Ты сказала, что это сработает

Энн Гарвин, 2021

«Голодные игры» с низкими ставками и искрометным юмором. Две бывшие подруги, старый фургон, огромная собака, которую нужно перевезти через всю страну. Как не сойти с ума? Составить план. Но кто сказал, что это сработает? Кэти, общая знакомая двух враждующих подруг, просит Саманту и Холли об одном маленьком одолжении. Если все получится, Кэти будет счастлива. Чего не сделаешь ради любимой подруги? Даже если придется угнать видавший виды фургон, посадить в него пиренейскую горную собаку с маленьким другом и проехать через всю страну… Это не просто безумное путешествие из точки «А» в точку «Б». Это путешествие к прошлым обидам, чтобы оставить все плохое позади и просто радоваться жизни. «Это правдоподобная история о сложностях женской дружбы, ее трансформации и о людях, которые всегда рядом, несмотря ни на что». – Кристи Вудсон Харви, американская писательница «Энн Гарвин блестяще пишет о женщинах». – Good Morning America «Это история о самопожертвовании и верности (и собаках!), а также о том, как важно чувствовать себя нужным». – Кристина Кланси, американская писательница

Глава 2

Посмеялись — прослезились

При виде Холли, которая выглядела как прежде и даже лучше, холенее, но столь же отчужденно, я испытала шок. Я вспоминала ее по дороге сюда. Как-то мы с ней, направляясь на семинар, подпевали Hootie & the Blowfish. В машине я всегда пела только с Холли и тогда отчаянно горланила: «Хочу любить тебя, сказал медведь, сказал медведь!», на что она отреагировала с утрированным возмущением:

— Что за фигня? Какой медведь? Откуда он взялся? Как «ты мне поверь» превратилось у тебя в «сказал медведь»?

Я принялась спорить, и мы заржали так, что Холли пришлось остановить машину. Она трижды била по рулю, я держалась за живот и хватала ртом воздух. Так, как с Холли, я никогда ни с кем не угорала. Она стебала так, что я не чувствовала себя при этом дурой.

На мгновение у меня возникло идиотское предположение, что Холли оставила в прошлом наши разногласия. Возможно, мы будем смеяться снова. Но сейчас, оказавшись с ней в одной комнате, я видела, что Холли крайне дискомфортно. На щеках у нее проступили пятна, заметные даже сквозь макияж. На друзей Холли реагировала иначе, и я это знала. Стыд, чувство вины и мое излюбленное стремление избегать конфликтов тотчас сработали и заглушили воспоминания о давно ушедшей дружбе.

Медсестра, наклонив голову, измеряла давление Кэти, и Холли поднесла палец к губам, мол, давай потише. Можно подумать, я не знаю, как надо вести себя во время процедур. Можно подумать, это не я была рядом с Кэти, когда ей сотни раз измеряли давление. В другой ситуации я бы отправилась на поиски тихого уголка и ненадолго прикорнула, но сейчас я боролась с желанием врезать Холли.

В каком-то смысле стремление бороться и забыться характеризовали в целом мою жизнь и сложные взаимоотношения в ней. Если кто-то — отец или муж — действовал мне на нервы, я испытывала стресс, а затем впадала в спячку, именно в такой последовательности. Так у меня проявлялось расстройство сна.

Моя гиперсомния впервые заявила о себе в старшей школе на занятиях экономикой — предметом, на котором мой въедливый папаша собаку съел. Он заставлял меня заниматься после ужина до глубокой ночи, злобно приговаривая:

— У тебя вата вместо мозгов!

Если я допускала ошибку и пыталась объяснить, что мне непонятно, он тыкал меня в лоб со словами:

— Перестань болтать!

Увидев, что у меня слипаются глаза, мама приходила на помощь и отправляла меня спать. Возможно, мой организм установил причинно-следственную связь: выход из безвыходного положения — это сон. Она гладила меня по тому месту на лбу, где я по-прежнему чувствовала палец отца:

— Везет тебе, Сэм. Если бы я могла притвориться мертвой перед твоим папулей, я бы весь день валялась на боку, как опоссум, не снимая пижаму.

Мама выключала свет и говорила:

— Спокойствие стоит того, чтобы отступить.

