История Деборы Самсон

Эми Хармон

В городке Плимптон штата Массачусетс жизнь нелегка. Едва ли не с детства Дебора вынуждена прислуживать в чужих домах. Но, повзрослев, девушка мечтает о жизни, полной свободы и приключений. Двадцать лет спустя, когда американские колонии начинают борьбу за независимость, Дебора, вдохновленная идеей свободы, маскируется под солдата и записывается в Континентальную армию. Ее рост и стройное телосложение с легкостью позволяют ей совершить перевоплощение. Но какую цену Деборе придется заплатить за обман, когда она встретит настоящую любовь? И как быть, если в любви, как и на поле боя, истинные чувства скрывать невозможно?

Глава 1

Ход событий^[3]

15 марта 1770 года

Зима уже начала отступать, но до лета было еще далеко, и лошадь, на спине которой мы ехали, шла по размокшей от талого снега, колеистой дороге неровным аллюром, низко опустив голову. Священник, сидевший впереди, защищал меня от жгучего холода раннего утра, но я все равно зябко ежилась у него за спиной, не глядя на плоские, пустые поля, на голые ветви деревьев, тянувшиеся к небесам в ожидании весны. Я плотнее подоткнула юбки, прикрывая колени: платье было мне слишком мало, а шерстяные чулки велики, так что между ними и подолом оставалась полоска кожи, которая терлась о лошадиные бока на каждом шагу. Другой одежды у меня не было. В мешке за спиной лежали одеяло, расческа и Библия, прежде принадлежавшая моей матери.

— Ты умеешь читать, Дебора? — спросил преподобный Сильванус Конант.

Он бросил вопрос через плечо, словно кинул птичке хлебные крошки. Это были его первые слова с тех пор, как мы тронулись в путь, и поначалу я решила не отвечать. Священник часто навещал вдову Тэтчер и всегда был ко мне добр, но в тот день я на него сердилась. Ведь он приехал, чтобы увезти меня. Вдова Тэтчер больше не нуждалась в моей помощи, и мне предстоял очередной переезд. Я знала, что не буду скучать по побоям, сердитым окрикам и бесчисленным поручениям, которые никогда не могла выполнить так, как хотелось старухе, но не верила, что на новом месте моя жизнь изменится к лучшему.

Я понимала, что отныне буду жить в семье. В чужой. Моя родная семья исчезла, развеялась, словно прах на ветру. Братья и сестра жили у чужих людей, в услужении, и меня ждало то же. Мать не смогла нас прокормить. Она и себя едва содержала. Я уже несколько лет не виделась с ней, а теперь, перебравшись в Мидлборо, вряд ли увижу вновь.

— Да. Я бегло читаю, — сдалась я наконец. Уж лучше говорить, чем молча кипеть от злости. — Мама научила меня читать, когда мне было четыре.

— Неужели? — переспросил священник.

Лошадь негромко заржала, словно не веря моим словам. Я сдвинулась назад, стараясь не слишком прижиматься к своему спутнику, но сидеть на спине старой кобылы было неудобно, к тому же я не привыкла так путешествовать.

— Мать говорила, что умение читать досталось мне по наследству. Она правнучка Уильяма Брэдфорда. Вы о нем слышали? Он приплыл в Америку на корабле «Мэйфлауэр». Переселенцы выбрали его главой. — Мне захотелось представить свою мать в выгодном свете — хотя бы для того, чтобы создать благоприятное впечатление о самой себе.

— Конечно, слышал. Таким предком можно гордиться.

— Мой отец — из Самсонов. На борту «Мэйфлауэр» был человек с такой фамилией. Его звали Генри. Мать говорила, что он приплыл в Новый Свет совершенно один.

— Значит, он был смельчаком.

— Да. Но мой отец не смельчак.

Преподобный Конант ничего не ответил, и я замолчала, стыдясь, что не сумела сдержаться.

— Ты знаешь Библию? — спросил он, словно давая мне возможность исправить свою резкость.

— Да. И помню наизусть катехизис^[4].

— Возможно ли такое?

Я принялась по памяти повторять вопросы и ответы — произведение Вестминстерской ассамблеи.

— Силы небесные, дитя! — прервал он меня спустя несколько минут.

