Исчезновения

Эмили Бейн Мерфи, 2017

Осень 1942 года. Оставшись без родителей, шестнадцатилетняя Айла Куинн и ее младший брат Майлз отправляются в провинциальный городок Стерлинг, где их готова приютить семья маминой старой подруги миссис Клиффтон. Перед отъездом Айла успевает захватить с собой любимую книгу мамы – старый сборник поэм Шекспира – и ее обручальное кольцо. Через какое-то время Айла и Майлз понимают, что в Стерлинге происходит что-то непонятное… и очень странное. Что-то, что нельзя объяснить логически. Приоткрывая тайны городка, Айла начинает подозревать, что ключ к разгадке всего находится в старой книге их мамы, Джульет… или в самой Джульет, которую Айла, как оказывается, совсем не знала.

Глава 2

Я чуть расширяю отверстие, чтобы можно было двигать пальцами. Что бы ни было спрятано внутри, оно ощущается холодным и гладким.

Это бесцветный драгоценный камень, чистый, как вода, с капелькой слезы, подвешенной внутри, и оправленный в золото. Знакомый холодок из моего сна просачивается через кончики пальцев. Это кольцо мамы. Я никогда не видела, чтобы она снимала его с правой руки, и думала, что оно похоронено вместе с ней. Ее кольца были обычно испачканы грязью из сада, но это выглядит так, словно его тщательно почистили. Немного больно видеть его сейчас. Я хотела бы забрать его с собой, если бы мама предоставила мне выбор. Зачем бы она прятала его в книге и собиралась отправить какому-то незнакомцу по имени Стивен?

Надеваю кольцо с камнем на палец, но оно очень большое, поэтому держу его в ладони. Не прошло и полминуты, как Майлз заметил.

— Что это? — Он поднимает глаза от рисунка, хмурясь.

— Мамино кольцо. Она отдала его мне, — лгу и быстро расстегиваю цепочку, чтобы вместо маленькой подвески в виде сердечка повесить кольцо. Оно стучит о пуговицы платья.

— Следующая остановка ваша, — звучит резкий голос позади меня, так близко, что я подпрыгиваю. Дыхание проводника отдает запахом кофе, наполняя им воздух вокруг нас. Я не видела никаких признаков города с тех пор, как резко проснулась, а поля тянутся бесконечным полотном за окном, только иногда прерываясь фермой или сараем. Гарднер, где я выросла, — маленький городок, а здесь меня словно выкинули посреди океана. Океана выжженных солнцем золотых кукурузных стеблей.

— Финальное слово, — говорит Майлз, ставя ботинки на сиденье рядом со мной и закрывая блокнот, — давай.

Я играю застежкой пятнистой заколки. «Финальное слово» было маминой игрой, и я не уверена, что когда-либо захочу снова в нее играть. Каждый километр на этом поезде, каждая минута увозит меня все дальше от моей старой жизни. Жизни, которой я все еще хочу жить.

Незаметно ко мне приходит мысль, она звучит в голове маминым голосом: «Этот корабль уплыл, милая. Теперь тебе остается либо утонуть, либо сесть на другой».

Положит ли кто-нибудь цветы на ее могилу, пока нас не будет?

Хотя я не особо задумываюсь, ко мне внезапно приходит гениальная мысль.

— Мое финальное слово «палимпсест»^[1], — говорю и с триумфом защелкиваю заколку.

Майлз откидывается назад на сиденье.

— Никогда не слышал такое слово. Ты его, скорее всего, придумала.

— Нет, не придумала. Ты знаешь выражение tabula rasa?

Он смотрит на меня непонимающе.

— Мы начинаем с чистого листа, но не оставили полностью наше прошлое.

Он жует щеку, словно пытается понять, верить ли мне.

— А твое какое? — спрашиваю сквозь шум тормозов поезда. Стеганое одеяло полей превращается в мощеные улицы центра маленького городка.

— Мое финальное слово — «покинутый», — говорит Майлз.

— Как драматично.

— Хорошо. Тогда пусть будет «авантюра». Красивый синомим для приключения.

— Хорошее слово, — признаю я. — Ты выиграл. — Это сильное финальное слово, особенно для восьмилетки — даже если бы я изначально не собиралась позволить ему выиграть. — Хватай сумку.

Брови Майлза изгибаются дугой, а потом его зеленые глаза прищуриваются.

— А что будешь делать, если я не сойду? — спрашивает он.

— Сойдешь, — говорю, поднимая его сумку вместе со своей, и притворяюсь, что они не такие тяжелые, как на самом деле.

