Приглашение на Жизнь

Эмануил Глускин

Книга мотивирована не столько самим «Приглашением на Казнь» В. В. Набокова, сколько своеобразными философскими «траекториями» этого очень поэтичного прозаика, в этом огромном, Б-ом данном пространстве (или пространстве-времени) человеческой жизни — как человеческой пошлости, так и человеческих страданий. Стихи — почти все с биографическим оттенком — органически связаны с основным текстом.

Зал суда

Ах, какой чудный вид открывался из окна зала суда! Можно было потерять голову и умереть от одного восторга! Фасадом к окну, и очень близко от него, было замечательное высотное здание, отличающиеся тем, что оно было периодичным, будто бы начинаясь на минус бесконечности под землёй, уходя в небесную бесконечность. Прямо какой-то космодром для путешествия во времени!

На каждом этаже этого здания был балкон с тремя фигурами, и на первый взгляд все эти тройки были абсолютно одинаковыми, что само по себе наводило на некую грусть по поводу человеческой природы и теории Дарвина. Если бы вы посмотрели, как (ну прямо как мои студенты на уроках!) эти существа СКРЕБУТ — а худших глаголов тут УПОТРЕБЛЯТЬ — да и существительных тоже — я не собираюсь — своими пальцами смартфоны — вы бы сразу поняли, что так называемый «человек» (даже студент) произошёл вовсе не от разумной обезьяны, а от упрямой как осёл курицы!

Да, грустно, но весь фокус и внутренняя прелесть этого вида на небоскрёб была в том, что если очень хорошо присмотреться, то видно, что балконные тройки всё-таки разные. Так, например, на балконе прямо против окна стояли Наполеон, Пуанкаре, и Эйнштейн. Это была очень забавная тройка, — раз в шесть лет, Наполеон открывал рот и говорил по шпаргалке, что всё что сделал Эйнштейн ошибочно, а вот Пуанкаре — это пример французского гения, и поэтому то, что он сделал в теории относительности — это, и только это, правильно. Смущённый Эйнштейн каждый раз отвечал, что он никогда даже и не мечтал стать математиком, и поэтому не понимает при чём тут Пуанкаре.

Однако не все балконы включали в себя только тех, перед кем, по мнению Христа, нельзя было метать бисер — были представлены и более редкие животные, — внутренне, даже не совсем скоты. Прямо над балконом с Наполеоном был балкон с крокодилом, который проглотил адвоката, и леопард, который ловил этого крокодила. На этом балконе вместо герани цвела мораль, совершенно необходимая для всех поэтов — леопард открывал свой рот ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ЭТО БЫЛО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НУЖНО.

Вообще, леопард был технически очень продвинутый, и по сравнению с ним, крокодил выглядел как логарифмическая линейка по сравнению с компьютером. Но не виновата же эта древняя рептилия в том, что, когда Б-г создавал леопарда, он уже имел большой опыт, и в это время уже были не колосс и глина, а еврейский «брит» и (у того же Матвея Исааковича Блантера) Катя-Катерина из-под топота копыт!

Упомянутый проглоченный адвокат был очаровательной, интеллектом — тельной и — альной, черноглазой, молодой (то есть ещё без внуков, но уже с каблуками, и вообще) адвокатшей, которая так погрузилась в косметику, что в последнем своём любительском прыжке забыла, как открывают парашют, псалмы бешено завыла, «алеллуя» и «амень» с дикою тоской заныла, и попала в разинутую пасть крокодила — этой отвратительной рожи, слегка порвав свой нательный ремень из его же кожи! Расстроенный автор не успел спасти её даже в своих столь дружеских мыслях, только успел заметить, что дело идёт к апрелю, и поэтому, учитывая ещё приятный ветерок снизу при падении, записал:

Вот пришёл апрель,

И с апрелем хмель,

Ветерок приятный утром на крыльце —

Налетит — разгладит морщинку на лице;

Мы давненько не влюблялись

Через букву Л,

И давно не целовались

Через букву Ц.

А сейчас вот — пересытив

Свою к ссорам страсть —

Ты закрыла крокодила

Предо мною пасть!

Ах, какие в этом страх

И судьбы напасть —

Чтобы перед крокодилом

И желудком его милым,

На колени пасть!

Да! Например Цинциннат мог бы действительно пасть на колени перед этой адвокатшей, и спросить её: «КОГДА ты, уже наконец, станешь человеком?» И она бы ответила: «ХМ…» — чудный ответ, показывающий незнание порядка, в котором пишутся римские цифры. Это возмутило бы нашего красавца, хотя он помнил, что и Клеопатра потрясала Антония своей безграмотностью, и потрясенный Антоний трясся над нею ночи напролёт.

Были и балконы с известными героями «Приглашения на казнь», на которых мы не будем останавливаться, чтобы не заставлять бедного Цинцинната снова плакать, наблюдая как его жена одновременно приносит «такое облегчение!» жеребцу и ослу, если называть действующих героев — в основном свиней — своими именами.

Но как ни интересно это здание в окне, — а то что происходит в зале суда гораздо важнее. Тут главными героями являются вовсе не Цинциннат, которого якобы пожалели, а умница Судья и Старичок-Еврей, которым якобы пожертвовали. Тот самый старичок, который у В. В. ловил рыбу в канале без воды. Посмотрим сейчас, что же он наудил для нас за последние три тысячи лет. Конечно, это не «Старик и Море», а «Старик и Горе», — ведь нету у него этой тонкой ярко-белой полоски воротничка священника над чёрной рубашкой, которая напоминает белую чайку взволнованного сердца над чёрным от бури морем — нашим морем-горем.

Относительно Цинцинната, который уже начинает таять как забытое мороженое, ещё отметим, что его очень заинтересовала, из центральной газеты, современная, модная, и технически прекрасно оснащённая казнь, при которой человека уничтожают путём лишения всякой индивидуальности, то есть при помощи постоянного поддержания состояния с замороченной головой. Цинциннат даже растрогался и записал, уже относясь к смерти довольно дружески:

За стихом летает стих, —

Перестань листы марать, —

Чтобы cтать Ein Ding an Sich

Надо очень долго ждать…

Смерть с елеевой клюкой

Обнимать и понимать —

Как никто другой!

И когда ты в Леты гладь

Глянешь чтобы всё узнать —

Вновь спокойно себе стой,

И не бойся Ей сказать —

Можно мне Вас снова ждать

Как никто другой?