Даже когда в колледже я периодически впадала в спячку и врач выписывал мне гору лекарств, мама, звоня из другого города, приговаривала:

— Отключиться всегда полезно. Любая кручина со сном уйдет в пучину.

Позднее я поняла, что так она боролась с заученным бессилием и депрессией, сопутствующими жизни с фриком, помешанным на контроле. Мама обреченно вздыхала и говорила:

— Сэм, ляг поспи, и все пройдет. Было бы из-за чего копья ломать.

Она была права и в то же время ошибалась.

Я раз за разом говорила ей, что у меня серьезное расстройство сна и проблемы с учебой. Мама со вздохом отвечала:

— Кто это может знать?

И в этом была ошеломляющая правда. Годы самоотрицания, и в итоге тебя действительно нет. Полная неизвестность.

Холли, моя соседка по комнате и лучшая подруга, взяла дело в свои руки. Она заводила будильники, чтобы я не пропускала занятия, отслеживала стрессовые факторы и объяснялась с друзьями, когда мне требовалось ненадолго прикорнуть.

Острая потребность уснуть накрывала меня по сей день, точно туман, и от одного вида Холли после стольких лет я вдруг ощутила усталость.

— У вас отличное давление, 120/70, — сказала медсестра.

— Вот как? — подала голос Холли. — Может, для надежности измерите еще раз?

Медсестра, не обращая внимания на просьбу, обратилась к Кэти:

— Вам что-нибудь нужно?

Кэти покачала головой и потянулась мне навстречу.

Я сунула телефон в карман.

— Прошу прощения, девочки, что задержалась. По пути заскочила в магазин.

В руках у меня была охапка пакетов из вторсырья с логотипами «Гудвилл», «ИКЕА» и «Трейдер Джо», и, пытаясь добраться до другой стороны кровати — противоположной той, где сидела Холли, — я больно ударилась локтем о белоснежную стенку. Я опоздала и переживала все те смешанные чувства, которые испытывала всегда, когда мы трое оказывались вместе, а последний раз это было восемнадцать лет назад, тем вечером, когда родилась Мэдди.

Я взяла Кэти за миниатюрную ручку. Она сжала меня холодными пальцами. Мне захотелось пошутить в духе моей восемнадцатилетней дочери и сказать: «Как оно, ничего?»

А получилось:

— Какала ничего?

Я попыталась объяснить:

— Мэдди так говорит, имея в виду, что происходит и какие новости. Типа 911.

— 411? — переспросила Холли.

— Что?

— Сэм, я тебя обожаю, — сказала Кэти тоном, в котором слышалось: Ты такая лапочка, просто до идио — тизма.

— 411 — информационный сервис, а 911 — служба спасения, — пояснила Холли.

— Ну ладно. Тогда какие новости на 411, что происходит?

Я поставила на пол пакеты и попыталась задвинуть их под кровать. У меня что ни заход, все не в тему. Когда подруга выходит из ремиссии, к ней надо не с эфирными маслами и молодежными приколами, а с заряженным телефоном и светлыми мозгами, как у Холли.

— У меня нестабильные показатели крови, и поэтому меня положили на обследование, — сказала Кэти.

— Ясно.

Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. У нее на пальце был пульсоксиметр, а к тыльной стороне кисти прикреплена инфузионная система. Кэти ненавидела, когда ее ставили в это место. Жаль, что меня раньше тут не было, а то бы я поспорила. Под катетером был прикреплен браслет, на котором значилась ее фамилия — Кэти Мартин. И дата рождения — та же, что у меня.

— И все это ради нескольких анализов? — спросила я.

У Холли заиграл телефон, и она ответила:

— Ральф. Отлично. Что выяснилось?

Она встала — крутой адвокат Холли — и направилась к двери.

— Большое спасибо, что приехала, Сэм, — сказала Кэти.

— А как иначе? Я серьезно, Кэти. Разумеется, я всегда приезжаю.

— Я знаю.

Она поднесла к щеке мою руку и прижалась к ее костяшкам.

— Что за дела у Холли?

— Там какая-то неувязка с моей страховкой, она разбирается. Если придется заново проходить через все это, мне потребуется покрытие.

— Только лапшу мне на уши не вешайте, — слышался из коридора голос Холли. — Просто скажите, что необходимо сделать.

