Рожденная второй

Эми Бартол, 2017

Однажды ты станешь чужой тем, кого любишь. День Перехода. Кошмар наяву. За свои восемнадцать лет Розель Сен-Сисмод слышала о нем бесконечно много. Но так и не успела как следует подготовиться. Она всегда была лишь вторым ребенком. Тенью, которая скоро уйдет из обычной жизни… чтобы встать на защиту Республики.

7. Момент просветления

Агнес и агент Лосиф возглавляют процессию. Коридор, по которому мы идем, такой пустынный, словно находится на задворках мира. На холодном полу босые ноги промерзают до костей, но я этого почти не замечаю. Мы поворачиваем за угол, потом за другой, проходим через пропускной пункт, где проверяют наши метки и задают вопросы. Я окончательно теряю ориентиры.

Наконец мы возобновляем движение, и Хоторн кладет мне руку на талию, направляя к лифту.

Заходим в кабину, но Лосиф медлит, придерживая дверь.

— На поверхность вы можете выйти и без сопровождения. Я бы посоветовал какое-то время сюда не соваться. Кроу не из тех, кто спустит подобное с рук, — говорит он, обращаясь к Агнес.

— Надеюсь больше ни с кем из вас не увидеться, — коротко отмахивается та.

Створки закрываются, и она тяжело приваливается к стене, сверля зелеными глазами Хоторна.

— Если тебе еще что-то понадобится, даже не думай обращаться ко мне. Знала бы, что придется противостоять Кипсону Кроу, ни за что бы не поддалась на твои уговоры.

— С меня причитается, Агнес.

— У тебя «заслуг» не хватит расплатиться, Хоторн. И мы больше не можем встречаться. Нельзя, чтобы нас видели вместе.

— Знаю. Спасибо.

Она насмешливо смотрит на меня.

— Розель Сен-Сисмод… Никогда бы не подумала, что ты фанат!

— Я научился у нее приему Сен-Сисмодов, за мной был должок.

Он говорит о серии постановочных ударов мечом, призванных дать в поединке на тер-клинках максимальный напор и силу. Живя во Дворце, я должна была демонстрировать этот прием по виртуальным каналам.

— Так и знала, что все из-за меча, — строит кислую мину Агнес.

Я вся дрожу. Хоторн из набедренного кармашка достает блестящий кусок ткани цвета меди, расправляет его — получается одеяло. Хоторн укрывает меня им. Я все еще трясусь, одеяло шелестит и шуршит, зато, к счастью, согревает. Лифт поднимается на поверхность, створки раздвигаются — перед нами металлический бункер. Охранники еще раз проверяют наши метки и только потом открывают широкую стальную дверь. Луна озаряет нас приглушенным светом. Блестят пришвартованные на ветвях корабли, покачиваясь на ветру.

Я спешу за Хоторном, прочь от бункера Ценза.

— Долго я там была?

— Трое с половиной суток, — отвечает красавчик. — Думал, быстрее тебя вытащу. Пришлось забросать их ходатайствами и запросами. Агнес чинила всевозможные юридические препятствия, которые только могла выдумать.

Такое вмешательство просто ошеломляет.

— Чего ради вы на это пошли? — потрясенно спрашиваю я.

— Потому что ты теперь одна из нас, а мы своих не бросаем. Верно, Гилад?

Тот смотрит с усмешкой.

— А то. Можем сами тебя вздрючить, но больше никому не позволим. Кодекс второрожденных Мечей: полезешь к нашему, получишь сдачи.

— Увы, в Уделе Лун такого кодекса нет, — вздыхает Агнес, теребя ремешок наручного коммуникатора. Ее серебряная метка в виде луны отражает толику света, испускаемого оригиналом над головой. — Мне остается надеяться только на себя, так что не думайте: если понадобятся ответные услуги, я их потребую. Особенно у тебя, Розель. Впрочем, сомневаюсь: если этот урод снова за тобой вернется, ты и себе-то помочь не сумеешь. Тебя спасет только эта пресс-конференция с Алмазами. Они жаждут взять у тебя интервью.

