Любовница короля

Энтони Хоуп

«Любить, где любит король, знать то, что он скрывает, и пить из одной с ним чаши». Именно такое предсказание вынесла мне, Саймону Дэлу, старая колдунья Бэтти, ещё за год до моего рождения в памятном июле 1647 года. Предсказание начало сбываться, когда гордый взгляд юной леди Кинтон загорелся гневом в ответ на улыбку другой девушки, говорившей со мной.. Но это произошло уже через 18 лет…

Глава 2. Юность

Как часто самый ожесточенный спор поднимается из-за чистейших пустяков! И так ведется еще со времен Адама и Евы. Быть не могло, чтобы почтенные прародители не поспорили между собой по поводу известного инцидента с запрещенным плодом. Правда, спор, который я имею в виду, возник по гораздо меньшему поводу. Речь шла о том, имеет ли право молодой человек, ухаживающий за одной женщиной, сорвать поцелуй (по-видимому, принятый весьма благосклонно) у другой? Конечно, я утверждал, что имеет, так как мне больше ничего не оставалось делать в моем положении. Барбара настаивала на том, что нет никакого разумного оправдания такому некрасивому поступку, хотя, конечно, быстро добавляла она, это ее нисколько не касается. Ей нет никакого дела до того, влюблен я или нет, сильно ли и в кого именно. Она выражает просто свое общее мнение по поводу любви или того, что мужчины называют ею. А что касается пристойности такого поступка, то на это у нее своя точка зрения, с которой господин Саймон Дэл, может быть, не согласится. Конечно, девица из сторожки садовника должна быть одного мнения с мистером Дэлом. Иначе как бы она могла допустить поцеловать себя в таком открытом месте парка, где ежеминутно мог кто-нибудь пройти и где по несчастной случайности проходила в ту минуту именно она — Барбара Кинтон? Если бы все это могло иметь для нее какое-либо малейшее значение, то только в смысле дурного примера для деревенских девушек, да и то теперь, когда она завтра уезжает в Лондон — занять место фрейлины ее высочества герцогини — и не имеет ни времени, ни охоты думать о том, с кем и как развлекается Саймон Дэл, когда его никто не видит. Конечно, это не значит, что она наблюдала; и ее присутствие здесь было просто неприятной случайностью; тем не менее она очень рада слышать, что девица отправляется скоро обратно туда, откуда приехала, к большому облегчению милой миссис Дэл и любимых подруг ее, Барбары, — Люси и Мэри Дэл. Она, конечно, не желает зла той девице, но думает, что ее мамаша должна иметь много хлопот с такой дочерью.

Мне нечего было возразить на этот поток красноречия, я только молча раскланивался. Наконец удалось вставить словечко и мне.

— Пощадите меня, мисс Барбара! — взмолился я. — Неужели мы с вами расстанемся врагами?

Она не ответила, но я видел, что на ее лице смягчилось суровое выражение. Она отвернулась к окну, откуда были видны кусочек луга и деревья парка. Немного настойчивости — и она, конечно же, простила бы меня, но тут коварная судьба вновь сыграла свою злую шутку: вдали мелькнула стройная, освещенная солнцем фигурка. Это было совсем напрасно.

— Сидария! Хорошенькое имя, — злобно сказала Барбара, — только она, вероятно, имеет свои причины не говорить другого.

— Ее мать сказала другое садовнику, — слабо заступился я.

— О, имена даются так же легко, как и поцелуи, а насчет Сидарии папа говорит, что такого имени вовсе нет.

Тем временем предмет нашего спора беззаботно скользил по лугу, раскачивая в руке свою шляпку. Теперь Сидария уже скрылась из вида между высокими деревьями.

— Она ушла, — шепнул я, — ушла…

Барбара поняла меня, но не захотела сменить гнев на милость.

— Можете не вздыхать об этом перед моим носом! — сказала она. — А впрочем, вздыхайте, если хотите. Что мне до этого за дело? Не бойтесь, она ушла, конечно, недалеко, и не убежит, когда вы броситесь за нею.

