Любимый незнакомец

Эми Хармон, 2022

1923 год, Чикаго. Родители десятилетней Дани Флэнаган погибли при загадочных обстоятельствах. Тогда офицера Майкла Мэлоуна заставили замолчать и дело быстро закрыли. Пятнадцать лет спустя в Кливленде происходят убийства при схожих обстоятельствах. Дороги Дани и Майкла вновь пересекаются. Теперь сомнений нет: в городе орудует маньяк.

4

Мэлоун не пришел завтракать, и Дани, собрав для него поднос, постучалась в дверь его спальни. Она знала, что он уже встал. Она слышала, как он выходил в ванную, как вернулся к себе. В коридоре, перед закрытой дверью его комнаты, витали запахи мыла и лосьона после бритья.

Дани постучалась еще раз, одной рукой прижимая поднос к груди:

— Мистер Мэлоун?

Он не откликнулся.

— Мистер Мэлоун? Я принесла вам завтрак. Я оставлю поднос у двери. Я просто хотела сказать, что поставлю его здесь.

Дверь распахнулась, на пороге показался Мэлоун, свежевыбритый, с зачесанными назад темными волосами, открывавшими квадратный лоб. Тени под его глубоко посаженными, грустными глазами почти исчезли. Он приветливо поздоровался с ней, но не улыбнулся. Дани хотелось бы увидеть его улыбку. Она подозревала, что улыбка преображает его лицо. Может, поэтому-то он и не улыбался. Преображение могло оказаться пугающим.

Одет он был так же, как и накануне, — в белую рубашку и серые брюки, с черными, в цвет туфель, подтяжками. Ни галстука, ни пальто на нем не было — по крайней мере пока. Но Дани показалось, что он собирается уходить.

— Не нужно было, — сказал он, взглянув на поднос, но тут же поспешил к столу и сдвинул в сторону стопку папок с бумагами. — Я собирался подняться наверх… но проспал чуть дольше, чем следовало.

— Сон пошел вам на пользу, — заметила она. А еще заметила, что в ее присутствии он по-прежнему чувствует себя неловко.

Интересно, помнит ли он все, что было. Ей казалось, что помнит. Накануне, за ужином, она подметила смятение во взгляде, который он на нее бросил. Ей был знаком этот взгляд. Она много раз его подмечала. Этот взгляд означал, что он считает ее особенной.

Интересно, можно ли ей обращаться к нему по имени. Ей не нравилось называть его мистером Мэлоуном. Произнося это имя, она всякий раз вновь чувствовала себя десятилетней девочкой, что сжимала в руках тряпичного зайчика и ждала от полицейского подтверждения тому, что и так уже знала. Они ведь умерли?

Она кашлянула, разгладила юбку:

— У меня есть одна ваша вещь, мистер Мэлоун. — Лучше сразу покончить с этим. Она достала из кармана его носовой платок и положила рядом с подносом. Платок был аккуратно сложен, в уголке виднелись инициалы. Мэлоун замер.

— Я не собиралась его брать, — объяснила она. — Но в тот день, когда я сошла с поезда, он оказался у меня в кармане пальто.

Он молчал. Просто глядел на маленький белый квадратик, не вынимая рук из карманов.

— Вы все это время его хранили? — спросил он наконец, подняв на нее глаза.

Она пожала плечами:

— Я не могла его просто выбросить. Он ведь ваш.

— М-м.

— Простите меня. Наверное, вы его искали.

— Нет. — Он помотал головой. — Не искал. Это печальное напоминание.

Она не знала, что сказать. Может, ей лучше забрать этот платок? Прошлое затягивало их в водоворот, окружало вопросами и сомнениями, неверием и отрицанием. Она не могла больше терпеть повисшее в комнате мучительное напряжение и повернулась, собираясь уйти.

— Вчера, когда я назвал вас мисс Флэнаган, ваша тетя меня исправила, — заметил он, стараясь ее удержать. — И теперь я не знаю, как мне вас называть.

— Тетушки считают, что мой отец был бандитом и негодяем, который убил мою мать. Они даже имени его не произносят, — мягко пояснила она.