— Хочешь сказать, настоящая пресс-конференция? — удивляюсь я.

Не представляю, как вытерпеть ужин, не говоря уже о допросе и интервью.

— Думаешь, я сунулась бы в Ценз, не будь это правдой? — прищуривает зеленые глаза Агнес. — Конечно, пресс-конференция состоится. Ее организовали нужные люди. Мы все представили так, чтобы они решили, что пропаганда необходима. Нападение видели все. Теперь ты должна успокоить народ.

— Почему вы мне помогаете?

— Твой друг попросил об услуге, — бормочет Агнес. — Так что просто поблагодари.

— Спасибо…

Мы пересекаем мощеный двор, минуя первое Древо из множества. Все они из стали и бетона, каждое размером с небоскреб. Освещенную аллею патрулируют второрожденные Мечи в полном боевом снаряжении. Нас догоняет скоростной армейский аэрокар. Его единственный пассажир — Камень Эммит. Он открывает дверь и осматривает меня сверху донизу, прищелкивая языком.

— Обработка не пошла тебе на пользу, Розель, — сообщает он вместо приветствия и хватает меня за руку: — Что на тебе надето? А эти волосы, а ногти!

Неодобрение Эммита могло бы даже показаться комичным, вот только я растеряла остатки чувства юмора. Стащив одеяло с моих плеч, он вручает его темноглазой девушке из отряда Хоторна. Бирка на ее форме гласит: «Хэммон».

— Ты что, не мог дать ей обувь? — ворчит Эммит на Гилада, а тот, в свою очередь, рычит на него.

Пытаясь успокоиться, Эммит хватается за шею и отступает на шаг.

— Нужно подготовить тебя к съемке.

Он толкает меня к аэрокару.

— Это мать приказала? — спрашиваю я. При мысли, что она все же переживала за меня и спасла, мое сердце пускается вскачь.

— Никто не хочет, чтобы ты снова обесчестила семью. Тебя подготовят и принарядят.

Я замираю, глядя ему в глаза:

— Я обесчестила семью?

Удар сокрушительный. Эммит не смог бы ранить меня сильнее.

Он упирает руки в бока, притопнув ногой.

— Ты испортила метку! Севиль приказала не сходить с маршрута, но вы с твоим ментором покинули «Виколт». А ведь ты знала, что за тобой следят дроны! Из-за тебя вся Республика стала свидетелями нашего позора!

Меня так и тянет возразить. Неважно, осталась бы я в «Виколте» или нет — атака была неотвратима. Мне бы все равно грозила опасность, а метка была бы уничтожена. Неужели мать хотела скрыть нападение?

— Мы с тобой. — Хоторн отталкивает Эммита и заводит меня в аэрокар. Гилад ныряет следом. Агнес, Хэммон и еще один солдат устраиваются позади нас. Эммит — на переднем сиденье. Машина трогается, и он оборачивается к нам через плечо.

— На самом деле в сопровождении нет необходимости. Дальше я сам справлюсь. Она не нуждается в вашей помощи.

— Мы за нее отвечаем, — качает головой Хоторн. — У нас приказ охранять ее вплоть до прибытия в подразделение.

Удивленно смотрю на Хоторна. Он устремляет на меня взгляд потрясающих серых глаз.

— Нет, за нее отвечаю я! — спорит Эммит. — Вернетесь, когда она закончит. У нас очень много дел — ее нужно подготовить.

— Мы не станем вмешиваться, просто понаблюдаем, — возражает Хоторн.

Эммит зажимает пальцами переносицу.

— Второрожденные Мечи такие зануды! Вы не представляете, под каким давлением я нахожусь, пытаясь заставить ее соответствовать строгим стандартам Просветленной.

— Может, отрезать ему язык? — интересуется у Хоторна Гилад.

— Почему бы и нет? — отзывается красавчик.

Эммит фыркает и отворачивается, резко откинувшись на сиденье.

Мы парим у большого водоема. Знак возле него гласит: «Озеро Аспен». На водной ряби играет свет серебристой луны. По ту сторону озера стволы уже не каменные, а красивые, стеклянные. Они мерцают в ночи — царственные, величественные и совершенно непрактичные.