— В Лондоне вы пожалеете, что так дурно обходились со мной.

— Там я о вас и не вспомню. Вы забываете, какие изящные и элегантные кавалеры при дворе?

— Черт бы их всех побрал! — искренне воскликнул я.

В глубине темных глаз Барбары сверкнул огонек торжества.

— Вы живо найдете себе мужа при дворе, — горько сказал я.

— Очень может быть, — беспечно согласилась она.

Правду сказать, я был не в духе: отъезд мисс Кинтон огорчал меня до глубины души, а еще больше огорчала наша ссора. Я ревновал ее к каждому кавалеру в Лондоне, и разве не прав я был в сущности?

— Итак, до свиданья, — мрачно сказал я, отвесив ей трагический поклон, которому позавидовал бы любой артист лондонской сцены.

— Итак, до свиданья! Я вас не задерживаю, зная, что вам надо проститься в другом месте.

— О, там еще целая неделя впереди, — возразил я.

— Не сомневаюсь, что вы проведете с пользой это время, — важно сказала Барбара, выразительно глядя на дверь.

Я мрачно вышел из комнаты и на террасе встретился с лордом Кинтоном. Он смеясь взял меня под руку и спросил:

— Вы поссорились, а? Ну, погодите! Завтра она уедет в Лондон.

— Маленькая ссора, милорд, — кисло заметил я. — Мисс Барбара так мало обращает на меня внимания!

Лорд как будто призадумался, хотя улыбка не сходила с его губ.

— О вас многое болтают в деревне, Саймон, — сказал он. — Послушайте совета друга: держитесь подальше от девицы из сторожки садовника. Поверьте, я говорю не без основания.

Ничего большего я не мог от него добиться и ушел более рассерженный, чем после ссоры с его дочерью. Конечно, по особенности, свойственной мужской природе, я немедленно направился к сторожке садовника: единственное оружие обиженного поклонника было у меня под рукою, и я хотел воспользоваться им. На пороге сторожки сидел мой друг пастор и мирно беседовал с Сидарией.

— Это — верно, — произнес он, — но я думаю, что вы это слишком рано узнали.

— Есть такие школы, где подобные вещи узнаются рано, — заметила она, как мне показалось, с оттенком горечи.

— Бог с ними, с этими школами! — отозвался пастор.

— О каких уроках идет речь? — спросил я, подходя ближе.

Никто мне не ответил. Пастор, положив руки на ручку своей трости, начал ни с того ни с сего рассказывать Сидарии о предсказании старухи Бэтти, что случалось с ним нередко, если я был поблизости. Сидария слушала внимательно, слегка улыбаясь.

— Странное пророчество! — закончил пастор. — Только время покажет, насколько оно верно.

Девушка посмотрела на меня как будто с новым интересом: такие истории всегда действуют на воображение.

— Не знаю, насколько предсказание верно, — заметила она, — но для этого мистеру Дэлу надо прежде всего познакомиться с королем.

— Верно, — воскликнул пастор, — все основано на этом. Не может же Саймон разделять любовь короля, знать его тайны и пить из его чаши, сидя постоянно здесь, в деревне.

— Что же, мне ехать в Лондон? — спросил я. — Зачем? И там у меня нет таких друзей, которые доставили бы мне возможность приблизиться к его величеству.

Пастор печально поник головою: он знал, что таких друзей у меня действительно не было, да и сам-то король не особенно дорожил своими друзьями, даже теми, что были поважнее моего доброго отца, поплатившегося за свою преданность ему всем состоянием.

— Будем ждать, — решил пастор. — Время покажет, может быть, найдется и такой друг.

Сидария призадумалась, а потом, улыбнувшись, сказала:

— Скоро у вас будет друг в Лондоне.

— Она мне — вовсе не друг, — возразил я, думая о Барбаре.

— Я говорю не о ней, — лукаво подмигнула мне девушка. — Ведь и я еду в Лондон.