Я остановилась на полуслове. Вдову Тэтчер мои знания никогда не радовали: она бранила меня, называла гордячкой. Я ожидала, что священник поступит так же.

— Это достойно всяческих похвал, — неожиданно объявил он. — Ты меня поразила.

— Я могу продолжить, — ответила я, прикусив губу, чтобы не выдать радости. — Я знаю наизусть весь катехизис.

— А писать ты умеешь? — спросил он.

Этот вопрос меня смутил. Читать было проще, чем писать. Вдова Тэтчер требовала, чтобы я читала ей, порой по много часов подряд, но ей не нравилось, когда я марала бумагу, пытаясь писать буквы.

— Умею, — сказала я. — Но не так хорошо, как читать. Мне нужно еще учиться.

— Одно дело читать мысли другого человека, и совсем другое — выражать собственные. К тому же бумага дорого стоит, — заметил священник.

— Да. А у меня нет денег. — Меня удивило, что он вообще завел со мной этот разговор. Ведь я была лишь девчонкой, к тому же служанкой. Но его слова дали мне надежду. — Как вы думаете, Томасы позволят мне ходить в школу? — спросила я.

Теперь с ответом замешкался он.

— Миссис Томас отчаянно нуждается в помощи по хозяйству.

Я вздохнула. Ничего удивительного. В школу я не пойду.

— Но если хочешь, я буду привозить тебе книги, — предложил он.

От изумления я едва не свалилась с лошади.

— Какие? — выпалила я, хотя мне было все равно. Из книг в доме у вдовы Тэтчер были только Библия и катехизисы, да еще собрание карт и религиозных брошюр, прежде принадлежавших преподобному Тэтчеру. Я читала старой даме и книги, и даже брошюры, в которых, правда, не содержалось ничего, кроме проповедей. Страницы из дневников Уильяма Брэдфорда, переписанные рукой моей матери, были куда увлекательнее. И все же мне отчаянно хотелось почитать что-то еще.

— Какие книги ты любишь? — спросил священник.

— Истории. Мне хотелось бы читать разные истории. Приключения.

— Что ж, хорошо. А еще я привезу тебе бумагу и чернила, чтобы ты упражнялась. Ты сможешь писать письма.

— Но кому я стану их отправлять?

Он промолчал, и я испугалась, что повела себя слишком дерзко. Вдова Тэтчер часто ругала меня за наглость, хотя я всегда в точности выполняла ее поручения и говорила с ней, только когда она ко мне обращалась.

— Мне бы хотелось заниматься вместе с кем-то еще, — прибавила я. Я мечтала о друге. Последние пять лет я провела в обществе старых дам, утомленных и измотанных жизнью. — Быть может, миссис Томас мне позволит.

— Возможно.

Больше он ничего не ответил, а я не смела даже надеяться, что он сдержит обещание.

— Томасы живут в паре миль от города. Хорошая прогулка выходит. Вокруг совсем никого. У них своя ферма, славное место. Думаю, тебе там будет хорошо.

Отвлекшись от мыслей о своей несчастной судьбе, я наконец заметила, что занимается чудесный день. Мы ехали слишком медленно, потому что копыта кобылы, облепленные землей, вязли в грязи раскисшей дороги, но утро уже окрасило небо в голубой цвет, солнце начало согревать мне спину, а легкий ветерок разворошил светлые волосы. Я много дней провела взаперти — старалась не отходить от вдовы Тэтчер, предупреждая каждое ее желание. Мир, расстилавшийся за пределами душных комнат, не знавших свежего воздуха, давно звал меня: моим легким, всему телу отчаянно недоставало ветра, движения. Знай я, что священник согласится, попросила бы его спустить меня на землю и побежала рядом с лошадью. Но дорогу сильно развезло, да я и не верила, что кому-то захочется удовлетворить мою просьбу, и потому промолчала.

Когда я в первый раз увидела вдали дом, окруженный полями и лесом, то ощутила надежду. Дом казался ухоженным, а окна, входная дверь и калитка, отделявшая двор от дороги, складывались в дружелюбную гримасу. Когда мы подъехали ближе, дверь распахнулась, и навстречу нам, придерживая юбки, выбежала женщина. Следом за ней спешил черноволосый мальчонка. Едва мы остановились, священника окликнул коренастый мужчина в шляпе и в рубашке с закатанными до локтей рукавами: казалось, он бросил работу, чтобы приветствовать нас.

