Быть Мад

Энни Кей, 2021

В жизни Мад не было места чему-то невероятному, но, получив письмо, оставленное ее матерью много лет назад, девушка отправляется на поиски ответов о жизни, а, главное, смерти своих родителей. Ее ждут не только новые города и страны, эпатажные знаменитости и сенсационные новости, но и тайны, некоторые из которых лучше не раскрывать…

Глава 1

Не знаю, насколько масштабность этого события покажется вам впечатляющей. Пожалуй, это можно сравнить с фейерверком в церкви. Начнем с того, что, если бы не тетя Зоуи, я бы даже не подумала всерьез отвечать какому-то непонятному мужику из «как бы юридической фирмы». Но она сказала, что они позвонят, и сходить туда будет необходимо.

И вот спустя несколько часов после телефонного разговора я оказалась в комнате с дорогой, но устаревшей мебелью и чашкой кофе с молоком сомнительной консистенции. Напротив меня за столом сидел мужчина с залысинами и я подумала, что Натан будет лысеть по такому же типу и, возможно, гораздо скорее, чем он предполагает. Надеюсь, он не оставит себе такую же прическу, как это сделал мой собеседник.

— Мисс Стоун, я пригласил вас сегодня, так как наша компания занималась завещанием ваших родителей и сохранением положенного вам наследства. Достижение вами возраста 25 лет было обязательным условием завещания: сейчас вы достаточно взрослая, по мнению ваших родителей, девушка, чтобы распоряжаться солидной суммой.

Его серьезный тон развеселил меня, хоть я и старалась сохранить невозмутимое лицо. Солидная сумма? В самом деле? От моих родителей? Совершенно очевидно, если там и есть какая-то сумма, то она либо до смешного мала (особенно с погрешностью на годы), либо мистер «я не стесняюсь голой кожи на своей голове» действительно ошибся. Сказать, что мы с тетей Зоуи и дядей Томом жили скромно, — это очень сильно приукрасить истинное положение вещей.

— Я думаю, вы будете рады узнать, что ваш капитал вырос за счет накопленных за годы процентов, — (Господи, только не смеяться!). — В соответствии с правилами, я должен огласить тексты завещаний ваших родителей…

Я немного расслабилась в кресле, решив, что, в конце концов, у каждого своя работа и, возможно, он тем же тоном оповещает людей о получении по наследству коробки спичек и набора пуговиц. Не мне его осуждать, подумала я и постаралась придать себе максимально внимательный вид.

Я, Эдвард Стивен Стоун… Да, это мой отец… Завещаю… Все свои… Немногочисленные, очевидно. …Дом и усадьбу… Что? Какой еще дом? …Все находящиеся в собственности картины… Картины???…После достижения ею возраста 25 лет…

— Разумеется, окончательная сумма не могла быть указана при составлении завещания, но на сегодняшний день она составляет…

Я ослышалась? Нет, это определенно розыгрыш. Сейчас из-за штор выскочит съемочная группа.

— Откуда у моего отца такие деньги? — вопрос вырвался сам собой.

Самые прекрасные залысины на свете выглядели недоуменно.

— Мисс, ваш отец унаследовал солидную сумму от своих родителей, а работой и разумными вложениями он увеличил капитал. Кроме того, вам отходит художественная коллекция, по оценкам она примерно соответствует уже имеющейся у вас по завещанию сумме. Дом, конечно, за эти годы потерял былой лоск, все же в нем никто не жил… Однако при желании его можно продать за неплохие деньги. На случай, если не захотите его оставить, — последнее предложение он произнес так, словно извинялся. — Мы позаботились о том, чтобы его привели в презентабельный вид для передачи, можем организовать ее в любое удобное для вас время.

В ушах жутко пульсировала кровь, мои глаза, наверное, увеличились раза в 4. Остывший кофе с молоком показался прекрасной идеей — в горле пересохло. Я сделала глоток и не нашла ничего лучшего, чем спросить:

— Но почему он решил так долго ждать? Почему я до сих пор не видела даже часть этой суммы, чтобы жить хоть немного… иначе?

Залысины были озадачены.

— Мисс, Эдвард Стоун назначил вам ежемесячное содержание, которым распоряжалась ваша тетя, являясь опекуном. Возможно, он посчитал, что ежемесячная дотация в размере…

Что??? Да это больше моей зарплаты за год! Меня ожидал весьма интересный разговор с Зоуи. Я могла только растерянно развести руками. В голове роилось слишком много вопросов, и не на все из них мне понравятся ответы.

