История Деборы Самсон

Эми Хармон

В городке Плимптон штата Массачусетс жизнь нелегка. Едва ли не с детства Дебора вынуждена прислуживать в чужих домах. Но, повзрослев, девушка мечтает о жизни, полной свободы и приключений. Двадцать лет спустя, когда американские колонии начинают борьбу за независимость, Дебора, вдохновленная идеей свободы, маскируется под солдата и записывается в Континентальную армию. Ее рост и стройное телосложение с легкостью позволяют ей совершить перевоплощение. Но какую цену Деборе придется заплатить за обман, когда она встретит настоящую любовь? И как быть, если в любви, как и на поле боя, истинные чувства скрывать невозможно?

Глава 7

По законам природы

Смерть умеет устранить все запреты, уничтожить все оправдания. Я потеряла многих за короткое время, но Иеремия не умер… он просто ушел. Прежде его удерживал дома низкий рост: в солдаты брали мужчин ростом не меньше пяти футов и пяти дюймов, и Джерри был слишком мал. Но летом того года, когда ему исполнилось семнадцать, а мне двадцать один, он подрос на два дюйма, набрал десять фунтов веса и записался в армию. Я умоляла его остаться — если не ради дьякона и миссис Томас, то хотя бы ради меня.

— Прошу, не уходи, Джерри.

— Будь ты на моем месте, ты бы не раздумывала, — парировал он.

Я не могла возразить ему, и он знал, что прав.

— Если ты уйдешь, я пойду с тобой, — пригрозила я.

— Ох, Роб. — Он расхохотался и покачал головой. — Из тебя бы вышел хороший солдат. И моряк тоже. Я в этом уверен. Но тебя не возьмут.

— Клянусь тебе. Если ты уйдешь, я последую за тобой. Ты ведь слышал о женщине, которая участвовала в битве при Монмуте? Она стала заряжать пушку, когда ее муж потерял сознание. У нее между ног пролетело пушечное ядро. С нее сорвало нижнюю юбку, но она не пострадала. И не отступила. — Историю об этой женщине пересказывали все вокруг, хотя никто не знал наверняка, как ее звали. Ходили слухи и о других женах, которые последовали за мужьями на войну, и я верила, что могу поступить так же.

— Роб, у тебя нет мужа, и тебя даже близко не подпустят к пушкам. Ты не заставишь меня остаться. Я хочу стать моряком. Пусть я самый младший и ростом не вышел, но все же достаточно высок, а если не уйду, то вечно буду терзаться. А еще мне будет стыдно. Тебе этого не понять, потому что ты девушка и от тебя такого никто не ждет.

— Но как же мы будем присматривать друг за другом, если ты уйдешь? — возразила я, отчаянно пытаясь его отговорить.

— Как я смогу жить, если останусь?

Когда 1780 год сменился 1781-м и снег начал таять, Иеремия отправился в Филадельфию, где был расквартирован торговый флот. Он ушел, расправив плечи и уверенно глядя вперед.

В день, когда он покинул дом, миссис Томас легла в постель и отказалась вставать.

— Я родила десятерых здоровых сыновей, — причитала она. — Я не страдала, когда носила их, даже двойни. И рожала их легко. Как много женщин ужасно мучаются от родов. Но я нет. Я сложена, чтобы рожать сыновей. Никто не подумал бы такого, ведь я маленького роста, но мне все это давалось легко. Воспитывать их — другое дело, но я никогда не жаловалась, потому что Господь щедро меня благословил. Я думала, что мне очень повезло в жизни, но теперь сомневаюсь. Никак не могу отделаться от мысли, что было бы легче, если бы я их вообще не любила.

Дьякон Томас уходил к своей скотине, в поля, которые ему предстояло возделывать в одиночку, а я чистила, пряла, колола дрова и заставляла обоих есть. Когда мне было нечем себя занять — школьный год подходил к концу, — я писала Элизабет и Джону, хотя ни он, ни она давно мне не отвечали. Вести от них не приходили около полугода, а то и больше.

