Из мрака с любовью

Эльшан Таривердиев

Напрочь забытая семейная история. Не осталось ни участников, ни свидетелей повествующих событий. Известен был только финал. Основные события с позволения потомков семьи N являются вымыслом автора. События происходят в дореволюционном Баку.

© Эльшан Таривердиев, 2020

ISBN 978-5-0051-1697-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Фатиме Р, посещается.

Большие окна дома Атабековых

Баку, начало XX века, где-то за крепостной стеной…

Сдвинув краешек оконной занавеси, Хумай настороженно осматривала улицу — девушке было важно, чтобы прохожие не заметили ее и не помешали совершить задуманное. Утро на узкой улочке в крепостной части Баку, как обычно, было оживленное, однако, кроме продавца льдом, Хумай не заметила никого. Высота дома, с которого наблюдала девушка, позволяла оставаться незамеченной.

«Ну что ж, будем меняться, — подумала Хумай и, сдвинув занавесь, полностью подставила обнаженные руки под еще мягкие лучи летнего солнца. — Только надо это сделать быстро, пока мама не вошла».

Высокая стройная девушка, одетая в европейское платье, с большим воодушевлением ожидала быстрого появления загара на своей нежной коже.

На стуле рядом лежала раскрытая книга в голубом переплете на французском языке. Девушка рассматривала ее страницы, словно следовала неким инструкциям.

«В книге у них и плечи открыты, — продолжала рассуждать про себя юная особа. — А как же быть мне?» Девушка отошла от окна и приблизилась вплотную к балконной двери. Руки продолжали ловить лучи солнечного света. Освободив от ворота длинную шею, Хумай пыталась выдвинуться еще ближе к солнцу. Еще шаг, и она оказалась бы на балконе…

Неожиданно с улицы послышались бранные слова, сопровождаемые цокотом копыт, — бранился то ли извозчик, то ли наездник. В следующее мгновение в гостиную вошла мать Хумай, Солмаз. Девушка резко прибрала руки, но рукава остались открытыми.

— Хумай! Что ты делаешь?! — возмутилась высокая статная женщина.

— Ничего постыдного, ана (мама. — Прим. авт.), просто холодно стало рукам, вот и решила погреть.

Солмаз, раздосадованная поведением дочери, подошла к балконной двери и настороженно осмотрела улицу.

— И это в мае месяце тебе стало холодно? А если кто с улицы заметит твои оголенные руки, что люди подумают о твоем отце и брате? Ты людей наших не знаешь, тут же разнесут молву по городу, что дочь Исрафил бека распутная — привлекает внимание мужчин, показывая неприкрытые руки. Хоть твой отец и считается в городе человеком передовых взглядов, но такого поведения он не потерпит!

Взгляд Солмаз упал на открытую книгу.

— Ты такое из книги вычитала? — с подозрением спросила дама. — Это в ней такое бесстыдство предлагают совершать? Жаль, я не знаю французского, а то быстро разобралась бы, чему «хорошему» тебя эти книги учат.

— Нет, мама, в этой книге все пристойно, — оправдывалась молодая девушка. На мгновенье она застыла, не сводя игривых глаз с матери, как вдруг, распахнув объятия, девушка ринулась к родному человеку. — Ты не представляешь, какая это занимательная книга! В Париже такая интересная жизнь, и люди такие приветливые, а женщины — открыты и образованны.

Солмаз остановила непрерывную тираду восхищения дочери строгим взглядом и произнесла безапелляционным тоном:

— Во всем виноват твой отец, многое тебе позволяет, совсем не думает, какие мысли и планы в твоей голове родятся. Я расскажу ему о твоем странном поведении.

— Нет, мама, пожалей, не делай этого, мне так интересно читать про их заграничную жизнь…

Хумай решительно усадила мать на стул и продолжила оправдываться:

— Мама, я без ума от этих французских женщин, представляешь, они добровольно отправляются на Восток учить бедных арабских детей. Представляешь, как они им благодарны? Разве может быть бо́льшее счастье, чем благодарность маленьких детей?

