаты 40, «расшифровав» сообщение, и даже подвел бы под расшифровку какое-нибудь логическое объяснение, но Малыш бы в него не поверил. А директор Бейнс мог бы сделать неверные выводы: все хорошо в меру и незачем переигрывать.

Вообще-то сообщение в Берлин не удивило бы Бейнса — Тони подтверждал, что Великобритания готова к сотрудничеству с рейхом и желает по секретным каналам передать нечто важное для ведения переговоров, но стесняется сделать это в открытую; видимо, речь идет о нарушении Версальского договора или Женевского соглашения. Предположительно, предметом передачи является образец нового британского супероружия: возможно, животное, подвергнутое некротизации.

Пусть Бейнс продолжает ритуальные танцы и изображает случайную утечку информации — в случае провала операции британские политики схватятся за голову и скажут, что сведения попали к немцам безо всякого умысла со стороны правительства.

И все получилось бы как нельзя гладко, красиво и логично, как в шахматной партии из учебника для начинающих, если бы не глупая смерть Эрни. Да, смерть Эрни ускорила события, но всего на несколько дней.

Уинстон не любит наци и не верит в союз Великобритании с кайзером, но не настолько же, чтобы в открытую противостоять правительству, срывая операции Секьюрити Сервис! Конечно, на лбу у Эрни не было написано, что он немец и вот-вот понадобится МИ5, но ведь за Зверенышем мог следить и агент контрразведки. Или именно в ту ночь не мог?

***

Тепло и не видно, только мокро. Было много красной еды. Было два маленьких мужчины и было страшно. Потом стало много красной еды, а один маленький мужчина убежал громко. Красная еда была теплая, потом стала холодная. А еще потом стала плохая. Теперь нееда и пахнет неедой сильно. Но все равно тепло и не видно. Можно спать и даже можно громко, но все равно громко страшно. Добрых нет никого, и злых тоже нет никого. Можно еще найти много где не видно и тоже тепло. Твердо и колется, но тепло и не видно. Все равно может стать светло сразу. Или не может. Если может, надо спать внимательно. Потому что тогда надо быстро.

***

Рекламный блок в подвале средней полосы «СтимИнджинс» не привлекал внимания покупателей. И любой, даже не очень опытный, специалист по продажам нашел бы, что блок перегружен техническими характеристиками огнеупорных трубок топочного экрана для прямоточных котлов и нацелен на слишком узкую аудиторию. И тем не менее Второе бюро не расстраивалось о напрасно потраченных деньгах на сообщение своему агенту: «Спецподразделение Адмиралтейства препятствует операции „Резон“, цель — уничтожение животного. На сотрудничество с нами Уинстон не пойдет».

Глава 7

в которой Тони Аллен знакомится с доктором W. и принимает участие в битве на Кейбл-стрит

В воскресенье Тони заехал за Кирой пораньше — боялся, что потом не найдет ее в толпе. А толпы текли на Кейбл-стрит со всех концов Лондона. Не только ирландцы, евреи и коммунисты — казалось, половина Лондона едет в Ист-Энд. Забавно выглядели представители кварталов моро: по-кошачьи изящные и знающие себе цену проститутки шли рука об руку со скромными и неуклюжими горничными; напоминающие медведей мусорщики, грузчики и землекопы прикрывали широкими спинами щуплых лакеев. Некрограждане, обычно предпочитавшие маскироваться под обычных людей, на этот раз тоже выступали единым фронтом. Особо выделялись ветераны — как живые, так и не очень. На месте полиции Тони не стал бы с ними связываться: механистические руки легко сминали металлические шлемы. Единого руководства у собравшихся не было, они просто поделили Кейбл-стрит на участки и потихоньку начинали возводить баррикады. Из распахнутых несмотря на сырой промозглый туман окон доносились голоса, между окнами натягивали транспаранты, а кое-где уже стояли подготовленные ящики с гнилыми овощами и ночные вазы — наверняка не пустые. Неплохо Лондон готовился встретить фашистский марш! И это вопреки тому, что все газеты призывали к противоположному… Наверное, Его Величеству доложат о происходящем.

Кира ждала Тони и даже посчитала, что он припозднился, — у нее было чем похвастаться! В первую очередь алый транспарант, который она растягивала на двух деревянных рейках.

— Во, зырь! — она показала лозунг с нескрываемой гордостью. На нем крупными буквами было написано «Смерть фошыстам».

— А посмотреть в газете, как пишется слово «фашист», ты не догадалась? — как можно мягче спросил Тони.

— Какая хрен разница! Смысл же понятный! И папаня проперся.

— Кстати. А где твой отец?