В начале апреля мы получили два письма, одно для Томасов и одно для меня. Одно было от Джона Патерсона, а другое от Бенджамина. Свое письмо я спрятала в лиф, чтобы прочесть позже, и упросила миссис Томас выйти из спальни, чтобы послушать письмо, которое было адресовано ей.

Она велела мужу прочесть первым, хотя я уверила ее, что оно написано рукой Бена и в нем наверняка содержатся хорошие новости.

Дьякон прочел письмо про себя, держа его в дрожащих руках, а потом перечел вслух, для нас с миссис Томас.

Мы пережили худшую из зим, что выпадали на нашу долю. Но в следующем месяце окончится срок нашей службы, и мы с Джейкобом рады, что выполнили свой долг. Вести о наших братьях нас очень огорчили. Довольно было пролито крови Томасов.

Не думаю, что война продлится долгое время. Уж точно не в северных колониях. Основные действия переместились к югу, хотя после предательства Бенедикта Арнольда и казни бедного майора Андре мы стали опасаться нападения на нас, в Уэст-Пойнте^[6]. Последние месяцы мы отсиживались здесь, дрожа от холода, голодали и ждали приказов. Мы будем дома к севу. Не дайте Роб выполнить всю работу прежде, чем мы вернемся.

— Они возвращаются, — простонала миссис Томас. — Они вернутся домой!

Дьякон кивнул. Губы у него дрожали, глаза блестели. Он надел шляпу и ушел на дальнее пастбище, желая остаться в одиночестве и собраться с мыслями. Миссис Томас засуетилась, словно вдруг ожила, и кинулась готовить ужин, будто Джейкоб и Бен могли вернуться домой в любую минуту.

Я хранила письмо от Джона Патерсона в складках лифа, наслаждаясь предвкушением хороших вестей, и достала его, только когда мы, пообедав, сели вокруг стола и в привычной тишине взялись каждый за свое дело: дьякон Томас читал Библию, миссис Томас чесала шерсть. Я вынула письмо и аккуратно сломала печать. Миссис Томас с любопытством подняла на меня глаза, когда я разворачивала бумагу:

— Что там у тебя, Дебора?

— Письмо от генерала Патерсона. Я так давно не получала вестей ни от него, ни от Элизабет, — объяснила я. — Оно пришло днем, вместе с письмом от Бенджамина.

— Как любезно с их стороны, что они продолжали переписываться с тобой все эти годы.

Она сказала что-то еще, и я, кажется, кивнула в ответ, но не слышала ее слов.

Я перестала дышать.

Лед и пламя боролись в моей груди, пока я перечитывала короткое послание, три раза подряд, а потом еще раз, надеясь, что это неправда.

Я никогда не встречалась с Элизабет Патерсон, но она была моим ближайшим и самым преданным другом. Она всегда дарила мне покой и радость. Почти десять лет она оставалась рядом, ни разу не оттолкнула меня и не подвела.

И вот она умерла.

Я опустила голову на письмо. У меня не нашлось сил отодвинуть его, не нашлось сил отгородиться от этих слов, хотя мне и хотелось оказаться как можно дальше от них. Я закрыла глаза, но передо мной, словно выжженные на изнанке век, проносились небрежно набросанные строки, написанные рукой Джона Патерсона и напоминавшие вереницу черных муравьев.

10 февр. 1781 г.

Моя дорогая мисс Самсон!

С прискорбием сообщаю, что Элизабет неожиданно скончалась в сентябре прошлого года. Какое-то время перед этим она болела, но умело скрывала свое нездоровье, в особенности от меня. Мне предоставили отпуск, чтобы уладить наши дела в Леноксе. Я знаю, что вы с Элизабет давно состояли в переписке, и мне жаль сообщать вам о ее кончине в таком резком и бессердечном послании, но других способов я не знаю. Признаюсь, что сам я изнурен и едва ли способен сочувствовать другим. Она вас очень любила и лелеяла надежду, что вы будете счастливы.

С глубокими соболезнованиями,

Джон Патерсон

Короткое послание.

И такой жестокий удар.