— Хумай, дочь, ты еще ребенок и посему наивна, — возразила Солмаз. — Это всего лишь книга, написанная писателем. Жизнь на самом деле непроста, этим женщинам на чужбине совсем не сладко. Это Восток, и он порою очень опасен и непредсказуем, и мужчины там с женщинами обращаются очень сурово и даже резко. Ты полагаешь, что все мужчины похожи на твоего отца и брата — благородные и добрые? Увы, ты жизнь еще плохо знаешь, любой там способен девушку обидеть — настолько они неотесанные.

— Мама, я и с такими людьми могу договориться, знания мне помогут, они просто малокультурные.

Наивные мысли и блеск уверенности в глазах Хумай насторожил Солмаз.

— Дочь, выбрось из головы подобные мысли. Ты не понимаешь, что красивая, молодая девушка, для мужчин твоя красота — как гашиш, они теряют голову и способны потерять рассудок, а тут уж недалеко до подлого деяния!

Девушка сникла, слова матери о недобрых деяниях напугали ее, хотя под ними она понимала только лишь неприличное поведение в обществе. Впрочем, то, что мать все-таки отдала дань ее красоте, отвели темные мысли и вызвали на лице девушки стеснительную и одновременно гордую полуулыбку.

— Ты находишь меня красивой? — не поднимая глаза, спросила Хумай.

— Очень! Родная моя, да об этом все говорят! — ласково сказала Солмаз, восхищаясь дочерью, и погладила ее волнистые волосы.

— Кто говорит? Мне интересно! — оживилась Хумай.

— Ты знаешь, почему твой отец построил в доме собственную баню? Да потому, что я не могла спокойно смотреть, как некоторые женщины, когда мы еще посещали городскую баню, завистливо рассматривали тебя. Как только я рассказала об этом твоему отцу, он в считанные дни построил роскошную баню в нашем доме. Он тебя очень любит и даже к женским взглядам безумно ревнив.

— Мама! — воскликнула Хумай. — Они такие же женщины, как мы?

— Они-то женщины, но завистливее женщин на свете больше никого нет. Иногда так и хочется обвесить тебя камнями от сглаза и порчи. Посмотри, какие у тебя руки, и не только…

Солмаз сдвинула шелковые рукава одежды дочери и нежно погладила белые, на ощупь, словно бархат, кисти дочери.

— А пальцев нежнее и тоньше я еще не видела. — Солмаз поднесла пальчики дочери к губам. — Отец тобою очень гордится.

— Почему только мною? — удивленно произнесла Хумай. — У меня и брат, Горхмаз, красивый и умный.

— Он — мужчина, для твоего отца Горхмаз — «ноги и руки», а ты дочь — его «корона». Это то сокровище, за которое мужчины могут убить даже самого льва.

— Нет, мама, не надо убивать льва! Это прекрасное животное, равно как все живое на земле. — она крепко сжала руки матери, по щеке девушки скатилась слеза…

Солмаз обняла дочь.

— Какая ты у меня ранимая и жалеешь все и всех, меня это твое качество очень пугает, боюсь, этим кто-нибудь воспользуется.

Хумай, уложив голову на колени матери, мечтательно смотрела в окно, наблюдая за легким движением занавеси, за которой скрывалась панорама крыш внутреннего города Баку и громадное зеркало Бакинской бухты.

— Ана (мама. — Прим. авт.), какая ты была в мои годы? — заглянув в лицо матери, мечтательно спросила дочь. — Не наивной, а смелой, как сейчас? Может, и мне стоит измениться? Могу попробовать, если ты хочешь.

— Будь такой, какая ты есть, — нежно ответила мать дочери. — Другой ни я, ни отец тебя не представляем…

— Мама, расскажи мне, как вы отцом встретились? Хотя знаю, скажешь: «Хумай, сколько можно пересказывать нашу встречу!» Но мне ваша история очень нравится, слушаю ее как сказку.