— Он уже на Кабл-стрит давно. Он жа в штабе. Слушай, я придумала себе партийную кличку.

— Зачем?

Она явно ждала другого вопроса, а потому затруднилась с ответом.

— Ну… Нужно ж…

Тони сжалился над ней.

— И какую же ты придумала партийную кличку?

Кира сразу оживилась:

— Стальная Крыса! Зыко, правда жа?

Он не смог удержаться от улыбки, и она, разумеется, надулась.

— Смешно, да? Те вседа смешно! Чё ба я ни сделала — все смешно!

Тони обхватил ее за плечи, преодолевая серьезное сопротивление.

— Ну здорово, здорово! Я не отрицаю. Звучит сурово.

— А чё ты тада ржешь?

— Я не смеюсь. Честное слово. Мне нравится.

— Правда нравится? — Она поверила. Она всегда верила в хорошее больше, чем в плохое. И невозможно было обидеть ее бесхитростное желание казаться взрослей и серьезней.

— Правда. — Тони погладил ее по плечу и поцеловал в макушку. — Ты мой маленький ручной крысенок…

Она расслабилась, перестала отбиваться, уютно скользнула ему под мышку.

— Лана. Те я, можа, и крысенок. Но для врагов я Стальная Крыса.

Ничего стального Тони в ней не находил — наоборот, она была мягкой и теплой, как пушистый зверек, который совсем не похож на крысу. Он на миг ощутил волну щемящей нежности и счастья — от того, что она так доверчиво прижимается к нему, от того, как в руке тонет ее хрупкое плечо, как блестят ее волосы с запутанными в них капельками утреннего тумана… Ее близость всегда сводила его с ума и вызывала желание сделать что-нибудь героическое.

— Пошли? Наши строят баррикаду на Кабл-стрит. Во, это надо с собой. — Кира кивнула на гнилой, но массивный комод, приготовленный к отправке на свалку.

Тони вздохнул — желание сделать что-нибудь героическое не предполагало переноску тяжестей.

— Я под мышкой его, что ли, понесу?

— Чё сразу под мышкой? На горбу. Я те помогать буду, не боись.

Нет, на такой подвиг он готов не был… Тони огляделся.

— А тачки какой-нибудь у тебя нет?

— Те чё, комод не донести? — прыснула Кира: отыгрывалась.

На счастье Тони, из барака вышел ее старший брат и покрутил пальцем у виска.

— Совсем дура, да? Он три сотни фунтов, его с места не сдвинуть. Тони, погодь, щас тачку подгоню — вместе попрем. А Патрик подтолкнет сзади.

— Я ж пошутила… — фыркнула Кира. — Чё сразу дура-то?

На углу Кристиан-стрит работа продвигалась полным ходом, и тяжелый комод пришелся кстати — не фанерная ширма, так просто в сторону не отбросишь. Байкеры во главе с Бобом Кеннеди ломами ковыряли мостовую, и Тони усмехнулся: булыжник — оружие пролетариата. Тони к ним присоединился, подменив выбившегося из сил Студента, а братья Киры подключили к делу освободившуюся тачку. Впрочем, тачка продержалась недолго — под тяжестью камней сломалась ось.

Небывалое для Лондона настроение витало над Кейбл-стрит. Тони оно было хорошо знакомо, но многие, видно, ощущали его впервые. Эйфория? Наверное, его можно было назвать и так, но эйфория предполагает что-то болезненное, неестественное — а в этом настроении ничего болезненного не чувствовалось. Тони назвал бы его душевным подъемом. Не общая ненависть, не решимость победить главенствовали здесь, а единение и презрение к различиям. Да, толпа с ощущением высшей правоты страшна. И далеко не всегда высшая правота является правотой. Но всё прибывающие и прибывающие в Ист-Энд люди принимали решение явиться сюда не под влиянием эйфории, не по чьему-то зову, а только благодаря собственному взвешенному размышлению.

И чем чаще над головами пролетали полицейские авиетки, призывая расходиться, тем крепче становилось это единение.

— Тони, слышь. — Сзади неожиданно подошел старший О’Нейл. — Потолкуй с ветеранами, а? Они свою баррикаду собрались делать, но смысл-то какой? Подтягивались бы сюда, к нам. У них и собрать-то ее не из чего.

— Вы хотите, чтобы герои войны встали рядом с вами под знамена с серпом и молотом? — хмыкнул Тони.

— Да какая, к чертям, разница, под какие знамена? — пожал плечами О’Нейл. — Потолкуй. Чё они, в самом деле, не люди, что ли?

Аргумент, несомненно, был веским. Тони снова хмыкнул и отдал лом О’Нейлу. Кира оказалась тут как тут.