У меня тоже не осталось и капли сострадания. Ни к бедному Джону Патерсону, ни к его детям, ни даже к Элизабет. В тот момент меня охватило сочувствие к себе. Во всем мире у меня не было никого. Ни единой души, на которую я могла бы положиться, ради кого стала бы жить. Больше не будет писем. И надежды. И ждать мне нечего.

— Что такое, Дебора? — спросила миссис Томас осторожно.

— Элизабет Патерсон умерла. — Мой голос звучал безжизненно.

Она кивнула, словно ожидала этого. Конечно, так и было. Она привыкла к письмам, несущим дурные вести, и к посланцам, чей приезд предвещал слезы и ужас. Мы обе привыкли к страшным вестям.

— Ее муж… по-прежнему служит под командованием генерала Вашингтона? — спросила она, не поднимая глаз от шерсти.

— Он пишет… он пишет… что вернулся домой, в Ленокс.

— Так и следовало поступить. Эта война слишком затянулась.

Она больше ничего не сказала, да и говорить было нечего. Я встала, взяла письмо Джона Патерсона и на мгновение представила, как приятно будет сжечь этот листок. Трясущейся рукой я поднесла его к свече.

Не придет больше ни одного письма.

Ни от Элизабет, ни от ее любимого Джона. У него теперь нет причин писать мне.

Я отдернула руку, так что у письма обгорел лишь уголок, и пошла к себе в комнату.

— Я устала, — сказала я, хотя ощущала вовсе не изнурение. — Лягу пораньше.

— Спокойной ночи, дорогая, — мягко проговорила миссис Томас.

— Спокойной ночи, — ответила я, хотя часы показывали лишь четыре. День был мрачный и темный, но до сна еще оставалось достаточно времени.

Когда мы вспоминаем о прошлом с высоты накопленного опыта и прожитых лет, мы ясно все понимаем. Смерть, разочарование и отчаяние подтолкнули меня к краю обрыва. Теперь я это вижу — но по-прежнему изумляюсь тому, что спрыгнула вниз.

Я достала штаны и рубаху, из которых вырос один из старших братьев, а никто из младших не взял. Это были не те штаны, что делали мои ноги быстрыми, словно ветер, а меня наполняли свободой. Эти штаны не казались волшебными. Но из тех я давно выросла. Я расслабила корсет и стянула платье, выпуталась из белья и встала, обнаженная и дрожащая, в угасающем свете дня, который сочился сквозь маленькое окно.

Я вытащила из кос шпильки и, глядя в висевшее на стене небольшое зеркало, провела гребнем по волосам. Волосы у меня спускались ниже талии, и теперь, когда они ровной, блестящей стеной окружали меня, я почувствовала себя обитательницей морских просторов, не стесненной ни обычаями, ни человеческими законами. Я ощутила себя сиреной — или, возможно, древнегреческой богиней, и подумала, что, вероятно, могла бы кому-то показаться красивой, хотя ни изящества, ни миниатюрности во мне не было.

Но этого никто не узнает.

Никто никогда не увидит такую Дебору. Никто, кроме мужа.

Милфорд Кру хотел стать им. Судя по всему, он не отказался от этой мысли, и я полагала, что, дай я согласие, дьякон не раздумывая продаст ему свои земли.

— Нет! — выкрикнула я и испугалась своего голоса. Гребень упал на пол. — Нет, — повторила я, но гораздо спокойнее. — Нет. Только не он. Ни за что.

Мои волосы всегда оставались для меня предметом гордости, но в то же время сердили. К чему мне красота? Ростом я не уступала многим мужчинам — и могла сравниться в этом с большинством братьев Томас. Рот у меня был большой, подбородок — твердый, скулы — острые. Горбинка на носу и широкие брови не придавали изящества моей внешности, но, возможно, делали меня привлекательной, хотя я сомневалась, что кто-то мог бы признать меня миловидной. Даже мои разноцветные глаза казались скорее странными, чем красивыми.