— Я так и подумал. Вряд ли вам стоит на них обижаться. Они верят в то, что им сказали.

— Да, пожалуй. Я зовусь их фамилией, потому что они попросили меня об этом, когда я переехала к ним. Тогда мне нужно было знать, что я принадлежу к ним, что я — часть семьи. Но я с этим до сих пор не смирилась. Я считаю себя Дани Флэнаган. Здесь, в глубине души, — она прижала руку к груди, — я говорю себе, что все это не имеет значения. Мама и папа поняли бы меня. Но все равно я будто бы их предала.

— Как мне вас называть?

— Можете звать меня Даниелой… или Дани. Мне бы хотелось называть вас Майклом… или хотя бы Мэлоуном. Думаю, так будет чуть менее странно.

— Не могу представить себе ничего более странного, чем все это, — сказал он. Но теперь выражение его лица смягчилось. — Вам хорошо жилось, Дани? Я переживал за вас. Думал о вас.

— Я тоже думала о вас. Вы мне поверили. Я не забыла об этом. — Она не стала объяснять, что имеет в виду. Решила, что в этом нет необходимости.

Он немного помолчал, и она подумала было, что он изобразит недоумение. Но он лишь сказал:

— Вы говорили так убедительно. И у вас не было причин лгать.

— Не было. Ни единой. И до сих пор нет. По крайней мере, не вам.

— Почему? Почему не мне?

— Потому что… вы и так все знаете. — Она робко улыбнулась ему, но он по-прежнему смотрел на нее грустным взглядом.

— Как бы там ни было, Дани… я никогда не думал, что ваш отец убил вашу мать. Не верил в это. Но я был простым патрульным. Молодым. Совсем зеленым. И мне велели молчать. Дело закрыто, сказал мне начальник. Но я знал. И все чертово отделение тоже знало.

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Странностей у него не меньше, чем у нее. И они, совершенно чужие друг другу люди, говорят друг с другом так откровенно. Без пустой болтовни, без обиняков обсуждают убийство и недобросовестных полицейских. У нее закружилась голова. Она решила, что это от облегчения. Как же хорошо, что они это обсуждают!

— Тетушки говорили, что мой отец был контрабандистом, — сказала она. — Путался с бандой ирландцев. Так им сказали в полиции. Думаю, так все и было на самом деле. Его часто не бывало дома, он работал безо всякого расписания. Мама переживала. Поэтому, думаю, они и ссорились. Но он бы не убил маму. Себя, может, убил бы. Но точно не ее. Он бы с ней так ни за что не поступил. И со мной.

Мэлоун молчал.

— Я была ребенком. Не знала ничего… кроме того, что они без ума друг от друга. Я это видела. Я это помню. 11 теперь воспоминания о том, какими они были, приносят мне утешение. Мало кому из нас дано такое изведать. Многие из нас встречают любовь. Но не такую. — Она сглотнула, пытаясь остановить поток слов, рвавшийся на волю. Ее рассказ звучал так пылко… и так глупо. Но Мэлоун медленно кивнул ей в ответ.

— Мистер О’Брайан сказал мне примерно то же самое, когда я пришел за Чарли.

— Мистер О’Брайан так сказал? — прошептала Дани. Благослови его бог за это. — В полиции моим тетушкам сказали, что отец в спешке бросил машину у дома и вошел — нет, вбежал, — выкрикивая мамино имя. Он злился. Через несколько минут послышались выстрелы. Что из этого правда?

— Думаю, когда ваш отец вошел в дом, там уже кто-то был. Ваш отец и правда был контрабандистом. Может, он перебежал кому-то дорогу. Попытался переманить покупателей, отобрать заказы у поставщиков. Может, попался под ноги кому-то из крупных дельцов. Из гангстеров. Или, может, он решил начать собственное дело, а им не нужны были конкуренты. Честно говоря, я не знаю. Но тогда эта история наделала много шума. Хотя картинка и не складывалась. Но все говорили как по нотам. Соседи. Полицейские. Газетчики. Все рассказывали ровно то, что должны были. И никто больше не пострадал.