— Не бойся, Дебора, — мягко сказал священник. — Здесь тебя не обидят.

От амбара и с полей к нам шли мальчишки: они были разного возраста, хотя почти все казались старше меня. Преподобный Конант приветствовал каждого: он знал всех по имени, но я не поняла, кого из мальчиков как зовут. Их было так много, а я слишком мало общалась с другими детьми, тем более с мальчиками. Они внимательно наблюдали, как их отец помогает мне слезть с лошади: от волнения я будто приросла к ее крупу и не сумела сама спуститься на землю.

Дьякон Иеремия Томас мрачно хмурился: казалось, недовольство, гнездившееся на лбу и вокруг рта, теперь разливалось по его лицу. Но его жена, Сюзанна, едва достававшая ему до плеча, была его полной противоположностью. Позднее я узнала, что в сдержанности дьякона вовсе нет жестокости. Весельчаком его не назовешь, зато он был справедливым человеком, а это я ценила гораздо больше. Сюзанна Томас улыбнулась мне и взяла мои руки в свои.

— Сильванус не говорил, что ты уже не ребенок, а почти взрослая девушка. Ты очень высокая для десяти лет.

Я кивнула, но не улыбнулась. Думаю, вид у меня был довольно свирепый, хотя на самом деле мне было страшно. Миссис Томас познакомила меня со своими сыновьями, начав со старшего и закончив самым младшим. Натаниэль, Джейкоб и Бенджамин, юноши восемнадцати, семнадцати и шестнадцати лет, среднего роста, поджарые и темноволосые, сморщили свои одинаковые веснушчатые носы, оглядывая меня. Не знаю, чего они ожидали, но я точно не оправдала их надежд. Четырнадцатилетний Элайджа казался плотнее старших братьев, волосы у него были светлее, и улыбался он гораздо охотнее. Тринадцатилетний Эдвард выглядел точной копией брата, будто миссис Томас производила сыновей на свет парами, вне зависимости от того, рождались они вместе или в разное время.

Двенадцатилетние Фрэнсис и Финеас, действительно близнецы, отличались такими же темными волосами и хрупкостью телосложения, что и старшие братья. Я оказалась выше обоих, и один из них, тот, которого звали Финеасом, сердито взглянул на меня, когда его мать упомянула о моем росте. Дэвид и Дэниел, мои ровесники, еще одна двойня, с похожими темными курчавыми космами, которым не помешала бы стрижка, тоже уступали мне в росте.

Шестилетний Иеремия, самый младший, был единственным лишенным пары отпрыском Томасов. Я искренне надеялась, что шесть лет, миновавшие после его рождения, — хороший знак для миссис Томас, означавший, что сыновей у нее больше не будет.

— Мы постараемся не слишком утомлять тебя, Дебора. Все мы очень рады, что ты будешь жить с нами. Хорошо, что в нашем доме появилась еще одна женщина. Надеюсь, ты поможешь мне приструнить моих мальчиков.

При этих словах кто-то фыркнул, правда, я не успела разобрать, кто именно. Миссис Томас взяла под руку преподобного Конанта и объявила, что ужин готов.

— Мальчики, вымойтесь и идите к столу. Дебора, возьми свои вещи. Я покажу, где ты будешь спать.

Миссис Томас повернулась к священнику, и они пошли к дому, беседуя как старые друзья. Дьякон Томас повел лошадь к бочке с водой, а я подняла с земли свой мешок, подтянула сползавшие чулки и направилась к дому, но младшие Томасы, собравшись вместе, принялись вполголоса о чем-то беседовать, и я застыла, не оборачиваясь к ним, стараясь услышать хоть что-нибудь.

— Она плоская, как доска.

— И фигурой не вышла.

— Волосы как солома. — Тот, кто произнес эти слова, хихикнул и прибавил: — Может, поставим ее в поле, ворон отпугивать?

— Глаза у нее красивые. Я ни у кого еще таких глаз не видел.

— Они жуткие! Придется караулить по ночам, чтобы она не зарезала нас в постелях!

Услышав это, я рассмеялась. Мой смех застал врасплох и их, и меня саму, и я обернулась к мальчикам с хитрой ухмылкой. Пусть лучше боятся меня, чем вообще не замечают.

