Приглашение на Жизнь

Эмануил Глускин

Книга мотивирована не столько самим «Приглашением на Казнь» В. В. Набокова, сколько своеобразными философскими «траекториями» этого очень поэтичного прозаика, в этом огромном, Б-ом данном пространстве (или пространстве-времени) человеческой жизни — как человеческой пошлости, так и человеческих страданий. Стихи — почти все с биографическим оттенком — органически связаны с основным текстом.

Начинается!

Так вот, после того, как произошло воскрешение мертвых, начавшееся — как было обещано, — на Масленичной Горе, сразу к востоку от Старого Города (и недалеко от того места где живут — буквально в Арабской деревне — два из моих четырёх иерусалимских внуков), и степенный лях Станислав Ежи Лец смог снова сказать вместо «спасибо!» — «Во всем виноваты евреи, потому что это их Б-г нас создал», — вот тогда и вернулся к нам Владимир Владимирович Набоков (далее, В. В.), и заметил наше нижеприведённое стихотворение, истинно замечательное в смысле известного высказывания Пушкина, о том что стихи должны быть немного глуповатыми.

Дело в том, что в «Приглашении на казнь» жена директора присылает Цинциннату в камеру сливы, а великий физик Вернер Гейзенберг пишет в своих воспоминаниях, что он как-то заснул в поле, и его разбудила там девушка и накормила СВЕЖИМИ СЛИВАМИ… Ах!

Эта тема в книге нема —

Возмутительная серость

Что она не разгорелась!

Надо бы её раздуть, —

То есть, сделать поворот…

Ну, приятели, — так вот —

Потряся честной народ

И романа неба синь,

И, учтя, что буквы кривы, —

Предлагаем заменить

«Приглашение на Казнь»

(Я ведь вам не Стенька Разин…)

«Приглашением на Сливы».

Это раскрывает виды…

Как это — вы напишите

На отточенном иврите

(Я прошу вас — без обиды!) —

Быть в пещере без Аиды,

Лишь имея вид на сливы

И на сливовые нивы!

И под неба сливы синь —

Пригласим мы вас на ЖИЗНЬ!

Увидев эти, правильные по Пушкину, строчки, воскресший В. В. воскликнул: — «это свежая мысль!», и надо признать, что слова эти ввергли Вашего покорного слугу, — который играет тут роль воспитателя Цинцинната, да и самого Цинцинната, в глубокую задумчивость.

Конечно, это бесспорно, что сливы, присланные женой директора, должны были вдруг стать спелыми и свежими, — для того, чтобы Цинциннат их ел со здоровым мужским аппетитом (то есть, чтобы аппетитная жена директора так хорошо его кормила своими сливами), — но слово «мысль» привело бы тут даже профессора философии в серьезное замешательство.

Действительно, — какая тут, к черту, мысль, когда всем прекрасно известно, что для такого пищеварительного процесса — кому ума не доставало?

Так что никакой проблемы с умом, тем более горя от ума, тут и в помине нет.

Но уж раз дошло дело до женщин — то как не вспомнить что даже Нина Чавчавадзе считала своего мужа мыслящим человеком, несмотря на то, что персы разорвали эту крошечку великой Российской Империи на кусочки, от которых, возможно, и пошли всякие старички, к России уже не относящиеся, и столь пугающе непонятные, от которых (верь!), все беды человеческие и происходят!

Во всяком случае — думал растроганный сливами и всё-видящий Цинциннат — все должны помнить, что ум приносит не только горе, — но и поедателей грибов!

Да! Это был истинно замечательно-замечтательный День Мысли! Цинциннат даже вспомнил, что его настоящее имя Кезон, а это его отец был Цинциннат Люций Квинций. Это был прекрасный отец, образец республиканских добродетелей и добрый сосед Понтия Пилата, и если бы наш Цинциннат меньше говорил и умничал, то настоящий Цинциннат никогда бы не разорился, платя штрафы за своего несерьёзного сына!

