Ослепительный цвет будущего

Эмили С.Р. Пэн, 2018

Ли Сэндэрс убеждена в том, что ее мать, совершив самоубийство, превратилась в птицу. После трагедии Ли отправляется на Тайвань, чтобы встретиться с бабушкой и дедушкой, которых она никогда не видела. Ли верит, что именно здесь найдет свою мать-птицу. И именно здесь ей предстоит столкнуться с призраками прошлого и раскрыть тайны, окутывающие ее семью много лет.

15

Я просыпаюсь от резких голосов. Медленно сажусь, словно потерянная в пространстве. В глазах болезненная сухость, а мышцы будто покалывает тысячей крошечных иголочек. Я поспала впервые с тех пор, как птица принесла в наш дом посылку. Я пытаюсь вынырнуть из болота усталости, но становится только хуже.

Моя рука сложена в кулак; разжав пальцы, я вижу на ладони теплую цепочку с цикадой. В местах, где в кожу врезались уголки кулона, остались вмятинки. Цепочка прилипла к коже; я стряхиваю ее на подушку.

Снаружи, за отодвинутым уголком шторы — спокойный, погруженный во тьму мир. Еще не рассвело.

Децибел за децибелом нарастает шум голосов. Бабушкин звучит жестко и оборонительно. У папы — необычайно высокий и почему-то немного носовой тембр. Голос бабушки окрашен в охру, а папин — в королевский синий. Их слова сталкиваются с такой скоростью и силой, что я не могу уловить ни одной знакомой фразы.

В доме только одна гостевая спальня; прошлой ночью, когда я зашла в комнату, папа, уступив мне постель, уже расположился на полу — наверняка лишь притворяясь спящим на своей груде одеял. Я не особенно надеялась уснуть — уж точно не после того, как выяснилось, что коробка на самом деле была уничтожена.

Когда он встал? Который сейчас час? Лиловое замешательство застилает сознание.

Когда я дохожу до конца коридора, я вижу папу — он стоит ко мне спиной; но по тому, как вздрагивают его плечи и как он прижимает к голове кулак, я понимаю — он плачет. Впервые со дня похорон я вижу его плачущим.

Дедушка стоит на другом конце комнаты — с тем же успехом это мог бы быть другой конец Тихого океана, — одной рукой хватаясь за спинку дивана. На лице у него застыло грозное выражение. В дверном проеме, разделяющем кухню и гостиную, глядя в пол и тряся головой, стоит бабушка.

На протяжении бесконечной беззвучной минуты меня никто не замечает. Затем все они одновременно вдруг смотрят так, словно обо мне объявили на какой-то неведомой мне частоте. Уайпо мгновенно отрывает взгляд от пола. Папа разворачивается.

— Прости, Ли, — выпаливает он, бабушка в унисон произносит что-то на китайском. Отец направляется обратно в комнату для гостей, проносясь мимо меня с такой скоростью, что воздух превращается в ветер.

Уайпо ныряет в кухню и мгновенно возвращается, сжимая в руках пластиковый контейнер. Она перечисляет слова, которые звучат как музыка — и в то же время не звучат никак.

— Простить за что? — Я разворачиваюсь, чтобы мой голос догнал папу в другом конце коридора.

— Она спрашивает, чего тебе хотелось бы поесть, — переводит папа через плечо.

Я делаю шаг в его сторону.

— Пап, что ты делаешь? Что происходит?

Уайпо бережно берет меня за локоть и отводит обратно в кухню. Пакет за пакетом, коробку за коробкой вынимает она из холодильника продукты, предлагая мне бесчисленные варианты обеда. Овощи, сырые дамплинги, разнообразные каши, сыр тофу, маринады…

— Yao buyao?

— Yao, — отвечаю я. Да. Хочу. Слава богу, хоть это я поняла.

Ее глаза загораются при каждой моей попытке изъясниться на китайском. Она берет сковороду, а я разворачиваюсь в коридор ровно в ту секунду, когда папа выкатывает из комнаты свой чемодан и рюкзак.

— Папа!

Он виновато на меня смотрит.

— Прости, Ли, я не могу.

— Что?

Я перевожу взгляд на дедушку, который теперь сидит на диване. Его глаза закрыты, плечи не двигаются.

— Твоя мать… — Папин голос срывается. — Она не хотела, чтобы мы спорили.

Я выпячиваю подбородок.

— Я ни с кем не спорю.

— Она бы не хотела, чтобы мы злились… Или держали обиду друг на друга. Ни из-за нее, ни из-за прошлого. Это именно то, чего она пыталась избежать. А теперь я нарушаю обещания, которые дал ей, когда мы поженились.

— Вы поженились почти двадцать лет назад. Все меняется.

Он устало смотрит на меня.

— Я тоже так думал. Но меняется не все.

Я скрещиваю руки на груди.

— Мы только что приехали. Ты не можешь просто взять и заставить меня уйти.

— Я и не заставляю, — поспешно отвечает папа. — Я не заставляю тебя уезжать. Понимаешь? Ты можешь остаться, а я пока побуду в Гонконге…

Я не верю своим ушам — меня встряхивает, как при землетрясении.

— Ты что, шутишь? Ты хочешь… просто оставить меня? Здесь?

— Ты в надежных руках, — произносит он, потирая виски. Под глазами у него темные мешки, в волосах — нити седины. — Ты останешься с родными. Я вернусь за тобой, когда будешь готова ехать домой. А я пока куплю тебе сим-карту. И за углом я видел интернет-кафе, так что можешь…

— Они ведь даже не говорят по-английски! Как я буду с ними общаться?

— Практикуй китайский, — тихо отвечает он. — Ты ведь всегда хотела…

Все это похоже на шутку. Он что, смеется? Ну что я могу сказать на китайском? Да практически ничего.

Кто-то должен придумать закон, который запрещал бы всем родителям использовать то, что их дети однажды им сказали, против них самих.

Я наблюдаю, как он выталкивает чемодан на улицу, сбрасывает тапочки и просовывает ноги в ботинки, даже не развязывая их. Прежде чем закрыть за собой дверь, он произносит голосом, пронизанным виной цвета фуксии:

— Я тебя люблю, Ли.

Я слишком зла, чтобы отвечать.

Никто даже не прощается с ним.