— Я с тобой! — выпалила она почему-то с испугом.

— Ты чего? — удивился Тони.

— Там мертвяки. Вдруг им не того, что ты приперся.

— Так. Все люди братья. — Тони указал на лозунг, натянутый поперек улицы. — Кто писал?

— Наши, конечно, — неуверенно усмехнулась Кира. — Чё, и мертвяки братья?

— Я думаю, их тоже имели в виду.

— Я все равно с тобой, — упрямо повторила она.

Тони решил, что она не помешает. Ветераны — не старые девы с ханжеской моралью, им молодая девчонка должна понравиться.

По дороге он придумал несколько веских аргументов и приготовился искать старых генералов, возглавлявших миссию героев войны, уверенный, что они стоят где-нибудь в стороне, на Бэк-Черч-лейн, и в строительстве баррикады (совершенно жалкой, надо признать) участия не принимают. И надо же было такому случиться, что, свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с агентом Маклином! Но не это на минуту лишило его дара речи, а то, что агент шел ему навстречу вдвоем с доктором W. Доктор только что откинул на лоб большие слишком темные гогглы и держал за руль моноциклет — неплохо для человека, разменявшего девятый десяток…

Маклин тоже не ожидал увидеть Тони — брови у агента поползли вверх, он глупо хлопал глазами и ничего не мог выговорить, потому что ловил ртом воздух. А доктор искал пути отступления, но напрасно — на тротуаре за их спинами никого не было, а бегство в сторону железнодорожных путей с застывшими на них вагонами вызвало бы еще больше вопросов и подозрений. Тем более толкать перед собой моноциклет…

— Здравствуйте, агент Маклин, — наконец выговорил Тони и повернулся к доктору: — Здравствуйте, доктор Уотсон.

— Что вы здесь делаете, Аллен? — Агент забыл поздороваться и смерил Тони взглядом.

— Предположительно то же, что и вы, — усмехнулся Тони.

— Э… — протянул доктор — на его лице не дрогнул ни один мускул. И вовсе не по причине завидной выдержки доктора. — А вы имеете честь меня знать?

— Я читал ваши «Записки» еще подростком. И даже вырезал ваш дагер из газеты. — Тони улыбнулся широко и искренне. В данном случае говорить правду было легко и приятно. — Позвольте представиться, меня зовут Тони Аллен. А это — Кира О’Нейл, моя подружка.

— Драсте, сэр, — почему-то робко пробормотала Кира. И даже изобразила что-то вроде книксена — в брюках не вполне изящного.

— Я пришел сюда по поручению ее отца, — продолжил Тони, не давая им опомниться. — Он из штаба докеров. Представителей компартии, разумеется.

— Вы коммунист, Аллен? — В глазах агента Маклина щелкали мысли, одна за другой.

— Ни в коем случае. — Тони энергично помотал головой. — Я лишь ухаживаю за дочерью коммуниста. Но, вы же понимаете, отказать отцу своей подружки я не могу.

— Я слышал, что вы имеете много сомнительных знакомых. Так в чем же состоит поручение, которое вы взялись выполнить?

— Докеры предлагают ветеранам встретить марш сэра Освальда возле баррикады на Кристиан-стрит. Согласитесь, стратегически это было бы правильно. И — ¡No pasarán!

— Вы говорите по-испански, Аллен? — насупился Маклин.

— Почти нет. Я лишь знаком с лозунгами Республиканской армии. Из газет, конечно.

В это время доктор совершенно бесцеремонно разглядывал Киру. И если мимика на его лице полностью отсутствовала (вблизи это было слишком хорошо заметно и производило жуткое впечатление), то взгляд, напротив, был удивительно живым и выразительным. При всем уважении, захотелось дать доктору по зубам — он годился Кире в прадеды, даже не в деды! Однако Кира осмелела под его взглядом и миленько улыбнулась. Старый, дохлый, вонючий… хм… волокита!

Вонючий. Да. От доктора за версту несло одеколоном. Так же как от агента Маклина. И как Тони не догадался раньше, что агент Маклин не просто так любит дорогой одеколон? Люди с альтернативным способом жизнедеятельности специфически пахнут химикалиями, а потому стараются свой «естественный» запах заглушить.

— А что, Маклин? По-моему, очень здравое предложение, — пробормотал доктор. — Если мы хотим остановить марш, конечно, а не провести ночь в полицейском участке.

— Я не готов соединяться с пролетариями всех стран… — проворчал агент с брезгливым выражением лица.

— Да ладно вам, агент, — усмехнулся Тони, пользуясь неформальной обстановкой. — Против фашистов можно дружить и с пролетариями. Вот увидите, на нашей баррикаде будут сражаться не только коммунисты — это первое серьезное препятствие на пути марша, туда будут отступать все, кто встретится с полицией раньше.