— Я не хочу быть женой, — прошептала я. — Не хочу быть женщиной. — В груди поднялась и обрушилась волна, и мое отражение в зеркале расплылось. — Я хочу быть солдатом.

Неужели?

Я вытерла глаза, злясь из-за собственной слабости, но сердце громко забилось. Да.

— Почему я не могу сыграть роль? — спросила я громче. — Если это полностью в моей власти?

Мои волосы сияли, прикрывая тело, и будто манили. Мне не придется срезать их все. Мужчины, которых я встречала, собирали волосы на затылке в короткий хвост. Я часто стригла волосы братьям. А еще брила им щеки, когда они зарастали щетиной. Немногие брались за бритье без посторонней помощи — для этого требовалось хорошее зеркало, но и его часто казалось мало. Это занятие оставляли брадобрею — или женщине, — так что я брила всех мужчин семейства Томас, за исключением Иеремии, щеки которого оставались такими же гладкими, как мои. Эта мысль придала мне сил. В армии хватало мальчишек, которые еще не начали бриться. Но ни у кого из них не было кос до пояса.

Я зажала в кулаке прядь и лезвием, которым брила братьев, отрезала ее: длины до плеч будет достаточно, чтобы, смазав маслом, собрать волосы в хвост, но недостаточно, чтобы счесть меня женщиной. Я стригла волосы, прядь за прядью, так что в конце концов у моих ног их оказалось больше, чем на голове.

Я повернула голову вправо, затем влево, наслаждаясь, как по-новому невесомая волна коснулась моих обнаженных плеч. Мои груди, с розовыми сосками, заполнявшие мне ладони целиком, казались больше оттого, что их уже не прикрывали длинные косы. Они так явно выдавались вперед, что на мгновение я усомнилась. Я скрестила руки, обдумывая, как же быть.

Корсет, который сбросила прежде, лежал на постели. Я внимательно посмотрела на него, а потом поняла.

Я вытащила жесткие вставки, вынула тесемки и разрезала корсет по горизонтали, на две половины. Мне не требовалось, чтобы он утягивал все тело, от ребер до самых бедер. Мне нужно было только скрыть грудь.

Я аккуратно подрубила края вдоль разреза и пришила к каждой половине корсета кусок длинной тесемки. Получилось две полосы, каждая шириной около шести дюймов: одна — чтобы носить, другая — на смену. Если у меня ничего не выйдет, я, возможно, смогу сшить обе половины и вернуть на место жесткие вставки.

Я прижала к груди узкий корсет, так чтобы он пришелся чуть ниже подмышек. Потом крепко затянула тесемки, и груди послушно прижались к ребрам. Ощущение было… почти приятное.

Что за странное чувство — когда твое тело стянуто сверху и свободно посередине! Я завязала тесемки узлом, спрятала их под корсет и приподнялась на цыпочки, изучая свое отражение в зеркале и восхищаясь тем, как теперь выглядела моя грудь.

Я надела рубаху, и впечатление стало еще более удивительным. Моя грудь казалась такой же, как грудь всякого хотя бы немного мускулистого мужчины. Плечи у меня не отличались шириной, но и узкими их никто не назвал бы. Спина у меня была довольно крепкой, так что плечи выглядели шире тела, а бедра в штанах, которые я завязала на поясе, наоборот, казались узкими.

Я пойду к местному вербовщику. Если мне повезет, к утру вернусь обратно и в ожидании дня отправки отработаю в школе еще две недели — теперь я понимала, как все устроено, — и никто ни о чем не узнает.

— Зад у меня слишком круглый, — встревоженно заметила я, охлопав себя по ягодицам. Я подумала утянуть и его, попыталась представить, как это сделать, и сразу же отказалась от этой мысли.

Большинство молодых людей вообще не представляли, как выглядит женский зад под платьем, и уж точно не знали, каков он в штанах. Я хихикнула — мой смех прозвучал звонко, нервно, как плач, и я тут же проглотила его. Смеяться нельзя. И плакать тоже.

