Сочинения. Том 10. Антидепрессант

Эмануил Бланк

Каждому читателю покажется, что эта книга именно о нем самом, о его собственных, самых дорогих и близких воспоминаниях Детства, Юности и Зрелости. В процессе погружения возникают непередаваемые ощущения узнавания и самопознания. Куда делись панические атаки, депрессия, неверие в собственные силы? С неожиданным и светлым удивлением Читатель обнаруживает, что позади и впереди у него только Счастье и Радость…

СПУТНИЦА УДАЧИ…

Родился я в 1955 году. Явно счастливом. Если посмотреть на него даже как на обычный трамвайный билетик.

Любому понятно, что единица и девятка в левой половинке года равнялась сумме двух пятерок, примостившихся справа. Отсюда, уверен, и счастье, и удача.

Поэтому пятерки и десятки я боготворил. Сочинил себе, да простит меня Господь, настоящих цифровых кумиров. Кроме того, пятерки были наивысшим баллом при проставлении школьных, институтских и аспирантских оценок.

По пятым, десятым, даже по пятнадцатым и двадцать пятым числам месяца, я чувствовал себя прекрасно.

На бесконечных экзаменах и зачетах признавал только высшие оценки. Смешно, но перед началом испытаний я приходил в институтский корпус ранехонько с утра первым и вешал в гардеробе куртку, плащ и пальто только на пятый номер.

В крайнем случае, на пятьдесят пятый. Это немедленно приносило высшие баллы, повышенные стипендии а, в последствии, и блестящее поступление в аспирантуру и прочие серьезные учреждения.

Однако допрыгался.

У меня сломалась счастливая ручка. С того самого момента, все пошло наперекосяк. Конечно, сам виноват. Ведь говорила жена,

— Перестань все время теребить ручку. Особенно на переговорах. Сломаешь.

Однако по-другому никак не мог. Рука, подлая, сама инстинктивно тянулась, — чертовщина какая-то. Думал потом найти хоть какую-то замену.

Прочитал где-то о четках.

— Ты что? Мусульманин?, — спросил сосед из дома по-соседству, — Чего тогда спиртное употребляешь? Смотри, у нас в Израиле к чёткам отношение неравнодушное и подозрительное.

Заметив на себе ещё пару угрюмо-вопросительных взглядов на улице, я решительно засунул чётки в карман. И поглубже.

— Жалко, — подумалось с тоской, — удобная все же штукенция была. Вдобавок, пришлось тогда в Иерусалиме отстегнуть за неё целых пятьдесят шекелей.

Чётки были очень приятны на ощупь и сделаны из какого-то прозрачного голубоватого пластика, больше похожего на настоящий полудрагоценный камень.

Пальцы, будто сами по себе, автоматически и легко перебирали гладкий прохладный материал, громко щёлкая чётками одна о другую. И касания волшебны, и звук нравился, и руки пристроены.

— Надо же! Мусульманином посчитали. Еще и в подозрениях напряглись.

Достойной замены чёткам найти не удалось.

Пришлось возвращать к жизни старую добрую ручку. Склеивал и переламывал ее каждый раз, когда заканчивался очередной стержень. Выбрасывать ее не хотелось, никак.

Помню, как новой, эта ручка попала в наш тираспольский дом, впервые, ещё в советское время. Тогда она случайно завалялась на самом дне посылки от заграничных родственников.

Одновременно нам прислали и добротный шерстяной отрез. Из него тетушка Роза немедленно придумала пиджак для моего грядущего выпускного вечера.

— Материальчик-то, заграничный?, — закройщик дома быта, расположившегося на улице Карла Либкнехта, неподалёку от нашей одиннадцатой школы, подозрительно прищурился, — все с вами понятненько

Сняв мерку, он кинул в соседнее окошко бумагу с колонками цифр и крикнул,

— Валя, оформи их по полной! Материал — по наивысшей, цены — по самой дорогой категории. И все такое.

Увидев в итоговом счету « все такое», тетушка побледнела.

— Две пенсии только на пошивку отдать придётся, — помертвев прошептала она.

Мы решительно легли на обратный курс. Поравнявшись с дверью продуктового, Роза, вдруг, остановилась и решительно развернулась в обратную сторону

— Ничего! Пару месяцев на кефире поживу. Это даже полезно. Возвращаемся! Я обещала справить тебе пиджак к выпускному ещё тогда, когда ты в седьмой класс ходил.

Вот пенсия скоро придет, — успокаивала она себя. Целых двадцать восемь рубликов. Это раз. Может, Клара Рыжая платье закажет на майские. Это два. Тогда ещё целая десятка прибавится!

— Ошиблись мы в прошлый Ваш визит. Без подкладки подсчитали, — продолжил измываться наглый закройщик всего через неделю. Когда мы пришли за готовым пиджаком, он угрюмо и равнодушно буркнул, — хотите — платите и берите, хотите — здесь останется.