— Тогда правильно, что ты обратилась к ней. Если нужно кого-то построить, звоните Холли. А нужна помощь в больнице — я всегда на подхвате.

И, чтобы не звучало совсем жалостно, я добавила:

— Мы отличная команда.

Холли вернулась в палату со словами:

— Наличность.

Это могло означать как наличие чего-то, так и форму платежа. В этом была вся Холли: если вместо полного предложения можно было обойтись емким словцом, она не упускала такой возможности. Чем меньше слов, тем больше ты сто`ишь. Когда мы жили вместе, я эту ее манеру обожала. У нас был собственный язык — многозначный и понятный только нам. Например, «финиш!» означало готовность свалить с вечеринки или из бара и одновременно, что нам нравится чей-то наряд.

— Эти брюки — просто финиш! — говорила она, и я чувствовала себя на пике моды.

«Золотце» означало, что парень, сидевший перед нами на занятиях или стоявший в баре, очень недурен собой, но в то же время годилось для ласкового обращения друг к другу.

— Привет, золотце, — говорила я, и мы клевали друг друга в щеки.

Словарь создавала Холли, а мы уточняли и расширяли его, но эта игра была понятна только нам троим.

Кэти подвинулась немного и похлопала по кровати, приглашая меня присесть. Потом она сделала знак Холли подойти ближе, и я пригляделась к ней внимательнее. Щеки у Кэти разрумянились, точно она только что вернулась с весенней прогулки. На виске виднелся след от ветрянки, красивые волосы ниспадали на плечи. В тот раз нам удалось спасти ее каштановые локоны при помощи охлаждающей шапочки, которую пациенты носят во время химиотерапии. Благодаря ей волосы остаются на голове, а не на расческе. По всем внешним показателям Кэти выглядела лучше меня при полном макияже.

— Вот что, девочки, нам нужно поговорить. Скоро сюда приедут Брэдли и Бебе, — сказала Кэти.

— Твои родители? Из Аризоны?

Если они приезжали, значит, Кэти, похоже, действительно была больна. Бебе настолько боялась путешествовать, что они ехали максимум два часа в день, и все это время она, сидя на заднем сиденье, курила одну за другой «Пэлл Мэлл» без фильтра. Брэдли боялся, что в этом сигаретном чаду любая их поездка, даже в ближайший магазин, может стоить им жизни. Поэтому они переехали в местечко, где все было в двух шагах, и почти никогда оттуда не уезжали.

К Кэти они летали всего один раз. Тогда Бебе закурила в туалете и вступила в схватку с бортпроводником — видео с этой сценой попало на ютуб и стало почти вирусным. Брэдли с трудом удалось уговорить ее сесть на место при помощи красной лакрицы и коктейля из «Лоразепама» и бета-блокаторов. Когда они добрались до места, уровень сахара в крови у Бебе зашкаливал. Она была непривычно расслабленной, и Кэти, увидев ее в таком состоянии, заплакала.

— Значит, это не просто обследование?

— Легче на поворотах, Сэмми, — сказала Холли.

Это имя я ненавидела, но только в ее исполнении. Когда другие ласково или в шутку звали меня так, это не напрягало. Холли знала, что для моего отца это имя было уничижительным, а отнюдь не ласковым. Из-за ее авторитарного тона и парализующего чувства фрустрации остроумная реплика застряла у меня в горле. Позже я, безусловно, ее озвучу — глядя в зеркало заднего вида своей машины.

— Я пытаюсь наверстать упущенное. Я здесь всего ничего, а оказывается, родители Кэти уже в пути.

— А нечего наверстывать. Пока мы ничего не знаем, — произнесла Холли, по-королевски напирая на «мы», которое, как было известно Кэти, меня заденет.

— Родители едут не просто так. Мне нужно, чтобы вы двое кое-что для меня сделали, — сказала Кэти. — Вчера вечером звонила Мисти.

— Мисти? Новая жена Тома?

Говоря это, я практически слышала, как Холли прикусывает себе язык. А много еще Мисти ты знаешь, Сэмми?

Но вместо этого Холли сказала:

— Что еще ей нужно? По-моему, у нее уже все есть. Или Том еще кому-то присунул своего дружка?

— Если я скажу, что очень на это надеюсь, это будет плохо, да? — робко спросила Кэти. — А лучше пусть Мисти бросит Тома ради личного тренера или массажиста.