Древо, у которого мы приземляемся — одно из самых высоких. Если смотреть под этим углом сквозь прозрачную крышу, то кажется, что строение, со всей его путаницей ветвей, уходит в бесконечность.

Эммит выходит наружу, дожидается меня и машет рукой:

— Сюда!

Он направляется к двери. Иду за ним, мои сопровождающие — следом. Путь преграждают стражники и сканируют у всех нас метки. Когда Агнес подставляет руку, сканер вспыхивает красным. Охрана достает тер-мечи и преграждает ей путь.

— Вы не Меч либо не внесены в списки посетителей. У вас нет допуска. Возвращайтесь обратно.

Агнес разочарованно глядит на Хоторна. Они обмениваются многозначительными взглядами.

— Здесь я вас покину, — бормочет она.

Хоторн отводит ее в сторону. Слежу за ними краем глаза. Они не прикасаются друг к другу, но будто безмолвно ласкают. Их речи не слышны, но язык тел напоминает о последнем танце. Все длится не более минуты. Никаких прощальных поцелуев; Агнес просто поворачивается, возвращается в аэрокар и уезжает.

Эммит ведет нас в приемную стеклянного Древа. Хоторн догоняет процессию и пристраивается рядом со мной. Уголки его губ опущены, в глазах отражается недавняя боль. Он крепко прижимает к груди винтовку. Хочется сказать что-нибудь, развеять грусть, но я не нахожу слов.

— Вот уж не думал, что побываю внутри офицерского дуба, — присвистнув, заявляет Гилад.

Хэммон награждает его нежной улыбкой, на щеках появляются ямочки.

— Потому что твое фамильное древо — кустарник.

Гилад в подробностях описывает, что он хотел бы сделать с ее кустиком. Мои щеки заливает краска. А Хэммон запросто выслушивает эту чушь, кокетливо смеясь.

Здание поглощает звук наших шагов и голосов. Над головами на сотни этажей вздымается конический атриум. Лабиринт стеклянных переходов, бетонных пандусов и винтовых лестниц поддерживают тяжелые колонны. Вытягиваю шею, осматривая стены. По всему первому этажу висят огромные портреты перворожденных адмиралов. Большинство мне знакомы, а некоторых я даже встречала. Это главы самых влиятельных семейств Удела Мечей. В центре — изображение моей матери. Рядом портрет Габриэля, действующего наследника, а по другую сторону — отца.

Золотая табличка под ним гласит: «Кеннет Абьорн — Меч-Консорт». Кеннет ненавидит номинальное звание супруга Верховного Меча.

Он не принял фамилию Оталы, поскольку происходил из семьи повлиятельнее. А она не взяла его фамилию из-за своего титула. Верховные Мечи всегда были из Сен-Сисмодов. Мать не хотела, чтобы наше имя умерло с ней, поэтому ее отец прописал в брачном контракте, что дети Оталы будут Сен-Сисмодами. Были и другие спорные моменты, но этот родители до сих пор друг другу припоминают, когда вынуждены общаться.

Отец любит упоминать, что его семья — наследники титула главы Удела Добродетели, однако умалчивает о том, что перед ним в очереди — еще четверо. И прежде чем титул достанется ему, все предшественники должны умереть. Однако он все равно любит бросать в лицо матери, что он станет Просветленным Добродетели до нее — ее семья пятая в очереди. В том-то и была идея их брака по расчету: вместе они стали еще могущественнее.

Я смотрю на портрет отца. Руки он сложил на коленях, выставив напоказ золотой нимб голограммы Удела Добродетели. От мрачной красоты отца и его чувственной блудливой улыбки многие слуги во Дворце Мечей теряли голову. Я не видела его несколько лет. Интересно, как он поживает — слышал ли о моих проблемах при Переходе? Если ему, конечно, не плевать.