— Никто больше не пострадал?

— Никто, кроме вас, — мягко пояснил он. — Я вскоре уехал из Чикаго. Но постарался исправить дело, когда мне представилась такая возможность. Можно сказать, я сумел отплатить за Джорджа Флэнагана.

— Что вы имеете в виду?

Он вздохнул — так, словно ему не хотелось вдаваться в подробности. А потом качнул головой, отказываясь продолжать этот разговор.

Они помолчали. Дани чувствовала, что у нее по-прежнему кружится голова.

— Я с тех пор не бывала в Чикаго, — сказала она. — Не знаю, где их похоронили. Никогда не видела их могил.

— Их похоронили вместе. Недалеко от моей… — Мэлоун помедлил, словно не желая продолжать. Но она ведь знала. И от смущения даже не попыталась это скрыть.

— От Айрин? — спросила она. Вчера, в ателье, она уже упоминала Айрин. Может, тогда он не расслышал ее слов. Зато теперь он все четко расслышал и побледнел.

— Я держала в-в руках в-ваше пальто, — запинаясь, пояснила она. — Вы, наверное, надевали его на похороны? Это ведь были ее похороны… да?

— Да. — Он кивнул в знак согласия. — Это были похороны Айрин. Я похоронил ее в первый день Нового года. Но вы наверняка уже знаете об этом. — Его ответ прозвучал резко и холодно, и Дани вздрогнула, словно от боли.

Слишком много, Дани. Слишком много правды. Ты его пугаешь.

— Нет. Я об этом не знала. Я не все вижу… и редко понимаю, что именно вижу. К тому же я редко допускаю подобные ошибки.

— Какие еще ошибки, Дани?

— Мне не следовало говорить вам об этом. Обычно я молчу о том, что знаю. Но вчера, когда вы внезапно вошли к нам в ателье… спустя столько лет… я была потрясена. И не совладала с собой.

Я и сейчас не слишком собой владею. Извините меня.

Он снова кивнул, но чувство близости и откровенности, объединившее их, уже рассеялось. Они снова были чужими друг другу. Он настороженно глядел на нее. Она скрестила руки на груди. На сегодня им обоим достаточно. Она двинулась к двери.

— Дани?

— Да?

— С днем рождения, — мягко сказал он.

Она молча кивнула, прямо как он минутой раньше, и вышла, оставив его в неловкой тишине, наедине с давно остывшим завтраком.

* * *

Сначала он хотел все отрицать. Его злило, что Дани влезла в то, что касалось его одного, и призналась в этом ему. В конце концов, она могла бы притвориться. Но он не хотел врать насчет Айрин. Айрин умерла, и Дани это было известно. Дани многое было известно.

Она так и не выросла из своих «историй».

Он чувствовал себя уязвимым, словно вдруг оказался под пулями, не имея при себе пистолета, или вошел в помещение, где полно незнакомых людей, а выхода нет. Внутренний голос кричал ему, что надо бежать, но он уже давно выучил, что бегущий человек вызывает подозрения, привлекает ненужное внимание. Вместо того чтобы бежать со всех ног, он не двигался с места — и эта тактика уже много раз спасала его от смерти. Но сейчас он был растерян, ошеломлен. В первый раз за пятнадцать лет он вдруг подумал, что, возможно, не справится. Придется сказать Элиоту, что ему нужно другое жилье, или просто признаться, что это задание ему не по силам.

Он выждал, пока из ателье не послышались голоса женщин — Ленка с Зузаной о чем-то спорили, Дани молчала, но он отметил, что она быстрым, легким шагом спустилась по лестнице и торопливо прошла мимо его двери. Еще один голос, распевавший песню на незнакомом ему языке, слышался от задней двери дома — скорее всего, из прачечной: это прислуга, решил он.

Определив, где находятся все обитательницы дома, он отправился в швейную мастерскую, к телефону, который Дани указала ему накануне. Он позвонил в офис Элиота Несса, и его тут же соединили.

— Мэлоун. Ты устроился?

