Быть Мад

Энни Кей, 2021

В жизни Мад не было места чему-то невероятному, но, получив письмо, оставленное ее матерью много лет назад, девушка отправляется на поиски ответов о жизни, а, главное, смерти своих родителей. Ее ждут не только новые города и страны, эпатажные знаменитости и сенсационные новости, но и тайны, некоторые из которых лучше не раскрывать…

Глава 8

В доме было темно, но белая лестница, спускавшаяся вдоль стены со второго этажа, сияла, наверное, и в зимние ночи. Из-за обилия светлых тонов интерьера в тени все казалось пыльным: ступеньки лестницы, небольшой столик для телефона и визиток, вешалка с изогнутыми ногами для верхней одежды.

Я осторожно прошла в гостиную. Здесь тоже правил сумрак, хотя между портьер пробивался свет. В этом доме хотелось двигаться на цыпочках. Снаружи стояла гробовая тишина, но внутри было тише в сорок раз. Казалось, чистота, мебель во французском стиле, шторы, не перенесут прикосновения рук и просто исчезнут. Я медленно и аккуратно раздвигала портьеры, и предметы внутри обретали краски: диван, обитый тканью, кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками, маленькая красно-золотистая банкетка, белый рояль с двумя крутящимися стульями, нежно-голубой ковер, раскинувшийся почти на всю площадь комнаты, несколько лаконичных ботанических иллюстраций в рамках.

Я присела на один из стульев у рояля и огляделась, ожидая, что комната подскажет ответы на мои вопросы. На этом диване корчилась от боли моя мать? Или это было в другой комнате? Здесь она играла на рояле? Или только ее брат?

Я встала и продолжила «экскурсию». По другую сторону от лестницы оказалась еще одна гостиная. Она была меньше и как будто во всем спорила со своей крупной соседкой: стены здесь не пустовали, а наоборот, были плотно заставлены книжными шкафами от пола до потолка. По самой комнате, с одной стороны, хаотично, а с другой — невероятно гармонично располагались кресла разных цветов и размеров, мягкие пуфы и причудливые стулья, словно им не нашлось места в целом доме и их принесли сюда. Единственное окно выходило на солнечную сторону. Я назвала эту комнату библиотекой и немедленно окрестила любимой.

На полках сохранилась потрясающая литературная коллекция. Многие произведения были мне знакомы, многие я только планировала прочитать. На одной из полок стояло одно из моих любимых изданий “Алисы в Зазеркалье”. Я открыла стеклянный шкаф и достала тяжелую книгу. Пристроившись с ней в большом кресле, я погладила обложку и корешок, осторожно провела по срезу страниц: я всегда так знакомилась с книгами. Тяжелая, словно проложенная металлом, обложка упала, и я увидела на форзаце каракули, написанные синим карандашом.

На меня смотрело собственное имя. Мэдди. Написанные кривым детским почерком печатные буквы.

У меня заложило уши. Зоуи говорила мне, что я научилась читать и писать раньше, чем говорить, но я все равно оказалась не готова к встрече с детской версией меня.

Я впилась глазами в буквы наверху белой страницы. Карандаш въелся в бумагу глубже, чем мои воспоминания. Я буравила глазами несколько букв, словно пытаясь докричаться до себя по ту сторону времени, но ничего не слышала в ответ. Что же случилось со мной? И где была я, когда…?

Я захлопнула книгу, убрала ее на место и вышла, прикрыв за собой дверь.

Соседняя комната выглядела меньше гостиных, но показалась мне огромной. Маленький диван и такая же маленькая кровать с высокими бортами, стул и шкаф стояли у небольшого окна. Обои, накидка кровати, абсолютно вся мебель были бледно-голубого цвета. Детская — моя комната. Мне стало не по себе. На фоне обжитых и живых гостиных эта комната выглядела печальной тюрьмой, аскетичной комнатой для умалишенного.

Почему родители, которые явно не жалели энергии для внешнего лоска, потратили на мою комнату минут десять своего времени? Почему кровать ребенка находилась так далеко от входа, что меня наверняка нельзя было рассмотреть, приоткрыв дверь. Быть может, никому и не хотелось смотреть?