Из небольшого уголка отдыха неподалеку доносятся громкие раскаты смеха. Перворожденные офицеры высшего ранга — экзо, которые, скорее всего, и живут в этом Древе, посматривают на меня с веселым любопытством. Они пьют золотистое вино, ведут приглушенные разговоры. Их парадная форма, украшенная безупречными черными накидками, резко контрастирует с моим арестантским нарядом, боевым снаряжением второрожденных бойцов с серебряными эмблемами Древа на нагрудных щитах и их смертоносными винтовками. Каждый офицер-экзо экипирован тер-мечом с тисненым фамильным гербом на рукояти. Мой собственный клинок, скорее всего, затерялся где-то в недрах Ценза. Он сломан, но я все еще хочу его вернуть.

Ко мне подкрадывается Эммит.

— Чувствуешь себя обделенной? — спрашивает он, кивая на портреты.

Вооружаюсь отцовской улыбкой, точно щитом.

— Предпочитаю не соваться туда, где мне не рады, Эммит.

Тихий солдат, что прибыл с нами из подвалов Ценза, тянет шею, глядя наверх. На его бирке значится: «Эджертон».

— У нас в Древе все по-другому… — замечает он. Парнишка впервые подает голос.

— Как по-другому? — спрашиваю я.

Эджертон скребет белокурую бороду. Оказывается, у него недостает переднего зуба.

— В наших нет окон, кругом бетон. — Он показывает на стеклянные стены.

Серьезные карие глаза встречаются с моими.

— И где тебе больше нравится?

Эджертон задумчиво смотрит на меня какое-то мгновение, явно удивляясь вопросу. Или удивляясь, что я вообще завела с ним разговор. Он снова таращится наверх и указывает на окно, куда проникает свет луны.

— Здорово видеть ночное небо не на поле боя.

— Да уж, — соглашаюсь я.

Эджертон улыбается. Из фонтана в центре в такт музыке взлетают струи воды — откуда-то доносится чудесное соло. Мне знакома мелодия, и я начинаю тихонько подпевать.

— Ты ее знаешь? — спрашивает Эджертон.

— Да. А ты?

— Неа, — пожимает плечами он, качая головой. — Откуда? Я перешел в десять лет, как Хоторн. В тот же год.

Он шаркает ногами по мрамору, инкрустированному мозаичными листьями — оранжевыми, багряными, золотыми. Словно их сбросило само Древо.

— Это Девяностая симфония Совена. Называется «Насилие над разумом».

Мы заходим в лифт и молча поднимаемся по недрам ствола.

Открываются двери, и нас встречает ассистент матери по связям с общественностью, Алмаз Клара.

— Эммит, ты ее нашел! — с облегчением стонет она. — Просветленная обещала прикончить меня, если я сразу не доложу.

Клара не шутит. У нее даже губы побелели от страха. О темпераменте матери слагают легенды.

Мы выходим из лифта, и Клара берет меня за руку. Не возражаю: не только ей хочется убедиться, что она сегодня не умрет, но и я нуждаюсь в поддержке.

— Ты должна отчитаться о происшествии. Помоешься позже.

Я шагаю в ногу с ней и Эммитом. Нас сопровождают Мечи, с любопытством и благоговением глазея по сторонам. Антуражу явно недостает привычной изысканности, однако мои босые ноги ступают по мягкому ковру. Идем по длинному коридору, проходящему по краю атриума. Минуем мостики, ведущие к круглым платформам, которые висят в воздухе несколькими этажами ниже. Напротив самой большой Клара останавливается. Эммит толкает меня вперед к стеклянным сходням со стеклянными же перилами. Посередине я замираю.

Остальных Эммит не пропускает:

— Дальше Розель идет одна! Можете подождать здесь.

Хоторн отодвигает его в сторону, но Эммит не поддается.

— Я просто пытаюсь спасти твою шкуру. Разговор конфиденциальный. У тебя нет допуска к секретной информации, ты не можешь присутствовать. Даже у меня такого допуска нет, — клянется Эммит, для убедительности прижимая руку к груди. — Постережешь ее здесь. Она никуда не денется. Клара удостоверилась, что никого, кроме нас, тут нет.