— Никто бы не винил меня, знаешь ли, — говорит он, но двигается по проходу к дверям. — Моя мама только что умерла.

— Правильно, ведь я вообще не представляю, что это такое, — говорю и, когда Майлз останавливается на ступеньке поезда, подталкиваю его. Потом сама делаю глубокий вдох и ступаю на платформу.

Только два человека ждут в тени под навесом станции: женщина средних лет и, как мне кажется, ее сын. Помню миссис Клиффтон с похорон мамы. Она была единственным человеком не из Гарднера, поэтому выделялась среди расплывчатой вереницы скорбящих, которые приходили в тот день. Она держалась официально, когда взяла меня за руку.

— Матильда Клиффтон. Я была лучшей подругой твоей мамы с детства, — объяснила она, и я узнала ее имя.

— Мама всегда любила получать от вас письма, — сказала я ей и уже собиралась поздороваться с другим человеком, как неожиданно она меня обняла, словно не могла уйти, пока не сделает этого.

Я слышала, как она предлагала отцу помочь чем сможет. Думаю, она, вероятно, не предвидела, что я и Майлз сойдем здесь с поезда три недели спустя.

— Привет! — зовет миссис Клиффтон, делая к нам шаг. Она сменила траурное платье из черного крепа на костюм цвета сливы и шляпку в тон. Ее рыжие волосы собраны в аккуратный пучок. И она красивее, чем я помнила. Но, может, это просто из-за того, что сейчас она улыбается.

— Добро пожаловать! — говорит она. — Айла, видеть тебя здесь — все равно что вернуться назад во времени. Ты так похожа на Джульет во времена нашей юности.

— Спасибо, — говорю. Я благодарна ей за то, что она может произносить имя мамы и мы все еще способны говорить о ней. — Вы, должно быть, помните моего брата Майлза.

Майлз протягивает руку:

— Майлз Куинн, — повторяет он официально, когда миссис Клиффтон берет ее. Гель отца испарился, и чуб Майлза торчит как позабытый пучок травы.

— Добро пожаловать, Майлз. А это мой сын Уильям. Он возьмет ваши сумки, — говорит миссис Клиффтон.

— Уилл, — говорит парень, протягивая руку. На вид он примерно моего возраста. Темные волосы немножко длинноваты, и я не могу не заметить, что они прикрывают кончики его ушей. Его зубам немного тесновато во рту, а таких голубых глаз я не видела раньше ни у кого.

Он в своем роде красив, что-то среднее между неряшливым и эффектным.

— Итак, это Стерлинг? — быстро говорю, осматриваясь.

— Вообще-то, нет, — отвечает миссис Клиффтон. — До Стерлинга еще достаточно долго ехать, но это самая близкая к нам станция. — Она бросает взгляд на темнеющее небо. — Нам бы постараться обогнать дождь.

Уилл берет наши сумки у носильщика, а миссис Клиффтон ведет к «форду» с кузовом и деревянными бортами, такими гладкими, что они кажутся глазированными.

Майлз толкает меня.

— Просто чтобы ты знала, — шепчет он, — видно твое ухо.

Моя рука подлетает к кончику правого уха, но оно все еще спрятано под аккуратно уложенными волосами. По лицу Майлза расползается такая широкая улыбка, что видна маленькая щербинка между его двумя передними зубами.

— Финальное слово сейчас будет «невыносимый», — шиплю. Я игнорирую его движения бровями и забираюсь в машину.

Миссис Клиффтон открывает дверь водителя и садится за руль. Она заводит двигатель и выезжает на дорогу, склонившись вперед, ее пальцы в перчатках лежат на руле. Она особо не разговаривает, и, когда машина качается и дергается, ее губы сжимаются плотнее. Ей требуется лишь мгновение, чтобы включить дворники ветрового стекла, так как дождь начинает заливать его словно краска.

— Спасибо, что терпите меня, — говорит миссис Клиффтон, ее нога то нажимает на педаль, то отпускает ее. — Мы недавно лишились водителя и, кажется, изо всех сил пытаемся адаптироваться. — Она краснеет, будто понимает, как это должно звучать для нас. Вместо ответа я киваю.

— Мы все так надеемся, что война скоро кончится, — добавляет она.

«Это временно», — эхом звучит голос отца в моей голове.

Вес маминого кольца чувствуется на моей шее.

Машина Клиффтонов поднимает густые столбы пыли на дороге позади нас, и многие мили нам не попадаются ни водители, ни дома.

— По большей части у нас тут фермерский край, — объясняет миссис Клиффтон.

— Чем занимается мистер Клиффтон? — спрашиваю вежливо.

Мой вопрос вызывает мгновение колебания.