Долгий ряд пустых стен “зеленой милей” тянулся к окну. Ничего удивительного в том, что я не помнила ничего: скорее всего память милосердно блокировала воспоминания. Мысли об этом угнетали, и я быстро вышла.

Столовая и кухня были похожи между собой сдержанностью и светом, заливающим их. В каждой в центре стоял длинный — обеденный и разделочный соответственно — стол. В столовой вдоль длинных его сторон стояли по четыре высоких белых стула, и по одному — во главах. Белая с чуть заметным рисунком скатерть лежала на столе. Сколько сил должно уходить, чтобы содержать дом в порядке?!

Исследуя дом, я нашла мастерскую художника и влюбилась с первого взгляда. После затемненных комнат, эта сияла ослепительным светом. Здесь стояло несколько мольбертов, а на полках были самые разные, хотя и старые краски, кисточки, бумага. Готовясь к моему приезду, комнату хорошенько убрали, даже ни одной готовой картины не оставили. Интересно, подумала я, кто из моей семьи рисовал. Если бы все сложилось иначе, с кем из них у меня сложились бы тесные отношения на этой почве?

По соседству оказалась довольно странная комната. С одной стороны, ее тоже захотелось назвать мастерской: просторный зал с двумя длинными столами на металлических ногах. Стойки мольбертов, много карандашей и линеек. И больше ничего. Возможно, хозяева хотели что-то сделать из нее, но потом отказались от этой идеи.

Рядом находилась комната без окон. По содержимому с легкостью угадывалась фотомастерская. Мое детство сопровождала всего одна фотография родителей: на ней они стояли, обнявшись и глядя друг другу в глаза. Где-то в доме Зоуи были и другие фото, но меня никогда не тянуло их рассматривать, будучи взрослой. А кто-то из родителей, а может, и они оба, действительно увлекались фотографией.

На втором этаже располагались спальни. На первом этаже вообще никто не спал. Не было комнаты, из которой пришли бы на мой зов или плач.

Все спальни походили одна на другую: очевидно, гостевые. В каждой была своя ванная, стояли вместительный шкаф и роскошные кровати. Хозяйская спальня находилась в конце коридора и напоминала декорации из мыльной оперы: кровать с балдахином, большое трюмо с круглым зеркалом в золоченой раме, сплошь состоящей из замысловатых завитков, шкаф-купе с зеркальными дверями.

Я присела на постель, провела рукой по шелковому покрывалу. Все еще сложно представить, что я не в доме-музее, а в собственном доме. Адвокат сказал, что я все смогу переделать по своему вкусу, но в настоящий момент я не видела, что интерьер может выглядеть как-то иначе. Дом хоть и смотрелся старомодно и слегка вычурно, но обладал какой-то непостижимой гармонией.

В доме, где я провела всю свою жизнь, доме Зоуи и дяди Тома, хижине, как он ее остроумно называл, у меня была своя комната. Гораздо меньше любой здешней комнаты, меньше гардеробной, но мне ее хватало. Я не из породы людей “еще”, я из породы “достаточно”. Достаточная комната, работа достаточная, достаточный брак…

Я спустилась вниз и прошла на кухню. Адвокаты оставили мне полный холодильник продуктов и кое-что готовое. Микроволновка быстро нашлась, я разогрела еду и в прострации села перекусить.

Мягкие сумерки крались в дом, теплые и густые. Свет в этом доме был потрясающим, словно осязаемым, как отдельный персонаж всего, что происходило в нем.

Я достала блокнот и решила набросать план действий.

8 июля 1996 года

6:30 утра

Раньше, точнее 3 года назад и до того, каждое лето приносило невероятное приключение. Мы ехали за границу, запланированно или совершенно спонтанно. Затевали в доме настоящий маскарад на несколько дней, звали друзей-музыкантов и проводили в Глабри фестиваль по джазовому фристайлу или… нет, я даже не знаю, как это назвать, но было очень круто. Каждое лето мы проживали целые жизни, и я до сих пор помню дни поминутно из тех, прошлых лет — так много они значили для меня.

Все это есть в моих воспоминаниях, в моей голове, в фотографиях, но мы никогда не говорим об этом, потому что нам словно стыдно скучать. Потому что в этом году не будет ничего подобного. Как и в прошлом году. И 3 года назад. Потому что у нас есть Мад.