Хоторн смотрит на меня и неохотно кивает. Продолжаю путь, держась за стеклянные перила, и наконец оказываюсь на платформе в виде розы. Платформа парит над атриумом, и возникает чувство, что мы плывем по воздуху. На сто футов вокруг со всех сторон — ярусы балконов. Заглядываю за ограждение: кажется, что попала в грудную клетку гигантского левиафана.

Вдруг платформу накрывает купол тьмы. Солдаты и обслуга матери исчезают из вида. Включается подсветка пола. Тот, кто пожелал со мной встретиться, рассматривает меня сейчас как трехмерное изображение.

Передо мной возникает проекция адмирала почтенного возраста. Его длинные усы давно вышли из моды, однако выглядят весьма ухоженными. На нем парадная форма с множеством высших наград.

Я выпрямляю плечи. Этот адмирал — перворожденный Меч, мы не раз встречались раньше. Его зовут Ярлс Дрезден. Он развратник и пьяница. Второрожденные Камни во Дворце Мечей его боятся.

Адмирал не подает вида, что узнает меня. Вздох облегчения пришлось сдержать.

С соседнего балкона скользит, приближаясь к платформе, изображение стройной женщины в серебристом бальном платье, точно сотканном из света. На черных волосах — диадема-полумесяц. Всего в паре шагов от меня леди останавливается. Это Просветленная Туссен Джоуэлл. Она здоровается с адмиралом Дрезденом, и они принимаются негромко обсуждать погоду, полностью меня игнорируя. Появляется кое-кто еще: привлекательный мужчина средних лет. Ему, наверное, около сорока. Золотая метка в виде падающей звезды говорит о том, что новоприбывший родом из Удела Звезд. Длинные темные волосы собраны в хвост и завязаны кожаным шнурком. В черной бороде — ни следа седины. В отличие от адмирала и леди он не в вечернем наряде. На нем мантия из темной шерсти, идеально подходящая для прогулок на свежем воздухе.

— Адмирал Дрезден, — приветствует он старика, сопровождая слова небрежным кивком.

— Долтри! — как отраву выплевывает его имя адмирал.

А Долтри невозмутимо здоровается с дамой.

— Просветленная Джоуэлл.

— У вас выдался трудный день, Долтри. Все наши помыслы с вами, — сочувственно и немного кокетливо произносит Туссен.

— Благодарю.

— Ваш доминион уцелел? — ухмыляется, подкручивая усы, Дрезден.

— Да. Спасибо за беспокойство, — сверкает глазами Долтри.

— Сочувствую! Но атака на Удел Звезд была необходима, чтобы избавиться от изменников, — роняет адмирал. — Похоже, Врата Зари слишком вас любят. Либо вы сами поощряете второрожденных бунтарей!

— В нашем Уделе живут вольнодумцы. Чтобы укротить силу и энергию и управлять ими, нужен особый склад ума.

— Увы, это также порождает ренегатов.

— Да, увы! — соглашается Долтри, и я смотрю на него во все глаза.

Обрывая дальнейшие разговоры, на платформе появляется мать. Она очень элегантна: на ней бальное платье полуночно-синего цвета с серебряными точками, сияющими, как звезды на небе. В каштановые волосы вплетена нежная серебряная тиара. Меня она в упор не замечает, но здоровается с остальными, осведомляясь об их здоровье. Хмурясь, смотрит на часы и тревожно поджимает губы.

После матери к нашему кругу присоединяется перворожденный сын Просветленного Фабиана Боуи — Гришолм Венн-Боуи. Его я узнаю сразу. В юности он часто приезжал во Дворец Мечей, чтобы поиздеваться над Габриэлем.

Гришолм старше меня всего на несколько лет. Ему двадцать один, он красавчик, но режим тренировок мог бы выбрать и пожестче.

Разумеется, на встречу Гришолм явился прямо с какого-нибудь торжества. Сомневаюсь, что он надел золотую корону-нимб, просто чтобы усмирить темную косматую гриву. Волосы ему, должно быть, укладывали не один час. Одежда Гришолма не уступает прическе — она великолепна. Наряд перворожденного наследника всех доминионов представляет собой контрастную смесь из черных и белых деталей. Черные обтягивающие брюки, не оставляющие простора воображению, спускаются к самым блестящим, какие я когда-либо видела, черным ботинкам. На талии сияет золотой ремень с пряжкой-нимбом. Классическая сорочка белого шелка и замысловато повязанный шейный платок безукоризненны, как и белоснежная накидка.