Услышав желание дочери, Солмаз рассмеялась:

— Ты у меня большой, но все еще ребенок. Ну хорошо, слушай. Я его увидела у нас в саду, из окна, пряталась за занавесью и наблюдала. Он пришел к моему отцу по делам. В тот же миг поняла, что влюбилась, от волнения перестала есть. И потом каждый раз, прогуливаясь по саду, чувствовала его присутствие, взор… Позже твой отец признался, что неотрывно следовал за мной — прятался за деревьями — и очень боялся напугать меня. Потом пришла беда, ты знаешь, какая — землетрясение. Уже после нашей свадьбы он рассказал мне, что за день до толчков почувствовал, что мой семье грозит опасность. Когда наш дом рухнул, мне не повезло больше всех — моя комната находилась под самой крышей. На момент обвала дома, под утро, я спала, крыша упала и придавила меня к кровати, нечем стало дышать, в легких совсем не осталось воздуха… Помню, как у меня потемнело в глазах, я стала терять сознание.

— И тут появился мой отец! — восторженно воскликнула Хумай.

— Да. Он пришел вместе со светом и первыми глотками воздуха — мрак отступил. В лучах утреннего солнца твой отец выглядел сказочным пахлеваном (рыцарем. — Прим. авт.). Он в одиночку поднял край крыши, и мой отец с братьями вызволили меня из-под обломков. Мой отец, то есть твой дед, потом всем рассказывал, что, когда разбирали рухнувшую крышу, пятеро крепких мужчин не смогли сдвинуть обломок крыши, которая придавила мою кровать.

Солмаз взгрустнула, вероятно, вспомнив печальные события.

— Ана (мама. — Прим. авт.), если не хочешь — больше можешь не рассказывать, — виновато проговорила Хумай. — Не надо больше грустных воспоминаний, мне и этих достаточно, главное, что вы в конце концов все живы и здоровы.

— Здоровы, благодаря твоему отцу и его родственникам, именно они взяли меня, раненую, выхаживать к себе в дом.

— Где был тогда мой отец? — взволновано спросила Хумай. — Он был рядом?

— И нет, и да. Меня обихаживали его родственницы. Мужчинам нельзя было приходить ко мне — кроме моего отца. Твой отец взбирался на дерево, растущее рядом с домом, и, укрывшись листвой дерева, наблюдал за мной и днем, и ночью. Когда после месяца лечения твой отец попросил моей руки у моего отца, тот ему ответил: «Я дал свое согласие задолго до того, как ты, Исрафил, решился на этот шаг. Каждый отец рад был бы такому зятю. Ты спас мою дочь от гибели, а нас, родителей, — от большого горя. Теперь она твоя по праву».

***

Неожиданно с шумом распахнулась дверь гостиной, и в залу уверенным шагом вошел хозяин дома — Исрафил бек Атабеков. Массивный, с длинными ногами, мужчина шествовал по паркету в высоких, со сплошной шнуровкой сапогах Ее Величества королевы Англии.

— Ата! — позабыв о душевном разговоре с матерью, Хумай с визгом бросилась к отцу.

Солмаз, покачав головой, сделала дочери замечание:

— Хумай, так нехорошо — надо быть сдержанной, ты уже взрослая.

— Брось, жена, не останавливай ее, — заступился за дочь Исрафил бей. — Отца позволено так встречать, мы с тобой не святоши какие-нибудь персидские, пусть показывает свою любовь к родным. — глава семьи улыбнулся и провел рукой по пышным усам. — Мне было бы приятно, если и ты, жена, таким образом меня встречала… — глаза отца семейства светились любовью — он по-прежнему боготворил свою жену.

Солмаз подчинилась желанию мужа, подошла и так же нежно, как дочь, обняла мужа.

Держа в объятия двух самых родных ему людей, Исрафил бей счастливо вздохнул.

— Да посмотрите, что я приобрел в порту у одного деляги! — учтиво отступив от жены и дочери, Исрафил бек энергично указал на свои ноги. — Настоящие сапоги из телячьей кожи, а какие удобные за счет высокой шнуровки!

Хумай расхохоталась:

— Отец, ты прости, но о такой обуви я читала во французских книгах, такие носят дамы в Париже.

— Опять ты про Париж! — строго сделала ей замечание Солмаз и покачала головой.