— Видали, чё там написано? — вдруг выпалила Кира, указав пальцем на висевший над баррикадой транспарант. — Что все люди братья. Эт мы написали. И вы тожа братья. А фашисты хотят всех вас сбросить в Пекло.

Лицо агента Маклина брезгливо перекосилось, а вот доктор рассмеялся (как умел).

— Мисс О’Нейл только что пояснила нам, Маклин, что коммунисты вышли на Кейбл-стрит защищать таких, как мы. И ей не откажешь в логике.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы меня защищали коммунисты, — ответил тот. — И, признаться, не понимаю, какие цели преследует Аллен.

Нарушение осанки можно исправить лишь на смертном одре, а леопард от своих пятен никогда не избавится.

Черная перчатка небрежно торчала из кармана спортивных клетчатых брюк доктора, и Тони посмотрел на механистические пальцы, лежавшие на руле моноциклета. Доктор заметил его взгляд и попытался прикрыть пальцы рукавом куртки. Тони успел рассмотреть безобидную зажигалку на конце указательного пальца, а подумал почему-то о паяльной лампе…

— Бросьте, Маклин. Вам же объяснили: мистер Аллен ищет расположения отца очаровательной мисс, в этом нет ничего странного или предосудительного. Если бы мне было столько же лет, сколько мистеру Аллену, я бы тоже искал этого расположения. — Доктор посмотрел на Тони и подмигнул. Надо же, ни один мускул на его лице не шевельнулся, но глаза смеялись. — Давайте все-таки обсудим его предложение с Советом ветеранов.

Над головой, размахивая крыльями, зависла полицейская авиетка, голос из рупора призывал разойтись, не нарушать общественный порядок, не чинить препятствий маршу и не оказывать сопротивления полиции.

Маклин поморщился — то ли от слов доктора, то ли от призывов полиции.

— Я доложу мистеру Си, в чьей компании вы проводите уик-энд, Аллен, — сказал он и, развернувшись на пятках, направился в сторону жалкой ветеранской баррикады.

— И еще директору Бейнсу, — крикнул Тони ему вслед. — Ему тоже будет интересно.

Кира показала язык в спину Маклину и тихонько проворчала:

— Лысый — сядь пописай…

С чего она взяла, что Маклин лысый?

Доктор собирался к нему присоединиться, развернул моноциклет, но приостановился и оглянулся.

— Бейнсу… Это не тому Бейнсу, что начинал деревенским инспектором в графстве Суррей?

— Я не знаю. Вполне возможно, — пожал плечами Тони.

— Я знал, что он далеко пойдет, — кивнул доктор. — Мой друг когда-то сложил о нем высокое мнение.

Он замешкался, сунул «живую» руку в карман и извлек из него маленькую шоколадку в сверкающей обертке.

— Мисс О’Нейл, не сочтите за навязчивость мой скромный гостинец… — Доктор подал шоколадку Кире.

Кира протянула руку робко и медленно, а потом слишком поспешно выдернула лакомство из рук доктора. И снова сделала неуклюжий книксен.

— Пасибочки, сэр.

Доктор, наверное, улыбнулся (во всяком случае, глаза его выражали именно улыбку) — и направился вслед за Маклином.

— А он милый, этот твой док, — сказала Кира на обратном пути, откусывая кусок шоколада.

— Да ну? — обиженно спросил Тони.

— Ты чё? Ты обиделся, что ли? Ваще, да? — Она покрутила пальцем у виска. — Он жа это… с печки бряк…

— Чего?

— Мертвяк! И старый к тому ж.

Тони насторожился:

— А с чего ты взяла, что он мертвяк?

— А то не видно! — хмыкнула Кира. — Я знаешь как шиколадку брать дрейфила? Но он же ж по-доброму, правда?

— Нет, ты мне объясни: по чему тебе видно, что он мертвяк?

— Ну… Я не знаю. Просто: видно и все. И второй тож… с печки. Он чё, твой босс?

— Нет. Помнишь, я рассказывал тебе историю про пеструю ленту?

— Дык! Еще ба! Я три ночи не спала! — Она засмеялась.

— Ее доктор Уотсон написал.

— В рот конпот! Правда, что ли?

— Ты потом внукам будешь рассказывать, как он угощал тебя шоколадкой, — так что сохрани обертку на память.

— А чё? Можно. — Кира откусила еще кусочек. — Слушай, но ведь твой этот Ватсон, он по-доброму жа, да?

— В смысле?

— Ну, если б там трупный яд был, на шиколадке… Он ба не дал ведь, правда жа?