Похоже, Гришолму скучно. Не обращая внимания на остальных, он, снисходительно кривя рот, принимается разглядывать мое одеяние и волосы. Те, должно быть, все в колтунах.

Я поправляю отрепья, в которые меня вырядили в Цензе, разглаживаю подол.

— Неужели это второрожденная Сен-Сисмод? — Гришолм улыбается так, словно запахло чем-то вкусным. — Розель, ты вроде бы давно выросла, а выглядишь все еще как тощая беспризорница…

— Живу праведной жизнью, Первый коммандер, — парирую я.

Гришолм хихикает.

А ведь я все еще могу надрать тебе задницу, Гришолм, как в тот раз, когда мне было десять, и ты разбил Габриэлю голову часами со столика в холле.

Он обводит взглядом мой арестантский наряд и длинные спутанные волосы.

— Проблемы с властями?

— Ценз любезно предоставил мне убежище на несколько дней, пока разбирались с моей поврежденной меткой. Надо бы отправить им подарочный набор для ухода за кожей. Что порекомендуете, Первый коммандер? Ассорти шампуней и мыла?

— И пенку для ванны, — злорадно улыбаясь, подыгрывает Гришолм. Ничуть не изменился: не упустит случая кого-нибудь унизить. — Хочешь, пошлю им подарок от тебя?

— Весьма щедрое предложение, Первый коммандер.

— На чье имя?

— Агента Кипсона Кроу.

— О… — притворно содрогается Гришолм.

— Вижу, вы его знаете.

— Верно. Удел Добродетели куда меньше, чем кажется. Тебе всегда недоставало удачи, Розель.

— Зато преданности было в избытке, Первый коммандер.

— Я помню твою преданность, — отзывается Гришолм, потирая голову — именно туда я врезала ему в отместку за то, что он сделал с Габриэлем.

Гришолм тогда никому не разболтал: слишком стеснялся, что его побила мелкая второрожденная девчонка, поэтому мне удалось выйти сухой из воды.

— Жаль, что за преданность не платят взаимностью, — слова Гришолма жалят. — Я прослежу, чтобы агент Кроу получил подарок.

На минуту я сомневаюсь и думаю, что Кроу лучше не дразнить, но тот все равно не отступится. Единственное, что заставит его хоть немного поколебаться — подарок, посланный от моего имени Первым коммандером, наследником Удела Добродетели.

К кругу присоединяется еще один участник, и все замолкают. Обод в виде нимба венчает волосы цвета соли с перцем. Они не такие густые, как у его сына. Да и телосложение у Фабиана более хрупкое. Он одет в том же стиле, что и Гришолм. Просветленному Добродетели хорошо за сорок. Мне говорили, он — человек дела. Редко сидит на месте, и это заметно даже на проекции.

Фабиана Боуи я, так или иначе, видела каждый день — либо на виртуальном экране, обращающимся к гражданам Уделов, либо — в то время, когда была младше, — в кабинете матери. Каждый раз при нашей встрече он держался любезно, хоть и несколько снисходительно. При нем следовало вести себя идеально. Мне довелось видеть, как он принимал наиболее безжалостные решения — например, об убийствах перворожденных, которые были ему не по вкусу. Эти убийства организовывала мать, обычно привлекая наемника из резерва, который готовил адмирал Дрезден.

Я рано поняла, что Фабиан Боуи требует от своих служащих абсолютного подчинения. И единственное исключение из этого правила — его перворожденный сын.

Сосредоточив все внимание на мне, Фабиан Боуи спрашивает:

— Вас не затруднит выступить вместо Просветленного, перворожденный Леон?

Красавчик из Удела Звезд откашливается.

— Разумеется нет, Просветленный Боуи. Для меня честь служить своему Уделу.