Но мы будем продолжать звать нашего героя «Цинциннат». Во-первых, потому что «цинцЕнет» на Иврите это «банка», и это обеспечивает сохранность. Во-вторых, потому что ребенку меняют (добавляют) имя, обычно выбираемое раввином, только если этот ребёнок серьезно болен.

Следующей мыслью Цинцинната было то, что, хотя в их семье не было Цезарей, но по некоей разумной аналогии с этими злодеями, тема казни и смерти должна была все-таки стать стержнем истории их семьи. И это поэтому, после заката солнца, в его камере становилось так темно и холодно.

Тем временем — и именно там, в камере — время и место чудесно переплетались, и, увлеченный своим непривычным мыслительным процессом, Цинциннат стал с сожалением думать о судьбе своего любимого автора — В. В..

Эта новая тема была много проще, и в нее стоило погрузиться, чтобы голова немного отдохнула.

Всё крутилось вокруг того факта, что отца В. В. — Владимира Дмитриевича — убил белогвардеец — черносотенец. Это было интересно, потому что, черносотенцы обычно убивали евреев, а евреи совершенно поразительный народ. Действительно — несмотря на то, что каждый еврей вроде бы хороший, а в одном месте (эти нижние детали будут и обсуждаться тут ниже) даже красивый, — все вместе они всегда очень плохие.

Это поистине уникальное свойство этих избранных (а тут, на научном уровне — рассматриваемых) существ, относительно которых Цинциннат пытался строго доказать (но, на полях той книги о народах, которую он тогда читал, не хватило места), что чем меньше евреи занимают пространства, тем дольше они существуют во времени. И тюремная одиночка начинала казаться ему самым прекрасным местом на свете.

Будьте уверены — думал Цинциннат — что если в России останется только полтора еврея, то уже это одно будет причиной всех бед и несчастий, накопившихся в этой добродетельной и абсолютно невинной стране, в которой каждый мужик ходит на медведя только с топором и рогатиной, и даже не всегда насилует бедное животное, — до или после!

Цинциннат был так сердит на жестоких евреев, что ему даже показалось, что он и сам еврей, и вот он стоит на крыше со скрипкой Страдивари, играет золотым смычком, и Марк Шагал идет к нему с мольбертом. А вот он уже стоит на той же крыше с автоматом, держа его, как скрипку, т.е. прикладом под подбородком, и водит по автоматическим струнам дубинкой, которая своим ремешком так умно одета на кисть руки, что никакой слушатель — любитель музыки, даже тот, у которого на голове повязка стукнутого безумца, не сможет эту дубинку выхватить и ударить нашего скрипача по ермолке,… и Марк Шагал удаляется от него.

У меня есть идея — пробормотал Цинциннат, пользуясь своим временным положением еврея, — ещё одна типичная еврейская идея, появляющаяся на свет — а сколько их уже народилось! Вот держу я в руке череп и говорю какому-то антисемиту: «Это ты, Бедный Йорик!» И тут вдруг оказывается, что внутри этого черепа спрятан булыжник, и я тррахх этого антисемита этим черепом по башке!

И вот с этим, — оказавшимся (по еврейским понятиям) довольно успешным, ударом, начинается наша узкая, но очень надёжная, тропинка Еврейской Темы — ведь никакой другой дороги или тропинки мы, к сожалению, не знаем — и именно она поведёт нас через этот почти непроходимый лес и космос общечеловеческой психологии и жизни, который так интересовал В.В.. И пойдём мы в грубых сапогах, с ржавым ведром, в долгий путь с буреломами и крутыми оврагами, и подобно тому как люди искали золото, а нашли нефть, — не найдём мы ни алых парусов, ни аленького цветочка, ни спящей красавицы, ни даже избушки на курьих ножках, — а нечто без чего по-настоящему и жить-то нельзя, и даже целого ведра на это не хватит!

Но, сказала же Алиса в стране чудес: «Как польза от книг без картинок и диалогов?», — и многие читатели возмутятся отсутствием даже аленького цветочка! Придётся пойти на компромисс, и в конце нашего повествования, самый настоящий Чёрт всё-таки появится!