Тут мой дом

Эльчин Сафарли, 2023

Помнит ли город людей, которые прожили в нём всю жизнь? Ежедневно ходили по его улицам, вдыхали его бриз, пыль и дым, боролись за его мир и целостность, опускали в его землю любимых людей и встречали объятиями новое поколение. Знаю, что всех лиц не запомнить, что люди похожи на быстрое, бесконечное течение реки. Но верю, что город помнит тех, кто его любит, кто служит ему делом – они оставляют тут отпечатки душ.

9. Быть и остаться хорошим человеком

Летом, когда заканчивался театральный сезон, к нам часто приезжала Хати, мамина подруга, актриса драматического театра. Она не позволяла нам называть себя тетей или полным именем, Хатира. «Такое обращение прибавляет возраста. Не надо, жизнь и без того прибавит».

Шустрая, невысокая, смешливая пышка. Ей нравилось сидеть на полу, растянув коротенькие ноги на шерстяном ковре и подложив под себя диванную подушку. Бабушка, как и все мы, любила Хати. «Вокруг меня одни земные профессии. Как хорошо, что ты у нас есть, Хати».

Сидя на ковре, они обсуждали песни Муслима Магомаева, смеялись и сплетничали, заворачивали долму или чистили каштаны для плова. Бывало, плакали; слезы совпадали с днями, когда Хати привозила на дачу поблескивающая на солнцепеке черная «Волга».

Мы ходили с мамой на ее спектакль. На сцене хохотушка Хати, характером напоминающая воробушка, преображалась в орлицу. Движения актрисы Хатиры Багировой замедлялись, голос суровел, взгляд пронизывал. Она играла сильную духом женщину, не сломленную испытаниями — так объясняла мама. Я не верил, что это роль, Хати была той самой сильной женщиной.

На поклоне мама передала мне букет, и я, пробираясь сквозь толпу, его вручил. Хотя актриса еще оставалась в величественном образе, наклоняясь ко мне, она взяла хризантемы как наша родная Хати — в глазах знакомые легкость, игривость. «Спасибо, любимый мальчик», — и, прижимая к груди цветы, продолжила кланяться под овации зала. Занавеси закрылись, театральная магия рассеялась — возвращение из возвышающего в земное.

После театра мы шли домой сквозь многолюдные городские улицы, но не ощущали, как обычно, остро и навязчиво суету происходящего. Театр наполнил нас необъяснимо чарующим, что было гораздо сильнее обыденности. Тот самый дух искусства, о котором говорила бабушка.

На следующий день Хати приехала к нам на дачу. Было воскресенье, накрапывал дождь. Дедушка подметал веранду. «Хорошо сегодня, не холодно. Ветра нет. Такая погода в конце ноября на Апшероне — везение. Амирчик, принеси шишек из погреба, поставим самовар. И маме скажи, пусть приготовит заварку с чабрецом или гвоздикой».

Я перекладывал шишки из мешка в ведро, когда в доме послышался голос Хати. Хлопнула входная дверь, застучали каблуки, запахло цветочным парфюмом. Бросаю ведро, бегу по деревянной лестнице наверх. «Ах, любимый мальчик! Какие же вчера были роскошные хризантемы». Хати погружает меня в облако своего аромата, я забываю обо всем.

За чаем дедушка разворачивает газету, где пишут о присвоении артистам почетных званий. «Первым делом надо награждать служителей театра, в них море внутреннего самосожжения. А в списке одни певцы. Не хочу никого обидеть, но эстрада по большей части скудоумна».

Хати нарезает вишневый пирог. На ее пальцах с алыми ногтями остается сахарная пудра. «Дядя Галиб, может, не нужно сравнивать эстраду и театр? Я не переживаю, что у меня нет звания. Я шла на сцену за пониманием себя; мне сложно жить с собой, а искусство помогает. Елена Васильевна Вуйчик, наш педагог в Театральном институте, говорила, что важно не только вырастить из себя хорошего артиста, а еще стать, быть и остаться хорошим человеком. Я стараюсь».

После чая Хати захотела посмотреть на закат с высоты инжирного дерева. «Оно меня выдержит?» Бабушка рассмеялась: «Конечно! Кормилец силен и могуч». Вслед за мной (я знал самую широкую, крепкую ветку) Хати резво взобралась наверх.

Мы смотрели на огненно-красное небо над морем, как вдруг она спросила: «О чем твоя история?» Я ей не рассказывал, что люблю писать, растерялся. «О море». Она кивнула. «А твоя?» Хати закрыла глаза, подставив лицо прохладному вечернему бризу. «О жажде жить. Дышать полной грудью, чувствовать. Не только вкус вишневого пирога или ветер с моря. Но и то, что принято называть плохим. Разочарование, предательство… Жизнь — лучший драматург, ни один сценарист с ней не сравнится».