— У нее хорошие зубы, — отметил кто-то, и я снова расхохоталась.

— Ну и чудачка, — проговорил старший, но в этот момент Финеас разразился хохотом, и братья, сдавшись, последовали его примеру.

* * *

Нет, я не приструнила мальчишек. Скорее это они сделали меня более радикальной.

Братья спали на просторном чердаке над гостиной, на койках, закрепленных на скате крыши. Только у младших близнецов, Дэвида с Дэниелом, была настоящая кровать, но места на ней едва хватало, и они ложились головами в разные стороны, щекоча друг другу носы пальцами ног.

Мне отвели собственную комнату. Это был лишь закуток, отделенный от кухни тонкой стеной, в которой проделали дверь, но места там хватало, чтобы поместились узкая койка, комод с парой ящиков и стол шириной в фут и длиной в два. Все это принадлежало мне. Отныне у меня была собственная постель, свое пространство. Девочка в доме, полном мальчишек, пусть и являлась лишь служанкой, обладала некоторыми преимуществами.

Поначалу сыновья Томасов держались настороженно и напряженно следили за мной, будто я была воровкой или могла заразить их проказой. Первым оттаял самый маленький, Иеремия. Возможно, дело было в том, что нам обоим не нашлось пары. Так или иначе, он скоро подружился со мной, и мы стали неразлучными. Мы и родились в один день: ему в тот год исполнилось семь, а мне одиннадцать. Иеремия счел, что это знак свыше.

— Ты будешь моим близнецом, Дебора? — спросил он, обратив на меня скорбный взгляд.

Я рассмеялась:

— Иеремия, у тебя девять братьев.

— Но я самый младший. И у меня нет никого своего. А у тебя вообще нет ни мамы, ни папы, ни братьев, ни сестер.

— Есть… просто они где-то далеко.

— Ну и какой с этого прок?

— Да никакого, Джерри, никакого, — согласилась я, и на сердце у меня, как ни странно, полегчало от того, что я произнесла это вслух.

— Значит, мы можем стать близнецами.

— А что делают близнецы?

— Близнец — это тот, кого ты любишь больше всех на свете. Ты сможешь любить меня больше всех на свете?

— Это будет несложно.

— Правда?

От его широкой улыбки у меня защемило сердце.

— Правда.

— Я ужасно люблю маму, но любить маму — все равно что любить Господа Бога. Она не совсем человек.

— Иеремия! — ахнула я. — Она самый настоящий человек!

— Ну просто… она принадлежит всем нам. А я хочу кого-то, кто будет только моим, — повторил он.

— Хорошо. Но я все равно постараюсь любить твоих братьев, а не только тебя одного, ведь так велел преподобный Конант.

— И даже Натаниэля? — Иеремия словно не мог мне поверить. — И Финеаса? Но он ведь злой. Он сказал, что ни один мужчина на тебе никогда не женится.

— Ни один мужчина на мне не женится, потому что я ни за кого не пойду. Потому что мне не нужен мужчина.

— Я на тебе женюсь.

— Нет, Иеремия. Тебе всего семь. К тому же мы теперь близнецы, не забывай!

— Мы не похожи на близнецов… но ведь это не важно?

Джерри был невысоким и черноголовым, а я — рослой и светловолосой. Мы отличались как ночь и день.

— Внешность не имеет значения, если на сердце у нас одно, — объявила я, надеясь, что это правда.

Он улыбнулся мне так, словно я подарила ему целый мир. Наверное, так и было. По крайней мере, я отдала ему ту частичку, что принадлежала лишь мне. Я ходила за ним, как мать за ребенком, и обращалась с ним как с настоящим принцем, а он навлекал на мою голову неприятности, в которые я сама никогда бы не ввязалась. Иеремия первым стал звать меня Робом — так он сократил имя Дебора, и потому позже я легко отзывалась на это обращение.

Томасы хорошо ко мне относились. Я не была им родной, но меня ценили. В семье, где нужно прокормить и одеть столько народу, хлопот всегда хватало. Преподобный Конант оказался прав. Без меня здесь не могли обойтись, и отпустить меня в школу было невозможно, но, сколько бы поручений я ни получала и сколько дел ни переделывала, все равно оставалась такой же неугомонной и непоседливой. Я хотела, чтобы сыновья Томасов передавали мне каждую крупицу знаний, которую им удавалось приобрести, и часто делала за них работу в обмен на разрешение заглянуть в их учебники.