Я улыбнулся, зная, что едва ли она может быть для меня таким влиятельным другом, чтобы открыть дорогу ко двору. В ответ она засмеялась и так посмотрела на меня, что я не заметил, как простился с нами и ушел пастор, и спросил:

— А вы позаботились бы обо мне, если бы имели власть?

— Не знаю. Только в Лондоне иногда случаются странные вещи, — задумчиво ответила Сидария. — Откуда знать, может быть, и у меня будет когда-нибудь власть.

— И вы употребили бы ее для моей пользы?

— Могла ли бы я иначе поступить с человеком, рискнувшим благоволением своей милой ради поцелуя моей щеки? — и девушка весело рассмеялась, увидев, как я вспыхнул при этом напоминании. — Ну, в городе надо будет отучиться так краснеть, — продолжала она, — а то вас сделают притчей во языцех и будут указывать на вас пальцами.

— Что же, чем реже это случается там, тем больше будет эффект, — слабо защищался я.

— Ловко! — одобрила девушка. — Мы скоро разовьем вас в городе.

— А чем вы там занимаетесь? — подозрительно спросил я, пристально глядя ей в глаза.

— А почти тем же, чем, как вам известно, занималась и здесь, в деревне, — рассмеялась она.

Так отделывалась Сидария от меня всегда, когда я хотел добиться ответа, кто и что она такое. То же самое было и с ее матерью, которой, к слову сказать, я не симпатизировал так же, как и она мне. Она не любила много говорить и всегда хмурилась, видя меня около своей дочери. Однако ей приходилось часто видеть нас вместе, а по правде сказать, еще чаще это случалось с нами без нее. Барбара уехала, бросив меня одиноким, рассерженным и готовым искать себе утешения, где бы ни случилось.

Между тем Сидария нравилась мне все больше и больше своим смехом, живостью, приветливостью. Кроме того, у нее были манеры светской женщины и знание жизни, которое возбуждало мое любопытство. Все это вместе с ее чарующей юностью и свежей красотой привлекало меня разнообразием настроений и быстрой сменой живых, новых впечатлений. То она была весела и насмешлива, то задумчива и грустна. Иногда она, вздыхая, говорила: «О, как бы я желала навсегда остаться здесь, в этой милой, наивной стране!», то тихо шептала мне: «Ах, зачем я — не то, что ваша мисс Барбара!». Через минуту она снова шутила, смеялась, забавляясь жизнью, как пестрым детским мячиком.

Кто осудит меня за то, что в свои восемнадцать лет в понедельник я любил одну, а в субботу желал умереть за другую. Это так понятно, так свойственно милой, легкомысленной юности! Вспомните свою молодость и попробуйте осудить меня. Вы улыбнулись? — Значит, я оправдан!

Был золотистый летний вечер, когда я пришел в Кинтонский парк прощаться с Сидарией. Мать и сестры сердились на меня, деревня сплетничала, даже пастор неодобрительно качал головой. Какое мне было до всего этого дело! Почему один богат и знатен, а другой беден и скромен?

Девушка сидела под деревом; ее красивое личико было как будто печально, маленькая ручка придерживала бьющееся сердечко, а глаза играли непрерывной сменой выражений. Я подошел к ней, взял за руку и мог произнести только ее имя: «Сидария!» Больше мне нечего было сказать; по крайней мере мне так казалось тогда.

— Что же, разве у вас нет для меня ни клятв, ни уверений? — укоризненно сказала она, но ее глаза искрились смехом.

Я выпустил ее руку и отошел. Говорить я не был в силах.

— Когда вы будете ухаживать в Лондоне, — сказала она, — запасите побольше любовного багажа. Там дамы требуют признаний, клятв, отчаянья, стихов, музыки и Бог весть чего еще.

— Из всего этого у меня есть только отчаянье, — уныло сказал я.

— Ну, тогда вы — очень скучный поклонник, — строптиво сказала Сидария, — и я рада, что поеду туда, где поклонники повеселее.

— Так вы едете в Лондон искать поклонников? — ревниво воскликнул я.

— Отчего же, если судьба их пошлет.

— А меня вы забудете там?