— Солмаз, что не так с Парижем? — вмешался отец семейства.

— Много говорит о городе, где немало свободы и всякого такого… — бросив строгий взгляд на мужа, Солмаз желала показать свое недовольство увлечением дочери. — А все ты, Исрафил! Нанял ей преподавателя французского, теперь она всех нас и нашу жизнь сравнивает с жизнью французов.

— Напрасно ты так строга к ней и ко мне, — отбивался от жены Исрафил. — Пусть увидит, каков мир за этими крепостными стенами, пусть будет образованна и мечтательна. Она же моя звездочка на ночном небосводе, она — над всем миром, пусть интересуется всем.

— Почему на ночном? — испугано возразила Солмаз. — Все, что угодно, только ничего ночного и мрачного.

— Кстати, о ночном небе… — Исрафил бек обратился к дочери. — Не беспокойся, я о твоей просьбе не забыл, ищу эту штуку по всему Баку.

— Что еще надумала, Хумай? Сегодня от тебя одни сюрпризы! — насторожилась Солмаз.

— Это наш с отцом секрет, — Хумай медленно подошла к отцу и прижалась к его груди.

— Секреты? От меня?.. — мать строго посмотрела на дочь. — Как это понимать?

— Так уж и быть, посвящу, — дабы разрядить ситуацию, Атабеков признался первым. — Хочу купить дочери одну забавную вещицу — телескопом называется. С его помощью звезды изучают. Полезное занятие.

— И этот каприз — оттуда?.. — женщина строго посмотрела в сторону стула, на котором лежала раскрытая книга.

Хумай кивнула головой и тут же спрятала лицо на груди отца.

— Хумай! — Солмаз повысила голос. — Когда прекратятся эти причуды? Ты желаешь получать то, что вычитываешь в этих книгах, мне это совсем не нравится!..

— И вовсе не в книгах я такое увидела, — виновато ответила Хумай. — У Цемахов дома, в перерывах между занятием французским, господин Цемах показал мне прибор, объяснил, что такое телескоп и как им пользоваться.

— Ай, душа моя, ну что ты на самом деле… — пытаясь урезонить жену, вмешался Исрафил бек. — Что в этом непристойного? У твоей дочери желание развиваться — звезды изучать. В будущем обрадует нас тем, что станет астрономом. Было бы хорошо, если бы вы вместе занялись этим… И тебе, жена, было бы полезным такое занятие!

— Вот этого вы от меня не дождетесь, — возмутилась Солмаз на слова мужа. — Исрафил, как ты себе представляешь нашу дочь в темноте, на крыше дома, разглядывающую ночное небо? Люди скажут, что она сумасшедшая!

— Меньше всего меня беспокоит, что эти темные люди скажут, — возмутился Атабеков. — Они сами, кроме того, как молиться на крышах, ничего больше не знают и не желают знать, их даже не заботит, под каким созвездием они молятся!

Хумай от радости забила в ладоши и воскликнула:

— Ой, отец, какой ты у меня умный! Давай вместе изучать звезды! И я даю тебе честное слово, что обязательно стану астроном!

Юная особа по-детски забила в ладоши и, позабыв о строгости матери, бросилась ее обнимать.

— Какая же ты, Хумай, еще дитя, — Солмаз улыбнулась и сдалась — сменила строгость на ласку.

— Так, кто-нибудь заметит, в чем я, отметит, как они хороши? — Исрафил бей принялся топтаться на месте, пытаясь показать, как сапоги повторяют движения его ног и как ему комфортно в сапогах английского офицера.

— Дорогой, твой кавказский костюм как-то не вяжется с твоей обувью, — разглядывая мужа первой, отозвался Солмаз. — Так у нас в городе не ходят, эта обувь напоминает женскую. Засмеют тебя, особенно если ты ступишь на промыслах в нефтяную лужу.

— Я же говорила, в Париже такую обувь носят дамы и девушки из богатых семей, — Хумай подбежала к отцу и опустилась на колени. — Отец, таким женщинам обувь надевать помогают служанки. Я готова тебе шнуровать их хоть каждый день!