На самом деле, Мад, кажется, есть только у меня, на жизни Эдварда ее появление никак не сказалось. Да, он проводит с ней достаточно времени. Достаточно на мой взгляд и на его, но недостаточно по мнению Пати. Для нее нас всегда недостаточно в жизни Мад. Но, как бы то ни было, рождение Мад не изменило жизнь Эдварда на полностью противоположную. Ведь у него осталась работа, настоящая, любимая, сотни людей, которые внимают каждому его слову бОльшую часть года.

Моя жизнь превратилась в дни тишины. Нет, звуков много, но, когда они не несут в себе ничего, какая разница. Мне грех жаловаться, я практически не занята ребенком, детские дела увлекают Пати гораздо больше, чем меня. Хорошо, когда нянька всегда живет с вами. И хорошо, и раздражает. Потому что сложно чувствовать себя более никчемной матерью.

Эдвард говорит, что я была бы не я, если бы стала сумасшедшей мамашей, помешанной на платьях для дочери или новых моделях детских кресел. Все же с каждым днем материнства я чувствую, как жизнь утекает сквозь пальцы в никуда, и я виню (сознательно или нет) в этом Мад.

Я злюсь на себя, на нее, на Эдварда, на Пати. Злюсь, потому что вынуждена скрывать то, что я злюсь. Но притворяться выше моих сил. Я жду, что чудесным образом все изменится, что завтра я проснусь другим человеком. Который не помнит, не знает меня другой. Домохозяйкой, которая устала ею быть. Мамой, которая и не мама совсем. Жду, что мне это начнет нравиться, что я полюблю это. Что я приму это и стану получать если не удовольствие, то хотя бы не раздражение.

То, что я пишу столько негативного в адрес дочки именно сегодня, тоже чудесным образом меня характеризует: сегодня день ее рождения. Разве ее вина, что я ее родила? Отнюдь.

Господи, надеюсь, я никогда не разозлюсь настолько, чтобы сказать ей что-то подобное.

Идея Джей Си была простой и гениальной, но при этом требовала смелости, которой я никогда не могла похвастаться. Когда я сказала, что хотела бы в подробностях узнать все, что случилось тогда, он сразу решил, что это послужило бы отличным сюжетом для кино.

— Или для романа, — ответила я тогда.

Глаза Джей Си немедленно загорелись.

— Черт, Мад, ты права! Это и должен быть роман!

Я смотрела на него непонимающими глазами.

— О чем ты?

— Ты должна написать роман!

Я опешила.

— Кто? Я? Роман? О чем ты, я ведь понятия об этом не имею.

— Ох, Мэдди, — выдохнул Джей Си, — на самом деле не нужно ничего писать. Собственно, почему бы и нет, но сейчас не об этом. Ты просто скажешь, что хочешь написать роман о тех событиях. И попросишь у них интервью, попросишь рассказать их версию событий. Прошло столько времени, что даже если там было что-то противоречивое и криминальное, сейчас об этом рассказать намного проще. Да и не осудить уже никого. А история интересная: богема, убийство, дом, спрятанный в тайном уголке страны…

— Ты бы стал рассказывать дочери жертвы убийства искренне о том, как ты относился к ее матери?

— Конечно, не стал бы, и никто не станет. Но ты не будешь говорить, что ты их дочь. Скажешь, что ты начинающий автор, которого наняла семья, чтобы написать роман в память об Эдварде и Роуз. Что хочешь услышать правдивую историю. Что доверяешь только их мнению. Что только их мнение единственно верное. И что их роль в этой истории самая важная.

— Это НЛП какое-то, суть которого я еще не раскусила?

— Отлично, Мэдди! — торжествующе сказал он. — Если ты не разобралась, никто не разберется!

Он совершенно меня запутал, что, видимо, отражалось на моем лице.

Он устало выдохнул.

— Мэдди, люди обожают говорить о себе. Если ты сможешь убедить тщеславных звезд, что их мнение самое важное, что ты готова слушать их дни напролет, потому что они истина в последней инстанции, они будут говорить с тобой. А если человек говорит много, рано или поздно он все равно проговорится. Не отвергай эту историю сразу, попробуй. Сначала сделай шаг, а уже потом, если не сработает, можешь и открыть карты.

— А если кто-то из них узнает меня? — спросила я.

Конец ознакомительного фрагмента.