— Он ученый, — отвечает миссис Клиффтон. — Болел полиомиелитом в детстве, поэтому от него мало проку на ферме или на войне. — Она бросает взгляд на Уильяма. — Теперь он… ищет способы улучшить качество жизни. Посмотри вперед, дорогая, — это Стерлинг.

Я выглядываю из окна, когда мы заезжаем в город. Главная улица украшена американскими флагами. Здесь есть несколько магазинов, над всеми ними — навесы, на стекле окна маленького кафе что-то написано.

— Это магазин Фитца, — говорит Уилл, кивая на ржаво-красные кирпичи универмага.

Мы проезжаем мимо банка, магазина техники, шляпной, пекарни, пустой заправочной станции «Тексако», побитой и серой сквозь дождь. Городок похож на любой другой сонный фермерский поселок, но именно здесь выросла моя мама. Может, я все еще смогу найти здесь часть ее, как солнечный свет находит отпечаток руки на стекле.

— Наш дом чуть дальше, — говорит миссис Клиффтон, напевая себе под нос, и сворачивает на дорогу поуже. Дома и фермы разбросаны вдоль нее, как шарики, между полями и плотной стеной леса. Раскинувшееся над нами небо затянуто тяжелыми тучами. Миссис Клиффтон сворачивает с дороги, и Уилл выпрыгивает, чтобы открыть большие железные ворота. Когда он возвращается, его белая рубашка покрыта серыми пятнами дождя. Машина забирается по извилистой подъездной дорожке, и открывается вид на дом Клиффтонов.

Дом — нечто среднее между тесными и уютными уголками Склона и обширными особняками, посмотреть на которые отец однажды отвез нас на Род-Айленд. Сквозь пелену дождя в окнах первого этажа виден свет. Четыре трубы поднимаются из черепичной крыши, а комнаты находятся в отходящих от центральной части дома застекленных крыльях. Красные кирпичи светятся так, словно они теплые на ощупь. Внезапно я замечаю блеклое пятнышко на подоле своего платья и прикрываю его рукой.

— Простите, кажется, мы забыли зонтики, — говорит миссис Клиффтон, направляясь по круговой подъездной дороге к дому. — Придется пробежаться. Сначала идите вы втроем, а я — прямо за вами.

Уилл открывает дверь под раскат грома, и, хотя мы с Майлзом взбегаем по каменным ступенькам вслед за ним, платье промокает под дождем и прилипает к телу. Волосы, аккуратно уложенные Кэсс сегодня утром, теперь прилипли к щеке.

Уилл открывает тяжелую входную дверь в ярко-желтую прихожую, и я спешу внутрь. Дождевая вода стекает по моим ногам и разливается лужей по клетчатому мраморному полу. Люстра висит в двух этажах над нами, сияя словно солнце.

— Вау, — говорит Майлз, уставившись на высокий потолок.

Его ботинки скрипят по отполированному полу. По крайней мере, дождь скрыл пятно на платье.

Капельки дождя бисером покрывают лоб Уилла и стекают с его ресниц. Он протягивает руку, чтобы смахнуть их.

— Принесу полотенца, — говорит он, и к тому времени, как он возвращается с ними, миссис Клиффтон входит через парадную дверь.

Она вздрагивает, когда видит, что мы все еще стоим там, и тяжело опускает на пол наш багаж.

Я снова смотрю на лужу у своих ног и щурюсь.

Вой ветра стал пронзительнее. Дождь продолжает стучать в окна. Однако миссис Клиффтон и наши кожаные чемоданы идеально сухие.

***

Мы вытираемся и встречаемся с единственной оставшейся служанкой Клиффтонов, поваром и управляющей домом, живущей в нем, Женевьевой. Она высокая и худая как щепка, а ее волосы цвета дыма. Она предлагает крепкий, но неароматный чай. Он как угли опускается по горлу, согревая меня изнутри, когда мы идем за миссис Клиффтон осматривать дом. Я пытаюсь не сравнивать его со Склоном, но не могу не заметить, что все дверные ручки фигурные медные, в отличие от наших: круглых стеклянных. Здесь нет красивых часов дедушки, которые тикают и звенят всю ночь, не имеется и коллекции фигурок-лягушек с маленькими кусочками бумаги, засунутыми под них, чтобы они не съезжали с наклонных полок. Вместо них декоративные книги, узорчатые шторы и крошечные раскрашенные фарфоровые шкатулки, расставленные в идеально ровных витринах. В коридорах картины с изображением ваз и чаш, переполненных фруктами, а не морские карты отца или распечатанные наброски архипелагов. «По крайней мере, он увидит еще океан, когда уедет,» — думаю я. Некоторые предметы мебели выглядят так, словно ими никогда не пользовались. Но, когда мы заворачиваем за угол, миссис Клиффтон с воодушевлением показывает на деревянный стул.