Исрафил бек поднял дочку с колен и уверенно произнес:

— Ни перед каким мужчиной не становись на колени, ни при каких обстоятельствах! Женщины нашего рода всегда были гордыми и независимыми. Ее будущему мужу не повезло, — улыбаясь, Исрафил бек подмигнул жене. — Ох, как долго буду испытывать, пока не докажет, что любит тебя и будет заботиться о тебе.

***

С лестничного пролета донесся звонкий сильный голос — мужчина общался с работниками дома.

А вскоре в гостиную ворвался, словно порыв ветра, молодой человек среднего роста, крепкого телосложения и пылкими глазами, выдающими в нем лидера: быть всегда и всюду первым. Это был Горхмаз, сын Атабековых и брат Хумай.

Молодой человек в первую очередь подошел к Солмаз, обняв мать, нежно поцеловал ее.

Хумай, не дожидаясь желания брата приветствовать сестру, сама первая устремилась в его объятия.

— Здравствуй гезаль (красавица. — Прим. авт.), как поживаешь? — нежно похлопав сестру по спине, спросил Горхмаз.

Широко улыбнувшись, она ответила:

— Братец, как я рада тебя видеть!

Отца Горхмаз поприветствовал по-мужски — крепко пожал ему руку. Вдобавок Исрафил бек являлся главой нефтедобывающей компании, в которой Горхмаз работал управляющим.

— Как дела на промыслах? — требовательно поинтересовался отец.

— Паровой двигатель не работает, нефть наружу тянуть нечем.

— Инженер что говорит? — озадаченно спросил Исрафил бек.

— То же самое, что всегда: устарело оборудование, паровые двигатели — пережиток прошлого, пусть отец вкладывается в покупку электродвигателей и покупает насосы, есть такие — в Германии продают.

— Ему легко говорить, деньги-то не его… Если электродвигатели предлагает, значит, к электричеству подключаться придется. Нобели по цене три шкуры сдирают за подключения к сети, они ведь единственные в Баку, кто электроэнергию вырабатывают. Представляю, сколько денег запросят! И как, и где насосы найдем?

Разговор мужчин семейства с гордостью и любовью сопровождался улыбкой Солмаз, она радовалась деловитости сына и мудрости мужа, который позволил еще не совсем искушенного в нефтяных делах сына принять серьезные решения.

— Мама, я бы поел! — неожиданно объявил младший Атабеков.

Быстрым движением глаз он перевел взгляд на сестру. Солмаз поняла, что Хумай должна их покинуть, что речь пойдет о ней.

— Хумай, дочка, сходи на кухню и попроси работниц накрывать на стол — будем обедать.

Девушка улыбнулась брату и закивала головой. Его неожиданное решение пообедать выдало желание семьи поговорить о ней, но без ее присутствия. Мягко ступая по толстому ковру гостиной, Хумай вышла из залы.

***

— Мамедхан завтра на пароходе прибывает из Астрахани, — полушепотом, опасаясь, что сестра его услышит, произнес Горхмаз. — Буду встречать, повезу его в дом отца.

Солмаз слегка смущенно посмотрела на мужа, тот опустил глаза и потер лоб.

— Вы что, не рады этой вести? Сами же говорили о желании поскорей выдать замуж Хумай? — удивленно спросил сын родителей. — Вот вам неплохая партия, он из ханского рода, Апшерон им принадлежал.

— То-то и оно, что из ханского рода, — не без иронии выдал глава семейства. — Полагаю, все они со своими претензиями к настоящему и будущему: мол, не мы растеряли королевство, нас заставили сдаться русским. Знаю, я эти ханские разговоры!

— Дорогой, ты против этого парня? — спросила Солмаз, удивленная словами мужа. — Ты же на днях сам радовался, что парень — знатного рода и голубых кровей, учится в Петербурге на горного инженера.