Материальчик-то добротный, заграничный и хороший какой, — ехидная улыбка, проявившаяся в районе изъеденных кариесом зубов, застыв, все никак не хотела покидать его грубовато-самоуверенную личину.

— С Вас ещё двенадцать рублей сорок копеек!, — издевательски хохотнул он…

Пришёл выпускной, но Ирочка Воронина, все равно, мой новый пиджак не оценила. Да и дело, как оказалось, было совсем не в нем.

Просто она, по сравнению со мною, была уже девочкой взрослой и парни ей требовались совсем другие. Постарше. Помужественнее. Поспортивнее.

Правда, в наш наипоследний с нею танец пиджак все-таки выручил. Сквозь одну только праздничную рубашку сердце наверняка бы выскочило. Молотило так, что лишь благородная плотная шерстяная ткань смогла приглушить его отчаянные удары.

Затем мы расстались. Вернее, расстался я. Предмет моих мечтаний этого, скорее всего, просто, не заметил.

Зато ручка, лежавшая на самом дне той самой посылки с отрезом для пиджака, оказалась счастливой. Видимо послужила компенсацией за первую неудавшуюся юношескую любовь.

Начиная с выпускных испытаний в школе, вступительных и прочих экзаменов в институте, аспирантуре и вплоть до блестящей защиты диссертации, волшебная ручка выручала всегда. И так далее, и так далее. Везде-везде, помогала она здорово.

Для усиления действия магических цифр я, конечно, не брезговал и сбором автобусно-троллейбусно-трамвайных счастливых билетиков. Радовался им как ребенок. Жаль, что сейчас все сменилось равнодушными магнитными картами.

Правда, чтобы не подвести счастливую ручку, приходилось серьёзно и подолгу работать над собой. Основные идеи изобретений и научных статей в Академии Наук начертаны были именно с ее помощью.

Для бизнеса сломанная ручка отчего-то показалась мне чересчур уж ветхой и непрестижной. Разбогател сильно, гордыня разошлась. Купил другую. Тоже металлическую. Жутко дорогую. За цельную тысячу долларов.

Ручка исправно блестела и впечатляла. Многие отпускали ей слащавые комплименты. Однако это было уже не то. Удача стала изменять. Как женщина, которой мужчина попался на измене с другой.

Прошло время. В наши дни, письменные принадлежности стали исчезать из употребления миллионами. Скоро и само написание слов с помощью ручек станет анахронизмом и канет в Лету, как каменные топоры и пещерная жизнь. Испарится также, как факсы, телексы, пленочные фотоаппараты, проявители, закрепители и фотобумага.

Уйдут в небытие бензиново-дизельные авто, корабли, летательные аппараты.

Неплохо, конечно, что со временем не станет выхлопных газов и рева двигателей. Мир ожидает невиданная смена технологий.

Однако очень и очень жаль, что при всех бесконечных метаниях, суете и многочисленных переездах, куда-то делась, растворилась, исчезла та, самая первая, самая счастливая ручка…

В СОКИРЯНАХ НОВЫЙ ГОД…

Первую ёлку, по рассказам мамы, она устроила, когда мне, рождённому в Сокирянском роддоме 1 августа 1955-го, было всего около 5 месяцев.

В большую фарфоровую вазу, которую привезли из далёкой Вены ещё родители моего погибшего в гетто деда Менделя Зицера, была установлена большая пушистая еловая ветка. На неё и повесили несколько блестящих елочных украшений.

С тех пор новогодняя елка, совсем несвязанная ни с какими прежними религиозными традициями и представлениями, стала для меня, как и для многих советских детишек, символом самого чудесного сказочного праздника.

Ёлки в Сокиряны завозились не из других стран, республик и городов. В дремучий, как мне слышалось тогда, Коболчинский лес отправлялись многочисленные сани, запряженные лошадками. На них, по ослепительно-белым скрипучим снегам, и привозилось из леса все многочисленное семейство пахучих роскошных красавиц, доставлявших детворе кучу радостей.

Отца, которого с нетерпением ожидал у домашнего крыльца с высоченными для моих лет ступенями, я замечал ещё в начале нашей улицы Горького, у самой церкви.

Его фигура в тёмном пальто и каракулевой шапке, напористо преодолевая встречную метелицу и глубокий снег, медленно приближалась. Под мышкой красовалась, — о Радость!, — зелёная-презеленая пушистая елочка, также как и отец, полузасыпанная белым чистым свежим сокирянским снежком.

Этот снег замечательно вкусно пах зимой, радостью и каким-то особым праздничным духом, хорошо различаемым, когда домой со двора заносились многочисленные, старательно вывалянные в нем, ковры, коврики и варетки.

При застилании на них ещё оставалось много-много снежной пороши, медленно таявшей и, наконец, исчезавшей под бесконечными бешеными забегами мальчишки, ошалевшего от очередной порции свежего зимнего воздуха.

Конец ознакомительного фрагмента.