— М-да, хотя я никак не возьму в толк, где ты отыскал эту комнату.

— Ав чем дело? Тебе там не нравится?

— Нет, комната хорошая. Просто… я знаком с хозяйкой.

— Знаком с хозяйкой? — изумленно переспросил Элиот.

— Да. Она знает меня. С прежних времен. Когда я был патрульным.

Несс молчал, но Мэлоун чувствовал, что тот раздумывает.

— И ты считаешь, что это проблема? — спросил Элиот. — Не понимаю, чем это может нам помешать.

Мэлоун вряд ли сумел бы ему ответить. Так что он просто спросил напрямик:

— Мне любопытно, как ты вышел на нее. Сюрпризы я не люблю. И в совпадения не верю.

— Когда я узнал, что ты, возможно, свободен, то попросил помощницу подыскать жилье. Она увидела объявление в газете и сняла комнату.

— Потому что это рядом с Кингсбери-Ран, — продолжил Мэлоун.

— Ну да. И прямо напротив больницы Святого Алексиса.

— А это тут при чем?

— Я тебе все расскажу. — По его голосу Мэлоун понял, что Элиот не хочет обсуждать это по телефону. — У меня есть время в пятницу. Давай я заеду за тобой, где-нибудь в час. Жди меня возле дома. Не хочу за тобой заходить.

— Почему?

Несс вздохнул:

— Потому что в городе меня знают. Это не слишком удобно, так что, раз мы хотим сохранить все в тайне, будем встречаться в машине. Или приходи ко мне как-нибудь вечером.

— Хорошо. До пятницы.

Мэлоун с озабоченным видом вышел из швейной мастерской и чуть не столкнулся с краснощекой, рыжеволосой женщиной, которая словно вся состояла из одних округлостей.

Завидев его, она взвизгнула, но тут же выпростала ему навстречу пухлую руку и приветственно встряхнула его ладонь:

— Я Маргарет, — с широкой улыбкой объявила она. Акцент у нее был сильнее, чем у Зузаны и Ленки, вместе взятых. — А вы, наверное, мистер Мэлоун. Я о вас позабочусь, не тревожьтесь. Накормлю, обстираю, приберусь. Если вам что-то нужно, зовите Маргарет. — Она кивнула, словно уже обо всем с ним договорилась, и, не дожидаясь ответа, поспешила прочь, но на ходу обернулась поглядеть на него: он заметил ее взгляд, когда входил к себе в комнату. В этом доме за ним все время будут следить.

Было всего десять утра, но его снедала непонятная тревога. Сидеть взаперти не хотелось, хотя он до сих пор так и не коснулся груды бумаг, высившейся у него на столе. Этим можно заняться позже, после того как Несс расскажет ему о том, что нельзя обсуждать по телефону.

Он решил прогуляться, но перед этим перенес бумаги в машину и запер дверцы. Ему вовсе не хотелось, чтобы Маргарет обнаружила фотографии отрубленных рук и ног и побежала к хозяйкам. Придется четко установить для нее границы: ему не хотелось, чтобы она свободно входила в его комнату. Но это вполне могло подождать. Сейчас ему нужно было проветриться.

В бутербродной, лепившейся к частной клинике на углу Бродвея и Першинг, он купил столько сэндвичей, что хватило бы на целую армию. Он не знал, что любят женщины из семейства Кос, но счел, что это не слишком уж важно. Если они не слишком отличаются от других жителей Кливленда — да, собственно, и от прочих американцев, — они оставят на ужин то, что не съедят на обед. Дани принесла ему завтрак, и потому он считал, что должен позаботиться об обеде. Он всегда старался поддерживать равновесие в подобных делах, щепетильно следил за этим.

Он занес сэндвичи в ателье, оставил на стойке у входа и выскользнул обратно на улицу. На звон колокольчика из задней комнаты выглянула Дани, но он лишь махнул ей рукой со словами:

— Я принес вам обед, — и двинулся дальше, по своим делам.