— Уилл сделал его для меня, когда ему было тринадцать, — произносит она с гордостью.

— Он скорее функциональный, чем красивый, — говорит Уилл.

— Я обожаю его, — возражает миссис Клиффтон.

— Ты — моя мама, — отвечает Уилл, улыбаясь мне немного смущенно, и проводит рукой по коротким волосам на затылке. Он идет за нами, пока мы осматриваем застекленную террасу и парадный обеденный зал, а также библиотеку миссис Клиффтон, где книги покрывают все стены, их корешки ровные, как клавиши. Я изучаю старый патефон и аккуратный ряд деревянных тростей, когда Майлз протягивает руку, чтобы крутануть полуночный глобус небесного свода. Я хватаю его за запястье. На его руке все еще остатки арахисового масла.

Я бросаю на него предупреждающий взгляд, а потом поворачиваюсь к миссис Клиффтон:

— У вас красивый дом, — говорю я.

— Да, — эхом повторяет Майлз и вытирает руки о край рубашки. — Спасибо, что приютили нас.

Миссис Клиффтон машет рукой.

— Ваша мама была мне как сестра, — говорит она, быстро моргает, и на секунду я боюсь, что она заплачет. Майлз напрягается рядом со мной.

— Так что ты и Майлз — члены нашей семьи, — заканчивает она и улыбается. Плечи Майлза снова расслабляются.

— Пойдем наверх? Можете уже расположиться. — Миссис Клиффтон ведет нас обратно в прихожую, где я хватаю с пола свой рюкзак, а Уилл забирает наши чемоданы.

— Айла, — весело говорит миссис Клиффтон, сопровождая нас наверх, — помнишь, как я приезжала в Гарднер? Не на похороны, а много лет назад? Ты тогда была еще очень маленькой. Вообще-то, Уильям тоже был со мной. Вы не помните, как встречались детьми?

— Нет, — отвечаю я через мгновение. Шпильки начинают тянуть волосы, и я хочу найти свою комнату и вытащить их.

— Мы с Джульет отвернулись на минутку, — говорит миссис Клиффтон, когда мы поднимаемся на второй этаж, — и в мгновение ока вы уже оба в поле, с ног до головы покрытые грязью. — Она останавливается перед первой дверью после балкона. — Мы сразу же запихнули вас в ванную.

Когда я понимаю, что это значит: мы с Уиллом видели друг друга в нижнем белье, а может, даже и без него, — стараюсь не смотреть на него. Майлз, сдавленно хихикая, делает все только хуже.

— Это правда, — говорит Уилл быстро, пытаясь взяться за наши чемоданы поудобнее. — Мы закапывали что-то, найденное в поле, какое-то сокровище. Не могу вспомнить, что это было. Может, если бы у нас был Внутренний взор, мы могли бы…

То, как он замолкает на полуслове, заставляет меня взглянуть на него и заметить странное выражение, мелькнувшее на его лице. Его мама отдернула руку от ручки двери, и в воздухе ощущается и искрится резкое напряжение, словно они ожидают от нас какой-нибудь реакции.

— Что такое Внутренний взор? — спрашивает Майлз, и миссис Клиффтон едва заметно качает головой Уиллу.

— О, что-то, о чем мы можем поговорить позже, — говорит миссис Клиффтон, толкая дверь в первую гостевую комнату. — Айла, у тебя красивое ожерелье, — продолжает она, меняя тему и приглашая нас войти. — Я помню это кольцо. Оно твоей мамы?

— Да, — отвечаю я.

— Она правда отдала его тебе? — тихо спрашивает Майлз, пока Уилл ставит мой чемодан на пол. Я киваю, и мне неловко от того, как он и миссис Клиффтон смотрят на мою шею.

— Мне она ничего не дала, — говорит Майлз, и я жду, чтобы они отвернулись, а потом прячу кольцо под ворот платья.

***

Моя комната простая и яркая, с желтыми стенами, уютная, несмотря на грозу, бьющую в окно. Здесь белая кровать с четырьмя столбиками и расшитым стеганым одеялом и сиденье у окна с видом на ветви огромного дуба. Миссис Клиффтон поставила на комод тугие бутончики столистной розы и фотографию в серебряной рамке. Юные Джульет и Матильда одеты в одинаковую школьную форму, обнимаются и смеются.