* * *

Я пошла в город, не предупредив Томасов. Они не стали бы беспокоиться. Миссис Томас знала, что я горюю. Если она и заметит, что меня нет дома, то решит, что я ушла, чтобы побродить по лесу или вскарабкаться на вершину холма — туда, где часто сидела.

Я дополнила свой костюм жилетом и пальто преподобного Конанта и воскресной шляпой дьякона. Когда я доберусь до города, куплю свою, а его шляпу верну на крючок у входной двери. Ботинки я тоже унаследовала от преподобного Конанта: требовалось поставить на них новые пряжки, чтобы туго затягивать в щиколотках, так как ступни у меня были узкие, но и этим я собиралась заняться в городе. Солдату нужна крепкая, хорошая обувь.

Я прошла мимо таверны, через луг, миновала Первую конгрегационалистскую церковь. Я двигалась свободно, размахивая руками, и никто на меня не смотрел. По дороге проезжали повозки. Я их не останавливала. Я решила говорить, что не из этих мест, и шла размеренным шагом, никуда не торопясь, но и не слишком медля.

Мастер Исраэль Вуд, вербовщик, записавший на военную службу всех сыновей Томасов, взглянул мне в лицо и не узнал. Неужели юбки и правда обладали особенной силой? И штанов оказалось достаточно, чтобы преобразить меня до неузнаваемости? Я не могла в это поверить. И все же никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.

Я записалась в списки добровольцев под именем Элайаса Патерсона — этот псевдоним я придумала по пути в город — и получила шестьдесят фунтов, которые не удосужилась даже пересчитать. Я купила пару ботинок, шляпу с зеленой кокардой и оглядела себя в зеркале лавки. Я выглядела как франт, а не как женщина.

Никто не задавал мне вопросов. Горожане смотрели на меня, но в их глазах не читалось и намека на узнавание. Не будь я так потрясена этим, я бы расхохоталась. Мое лицо осталось прежним. Я лишь поменяла прическу и надела мужскую шляпу и одежду. И все же никто больше не видел во мне Дебору. Никто не замечал, что я женщина.

Я зашла в таверну Спроута и уселась на высокий табурет, не оглядываясь по сторонам. Я напомнила себе, что сидеть нужно широко расставив ноги и уперевшись локтями в стойку, будто у меня многое на уме и кое-что значительное промеж ног.

Я провела много месяцев в задней комнате таверны, за ткацким станком, получая от горожан шерсть и превращая ее в рулоны ткани для армейских нужд. Я никогда прежде не сидела за стойкой и не пила, но если меня не узнают здесь, то не узнают нигде.

— Что будете, юноша?

Спроут даже не обернулся, а я сумела, не пискнув, пробормотать:

— Ром, пожалуйста.

Я не думала, что мне понравится ром, но не знала этого наверняка и все равно собиралась выпить его залпом, как мужчина — свободный и одинокий, — а после потребовать еще. Я выпила обе порции, сдерживая дрожь, пробиравшую тело, и попросила третью.

— Значит, ты уходишь вместе со всеми? — спросил у меня Спроут. — Может, встретишься там с моим сыном, его зовут Эбенезер. Он в Четвертом. Его произвели в полковники.

— Да, сэр, — ответила я и рыгнула, так, как меня учил Иеремия. А потом, чувствуя все большую уверенность, положила шляпу на стойку и провела руками по аккуратно собранным в хвост волосам.

— Лучше б тебе прикрыть голову. Такие светлые волосы, как у тебя, наверняка блестят на солнце. Хорошая будет мишень для красномундирников. Мой сын на голову выше большинства новобранцев. Удивительно, как он еще жив. — Спроут перестал разливать напитки и вознес хвалу Небесам: — Я не испытываю тебя, о Господь, и не уповаю на удачу, ибо знаю, что на все воля Провидения, и за это я исполнен благодарности. Благослови всех юношей из Мидлборо, включая и этого паренька, которому еще далеко до мужчины. — Он приоткрыл один глаз и взглянул на меня. — И пусть от этого напитка у него вырастут волосы, и на груди, и на щеках, чтобы, если ему и суждено умереть, он бы умер как мужчина.