— Конечно, если вы не явитесь сами напомнить о себе. «С глаз долой — из сердца вон!» — знаете пословицу?

— А если я приеду? — спросил я, вдруг окрыленный надеждой.

На этот раз девушка не ответила, как обычно, насмешкой, а сорвала с дерева листок и стала медленно разрывать его на части.

— Ну, знаете, — заговорила она, — я думаю, если вы явитесь, то, пожалуй, пожалеете, что приехали, если только к тому времени не забудете меня окончательно сами.

— Забыть вас? Никогда, пока я жив! Можно мне приехать?

— Разумеется, поскольку ваши средства и ваш гардероб позволят вам это… Ну, не злитесь! Приезжайте, мой миленький Саймон! Ведь мы — друзья, не правда ли? Вот я возьму вас под руку, чтобы вы перестали злиться. Слышите, Саймон? — Ее глаза смотрели на меня, как бы прося прощения, но в глубине их все-таки светился далекий огонек насмешки; она ласково гладила мою руку и продолжала: — Конечно, вам надо приехать в Лондон. Ведь Барбара Кинтон там, а вам, если я не ошибаюсь, есть в чем попросить у нее прощения.

— Если я приеду в Лондон, то только ради вас, — заявил я.

— Нет, неправда! Вы приедете, «чтобы любить там, где любит король, знать то, что он скрывает, и пить из его чаши». Ваша высокая участь не имеет ничего общего со мной.

Она отошла и, улыбаясь, сделала мне низкий реверанс.

— Только, только ради вас! — упрямо повторял я.

— Тогда, значит, меня будет любить король? — спросила она.

— Боже сохрани! — горячо воскликнул я.

— Да почему? Не спешите со своим «Боже сохрани»! Что же, любовь короля хуже вашей, мистер Саймон?

— Моя любовь — честное чувство, — горько ответил я.

— Ну, конечно. В деревнях только и говорят, что о честности. Я видела в Лондоне короля: он — очень красивый господин.

— Может быть, вы видели и королеву?

— Разумеется. Ах, это вас смущает, Саймон? Ну, хорошо, я не права; здесь, в деревне, надо быть добродетельными. Но когда вы будете в городе, то будете таким же, как и все. А через десять минут мне надо быть дома; не стоит ссориться; пусть у вас будет обо мне лучшее воспоминание, чем о Барбаре Кинтон.

— Как я найду вас, когда приеду в Лондон?

— Спросите первого встречного, помнит ли он Сидарию, и вы найдете меня немедленно, как только пожелаете.

Больше я ничего не мог добиться от нее.

— Уже поздно, мне надо идти, — сказала девушка, подойдя ко мне ближе. — Бедняжка Саймон! Вам это не нравится, но — не беда: когда-нибудь вы сами посмеетесь над этим.

Она говорила тоном старшей сестры.

Вместо ответа я крепко обнял ее и расцеловал. Она отбивалась, громко смеясь. Мне пришло в голову, что Барбара не стала бы делать ни того, ни другого. А Сидария смеялась. Я выпустил ее и, склонив колена, поцеловал ее руку так почтительно, как сделал бы это, если бы она была Барбарой. Она не была ею, и, кто она, я не знал, но я любил ее, и моя выходка, казалось, тронула ее. Она наклонилась ко мне с милой, чуть-чуть сострадательной улыбкой и шепнула:

— Бедный Саймон, бедный Саймон! Целуйте теперь мою руку — это не причинит вреда никому, и, может быть, я буду охотно вспоминать об этом поцелуе.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб, ее волосы коснулись моего лица. Я посмотрел ей в лицо, и мне показалось, что ее ресницы были влажны. Она рассмеялась, но этот смех походил на сдержанное рыданье, и ее голос звонко прозвучал в чистом вечернем воздухе.

— О, что я за наивная дурочка!

Сидария повернулась и пошла от меня, легко ступая по траве, ни разу не оглянувшись. Я следил за нею немигающими глазами, полными слез.

— О, моя юность! О, моя свежесть!