Преподобный Конант не забыл обо мне. В первый же год он привез несколько книг. Больше всего я полюбила сочинения Шекспира и роман в четырех частях под названием «Путешествия в некоторые отдаленные страны мира». Преподобный Конант называл эту книгу «Путешествия Гулливера». Я читала ее братьям по вечерам, после ужина, и они хвалили меня так, словно я сама ее написала.

Преподобный Конант был замечательным проповедником, и я с восторгом слушала его речи, сидя вместе с семейством Томас на скамейке Первой конгрегационалистской церкви. Он верил в каждое слово, которое произносил. Думаю, он тоже в определенном смысле меня радикализировал — если только вера может быть радикальной. В конце концов я стала думать, что вера в Бога — самое отъявленное бунтарство в мире.

Не знаю, почему преподобному Конанту хотелось, чтобы я училась и стала счастливой, но ему этого хотелось, и только благодаря ему, человеку, любившему и Господа, и меня, чье сердце было открыто двум противоположностям, я начала понимать, что такое отцовская любовь. Для него я была просто Деборой, той, кому он дарил свою привязанность и от кого многого ждал, и потому все, что имело значение для него, стало важно и для меня.

— Тебе следует и дальше учить священные тексты. Для меня в жизни не находилось утешения более полного, чем возможность обратиться к словам Господа, когда своих слов у меня не оставалось, — часто повторял он, и я заучивала все, что могла, лишь бы показать, что могу это сделать. Лишь бы услышать его похвалу.

А еще он нашел мне своего рода наставницу — «подругу по переписке» из Фармингтона, штат Коннектикут.

— Ее зовут Элизабет Патерсон. Это дочь моей сестры, моя племянница. Она уже взрослая женщина, жена, мать, весьма влиятельная особа. Я спросил, готова ли она переписываться с тобой, чтобы поведать тебе о мире, и она с удовольствием согласилась.

— Но что я ей напишу? — воскликнула я. Мысль об обмене письмами меня и будоражила, и пугала. Я была ребенком и не понимала, как мною могла заинтересоваться племянница преподобного Конанта.

— Пиши все, что захочешь.

— А она… добрая? — Мне не хотелось переписываться с человеком, который станет меня бранить.

— Да. Очень добрая. Ты узнаешь от нее то, чему не можем научить тебя ни я, ни миссис Томас.

— Миссис Томас умеет читать и писать, хотя и пишет не слишком правильно, — ответила я, желая защитить женщину, которая так хорошо ко мне относилась. Не ее вина, что она не самая «влиятельная» особа.

— Конечно, вот только ты живешь с миссис Томас, и тебе незачем отправлять ей письма, — как всегда рассудительно, заметил священник.

Я никогда не слышала, чтобы он сказал что-то дурное, в особенности про хороших людей. А Томасы были хорошими.

— Сколько писем мне можно ей написать? — спросила я, не смея дышать от волнения.

— Сколько захочешь. Пиши так часто, как только сможешь.

— Значит, я отправлю ей множество писем. Я слишком люблю писать.

Он чуть сощурился, но не стал надо мной смеяться:

— Да. Я это знаю. Элизабет будет рада твоим посланиям.

— Но как мне ее называть? Кузина Элизабет… или миссис Патерсон… или, быть может, леди Элизабет? — От одной мысли о подруге по переписке меня била дрожь.

— Дебора, она ведь не герцогиня. К тому же в Америке нет титулов. Ты можешь обращаться к ней просто по имени.

— А для чего в Англии по сей день сохраняются титулы?

— Такова традиция. Англия обожает традиции и обычаи. Но здесь все иначе. Здесь человек есть то, чем он сам себя сделал, а не то, что ему было присуждено или дано по наследству. — Эти слова священник произнес с гордостью.

— И женщин это тоже касается?

— Что именно?

— Женщина тоже то, чем она себя сделала?

— Да. Женщина есть то, чем она себя сделала… конечно, с Божьей помощью. Всем нам нужен совет Господа.

— Но что, если нам не хочется следовать совету Господа?

— В таком случае мы поступаем на свой страх и риск. Но мне не хотелось бы остаться без Господней помощи. Мне без нее не обойтись.