— Аминь, — произнес кто-то, садясь рядом со мной, и, громко рыгнув, похлопал меня по спине. — Эй, Спроут, ему не только волосы пригодятся!

— Неужто?

— Да он тощий, как новорожденный жеребенок. Ему не просто ром нужен, а мясо с ромом.

Передо мной возник рыбный пирог и новый стакан. Вкус рома начал мне нравиться.

— Так вот он какой, вкус свободы, — прошептала я, но мужчины вокруг расхохотались. Быть может, я произнесла эти слова громче, чем мне казалось.

Углы помещения скруглились, и все стало биться в ритме моего сердца. Я больше не боялась — но отчего-то вдруг расплакалась. Слезы текли у меня по лицу и заливали стойку под моей щекой. Я посплю здесь, где обо мне позаботятся и помолятся новообретенные друзья. А завтра снова надену платье и еще немного похожу в нем, пока не настанет время отправляться на войну. И никто ничего не узнает. У меня все получилось. Я стала мужчиной.

* * *

— Уверена?

— Да. Взгляни на ее руку. У нее на пальце мозоль. Это из-за того, что она придерживала нитку у прялки, ты сам это видел. Ты видел, как она это делала! Этот мальчишка — Дебора Самсон.

— Есть только один способ убедиться в этом.

Голоса звучали приглушенно, словно во сне, а я еще не готова была проснуться. Нет, говоря начистоту, я не могла. Я сомневалась, что сумею открыть глаза, что смогу двинуть рукой или ногой, и все же мой затуманенный хмелем мозг пытался меня разбудить.

Чьи-то широкие ладони схватили меня за плечи и посадили. Мне удалось приоткрыть правый глаз и увидеть, кто мной интересуется. Передо мной стояли Спроут и его непричесанная жена.

Они пристально глядели на меня, и я вдруг осознала, в чем дело. Волна ужаса смыла сонное оцепенение, которое мною владело, но Спроут и его женушка еще не закончили. Миссис Спроут провела рукой по моей груди:

— Она их перевязала, но они тут.

Я охнула, ударила ее по руке и тут же свалилась с табурета, на котором провела несколько блаженных часов.

— Вызывайте констебля и вербовщика. Я видел, как она записывалась. Она обманом получила деньги! — выкрикнул кто-то.

— Ты их все потратила, Дебора Самсон? — спросил Спроут, помогая мне сесть на табурет.

Он не стал шарить по мне руками, чтобы убедиться, что его жена не ошиблась, — я знала, что он ей верит. Меня поймали с поличным. И я напилась.

Я помотала головой. Нет. Я их не потратила… не все… ведь так? Я вцепилась в поясную сумку, которая накануне представлялась мне средоточием моих надежд и благосостояния. В ней что-то одиноко звякнуло, и я с ужасом пересчитала то, что там обнаружила. Я не могла столько истратить. Кто-то забрал мои деньги.

— Ее сейчас вывернет. Пусть выметается! — завопила миссис Спроут. — Не хочу за ней убирать.

— Я заплачу, — пробормотала я, поднимаясь на ноги. Меня не стошнит. Не стошнит. — Мне только нужно добраться до дома и забрать деньги. Я все верну. Прошу, никому не говорите! — взмолилась я, обращаясь к мистеру Спроуту.

Я неверными шагами двинулась к двери, но мистер и миссис Спроут не собирались меня так легко отпускать.

— Слишком поздно, Дебора Самсон, — злорадно объявила миссис Спроут. — Ты слышала, что люди говорят. Они знают. Поползут слухи — если уже не поползли. Мы отправили за священником и за членами общины. Поделом тебе.

— Ступай, возьми деньги, которые ты получила, и верни их Исраэлю Вуду, — велел мистер Спроут более мягким тоном. — Сделай это прямо сейчас, и констебль отпустит тебя с миром. Насчет баптистов… тут я не знаю. Но ты хотя бы не окажешься за решеткой.

Примечания

6

Имеется в виду военный форт в Уэст-Пойнте, штат Нью-Йорк.