Любовница короля

Энтони Хоуп

«Любить, где любит король, знать то, что он скрывает, и пить из одной с ним чаши». Именно такое предсказание вынесла мне, Саймону Дэлу, старая колдунья Бэтти, ещё за год до моего рождения в памятном июле 1647 года. Предсказание начало сбываться, когда гордый взгляд юной леди Кинтон загорелся гневом в ответ на улыбку другой девушки, говорившей со мной.. Но это произошло уже через 18 лет…

Глава 4. Сидария разоблачена

Наконец после долгих сборов, но короткого, насколько это зависело от меня, прощания я отправился в столь желанный для меня путь. Моим соседом в почтовой карете оказался господин лет тридцати, с худощавым, гладко выбритым лицом. С ним ехал его слуга по имени Роберт, очень сурово обращавшийся с почтальонами и трактирщиками. Этот господин не замедлил вступить со мной в разговор, на что я сам, вероятно, не скоро решился бы. Он сообщил мне, что состоит управляющим лорда Арлингтона и возвращается в Лондон по вызову своего хозяина, назначенного государственным секретарем, что он, Кристофер Дарелл, пользуется полным доверием милорда, а это, как я должен сам понимать, вещь не маленькая. Все это было рассказано мне так любезно и непринужденно, что вызвало на откровенность и меня. Я рассказал в свою очередь всю свою историю, умолчав только о Сидарии. Дарелл выразил удивление, что я еду в столицу впервые, и добавил, что мой вид не выдает провинциала. Он предложил мне переночевать с ним вместе в известной ему гостинице в Ковент-гарден, где он познакомит меня с очень милым обществом. Это предложение я принял весьма охотно. Затем мой новый знакомый заговорил о дворе, о жизни короля и королевы, о герцогине Орлеанской, которая должна скоро приехать в Англию, хотя никому неизвестно зачем; после этого он очень свободно стал передавать всевозможные придворные сплетни, которым, казалось, не предвиделось конца. Я остановил его вопросом, знает ли он фрейлину герцогини — мисс Барбару Кинтон?

— Еще бы, — сказал Дарелл, — это — одна из первых красавиц при дворе и притом безупречного поведения.

Я поспешил похвастать, что мы — старые друзья.

— Ну, если вы хотите быть чем-нибудь большим, то не советую терять время, — рассмеялся мой спутник. — У мисс Кинтон слишком много поклонников, и в особенности один знатный лорд вздыхает по ней чуть ли не на весь Лондон.

Я слушал внимательно, с некоторым чувством гордости, а отчасти и ревности, но свои дела все-таки интересовали меня больше, а потому я, собравшись с духом, решился было спросить Дарелла о Сидарии.

Однако он перебил меня вопросом:

— Вы, должно быть, приверженец церкви?

— Разумеется, — улыбнулся я. — Как же иначе? Или вы приняли меня за паписта?

— Простите, если мой вопрос обидел вас, — извинился Дарелл и, переменив тему разговора, стал расхваливать мой будущий полк, после чего вдруг спросил: — Кстати, простите за нескромный вопрос, как вам удалось получить в него доступ? Это — далеко не легкое дело; одних собственных достоинств недостаточно.

Мне очень хотелось рассказать ему всю историю, но было неловко: моя мужская гордость возмущалась покровительством женщины. Я не имел тогда понятия о том, как многие выходят в люди единственно благодаря этому, и сплел Дареллу историю о знатном друге, желавшем остаться неизвестным. Воспользовавшись первой паузой в разговоре, я задал ему интересующий меня вопрос.

— Не слышали ли вы, об одной даме, по имени Сидария? — спросил я, не имея возможности сдержать досадную краску, вспыхнувшую на моем лице.

— Сидария? Где я слышал это имя? Нет, такой не знаю, хотя… — Дарелл задумался на минуту, а потом щелкнул пальцами. — Ну, так и есть! Я знал, что слышал это имя. Это — действующее лицо из модной пьесы «Индийский император». Должно быть, эта дама маскировалась?

— Вероятно, — согласился я, скрыв свое разочарование.

Дарелл посмотрел на меня с любопытством, но не стал расспрашивать.