— Аксель всегда терпеть не мог кровопролития, — презрительно морщится глава Республики. — Как прибыл в Непорочность, так еще и не просыхал. Он больше увлечен женщинами, чем управлением своим Уделом.

— Время выдалось сложное, — уклончиво отвечает Долтри. — Как член второй по влиянию семьи в Звездах, я обязан позаботиться о нуждах Удела во время отсутствия его главы.

Боуи бросает сердитый взгляд на Оталу. Та произносит в наручный коммуникатор, не глядя ни на кого из нас:

— Говорить безопасно?

— Все заперто, — отвечает голос Эммита из стеклянного круга на запястье матери.

Мать выключает гаджет, и Эммит нас больше не слышит.

— Меч Розель. — Мать впервые называет меня именем, присвоенным после обработки. Я догадываюсь, что таким образом она старается дистанцироваться, и у меня ноет в груди. — Опишите свою версию атаки на Удел Мечей, совершенной три дня назад.

Во рту пересыхает, но мне удается сравнительно нормально растолковать подробности нападения. По совету Хоторна я умалчиваю о том, как увидела первого нападавшего в золотой маске. Зачем мутить воду?

— Бойцы неприятеля вывели из строя наши транспортники, мою метку и мой меч при помощи Импульсного термоядерного глушителя.

Первым спохватывается Долтри:

— Откуда ты знаешь, что такое Импульсный термоядерный глушитель? — В пристальном взгляде Долтри мелькает проблеск страха. Я шагаю чуть ближе к перворожденному, внимательно вглядываясь в его черты. — Возможно, о подобном устройстве ты слышала во Дворце Мечей?

Глаза песочного цвета глядят на меня со знакомым прищуром: будь осмотрительна. Дюна награждал меня таким же взглядом тысячи раз. Долтри каким-то неведомым образом с ним связан. Он перворожденный Удела Звезд, и все-таки я права в своих подозрениях. У них одинаковые манеры, да и внешне они схожи. Долтри — копия моего ментора, только старше.

Я вглядываюсь в лица остальных: они и не догадываются, что Долтри не тот, за кого себя выдает. Они даже не смотрят на него. Я снова поворачиваюсь к Долтри.

— Советники матери во Дворце Мечей говорили об этом приборе как раз, когда меня вызвали обсудить подробности касательно моего Дня Перехода.

Сейчас мать заявит, что я лгунья. Проходит секунда, за ней другая… Я перевожу взгляд на Просветленную Сен-Сисмод. Кажется, она мне верит. А почему нет? Я жила с ними… Никто не обращал на меня внимания, я была для всех призраком.

На лице Долтри неприкрытое облегчение, но похоже, это замечаю только я. Он кивает, и Просветленный Боуи начинает требовательно допрашивать Оталу:

— И что вы предприняли, чтобы защитить нас от Импульсного глушителя, Просветленная Сен-Сисмод?

Меня пожирает яростный страх. Я только что соврала Верховной Добродетели и Верховному Мечу — двум самым могущественным людям в мире. Зачем?! Руки так сильно трясутся, что я крепко прижимаю их к бедрам.

Отсутствие решительных действий со стороны Оталы не впечатлило Просветленного Боуи — необходимо было оградить Уделы от нового оружия.

— Наш враг осмелел, Отала. Они напали на нас в самом сердце цитадели военных, а вы до сих пор ничего не предприняли.

— Ударим по базам ренегатов, когда их обнаружим, — увещевает Отала, — но атаковать Уделы Звезд и Солнца больше нельзя. Мы срываем работу. Звезды должны бесперебойно производить энергию, а Солнце — поставлять продовольствие. Их перворожденные граждане верны нам. Бунтари-второрожденные — вот кого следует уничтожить.

— Как вы собираетесь противостоять угрозе нашим источникам энергии, Долтри? — интересуется Просветленный Боуи.

— Можно построить вокруг источников питания специальные корпуса, не пропускающие импульс. Но это нужно проделать сразу повсеместно. Инженеры-Звезды должны будут работать круглосуточно. Нам могут помочь Атомы. Потребуется предоставить доступ в каждый Удел и особенно к столице. Мы должны начать с ваших дворцов.