Я никогда не видела фотографии мамы в моем возрасте. Ее волосы были светлее, чем мои, каштановые, но у нее, как и у меня, серые глаза, немного широко посаженные, маленький нос и острый подбородок. Поразительно, как сильно я похожа на нее.

Я распаковываю платья и выкладываю туалетные принадлежности на молочно-белой раковине, а потом расставляю на полках томики со стихами, которые выбирала из кучи ненужных книг в углу библиотеки Гарднера на протяжении многих лет. Стивенсон, Фрост, Дикинсон, Йетс и Уайльд, все без обложек или покрытые пятнами цвета светлого чая. Пока не могу заставить себя распаковать зимнюю одежду. Может, к тому времени мы уже вернемся домой. Вместо этого раскладываю на ночном столике тупой дротик отца, мамин томик Шекспира и ленту Кэсс. Потом моюсь в фарфоровой ванне с коготками на ножках и одеваюсь к ужину. В ванной нет зеркал — странно для дома, в котором есть практически все. Интересно: не покажется ли наглостью попросить у миссис Клиффтон зеркало?

Я, как могу, укладываю волосы лишь на ощупь и направляюсь вниз на ужин.

Когда вхожу в обеденный зал, доктор Клиффтон встает со своего места у стола из красного дерева. Он — более взрослая и мягкая версия Уилла, с голубыми глазами, но не такими яркими и обрамленными проволокой очков. Я завожу вежливый, натянутый разговор: «я никогда не была так далеко на севере», «точно пойдет дождь» — за ужином, состоящим из кресс-салата, жареных персиков, жареного цыпленка и чего-то вроде тыквенного тортика, поданных Женевьевой. В нашей семье мы так не ели даже до войны и начала раздачи пайков.

— Один из плюсов жизни на ферме, — говорит доктор Клиффтон, замечая, что я смотрю на маленький кусочек свежесбитого масла. Мне хочется размазать его, такое соленое, гладкое и густое, по куску хлеба, но я притворяюсь, что не хочу масла, и передаю тарелку дальше. Майлз повторяет за мной и тоже отказывается. Мы и так слишком вторглись в жизнь Клиффтонов, чтобы есть их драгоценное масло.

Доктор Клиффтон прочищает горло.

— Ваша мама часто рассказывала о Стерлинге? — спрашивает он меня, перестав резать торт. Его нож и вилка зависли над тарелкой.

— Совсем немного, — отвечаю я. По правде говоря, она вообще едва о нем говорила. Следует долгая пауза, как будто я ответила неправильно. Какое-то время я слышу только звон столовых приборов и то, как жую.

— Однажды она мне сказала, что он ей не очень нравился, — добавляет Майлз и вскрикивает, когда я заезжаю ему пяткой по лодыжке.

Доктор Клиффтон вежливо смеется, но в этом есть что-то еще. Он отодвигает стул одновременно с оглушающим раскатом грома и говорит:

— Знаете, думаю, у меня есть как раз кое-что подходящее. — Он немного подволакивает ногу, когда выходит из комнаты, и я вспоминаю коллекцию тростей, которую заметила во время экскурсии по дому.

Доктор Клиффтон снова появляется секунду спустя, а за ним из коридора прилетают яркие ноты Гленна Миллера. Они помогают заглушить равномерный шум дождя.

— Перейдем в библиотеку? — предлагает миссис Клиффтон. — Женевьева могла бы принести нам кофе, а может, даже и мороженое.

Майлз подпрыгивает и кивает.

Я понимаю, что они все так стараются. Но у меня нет сил вести себя так же.

— Вообще-то, думаю, что пойду к себе, — говорю я.

— Долгий день, — соглашается миссис Клиффтон, кивая. Свет мигает.

Вчетвером они переходят в библиотеку доктора Клиффтона, а я поднимаюсь по лестнице в свою комнату.

— Спокойной ночи, Майлз, — кричу я с балкона, а он коротко машет, даже не взглянув на меня.

Я переодеваюсь в ночную рубашку и чищу зубы, уставившись на голую стену перед собой. Завтра попрошу зеркало.

Забираюсь в кровать, вертя в руках дротик отца. Слышу, как Уилл вызывает Майлза на партию в шашки, а потом, всего пять минут спустя, — радостное восклицание «Ура!». Майлз редко терпит поражение в играх и никогда не проигрывает в шашки.

Теперь кто-то включил Билли Холидей, ее голос усыпляющий и теплый. Мама любила ее. Я кладу дротик на ночной столик и подушкой заглушаю звуки музыки и дождя.

Впервые за три недели мне не снится мама.

Примечания

1

Палимпсест — что-то написанное или нарисованное на месте прежнего текста или картины.