Мы подъезжали к Лондону, и новые впечатления вытеснили из моих мыслей даже Сидарию. Я замолчал и совсем забыл про своего спутника. Когда мой взгляд случайно упал на него, я заметил, что он с любопытством следит за мной. Однако, как ни был я взволнован, я все же не чувствовал себя истым деревенским дикарем. Мое пребывание в Норвиче, конечно, не сделало меня столичным жителем, но до некоторой степени стерло с меня провинциальную плесень. Я скоро догадался не выказывать своего удивления, но принимать как должно все то, что видел. Это было вовсе не лишне и приучало меня сдерживать свой нетерпеливый характер.

Мы прибыли в гостиницу; освежившись и отдохнув от дороги, я стоял у окна и помышлял уже о постели, как вдруг в мою комнату вошел Дарелл и весело сказал:

— Надеюсь, ваш гардероб в исправности? Я сегодня же могу сдержать свое обещание и ввести вас в одно общество, куда только что получил приглашение. Мне очень хочется, чтобы вы пошли со мной; вы там встретите многих, кого вам не лишне знать.

Я немедленно согласился на его любезное предложение. Относительно своего туалета я не беспокоился, зная, что мой костюм был только что сшит и вполне приличен; его, как и моих новых пальто и шляпы, мне нечего было стыдиться.

Дарелл вполне одобрил мое платье.

— Вам не хватает только красивой трости, — сказал он, — но это легко исправить. Поедем, а то будет поздно.

Хозяин дома, куда мы прибыли, был некий мистер Жермин; он пользовался большой известностью при дворе и встретил нас очень любезно в своем доме, в Спринг-гарден. Он был особенно приветлив со мной и старался, чтобы я не чувствовал неловкости среди незнакомого общества. Он посадил меня около себя, а с другой стороны сел Дарелл. Напротив нас поместился лорд Кэрфорд, красивый господин лет тридцати с небольшим. Между гостями Дарелл указал мне несколько лиц, известных мне по фамилии, как, например, лорда Рочестера и французского посланника Комингса, человека очень аристократического вида и обращения. Но они сидели на другом конце стола, познакомиться с ними мне не пришлось, и я прислушивался к разговору своих соседей, изредка вставляя в него и свое слово и стараясь не давать заметить своей непривычки к столичному обществу. Лорд Кэрфорд относился к моим словам несколько высокомерно, но Дарелл шепнул мне, что он — «очень большая птица», и я мало обращал на него внимания, думая, что лучшим ответом ему будет моя вежливость.

Все шло отлично, пока не кончился ужин, и гости остались за бокалами вина. Тогда лорд Кэрфорд, разгоряченный выпитым, стал очень свободно и развязно отзываться о короле, очевидно, будучи чем-то сильно обижен с его стороны. Намеки и подсмеивания хозяина дома скоро вызвали его на откровенность: он как будто только этого и ждал.

— Ни дружба с королем, никакие достоинства и заслуги не помогут получить от короля какую-либо милость. У него все зависит от женщин: им стоит только пожелать. Я просил у короля дать моему брату освободившуюся в гвардии телохранителей вакансию, а он обещал ее мне торжественным образом, уверяю вас. А потом явилась Нелли; ей эта вакансия тоже понадобилась для ее друга, и она получила ее, а я остался с носом.

Я насторожился, услышав про гвардию, так же как и Дарелл. Он постарался было переменить разговор, но ему это не удалось:

— Кто же этот счастливец… новый счастливец, который состоит другом мисс Нелл? — спросил Жермин.

— Какое-то деревенское чучело, — небрежно ответил лорд. — Говорят, его фамилия Дэл.

Мое сердце сильно билось, но внешне я был спокоен, когда, нагнувшись через стол, громко сказал:

— Вы имеете неверные сведения, в этом я могу вас заверить.

— Чем вы можете доказать это? — последовал высокомерный ответ.

— Тем, что именно я назначен в гвардию, и мое имя — Дэл, — сказал я, стараясь быть спокойным и чувствуя, как Дарелл сжал мою руку.

— Вы — счастливец, если так, — злобно усмехнулся Кэрфорд. — Поздравляю вас с вашей…

— Стойте, Кэрфорд! — крикнул Жермин.