— Просветленная Джоуэлл, проследите, чтобы Долтри и его люди получили от Ценза необходимый доступ.

— Это будет непросто, Просветленный Боуи, — отвечает политик Удела Лун. — Ценз не любит делиться полномочиями. Это мешает им выслеживать третьерожденных.

— Предпочитаете сидеть в своем дворце в потемках, Просветленная?

— Нет. Я позабочусь, чтобы все было сделано. Перворожденный Леон, мне нужен список рабочих как можно скорее.

— Вы получите его в течение недели.

Гришолм трет обеими руками лицо и стонет.

— Это очень любопытно, отец, но все это мы уже слышали от твоего гвардейца, как там его, Бархан?

— Дюна, — поправляет его Просветленный Боуи.

При звуках имени ментора у меня учащается сердцебиение. Он в безопасности!

— Точно! — Гришолм наставляет палец на отца, словно они в комнате одни. Может, так и есть. — Ты уж позаботься обо всем, о чем следует, Долтри, а мне пора на Церемонию открытия Состязаний второрожденных. Я сделал верную ставку — на Звезду Линуса. Хочу успеть перемолвиться с ним словом до начала испытаний.

Снисходительная улыбка Оталы полна фальши.

— Не стоит ставить против Удела Мечей. Мы выигрываем почти каждый год.

— Шансы бойца Мечей резко упали. Из-за нападения, вы же в курсе. Ваш доминион уже не кажется таким надежным.

Лицо у матери такое, словно Гришолм влепил ей пощечину. Она старается не подавать вида и принужденно улыбается.

— Победитель состязаний никогда не возвращается в свой Удел, верно? — поддразнивает ее Гришолм.

Стиснув зубы, Отала заставляет себя улыбнуться еще раз.

— Полагаю, вы правы. После победы в прошлом году Бальтазар решил покинуть Мечи и остаться в Добродетели.

— Посетив Добродетель, они уже не согласны на меньшее, — язвит Гришолм. — К тому же у наших женщин… — свысока оглядывает он меня, — чувство стиля намного развитее.

Хочется перелезть через перила платформы и разбиться насмерть — лишь бы оказаться подальше от его ухмылки.

— Прости моего сына, Розель. Едва научившись ползать, он начал избегать обязанностей перворожденного.

— Мне нечего прощать. Как всегда, я к вашим услугам, — отвечаю я, выдавливая улыбку.

— Твой ментор хорошо о тебе отзывался. Или лучше сказать, бывший ментор?

— Я всегда буду считать коммандера Кодалина своим наставником, даже если мы больше никогда не увидимся.

— Он говорит, ты станешь превосходным лидером.

С лица матери сбегают все краски.

— Надеюсь когда-нибудь возглавить свой собственный второрожденный полк. Буду изо всех сил тренироваться ради достижения цели.

— У рожденного вторым есть и другие способы отличиться. Ты искусно владеешь мечом, по крайней мере так говорит Дюна.

— Я упражнялась с ним с детства.

— Ты можешь оказаться полезной. У Республики много врагов. — И Просветленный Боуи бросает взгляд на адмирала. — Не так ли, Дрезден?

Адмирал внимательно меня рассматривает:

— Она может пригодиться на спецоперациях.

— Отец, — шипит Гришолм, — хочешь, чтобы мы опоздали на праздник? Мать выйдет из себя, если ей придется в одиночестве торчать с второрожденными бойцами.

— Ничего с ней не случится. Ей нравятся участники состязаний. Иди, если так надо, — Просветленный жестом отсылает сына прочь.

Гришолму не нужно повторять дважды. Его изображение немедленно гаснет.

На протяжении следующего часа с оставшимися членами совета я репетирую тщательно продуманные ответы на вопросы, которые прессе позволят задать.

Наконец власть предержащие решают, что я готова, и отключаются, — все, кроме Фабиана и Оталы.

Просветленный Добродетели одобрительно кивает:

Конец ознакомительного фрагмента.