— Никакого трупного яда у мертвых нет, можешь не опасаться. И конечно, он по-доброму. — Тони ее вовсе не передразнивал, просто случайно поймал себя на том, как безграмотная речь заразительна. — То есть угостил тебя от всего сердца.

Небольшой поворот Кейбл-стрит не позволял участникам марша издали увидеть баррикаду, но и с баррикады приближение чернорубашечников было только слышно — в первую очередь нарочито громкий цокот железных копыт полицейских механоконей, который не заглушили выкрики и свист из окон.

К этому времени у баррикады собралось немало противников марша — и они всё прибывали и прибывали, стекались с прилегающих улочек, отступали со стороны Шадуэлла и спешили с Туэр-Хилл.

Не все отступавшие старались встать позади баррикады, многие выстраивались перед ней вдоль домов, и Кира тоже пролезла вперед — Тони пришлось отправиться вслед за нею. Впрочем, приключение ему нравилось.

Вряд ли ветеранов вдохновили аргументы коммунистов — скорей, решающую роль сыграла разношерстность собравшихся: от джентльменов до мусорщиков-моро, от добропорядочных обывателей до экстремистов ИРА, от врачей и учителей до ювелиров и лавочников. И ветераны строем, печатая шаг, прошагали до баррикады — толпа расступилась не столько из уважения, сколько с опаской. Выглядели их ряды в самом деле устрашающе, хотя ветераны были нарочито безоружны.

Чем громче звенели копыта механоконей, тем уверенней становился недовольный рокот толпы. И когда из-за поворота появились конные полицейские, этот разрозненный, невнятный рокот обратился вдруг грохочущим «¡No pasarán!». И обыватели, и «белые воротнички», и даже ветераны вскидывали вверх кулаки наравне с коммунистами и скандировали «Они не пройдут» — угроза в этих словах остановила бы и танковую дивизию.

Тони телом чувствовал лившиеся из толпы волны силы, они катились вперед будто горящие бревна, плескались между домов, возвращались обратно к толпе, заряжая ее новой энергией. И заметил, как его самого охватывает эта небывалая сила, смешанная с восторгом и полной уверенностью, и вскидывал сжатый кулак, и тоже кричал «¡No pasarán!».

Чуть впереди над домами опять зависла полицейская авиетка, но за грохотом голосов призывов полиции никто не услышал.

Механокони отличались от танков, конечно, но впечатление производили еще более жуткое, из-за сходства не столько с живыми, сколько с мертвыми лошадьми, — верней, их скелетами. А пар из ноздрей делал их похожими еще и на огнедышащих драконов. И какой бы тяжелой живая лошадь ни была, механоконь весил в несколько раз больше. Казался неуязвимым. Ряды конных полицейских не кончались, за ними не видно было виновников торжества — чернорубашечников.

Полицейские не дошли до баррикады — остановились шагах в ста от нее. И сразу стал слышен звон копыт на соседних улицах — протестующих окружали с трех сторон, оставляя им только одно направление для отступления, к Тауэр-Хилл.

Понятно, сперва полиция призывала людей разойтись, но довольно быстро перешла в наступление. Надо отдать должное стражам порядка: сунуться в столь радикально настроенную толпу осмелится не каждый, а дубинка — не оружие против булыжника. Но вот механокони… И правильней было бы отступить под прикрытие баррикады, но разве для этого Кира полезла вперед, чтобы немедленно спрятаться? Разумеется, нет, — ей, в отличие от Тони, хотелось подвигов и славы.

Полицейских пытались стаскивать с механоконей (и иногда это даже удавалось), но вскоре перешли к более серьезным действиям — наваливались на механоконя гуртом и опрокидывали его на мостовую. И хотя тактика имела успех, последствия были гораздо более серьезными: механоконь не мог подняться (как и полицейский под ним) и размахивал железными копытами в воздухе, грозя если не убить одним ударом подошедшего слишком близко, то покалечить точно. В случившейся перед баррикадой давке ничего не стоило попасть под удары копыт.

Кира, конечно, лезла в самую гущу событий, Тони за ней едва поспевал, — верней, едва поспевал прикрывать ей голову от ударов дубинками и оттаскивать в сторону от бьющих по воздуху железных копыт.

В бой вступили пешие бобби, выдергивая из толпы особо рьяных вояк, — но поначалу это удавалось им редко, а если и удавалось, то «пленных» немедленно вызволяли. Однако, несмотря на сопротивление, полиция все же вплотную подкатилась к баррикаде — тут в дело пошло оружие пролетариата: спасибо крепким полицейским шлемам, прикрывшим не менее крепкие головы, иначе вполне мирная попытка остановить марш обернулась бы серьезным кровопролитием.