Переведя дух, адвокат продолжил:

— Мисс Стоун, имеется также завещание вашей матери…

Мне стало не по себе. Он так странно это сказал, как будто оценивал, смогу ли я выслушать его сейчас. Я глубоко вздохнула, выпрямилась в кресле и кивнула ему.

Я, Роуз Хелен Стоун… Завещание мамы не произвело такого шокирующего эффекта, как огромные прибыли отца, но немало меня удивило. Например, она оставляла тете Зоуи большое количество сценарных костюмов и платьев. Завещала нам ювелирные украшения, список которых очень долго зачитывался, и которые мне, судя по описаниям, совершенно неуместно надеть куда-либо. Пойти в пятницу в ирландский паб с друзьями моего бойфренда, надев рубиново-бриллиантовое колье, я едва ли решилась бы. Что любопытно, у мамы не было ни денег, ни банковского счета. И еще она завещала мне письмо.

Письмо, в красивом, хоть и потемневшем от времени конверте, мне сразу же отдал адвокат после прочтения основного документа. Он предложил оставить меня одну, чтобы ознакомиться с его содержимым, и показал кнопку, которой я могла бы позвать его или секретаря тогда, когда одиночество уже не будет мне необходимым. И вот письмо лежало у меня на коленях, а я не знала, хочу ли я его прочесть. За последний час, родители, которых я считала самыми обычными людьми, вроде тети Зоуи и дяди Тома, оказались настоящими миллионерами, с усадьбой и драгоценностями. Ну, один из них точно. Еще и коллекционером живописи, это уже ни в какие рамки, ведь я тоже художник в каком-то роде. А мама кто? Барбра Стрейзанд? Что я о них знаю? Открытие конверта не сулило ничего хорошего, однако я достала письмо.

Привет, Маделин, это мама. Кажется, нет нормального начала для этого письма, поэтому пусть оно будет таким. Спустя много лет ты получишь от меня послание. Страшно подумать, насколько безумным покажется тебе это письмо. И, поверь мне, это впечатление не обманчиво: твоя мама совершенно и без сомнения безумна. По меркам всех, кто меня окружает, конечно. Впрочем… что они могут понимать? Но я отвлекаюсь, а времени осталось так мало. Когда мысль появляется в голове, она растет, растет, так быстро. Это похоже на процесс деления клеток: кажется, что волосы не шевелятся, а они непрерывно растут. А когда времени осталось совсем мало, на ерунду его не остается. Тем не менее, я ухитряюсь писать тебе бессистемную чушь…

Так вот, Маделин. Черт, как странно видеть это имя написанным моей рукой. Но, прошу, не ставь на себе клеймо из-за того, что тебя зовут Маделин. В конце концов, имя всегда можно поменять. Но хватит уже мне быть непоследовательной.

Я очень надеюсь, что история, приключившаяся с твоими родителями, не оставила серьезного следа в твоей жизни, ты стала относительно нормальным человеком, способным на чувства и взаимоотношения, ни капли не похожие на тот сюрреализм, который творится в этом доме сейчас.

Я не могу всего доверить письму, потому что уже никому не могу доверять, кроме твоего отца. Хотя, черт возьми, я люблю его больше жизни, червь недоверия грызет меня. Но если я не доверюсь ему, то кому тогда? Я знаю, что ты прочтешь это и захочешь узнать все-все. Как было на самом деле, а не то, что ты уже слышала. Все ложь, все вокруг — череда бесконечной лжи. Все теряют собственный облик, глубже и глубже погружаясь в нее. Людьми правят деньги, слава и похоть. И красота, конечно. Она особенно жестока. Я не хочу так жить, думаю, ты поймешь меня. Послушай стены нашего дома и тех, кого они помнят, загляни в себя и за себя — и ты все увидишь.

То, что ты должна знать наверняка и в чем не должна сомневаться: я точно знаю, что умру. Это должно быть твоей отправной и финальной точкой.

И последнее. Не позволяй себе любить. Никого и никогда. Если ты почувствуешь, что кто-то значит для тебя больше, чем ты сама, беги от этого человека, он тебя убьет. Он тебя убьет.

С надеждой на понимание,

Мама

Я положила листок на колени. Черт знает что! Просыпаешься обычным человеком, а к обеду ты миллионерша с кучей темных пятен в прошлом. Письмо матери было не то чтобы непонятным — оно ввело меня в прострацию. Одно не оставляло сомнений…

Повинуясь бессознательному порыву, я начала безостановочно звонить, вызывая адвоката. Видимо, я напугала его: он влетел в кабинет.

— Да, мисс. Вы в порядке?

— Мои родители… как они умерли?

— Мисс… Ваша мать была убита… — он замялся.