— У надежды дамские причиндалы, — сказала Холли. — Мы с Роузи хотим сделать к следующему гей-прайду такие футболки. Или дамские причиндалы звучит тупо?

— По-моему, дамские причиндалы говорят сами за себя, — рассудила Кэти.

Я перевела взгляд с Кэти на Холли. Если шутка предназначалась и для меня, значит, можно засмеяться?

Кэти хихикнула. С Роузи, подругой Холли, она была знакома. Холли вернулась в город год назад, но я лично с Роузи еще не встречалась. После окончания колледжа прошло десять лет, когда Кэти однажды сказала мне по телефону:

— У Холли подружка. Она — лесбиянка.

Я почувствовала острую боль. Бороздки и ямочки сухой персиковой косточки, которая, как казалось, живет у меня в животе, заполнило кислое чувство утраты Холли. Меня томили вопросы, и, чтобы ответить на них, мы с Кэти говорили по телефону, встречались за кофе и выбирались в бары. Когда Холли поняла? В колледже? Она хотела сказать мне, но не сказала? Поэтому она так разозлилась из-за Майка?

— Тебя не смущает, что она лесбиянка? — спросила Кэти.

Она даже не сказала мне!

Но все-таки что, Сэмми? спрашивала я саму себя. Она любила тебя не так сильно, как ты думала? Как только вы разъехались, ты перестала быть для нее важной? Твоя значимость, о которой у тебя и без того было невысокое представление, по факту оказалась еще ниже?

Я знала, что Кэти, Роузи и Холли периодически ужинали или пили пиво в здании Мемориального союза с видом на озеро. Я догадывалась, что те несколько раз, когда Кэти не сразу отвечала на мои эсэмэс, она была с Холли. Выходило так, что двадцати с лишним лет, которые Холли провела на Манхеттене, будто не существовало, и все, кроме меня, между собой дружили. Я с папашей-брюзгой, бесхребетной мамой и обманщиком-мужем вызывала у людей неловкость. У меня была одна подруга и дочь, которая того гляди выпорхнет из гнезда. И все это в каком-то смысле было моих рук дело.

Когда Кэти сказала: «У надежды есть промежность», я решила, что пора вклиниться в разговор.

— Я неравнодушна к промежностям, — сказала Холли.

— Говоря промеж нас, — сказала я.

Мне хотелось сказать что-то забавное, напомнить Холли о том, что когда-то мы смеялись над одним и тем же, но шутка не получилась, и тогда я решила ее подсластить и брякнула:

— У надежды есть яичники.

И только прозвучало это слово — «яичники», — все сразу вспомнили, по какому хреновому поводу мы собрались в больничной палате.

— Классный слоган для фандрайзинговой кампании, — мягко сказала Кэти.

Посмеялись — прослезились. Так мы всегда говорили, когда что-то, казавшееся смешным, мгновенно становилось несмешным. Точно мы снова были студентками и перенеслись в тот вечер, который начинали лучшими подругами, а под конец остались каждая сама по себе. Откатиться назад мы уже не могли, а как друг без друга двигаться вперед — не знали. Вечер, начавшийся пьянкой-гулянкой, окончился тем, о чем никто из нас не знал как говорить.

— Так вот, девочки, — сказала Кэти. — Том сдал Арахиса в собачий приют, у них там, в Лос-Анджелесе. Мисти считает, что это одно из тех мест, где усыпляют собак, которых нет возможности пристроить. Кому нужна страдающая диабетом пиренейская горная собака, особенно таких размеров? — Она посмотрела на настенные часы. — Сейчас девять утра, и я начну обзванивать все приюты, пока не найду его. Если необходимо, я любую сумму заплачу, чтобы его там подержали. И потом поеду за ним. Ненавижу Тома.

Вовсе она не ненавидела Тома, это было по ней видно. Она необъяснимым образом любила его, и Том почему-то винил Кэти в своей интрижке — в том, что она не могла родить, переживала из-за бесплодия и болела раком. А еще в том, что он был вынужден искать счастья на стороне — по мнению Тома, это было оправданно. При мысли об этом меня всякий раз охватывала лютая ярость, подобная торнадо, я была готова рвать и метать.

— Ты не можешь ехать за собакой, — сказала Холли, кладя руку на руку Кэти.