Полицейских было много, и как-то само собой вдруг получилось, что стоявших перед баррикадой рассеяли, разбили на маленькие группы, и Тони с Кирой оказались в глубоком полицейском тылу вместе с горсткой моро-медведей. Более лояльными к полиции и правительству, нежели морограждане, были разве что ветераны, но, видимо, получив изначальную установку на сопротивление, медведи пока не сдавались, рычали почти как звери и почти как звери раздавали по сторонам тяжелые оплеухи.

Вокруг было слишком шумно: за баррикадой продолжали скандировать «¡No pasarán!», звенел металл о камень (и камень о металл), слышались вопли и гневные крики, ругань, призывы сдаться и требования прекратить марш; из окон с громкими проклятьями летели не только гнилые овощи, но и бутылки (а иногда утюги)… Казалось, за шумом невозможно расслышать ничего, но — именно в эти минуты издалека донесся мелодичный колокольный звон. Он будто перекрыл все прочие звуки, будто звучал прямо в ушах, будто не знал преград и расстояний…

Первыми на колокольный звон стали оборачиваться моро — вот ведь интересный парадокс! Существа, для которых понятия «бог», «вера», «церковь» не значат ничего, у которых нет светлых воспоминаний о первом причастии, рождественских подарках, пасхальных каникулах, раньше других ощутили то, что через несколько минут Тони назвал «умиротворением». Медведи становились все более спокойными, вялыми, заторможенными — быстро перестали рычать, и хотя не бросили сопротивляться, но теперь делали это без энтузиазма.

Вслед за ними к колоколам стали прислушиваться и остальные: тише делались выкрики, слабей замахи, но главное — ощущение непобедимости, правоты и силы рассеивалось, растворялось, таяло, как снежинка на ладони.

Умиротворение — так правительство Британии называло свою политику в отношении рейха. Умиротворение — вот единственное, что могло помочь чернорубашечникам победно завершить марш по Ист-Энду.

На колокольный звон не отозвались только некоторые ветераны. И Тони, пожалуй, догадался, которые из них: те, кто обладал альтернативным способом жизнедеятельности. Впрочем, несмотря на малое их число, они без труда сдержали продвижение полиции и не позволили снести баррикаду.

Значит, не было ни волшебством, ни божественным провидением, ни явленным с небес чудом воздействие на многотысячную толпу колокольного звона, внезапно пробудившее христианское смирение и всепрощающее милосердие к фашистам…

Кира, еще несколько минут назад боевая и отчаянная, вдруг растерялась, оказавшись прямо перед двумя полицейскими, опустила руки, и один из них уже замахнулся дубинкой, чтобы ударить ее по лицу, — а она и не думала прикрыться руками! Тони успел перехватить его запястье, встал с полицейским грудь в грудь, ударил его лбом по носу, толкнул на мостовую — бобби совсем обалдели, им все равно, кто перед ними: женщина, старик, ребенок… Спасибо медведям — оттащили Киру за свои широкие спины: отбиваться от стражей порядка и прикрывать ее было бы гораздо трудней. А Тони вдруг почувствовал кураж — он всегда недолюбливал полицейских, особенно почему-то английских. А еще… Обидно стало: нечестно они, с колокольным звоном. Нечестно.

И он позволил себе… покуражиться… Они не ожидали, не сразу догадались навалиться толпой, не подумали, что не всякий слетит с катушек от зуботычины или испугается полицейской дубинки. Что там их бокс или даже баритсу — ерунда для чистоплюев. Пожалуй, в замешательство бобби привело именно отсутствие щепетильности, которой они ждали от джентльмена; на их месте не растерялись бы разве что тюремные надзиратели.

Конечно, ни о какой победе над десятью тысячами полисменов речь не шла, но пятерых или шестерых Тони точно вывел из строя, прежде чем им удалось его скрутить: ломать руки они умели неплохо — как-никак это включалось в основы профессионального мастерства. Наверное, бобби были не прочь препроводить Тони в полицейский участок, вот только для препровождения куда-либо им нужно было поставить его на ноги, а именно это они сделать как раз опасались. Нет, бить дубинкой по затылку его не стали — а могли бы, — но вообще-то приложили немало усилий к тому, чтобы на ноги он без посторонней помощи не поднялся.

Свои не дали пропасть: из окон на головы бобби полетели увесистые цветочные горшки, а потом, благодаря случившемуся замешательству, Тони втащили в приоткрывшуюся дверь маленькой шляпной мастерской.