Он свернул к югу и пошел по Бродвею к Восточной Пятьдесят пятой, решив прикупить разных мелочей и осмотреться. Две главные артерии района сходились на элегантном перекрестке. Украшенные арками здания красного кирпича, где помещались театр, бакалея, банк и библиотека, подступали прямо к мостовой. Прямо за театром, на Пятьдесят пятой улице, стояло здание Пятого полицейского участка — надо будет запомнить. Он двинулся дальше к югу, к церкви Богоматери Лурдской, занимавшей соседний квартал, и скользнул внутрь. Вот-вот должна была начаться полуденная месса.

Он не был истово верующим, но знал, что многие сочли бы его таким. Вера давала ему прочный фундамент, была якорем, державшим его на плаву. Именно в этом он и нуждался. Ему нужны были правила, четкая структура. Нужен был покой, чувство облегчения, которое даровала исповедь.

Выходя из церкви, он всегда чувствовал себя лучше, чем когда входил. Не потому, что церковь давала ответы на все вопросы, но потому, что ответы, которые давала она, устраивали его больше, чем его собственные. Церковь удерживала его от того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Раз или даже два раза в жизни он был к этому близок. Пятнадцать лет назад, когда ему встретилась Дани Флэнаган, он даже разработал подробный план действий.

Перед сменой он почистил оружие. Обычно эти действия — разобрать пистолет, снова его собрать — его успокаивали. Но в тот день все было иначе. В тот день они его словно подначивали. Это так просто. Он не боялся. Он знал, что ничего не почувствует. Тот, кто больше совсем ничего не чувствует, обретает мир и покой. Решение казалось единственно верным. Нажать на курок и со всем покончить.

При мысли об этом он испытал блаженство.

Все его дела были в полном порядке. Айрин получит его армейское пособие и небольшую выплату от полицейского профсоюза. Она так и жила с родителями. Она была их единственной дочерью, и они в ней души не чаяли. И в Мэри тоже. Когда он вернулся из Франции, они и с него пылинки сдували. Ему хотелось обзавестись собственным домом — маленьким домиком, где жила бы его маленькая семья, — но этому так и не суждено было сбыться. Жизнь рассудила по-своему. Поначалу родители Айрин твердили, что в доме достаточно места, а у них, у молодых, достаточно времени.

Но ни того ни другого у них не оказалось.

Когда родителей не станет, Айрин унаследует их дом — через три дома от Молли и Шона, у которых он прожил последние пару месяцев. За Айрин будет кому присмотреть. Его присутствие не потребуется.

Он отправился на работу, зная, что идет туда в самый последний раз. Он упивался этим знанием. Всю смену он игнорировал Мерфи, не обращал внимания на его придирки. Всего через пару часов жирный Мерфи перестанет иметь значение. Ему никогда больше не придется ни на что закрывать глаза, не придется слушаться указаний напарника. Мэлоун сохранял бодрый настрой вплоть до последнего вызова, поступившего в самом конце смены. Стрельба в жилом доме на Дирборн, близ пересечения с Чикаго-авеню.

Они прибыли, когда все уже закончилось. Мерфи даже не удивился. Он знал, что они не успеют. Подъехал прямо к дому, припарковался и сразу отправился к соседке. На место преступления он не пошел, не стал проверять, есть ли раненые, нужна ли кому-то помощь. Соседка рассказала Мерфи ровно то, что ему было нужно. Наплела о том, что видела своими глазами, сдобрив рассказ подходившими к случаю сплетнями и злословием.

Мэлоуну просто хотелось домой. Он хотел поскорее со всем покончить. Не хотел думать, не хотел переживать. Но потом Мерфи велел ему присмотреть за ребенком. За той бедной девочкой. И он не смог о ней не позаботиться. И потому переменил планы.

Он все отложил. До тех пор, пока не заберет для нее котенка по кличке Чарли. Потом отложил снова. До тех пор, пока не доставит девочку и котенка поездом в Кливленд.

Но Дани Флэнаган взглянула ему в глаза и сказала: «Никто, кроме вас, не станет искать». И тогда весь его план развеялся, а его место заняла странная, совершенно новая цель. Сама того не понимая, Дани Флэнаган спасла ему жизнь.