Она не понимала отношений людей с их питомцами. В 2013 году мы с Кэти ездили в Колорадо-Спрингс после наводнения и спасли белого пушистого щенка. Это и был Арахис. Увидев его, облепленного грязью, с просвечивающей кожей, мы обе дрогнули. Его била дрожь, он жался к ботинку и тут увидел Кэти. Он посмотрел на нее глазами умудренного старика, и в это мгновение родилась их любовь.

Арахис рос, и их с Кэти обоюдная привязанность становилась все крепче, а Том изыскивал способы эксплуатировать эту любовь. В спасательной экспедиции он не участвовал, хотя к тому времени они с Кэти были женаты уже шесть лет. А два года спустя, когда шел развод, Том, у которого были деньги и время, устроил из-за Арахиса настоящую битву, так что Кэти унесла ноги от них обоих. Когда в прошлом году Том и Мисти перебрались на другое побережье, мне казалось, что Кэти никогда не оправится от печали.

— Нет, я могу за ним ехать, — сказала Кэти.

Она сжала челюсти, ее бледное лицо выражало ре — шимость.

— Я достаточно хорошо себя чувствую. Не для того я спасала его после наводнения, каждый гребаный день колола ему инсулин и науськивала мочиться в ботинки Тома, чтобы вот так все кончилось. — Она судорожно вздохнула. — Я бы все равно поехала. Иначе быть не могло. Просто в последнее время я устаю.

Тут я заметила, что Кэти сжимает в руке бумажный платок, испачканный чем-то вроде туши. При мысли о том, что Кэти, отправляясь в больницу, навела марафет и приоделась для встречи с раком, у меня сжалось сердце.

— Холли права, — сказала я, — тебе нельзя сейчас никуда ехать. Но…

— Ты хоть представляешь, что сейчас творится в его огромной башке? — сказала Кэти.

— Кто-нибудь его возьмет, — сказала Холли.

Кэти охнула. Предположение о том, что Арахис может окончить свои дни с кем-то другим, для нее было кощунством. Неловко сознаваться, но я почти возликовала, когда безупречная Холли совершила такую грандиозную оплошность.

Кэти резво спустила ноги с кровати, потянув за собой систему.

— Скажите родителям, что мне пришлось уехать. Придумайте что-нибудь. А я поехала.

Я опустила руки ей на плечи, пока игла совсем не слетела.

— Нет уж, лежи. Я за ним поеду. Найду и самолетом доставлю сюда.

Мне вдруг захотелось всосать слова обратно в рот, точно свисающие спагетти. Кого я обманываю? Подушки взбивать и с медсестрами раскланиваться — это по мне, а мчаться на другой конец страны, вступать в единоборство с бывшим мужем подруги и освобождать большого пиренея — боже упаси. Собаки этой породы ростом с гору. А у меня расстройство сна, и, судя по тому, как я пасую перед Холли, я — трусиха. Что я скажу Тому, если наткнусь на него в Лос-Анджелесе? Я живо представила себе, как пытаюсь отобрать у Тома поводок, а он держит меня на расстоянии вытянутой руки, его мясистая лапища нацелена мне в лоб, а руки у меня болтаются в воздухе.

— Самолетом ему нельзя. Для салона он слишком большой, а в клетке в багажном отделении он окочурится — кто будет его успокаивать и следить за уровнем сахара? Я должна его привезти. Для этого мы в свое время купили старый кемпер «Фольксваген». У Арахиса падает сахар при одном взгляде на малогабаритную машину, так что о перелете речи быть не может. Помнишь, я взяла на тест-драйв «Мини Купер», и стоило мне заехать на подъездную дорожку, как Арахис вырубился? Увидел машину через окно, рухнул тут же и не шевелился до тех пор, пока я не вернула машину в автосалон.

— Том потратил несколько тысяч, чтобы оставить пса себе. Почему он сейчас от него избавляется? — спросила Холли.

— У Мисти аллергия.

— И как вы побеседовали? — Холли заговорила капризным голоском, передразнивая Мисти. — Мы тут, сражаясь с тобой, ужас как на адвоката потратились, теперь у меня и твой пес, и твой муж, но вот какая жалость, у меня из-за него глаза чешутся.