— С вашей крестной маменькой, — докончил лорд.

— Ваши сведения неверны, милорд, — горячо повторил я, хотя мое сердце сжалось предчувствием: я угадал, кого они называли именем Нелл.

— Клянусь Богом, это правда, — повторил Кэрфорд.

— Клянусь Богом, это — ложь, — настаивал я.

Наши голоса возвышались; кругом настало молчание — все слушали нас. Кэрфорд покраснел, как рак, когда я обвинил его во лжи, сам начиная думать, что это не было ложью. Но отступать я не хотел.

— Итак, я прошу вас взять свои слова обратно, — твердо заявил я.

— Если вам не стыдно было принять такую протекцию, чего же стесняться признания в этом? — рассмеявшись, сказал Кэрфорд.

Я встал с места и низко поклонился ему. Все поняли, что означал этот поклон. Он один, продолжая дерзко смотреть на меня, не поднялся с места.

— Вы, как видно, не понимаете меня? Может быть, это освежит вашу сообразительность? — воскликнул я и бросил ему в лицо салфетку.

Лорд вскочил на ноги, то же сделали и все остальные. Дарелл крепко сжимал мою руку, Жермин держался около Кэрфорда. Я плохо сознавал, что происходит, будучи весь занят своим ужасным открытием. Между тем Дарелл говорил с Жермином, а Кэрфорд снова занял свое место.

— Вам лучше теперь идти домой, — обратился ко мне Дарелл. — Я устрою все, как надо: вы встретитесь завтра утром.

Я кивнул ему, как-то сразу успокоившись. Слегка поклонившись Кэрфорду и низко — хозяину дома и его гостям, я пошел к двери; за мной послышался оживленный говор.

Не помню, как я добрался до своей гостиницы, всецело поглощенный неожиданным открытием. Я еще сомневался, еще не верил, а между тем это объясняло все, все, что произошло со мной. Прошло четыре года со времени моего знакомства с Сидарией, и однако, если все, услышанное мною, было правдой, я завтра охотно получу смертельный удар от руки Кэрфорда. Спать я, конечно, не мог и пошел в общий зал гостиницы, где спросил бутылку вина. Там никого не было, кроме одного очень скромно одетого человека; сидя за столом, он читал книгу. Он ничего не пил, и, когда я из любезности предложил ему стакан вина, отрицательно покачал головой. Однако он закрыл Библию, развернутую перед ним, и пристально посмотрел на меня. У него было странное лицо — худощавое и длинное, а волосы (парика у него не было) свешивались прямыми прядями вокруг его головы. Я принял его за проповедника, и нисколько не удивился, когда он заговорил о грехах народа, гневе Божьем и тому подобных вещах. Все это было скучно, и я пил вино молча, погруженный в свои мысли, нисколько не интересуясь грехами мира.

— Греховное увлечение папизмом снова подымает голову, — говорил проповедник, — а благочестивые терпят гонения.

— Ну, эти благочестивые взяли свое; они получают теперь только то, что заслужили, — нетерпеливо перебил я, потому что мне надоели его проклятия и жалобы.

— Но царство Божие наступает, — воскликнул он. — Его гнев поразит всех, не исключая обитателей дворцов.

— Я бы на вашем месте так громко не говорил об этом! Опасно, — сухо заметил я.

— Вы — молоды и кажетесь честным, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Остерегайтесь! Сражайтесь за Создателя, а не в рядах его врагов.

Мне не раз случалось видеть всяких фанатиков в деревне, но такого сумасброда встречать еще не приходилось, хотя, надо сознаться, он говорил многое верно, в особенности, когда начал громить поведение придворных и самого короля.

— Может быть, вы и правы, мистер…

— Мое имя — Финеас Тэт.

— Мистер Тэт, — зевнул я, — но ведь нам с вами ничего не изменить. Подите проповедывать королю.

— И королю придется услышать мои слова, — нахмурился он, — но теперь для этого еще не пришло время.

— Зато теперь как раз время подумать о постели, — улыбнулся я. — Вы ночуете здесь?

— Сегодня я ночую здесь, а завтра буду проповедовать в городе.

