СОЧИНЕНИЯ. ТОМ 8. АНТИДЕПРЕССАНТ

Эмануил Бланк

Каждому Читателю покажется, что эта книга именно о нем самом, о его собственных, самых дорогих и близких воспоминаниях Детства, Юности и Зрелости. В процессе погружения возникают непередаваемые ощущения узнавания и самопознания. Куда делись панические атаки, депрессия, неверие в собственные силы? С неожиданным светлым удивлением Читатель обнаруживает, что позади и впереди у него только Счастье и Радость… Книга содержит нецензурную брань.

БЫТЬ, БЫТЬ, БЫТЬ…

В бытность аспирантом, как-то заглянул на Калину — знаменитый на весь Союз дом книги. В далекие советские времена, Калиной в народе называли Калининский проспект, ставший, впоследствии, Новым Арбатом.

Ощутив на себе чей-то взгляд, я вздрогнул от неожиданности. С обложки одной из шекспировских книг, напечатанных на английском языке, на меня смотрел наш дорогой Коля Корявский. Его глаза, то же лицо.

Интеллигентная ладонь расположилась на черепе с надписью « To be or not to be…» (Быть или не быть, англ). Конечно, я был потрясён практически абсолютной похожестью известного английского актера и моего близкого товарища по студенческим временам.

Коля был умным, мягким, скромным и незаметным. Большие голубовато-серые глаза смотрели с бесконечной добротой и лёгким недопониманием. Так, должно быть, мог смотреть ангел, случайно оказавшийся посреди людской суеты.

В молдавский колхоз, находившийся в Волонтировке, неподалёку от Бендер, нагрянули дожди. Нас, первокурсников, освободив от занятий, послали туда на очередную отчаянную советскую битву по уборке винограда, табака и прочей кукурузы.

Мизерные расценки на сбор урожая вызывали необходимость посылки десятков, сотен тысяч студентов и школьников. Учитывая необходимость размещения, кормежки и, как правило, низкие показатели производительности труда, экономического толку было очень мало.

Зато дружба, сплоченность, многочисленные романы и прочие приключения, заставили большинство из нас навеки полюбить и запомнить те прекрасные времена.

Работы в поле, на весь период дождливых дней, прекратились полностью.

Приостановилась и наша ударная деятельность на початкоочистителе — бестолковом грохотавшем устройстве, которое мы умудрялись перекричать модной тогда песней о Червоной Руте и воплями, — Меканик! Са стрекат (сломался, Молд).

Допотопный механический чудик иногда подло замолкал, полностью обнажая всю непроходимую фальшь нашего примитивного вокала.

Во время дождя, целыми днями, мы торчали в большой комнате, заставленной парой десятков кроватей. Вовсю играли в шахматы, карты и отчаянно боролись с бесконечным поголовьем полусонных осенних мух, буквально усеявших весь низкий потолок.

Их было столько, что первое время друзья легко выполняли установленную мною норму. — Перед сном, надо было сдать на приемку не менее сотни.

Смех раздавался лишь в моменты, когда очередной бедняга отправлялся в удаленный деревянный туалет в моих безразмерных туфлях. В тот, сорок наипоследний-растоптанный, многим удавалось влезть прямо в своей обуви, которую никому не хотелось пачкать в непролазной деревенской грязи.

— Скучно здесь у вас. Не любите Вы меня. Убегу я от всего этого, хоть на денек, — загадочно произнёс Коля, неожиданно наглотавшись таблеток седуксена — модного, в те времена, успокоительного

Такое состояние мы наблюдали впервые. До самого вечера ребята подходили к Николаю, поочередно заглядывая в открытые безучастные глаза. Их равнодушная бесконечность смешила, пугала и завораживала.

Коля очень удобно молчал. С ним было комфортно гулять, сидеть на занятиях, выполнять любую работу. Будучи чрезвычайно артистичным, он мог одним выразительным взглядом, и в любое время, вызвать гомерический хохот всей нашей студенческой братии.

Со мною многие любили готовиться к очередным экзаменам и зачетам. Рядом с круглым отличником проходить вопросы было удобно. Все билеты я проходил не менее двух раз. Быстро и легко прояснял непонятные места.

Притягательным было и то, что через каждых пять пройденных вопросов, я устаивал короткую, но ожесточенную карточную игру. Минут, эдак, на двадцать. Конечно же, на деньги.

Сия передовая технология подготовки к экзаменам устраивала многих. Получалось, что мы, и вопросы проходили, и долгожданный пряник развлечения, по оконцовке, получали исправно.

В ассортименте развлечений доминировали игры в терц, белот и клабер, что было, по сути, одним и тем же — только названия разные. Главными из карт, помнится, были валет и девятка. Козырные король с дамой назывались «Бэлла», три карты подряд — «Терц».

Присутствовали, конечно, другие дополнительные правила, тонкости и ухищрения, делавшие данное занятие достаточно азартным. От ожесточенно-бескомпромиссной схватки, прерываемой охами, вздохами и отборным матом, мы получали огромное, прям-таки бешеное, количество адреналина.

Его, как раз, было вполне достаточно для прохождения следующих пяти вопросов, наводивших многих моих коллег на мрачные суицидальные мысли. Спасала только игра, всегда маячившая за горизонтом.

Ну, вот и все! Приходила в процессе подготовки та самая минута, когда сил не хватало даже на игру.

А завтра? Завтра один из страшных очередных экзаменов. Правда все вопросы пройдены по два раза. Друзьям-товарищам этого более чем достаточно.

Усталость ломовая. Однако, в последний момент, когда надо было решительно выключить свет, я, на всякий пожарный, захотел повторить ещё одну каверзу.

Это переполняло чашу терпения моих окружающих. В меня пытались попасть подушкой, носками не первой свежести, видавшими виды, старыми тапками. Напрасно. — Остановить оголтелого отличника не удалось никому. Я упорно продолжал зубрежку.

Вдруг, Коля, как всегда бесцветно и индифферентно, раздельно произносит одну фразу, — Цветы, запахи, карандаши, собаки лают, — Безуспешно соединяя в уставшем мозгу эти простые смыслы и пугаясь, — не поехала ли крыша?, — я мгновенно выключил свет и кинулся в железную студенческую кровать, отчаянно застонавшую своей изношенной пружинной сеткой.

С тех пор, магическое словосочетание, упомянутое выше, успешно использовалось друзьями против моих излишних предэкзаменационных перестраховок, — Цветы, собаки, карандаши…

К великому сожалению, Коли, уже, давным-давно, нет на белом свете. Его ближайший друг — Вовка Фадеев, которого все звали просто Фаддей, позвонил мне как-то из Лондона и сообщил эту грустную весть.

Тогда в Москве, на Калининском, я, все-же, купил того шекспировского Гамлета.

И много-много лет подряд, из книжного шкафа, в нашей маленькой тираспольской квартирке, с обложки глядел на меня наш дорогой Коля.

Смотрел своими широко раскрытыми и немного удивленными добрыми глазами. В самые аховые моменты жизни, отвечая на тот важный вопрос, он, как мог, успокаивая, твердил,

— To be…To be…To be.. — Быть… Быть… Быть…