— Скажите, пожалуйста, — проговорила я почти беззвучно.

Он опустил глаза, но сказал достаточно четко:

— Весьма вероятно — убита вашим отцом.

1 июля 1996 года

Люблю начинать новый блокнот с нового года, но и середина тоже подойдет. Прошедшие месяцы были не самыми веселыми, но мне не хочется вписывать печаль в это лето. Я обожаю лето, и мы с Эдвардом договорились, что сделаем его идеальным, лучшим из всех. Мы не станем вспоминать ничего плохого, будем просто счастливы столько, сколько сможем.

В июне Эдвард вернулся домой окончательно, и мы снова зажили, как раньше. Да, наш дом напоминает цыганский табор, но я привыкла. В конце концов, это и делает его таким замечательным.

Гай постоянно веселит нас. Наш большой дом словно вмещает шаровую молнию в его лице. И эта молния перемещается из комнаты в комнату, движется в саду и на пляже, мечется в ротонде. Разве что в Убежище его не бывает: Гай говорит, что такие, как он, самовоспламеняются в подобных местах. Шутит.

Он все время затевает пикники или, как он их называет, походы. Мы долго собираемся, а затем совсем недолго ходим по нашему саду. В итоге все устают, Гай — первым из нас. Мы доползаем на поляну или пляж, бросаем вещи, Пати бурчит что-то себе под нос, но достает еду и напитки, раскладывая их на покрывала. Иногда Гай пытается закрепить бутылку вина в воде, чтобы она охлаждалась, хотя и нес ее в специальном контейнере, но «все должно быть аутентично». У него ничего не получается, он бесится и начинает пить прямо из горла. Эдвард смеется, а от его улыбки веселее и мне.

Грегори всегда выглядит так, будто боится испачкать свои белые носки, но я-то знаю, какой он на самом деле. В детстве он был активнее всех нас. Как только сил хватало после занятий? И все же маленький зануда с годами чаще проявляется в нем. Если б нам было лет по 6, он бы достраивал замки на песке за Гаем, раскрывал бы над всеми солнечные зонтики и запрещал пить ледяную газировку. А так Гай носится по пляжу с Мад, бросив очередную песочную крепость, распивая все, что ему заблагорассудится, а Грегори осуждающе качает головой и бережно подкладывает подушки, чтобы я чувствовала себя комфортнее.

С Грегори я всегда ощущаю неловкость. В основном, потому что не говорить правды — значит тоже врать, а я ненавижу это. И хотя все вокруг находятся точно в таком же положении относительно меня (кроме Эдварда), перед Грегори мне особенно стыдно. Кажется, фишка нашей семьи в том, чтобы внушать чувство вины одним своим существованием.

Дни текут так, словно все хорошо, но я не могу делать вид, что не вижу огромной тучи надо мной. Не могу притворяться, что не чувствую ничего — физически и духовно. Как будто лапа огромного чудовища смыкает пальцы на моей шее. И она душит меня.

3 июля 1996 года

Сегодня мы все решили с Эдвардом. Так просто и легко, что теперь я, кажется, начала по-настоящему жить. Все вопросы, что висели между нами, висели над моей головой, как лампочка в комиксах, только не с отличной идеей, а наоборот — все эти вопросы рассеялись, как дым. Я снова могу ходить, не боясь споткнуться, танцевать и петь, как я хочу.

Мы с Эдвардом никогда не будем более счастливы, чем сейчас. А значит, больше и не надо. Самое эгоистичное решение в мире, но от этого не менее правильное. Мы встретились, чтобы быть друг для друга. Ничто другое не существенно. Господь простит меня. Господь простит нас обоих.

7 июля 1996 года

Лето выдалось на редкость мягким, теплым, как цвет меда, и таким же тягучим и сладким. Мы целые дни проводим с Эдвардом вместе, гуляем, поем песни, я фотографирую, он пишет. Мы уходим на пляж и подолгу лежим в тени сосен вдвоем, пока муравьи не закусывают меня до состояния «невозможно, Эдвард, а-а-а-а-а, невыносимо щекотно!» — и мы идем домой. Эдвард снимает с меня платье, босоножки с моих красных искусанных ног, и мы вместе идем в душ и любим, любим, любим друг друга везде и всегда, когда никого нет и когда этого хочется снова.

Да, Рождество — волшебный и лучший праздник на свете, но у меня есть собственное рождество среди лета. И оно длится, длится, длится… Господи боже… Счастье накрывает с головой. Что если я захлебнусь в любви к нему, любви светлой и грустной до разрыва сердца? Нет, он не даст мне сделать это. Он не испортит, и я не испорчу.