Тут собралась веселая компания: большая еврейская семья во главе с хозяином мастерской, несколько проституток-моро, двое здоровенных ирландцев из ИРА (они и помогли Тони подняться и пройти несколько шагов до двери), стайка мальчишек, вооруженных рогатками, пяток фабричных женщин, три джентльмена в безупречных костюмах (уже несколько помятых); кроме того, голоса слышались и наверху, куда прямо от входа вела узкая лестница.

До чего же все-таки глуп сэр Освальд: в Великой войне ИРА поддерживала немцев, воюющих против Англии, и теперь могла бы выступить на стороне любимого фашистами Британии рейха, но чернорубашечники настроили против себя всех — теперь ирландцам было вроде бы как-то и неудобно уважать кайзера и его политику.

Тони утер разбитый нос, повел плечами и потихоньку пошевелил пальцами — дубинки будто нарочно чаще всего попадали по рукам, заломленным за спину. Остальное — ерунда, просто синяки, а пальцы шевелились плохо.

Пацаны с рогатками поднялись на второй этаж и теперь из окон обстреливали ряды полиции. Хозяин чрезвычайно переживал за витрину — стекло такого размера стоило немалых денег, и он бы закрыл его своим телом от летевших в головы полиции булыжников, но, во-первых, опасался выйти наружу, а во-вторых, явно не походил на опытного голкипера. Впрочем, любовь иногда творит чудеса, даже если это любовь к своему имуществу…

Колокольный звон слышался и здесь, однако, вопреки ожиданиям, рокочущее «¡No pasarán!» снова набирало силу. Через широкое стекло витрины была видна баррикада: ветераны живым (или не совсем живым) щитом стояли на пути полиции, и даже стальные лошади не могли поколебать их ряды. Более того, непостижимым образом механокони выходили из строя, лишь приблизившись к баррикаде. Впрочем, почему непостижимым? Достаточно знать устройство механизма, чтобы повредить наиболее уязвимую его часть.

Однако Тони больше интересовала Кира, а не подвиги ветеранов, а ее он никак не находил. Не видно было и медведей-моро, с которыми она оставалась. Выйти за дверь, пожалуй, можно было только с поднятыми руками — никого из своих поблизости не осталось, только полицейские. А из-за угла наконец-то показались и чернорубашечники! Однако не поспешили на помощь бобби — слегка опешили, увидев впереди такое скопление людей. Легко быть храбрецами, наваливаясь гуртом на одного, — в положении явного меньшинства смелости у фашистов поубавилось.

А народ взревел при их появлении — может, и правильно правительство прикрыло чернорубашечников столь многочисленными силами полиции, иначе порвали бы молодчиков сэра Освальда на куски, в прямом смысле слова. И самые умные, и самые образованные, и самые гуманные представители человечества, оказавшиеся в толпе, заражаются от нее силой и ощущением правоты, и чем больше в сердце человека доброты, тем сильней желание придать мучительной смерти ту сволочь, которая призывает гнать, громить, убивать и жечь людей в Пекле.

Тут-то Тони и увидел Киру — двое полисменов за руки тащили ее к себе «в тыл», приближаясь к шляпной мастерской, а она отчаянно упиралась, пинала их тяжелыми ботинками и норовила укусить. Он рванулся к дверям одновременно с ирландцами — те сразу разглядели в ней свою. Бой был коротким и победоносным только из-за близости к двери — высунулись, быстренько врезали двум бобби и, подхватив Киру, снова нырнули за дверь. Тактика всем понравилась, даже трое джентльменов изъявили желание принять участие в следующей вылазке.

Правая рука после этой операции вышла из строя окончательно — Тони не смог хорошенько сжать кулак, и одного удара в крепкую челюсть полицейского хватило, чтобы вместо чужих зубов выбить собственные костяшки. Но Кира была счастлива, а не только спасена: прижималась к его боку, преданно заглядывала в глаза снизу вверх, терлась щекой о плечо, чтобы ни у кого из присутствующих не возникло сомнения, что она подружка этого отважного героя. Она даже молчала — от переполнявших ее чувств. А Тони хотелось куда-нибудь сесть, отдышаться и покурить — едва слезы из глаз не капали, как рука болела. Сам виноват, конечно, — такие штуки только с пацанами случаются.

— Ты это… Вот сюда вот сядь. — Кира кивнула на широкий подоконник, будто прочитала мысли Тони.

Он послушался, а когда сел, она погладила его по голове — он и не думал, что это может выйти у нее столь ласково. И сразу навалилась усталость, которая не ощущалась так остро, как боль, и слабость, и даже сонно закружилась голова. То ли оттого, что Тони приблизился к окну, то ли это случайно совпало, но он снова отчетливо услышал колокольный звон.