— Понимаю, — прошептала я. Я часто ощущала себя одинокой, лишенной Господней защиты. — Но как же тогда король Георг? — прибавила я.

— А что с ним?

— Вы сказали, что у нас здесь нет титулов. Но он по-прежнему наш король. Ведь так? Хотя после Бостонской бойни поговаривают, что король нам не нужен.

— Единственный король и властелин, которому я покоряюсь, есть царь царей, владыка владык, предвечный отец, князь мира. — Произнеся эти слова, преподобный Конант нахмурился и плотно сжал губы.

Я кивнула с серьезным видом, но мое сердце отчаянно забилось. Каким бы верным подданным ни был Сильванус Конант, он только что произнес слова, достойные отчаянного мятежника.

* * *

27 марта 1771 года

Дорогая миссис Элизабет!

Меня зовут Дебора Самсон. Уверена, вас предупредили, что я вам напишу. Пока что корреспондент из меня не очень, но я надеюсь многому научиться. Обещаю, что буду стараться изо всех сил, чтобы мои письма были интересны, чтобы вам нравилось их читать и чтобы вы позволили мне и дальше писать вам. Преподобный Конант сказал, что вы добрая, красивая и умная женщина. Я не красива, но стараюсь быть доброй. И я очень умна.

Я люблю читать, а еще люблю бегать, хотя времени на эти занятия у меня почти не бывает, потому что в доме всегда хватает работы. И все же я каждый день читаю Библию и учу наизусть стихи из Притчей Соломоновых. Есть ли у вас в Притчах любимые стихи? Я напишу здесь один, который выучила, тренировки ради.

Притчи 28:1: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев».

Я сказала миссис Томас, что бегать — не то же самое, что убегать. Мне показалось, что эта мысль очень смелая — что она подобна льву. Миссис Томас не рассмеялась в ответ, хотя я заметила, что Финеас усмехнулся. Боюсь, что я все же довольно дерзкая. Я хожу с семейством Томас в Первую конгрегационалистскую церковь. Ваш дядя Сильванус каждую неделю проповедует там, и, хотя я его очень люблю и говорит он убедительно, часами сидеть без дела — настоящая пытка.

В прошлое воскресенье я солгала, сказала, что мне нехорошо, и улизнула из церкви еще до окончания проповеди. Я побежала в лес и провела благословенные часы, лазя по деревьям и качаясь на ветках. Я знаю тропку, что ведет вдоль опушки до самой фермы. Я начала расчищать ее от корней и камней, которые могут помешать девочке — то есть мне, — бегущей со всех ног.

Миссис Томас спросила, чем я занималась в свободное время, между домашними делами и ужином. Я ответила, что расчищала дорожку. Я даже прочла ей стих из Писания, чтобы показать, что намерения у меня самые благие. В Притчах 4:26 сказано: «Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды».

Как раз этим я и была занята. Обдумывала свою стезю и утверждала свой путь. Миссис Томас порадовалась, что я занимаюсь полезным делом, и сказала, что я помогаю другим людям, которым, возможно, придется воспользоваться этой тропкой. Однако я не рассказала ей всего.

Я называю эту тропку своей беговой дорожкой и считаю, что она принадлежит мне, ведь я сама выполнила всю работу. Здесь я могу бегать, и никто меня не увидит. Я сказала мальчикам, что сумею обогнать их всех, даже Финеаса, хотя он здорово бегает, если только буду состязаться не в юбке, а в более подходящей одежде. Братья приняли вызов и вручили мне пару заношенных штанов — они пришлись мне впору — и к ним рубаху. В этой одежде я бегаю так быстро, что мне начинает казаться, будто штаны волшебные.

Надеюсь, вы не решите, что я нечестивица, но, если бегать грешно, я останусь грешницей до конца своих дней, потому что лишь бег способен меня успокоить.

Ваша покорная слуга

Дебора Самсон

P. S. Я напишу вам о нашем соревновании, даже если не сумею одержать верх.

Примечания

3

Названия глав книги отсылают к строкам Декларации независимости США.

4

Имеются в виду Большой и Малый катехизисы, разработанные Вестминстерской ассамблеей богословов в XVII в., в рамках реформирования Английской церкви; эти катехизисы — одна из основ пресвитерианства.