— Вот именно — в Петербурге, — резко ответил Атабеков-старший. — Не знаю я его, потому что далеко находится и ничего о нем не разузнать. И еще — в таком городе, где одни развлечения… Не знаю, что у него на уме. Ханских кровей, говорите… Мне это ни о чем не говорит, вельможи — всего лишь из прошлого… Где эти ханы сегодня? Кто где! Сдали царство — и разбежались по углам, теперь мы собственную землю у русского царя покупаем.

— Исрафил, будет тебе, — успокаивающим тоном произнесла Солмаз. — Оставим политику, давай решим, как поступить: принимать Мамедхана или не придать его визиту значения.

— Почему ты торопишься так рано выдать нашу дочь замуж? — требовательно спросил жену Исрафил. — Хумай еще не готова стать чей-то женой, она еще ребенок, ее могут обидеть.

— У твоей дочери ветер в голове гуляет, она читает французские романы и хочет посвятить себя людям — учить, лечить их безвозмездно, — Солмаз иронично улыбнулась мужу и развела руками. — Она считает, что это ее миссия, наша дочь очень еще наивная.

— Вот и учи ее быть не наивной, — ловко отреагировал Атабеков. — Если честно, я еще не готов быть с дочерью на расстоянии, должен видеть, как она живет. Вот такой я отец.

— Ей уже восемнадцать. — для убедительности Солмаз спокойно произнесла возраст дочери. — Она и моя дочь, и я лучше знаю, когда девушку надо занять другими мыслями.

— Я еще не готов доверить свою дочь никому, — так же спокойно ответил жене Исрафил. — Пусть придет этот ханский отпрыск, дальше будет видно, я хочу понять, что он за человек.

Солмаз мило улыбнулась мужу и со словами «Вы пока поскучайте без нас, скоро позову обедать» вышла из гостиной.

Оставшись наедине с сыном, глава семейства наказал сыну:

— Горхмаз, мать твоя торопится выдать сестру замуж, сама не ведая того, что порою пришлые мужчины ищут тепленькие места в домах будущих жен, особенно бывшие ханские сынки, которые не привыкли думать о том, что и как достается простым людям, и не только простым людям, многие из них самолюбцы и транжиры.

— Нет-нет, отец, — возразил Горхмаз. — Мамедхан — достойный человек, и в Петербурге он живет только на казенное жалование.

— Он сам это утверждает? — спросил Атабеков-старший и иронично улыбнулся. — Молод ты еще, сынок, раз веришь ханским словам. Он что — сын сапожника? И кроме башмачной своего отца никакой другой жизни не знает? Он привык к веселой светской жизни, все короли и ханы так живут.

Горхмаз задумчиво слушал отца, улавливал каждое его слово, отец для него являлся непререкаемым авторитетом.

— Хорошо, ата (отец. — Прим. авт.), я буду начеку, хотя давно его знаю как брата моего хорошего друга.

— Сын, — тяжело выдохнув, начал старший Атабеков. — Братья тоже бывают разные, как и все люди бывают разные. Никогда не рекомендуй человека, пока лично не изучишь. — создав смысловую паузу, Исрафил бей приблизился к сыну и продолжил: — Горхмаз, у меня одна дочь, и второй такой, как моя Хумай, нет и больше не будет, я так это чувствую и понимаю. Если ее кто-нибудь обидит, я не пощажу хоть молодого, хоть старого обидчика. Присматривай за сестрой — вот тебе мой наказ!

***

— Отец, к нам стучатся, — Горхмаз взглядом указал на дверь гостиной.

— Это моя красавица дочь и твоя драгоценная сестра. Иди к нам, родная, — Атабеков-старший поднялся, чтобы поприветствовать дочь.

Хумай, мило улыбаясь, вошла в гостиную.

— Подойди, дай тебя обнять, — Исрафил бей обнял дочь и нежно погладил по спине. — Зачем стучишься, для тебя в этом доме нет закрытых дверей, как не закрыты для тебя сердца каждого из нас — твоих близких.

— Знаю, отец, и я вас всех люблю, и ничего дороже моей семьи у меня на свете нет, — девушка, как всегда, нежно приложила лицо к груди отца. — Только мне чуть-чуть обидно, когда вы от меня что-то скрываете, — не глядя отцу в глаза, еле слышно произнесла Хумай.