Когда Кэти обижали, она смотрела как ожившая Белль из «Красавицы и Чудовища», только очень и очень уставшая от опадающих под стеклянным колпаком лепестков розы. Мы с Холли знали, что это были слезы той, которая редко плакала. В колледже мы ходили на стендап и заставляли Кэти смеяться, энергично толкая ее в бок, лишь бы не видеть странной улыбки, предваряющей всхлип. Мы всегда защищали Кэти — не потому, что она была слабой, а потому, что была слишком сильной. Если она плакала, значит, случилось что-то ужасное.

Меня охватил азарт. Я торговалась на аукционе, а моими конкурентами были Холли и смерть. Поэтому я подняла руку и сказала:

— Я привезу его. Без проблем.

— Ты привезешь пса? Не смеши! — заявила Холли. — Тебе на это год потребуется. Будешь заваливаться спать в каждом «Макдоналдсе», на каждой стоянке и возле национальных памятников. В мире нет такого количества кофеина, чтобы ты бодрствовала, была в состоянии вести машину и следить за псом.

Я открыла рот, готовясь возразить, но мне было так обидно от того, насколько хорошо она меня знала, хотя мы уже не были подругами. И потом, я избегаю конфликтов, но я не врунья. Она действительно была права.

Выдав последний аргумент, Холли повернулась к Кэти.

— Если Мисти так жаль, то, может, она антигистаминные таблетки попьет?

— Она говорит, они притупляют сексуальное влечение.

— Что за чушь. Нет, в самом деле, что ли? Сейчас погуглю.

Холли достала телефон и, наклонив голову, так что пряди градуированного боба упали ей на лицо, принялась свирепо стучать по экрану ногтями с идеальным маникюром.

— Да я справлюсь, правда, — настаивала я.

Я должна была сделать что-то такое, чтобы все присутствующие поняли: ради подруги я готова рвануть на край света. А тот, кто в моих друзьях не значится, пусть пеняет на себя.

— А Мэдди может с тобой поехать? — с надеждой спросила Кэти.

— Нет. Она уезжает на практику в Колорадо.

Кэти дотронулась до моей руки, зная, в какое уныние повергает меня слово «уезжает».

— У Мэдди престижная практика в Боулдере, — пояснила она для Холли. — Она будет жить у моей двоюродной сестры и по вечерам присматривать за детьми.

— Так что все идеально складывается. Мне нужно чем-то заниматься летом. А вы, девочки, будете держать меня в курсе, пока я отправлюсь на поиски приключений, — сказала я, а у самой в голове крутилось: дома я с ума сойду, буду время от времени заходить в пустующую комнату дочери и все лето ждать приемных часов в больнице у лучшей подруги.

К моему позору и к чести всех прочих, на этом поле у меня конкурентов не было. Когда ты вдова, и гнездо пустует, дома ты никому не нужна. Я подавила зевок. Стресс подступал, круша нейронные связи, и они тухли, как свечи после рождественской мессы. Мне всегда представлялась такая картинка. Стресс провоцировал сонливость, и ее зов был непреодолим. Но у меня было не так, как в видео на ютубе, когда страдающие нарколепсией снопами валятся на землю. Я чувствовала приближение сна.

Если я собираюсь их убедить, что смогу пересечь страну из конца в конец, то прикорнуть на краешке кровати было никак нельзя. Я бросила взгляд на телефон и сказала:

— Я отскочу, надо ответить. Это Мэдди.

Я выбралась из палаты, попутно ударившись о кровать и металлический косяк, и в коридоре почувствовала себя немного лучше. Мимо, толкая большую серебристую тележку, проследовал мужчина, на голове у которого была тонкая сетка для волос. В тележке громыхали грязные тарелки. В противоположном направлении мчалась женщина в белом халате. Я проследила за ней взглядом. О том, чтобы улечься, речи не было. Я вполне могла минут десять поспать сидя. Пусть мозг получит что хочет, а потом вернется в строй.

Ведя рукой по прохладной стене, я дошла до соседней палаты и нырнула туда. Большую ее часть занимала кровать, на которой лежал полосатый больничный матрас. Я опустилась в небольшое мягкое кресло и почувствовала, как проваливаюсь в объятия сна. В этот самый момент пугающе близко прозвучал мужской голос, который сказал:

— Даже не думай об этом!