— Тогда, пожалуй, завтра вам придется ночевать в менее удобном месте, — заметил я ему, собираясь идти спать, но он устремился за мною, громко крича: «Помните! Настанет время!»

Едва ли мне легко удалось бы от него отвязаться, если бы в эту минуту не вошел Дарелл. К моему удивлению, он и проповедник оказались знакомы. Дарелл громко рассмеялся и воскликнул:

— Опять, милейший Тэт! Вы еще не бросили нашего проклятого города на произвол судьбы?

— Он не уйдет от своей судьбы, как не уйдете от нее вы, — сурово сказал Тэт.

— А это — уже дело мое, — сердито огрызнулся Дарелл. — Мистер Тэт недоволен мною за то, что я держусь старой религии. — Объяснил он, обратившись ко мне.

— Правда? Я не знал, что вы — приверженец старой церкви, — отозвался я, вспомнив наш разговор дорогой.

— И он, и его хозяин тоже, — воскликнул Тэт. — Не правда ли?

— Я советовал бы вам быть осторожнее, говоря о сэре Арлингтоне, — строго остановил его Дарелл. — Вы отлично знаете, что он — поборник церкви своей родины.

— Неужели! — иронически усмехнулся Тэт.

— Ну, довольно! — вдруг рассердился Дарелл. — Мне надо многое сказать своему другу, и я хочу остаться с ним один на один.

Ворча под нос, Тэт взял Библию и вышел из комнаты.

— Несносный человек! — сказал Дарелл. — Недолго ему гулять на свободе. Ну, я уладил ваше дело с Кэрфордом.

Не это хотел я узнать от него теперь. Положив ему руку на плечо, я просто спросил:

— Правда это?

— Правда, — тихо ответил Дарелл. — Я это знал, как только вы упомянули имя Сидарии. В роли Сидарии она впервые появилась в Лондоне и приобрела известность. По вашему описанию я не сомневался, что это — она, но думал, что, может быть, я ошибся или что это, по крайней мере, не станет общеизвестным. Но, как видите, дело выплыло на свет, и вам теперь приходится драться с очень серьезным противником.

— Об этом я не думаю, — начал было я.

— Дело обстоит хуже, чем вы думаете, — перебил Дарелл. — Этот Кэрфорд — как раз тот лорд, о котором я вам говорил, как о яром поклоннике Барбары Кинтон. Он очень высоко стоит в ее глазах, а еще выше в глазах ее отца. Ссора с ним, и еще по такой причине, сильно повредит вам во мнении Кинтонов.

Действительно, все, казалось, обратилось против меня, и все-таки мои мысли были полны одной Сидарией. Сидя около Дарелла, я слушал, что он говорил мне о ней. Одно уже ее настоящее имя многое могло бы сказать: это имя было действительно известно всем и каждому; оно звучало в стихах и балладах поэтов, раздавалось среди всех пересудов и толков, затрагивалось даже в серьезных государственных вопросах. В то смутное время даже церковь не гнушалась обделывать свои дела посредством влияния красивых женщин. Кэстльмэн и Нелл Гвинт — все мы читали и слышали об этих красавицах. Сам наш пастор говорил мне о Нелли и отзывался о ней снисходительно, так как она была протестанткой. Половину ее прегрешений ей готовы были простить за то, что она употребила свое влияние на пользу церкви и успешно боролась с другой красавицей, стремившейся обратить короля в лоно католичества. Я сам готов был простить ей многое ради ее красоты и милой живости.

Надо сознаться, что я, как большинство молодых людей, довольно безразлично относился к религии вообще, но теперь все это коснулось меня слишком близко. Мог ли я простить Нелл мое унижение, мою поруганную любовь, мое смешное положение?

— Итак, вам придется драться, — сказал Дарелл, дружески пожимая мне руку.

— Да, я буду драться, — отозвался я, — а потом — если будет это «потом» — я отправлюсь во дворец.

— Принять свое назначение?

— Сложить его с себя, милейший Дарелл, — высокомерно сказал я. — Не думаете ли вы, что я приму его из такого источника?

— Видно, что вы — не столичный житель, — улыбнулся Дарелл. — Здесь никто и не подумал бы возражать что-либо по такому поводу.

— Да, я из деревни, — согласился я, — и Сидарию я узнал в деревне.