— Ну что, Стальная Крыса? Давай ты больше не будешь выходить на улицу сегодня, а? — Он поднял голову и посмотрел на Киру.

— Хорошо, — неожиданно согласилась она.

— Если хочешь, можешь пострелять из рогатки со второго этажа, — этот аргумент он придумал заранее, не рассчитывая на столь легкое согласие.

— Хорошо, — снова кивнула Кира.

— Ты не знаешь, где это звонят? — спросил он, оглядываясь.

— Неа. Далеко где-то.

Неожиданно в их разговор вступил один из джентльменов:

— Это колокола Сент-Мэри-ле-Боу. Между прочим, больше мили отсюда — а слышно так, будто звонят за углом.

— Колокола Сент-Мэри-ле-Боу слышны за пять миль, — включился другой джентльмен со знанием дела. — Во всяком случае, так принято считать.

***

«Я — Сардина, Океан-2. Вызывается Кузнечик. Вызывается Кузнечик. Кузнечик, сообщаю: при укладке образцов промысловых пород 9, 13, 14, полученных соответственно 1-го, 2-го и 4 октября этого года, просьба придерживаться стандартов 22, 547, 73, 454, 214, 428…»

Цифр было много, диктор читал их привычно сухо и четко, для него эти цифры были только цифрами — в отличие от того, кому они предназначались.

Глава 8

в которой докеры празднуют победу на Кейбл-стрит, а потом обнаруживают жертву Потрошителя

Они не прошли. Часа три или больше продолжалась катавасия на Кейбл-стрит, в результате полиция сдалась и окольными путями препроводила чернорубашечников (тех, что не разбежались от страха или от скуки) в направлении Гайд-парка, где они могли сколько угодно произносить пылкие речи для самих себя и старушек, обычно кормивших там голубей.

Даже самые консервативные вечерние газеты говорили, что на Кейбл-стрит собралось не менее ста тысяч человек (и это против четырех тысяч чернорубашечников и десяти тысяч приставленных к ним полицейских!), а газеты полиберальней называли цифру в полмиллиона! Однако и ста тысяч было вполне достаточно, чтобы правительство оценило отношение лондонцев к идеям сэра Освальда: если кто-то и сочувствовал Британскому союзу фашистов, то не до такой степени, чтобы в воскресенье встать с утра пораньше и отправиться в Ист-Энд изъявлять свою волю. Разреши правительство марш коммунистов по Пикадилли, они бы тоже не собрали много сторонников, но вряд ли сто тысяч лондонцев вышли бы на улицы, чтобы этот марш остановить.

На месте власть имущих Тони бы всерьез задумался об этом соотношении сил, но ему почему-то казалось, что переговоры с кайзером оно не остановит: правительство Британии не прислушивается к своему народу, когда мнение оного расходится с точкой зрения кабинета министров.

Может быть, и правильно: откуда бы народу знать, что для него лучше? Политика умиротворения рассчитана на то, чтобы англичанам не пришлось воевать с рейхом. Это ли для них не благо? Пусть кайзер воюет с Советской Россией — как лев с крокодилом, — а барон Мюнхгаузен постоит за Ла-Маншем и понаблюдает, как они жрут друг друга. И конечно, Великобритания выступит союзником рейха — будет продавать ему оружие (сказочно на этом богатея) и даже для вида выделит некоторое количество воинских подразделений, которые будут сражаться не за немцев, впрочем, а за британские колонии, где не любят немцев и сочувствуют коммунистам. Опять же, Россия дальше от Англии, нежели Германия, а потому ее иметь врагом безопасней. Вот только что при этом будет с несчастной Францией? А также с Польшей, Венгрией, Чехословакией и другими европейскими странами, лежащими между молотом и наковальней? То есть, конечно, между дьяволом и бездной…

Тони затушил сигарету и оторвался от вечерних газет, которые просматривал, сидя в углу паба на Белл-лейн. Докеры вовсю праздновали победу и громко хвастались своими подвигами; музыкальный автомат, пыхтя, в пятый раз играл Марсельезу (Интернационала в репертуаре не было).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Боб Кеннеди погибнет во время Второй Великой войны.

2

Название секретного объекта МИ5 впоследствии станет известно всему миру благодаря одноименной книге, написанной Эриком Блэром под псевдонимом.

3

Уильям Джордж Перкс не преуспеет на поприще банковского дела, но станет одним из самых известных в мире рок-музыкантов.

4

Впоследствии Чудо-малыш станет жертвой гомофобии: заявит в полицию на обворовавшего его сексуального партнера, в результате чего будет обвинен в непристойности и подвергнут принудительной химической кастрации. Однако его вклад в науку трудно переоценить.