— Глупости, какие… — Исрафил бей, шутя, возмутился. — В моей семье между родными людьми секретов нет и быть не может. Какая же мы тогда родня? Горхмаз, посвяти сестру в нашу затею, точнее, в затею вашей мамы. Я еще своего согласия не дал и дам лишь только после решения моей дочери-красавицы.

Хумай удивилась, ожидая от брата скорейших объяснений.

— Поболтайте, но недолго, мы с мамой ждем вас в столовой. — Исрафил бей направился к выходу и уже от двери обратился к сыну: — Не забывай, сынок, о нашем разговоре.

***

— Замуж решили меня выдать?! — подбоченясь, Хумай шутя изобразила скандальную особу. — А меня не хотите спросить — надо мне это или нет?

Горхмаз, дивясь проницательности сестры, на мгновение растерялся, попытался было начать разговор, однако сестра опередила его вопросом:

— А кто он, мой жених? Мне интересно.

— Будь скромней, сестрица, не рань мое мужское достоинство. — Горхмаз строго насупил брови. — При мне не проявляй любопытство по поводу чужих мужчин.

Осадив сестру, Атабеков-младший, посадив Хумай на мягкую кушетку гостиной, сел рядом.

— Никто тебя не торопит, — мягким голосом начал разговор Горхмаз. — Не принимай пока мой разговор всерьез. Просто есть человек, который хочет с тобой познакомиться.

— Как его зовут? — девушка проявила нетерпимость, выказывая нескромность.

— Хумай! Мы договорились: быть скромней, — Горхмаз неодобрительно покачал головой. — Хорошо, что отца нашего нет рядом.

Хумай покорно уложила руки на колени и словно послушный ребенок ожидала продолжения разговора со старшим братом.

— Его зовут Мамедханом, — неуверенно произнес Атабеков-младший.

Хумай сморщила лицо.

— Имя старое. Он старик?

— Нет, с чего ты взяла? — удивился вопросу сестры брат.

— Такие имена я встречала во французских романах, когда описывались восточные мужчины, — от собственных слов девушка рассмеялась, но, заметив строгое лицо брата, вновь стала серьезной.

— Хумай, будь серьезнее, прошу тебя, — брат постарался образумить сестру.

— Мамедхан — молодой, видный образованный мужчина, кстати, неплохо знает три европейских языка, в том числе французский, есть о чем с ним поговорить.

— Он высокий? Плечи у него широкие? — девушку интересовало все то, что интересует любую юную особу.

— Ты невыносима, Хумай! — Горхмаз резко поднялся на ноги, но справился с негодованием. — Я свое дело сделал — посвятил тебя в тайну, которую ты хотела знать, остальное пусть с тобой мама обсуждает. Только очень тебя прошу, будь серьезна, когда наш гость посетит нас. Кстати, у Мамедхана плечи шире, чем мои, и ростом он выше нашего отца. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство?

Хумай с любовью улыбнулась брату и ответила:

— Какой бы он ни был, для меня никогда не будет лучше мужчин, чем ты и отец.

Горхмаз помог сестре подняться с кушетки и, обняв ее, произнес в ответ:

— Никогда не дам тебя в обиду никому — хоть хану, хоть самому царю! Пойдем, родители ждут.

***

За обедом Хумай выглядела растерянной и задумчивой, временами улыбалась невпопад, подолгу возилась с едой.

Солмаз, заметив состояние дочери, склонилась к супругу и тихо спросила:

— Вы ей уже объявили, кто к нам в гости придет?

Атабеков-старший тут же бросил взгляд на дочь и, задумавшись, ответил жене:

— Думаю, Горхмаз намекнул ей, хотя я с ним договорился не сообщать сестре все подробности.

— Я с ней поговорю, — решительно заявила Солмаз. — Не нравится мне ее состояние!

— Не обижай только мою дочь, — Исрафил бей горделиво посмотрел на свое чадо. — Это же естественно в ее годы — она впала в грезы…

— Она и моя дочь! — заступилась за себя Солмаз. — Как девушкам себя вести — удел матерей.