Женщина с большой буквы "Ж"

Эльвира Барякина, 2018

Когда-то Мардж Тенш была простой советской девушкой, но после эмиграции в США ее жизнь круто изменилась: Мардж открыла литературное агентство в Голливуде, завела глухого мопса Ронского-Понского и сменила нескольких неподходящих мужей.Дневники агента Мардж – это череда уморительных баек о поисках любви: к себе, к жизни и к кому-нибудь неглупому и смешливому.Содержит нецензурную брань.

23. Про пионерлагерь

О, вот ещё что вспомнила! Надо написать про моё пионерское детство.

Раздолбанные автобусы завезли нас на территорию лагеря.

— Портянко Вера — первый отряд! — начали выкрикивать вожатые. — Кружкин Миша — седьмой отряд!

Разобравшись, кому куда, мы понеслись к корпусам, стараясь занять тумбочки получше.

— Постели застелить! Чемоданы сдать в камеру хранения! Все выходим на общий сбор отряда!

Сбор назначили на лавочках у входа. Мы крутили головами, вычисляя будущих друзей и врагов.

Охрипшая за день вожатая зачитала лагерные правила:

— Все пионеры участвуют в общественных мероприятиях. В 7:30 зарядка… Каждую субботу — уборка территории. Выходим все без исключений.

— Да знаем, знаем… Не в первый раз приехали. Когда обедать пойдём?

— После того как придумаем название нашему отряду.

Мы затрясли поднятыми руками — вожатая нам очень нравилась, и мы хотели произвести на неё впечатление.

— «Орлёнок»! Наш девиз: «Сегодня — орлёнок, а завтра — орёл, мы верная смена твоя, комсомол!»

— «Дружба»! «Миру — мир, войны не нужно — вот девиз отряда „Дружба“!»

— «Чебурашка»! «Чебурашка — наш герой, за него стоим горой!»

«Чебурашка» всем понравился, но этот вариант был отвергнут воспитательницей.

— Что вы, детсадовцы, что ли? Вы бы ещё «Погремушками» назвались.

— А давайте назовем «Чегевашки», — предложила я. — Ну или «Чегеварщики». А девиз будет «Че Гевара — наш герой…»

Че Гевару воспитательница одобрила, но решила, что «Чегеварцы» будет звучать приличнее.

Утренняя линейка. Зевающие пионеры выстраивались перед трибуной. Вразнобой долбили барабаны.

— Лаге-е-ерь! Стой, раз-два!

Начальник Василь Василич — взъерошенный, замученный похмельным синдромом мужичок — махал на нас руками: «Давайте быстрее!» По утрам у него вечно трещала башка.

— Товарищ председатель совета дружины! Отря-я-яд…

— Че-ва-ва-ва!

— К утренней линейке готов! Наш девиз…

— Че-ва-ва-ва-ва-ва-ва!

Серьезная девочка-председатель сказала «вольно», и мы расслабились.

На трибуну взошёл гроза наших тумбочек — лагерный врач Виктор Палыч, именуемый в народе Интерполыч.

— У второго отряда опять проблемы с койками. Я вчера прошёлся по корпусу — сплошная неаккуратность! У койки в первой палате вместо головы — ноги! Как вам это нравится?

Пристыжённые, мы молчали. Тишина стояла такая, что было слышно, как за трибуной чесалась бездомная колли по кличке Моя.

Интерполыч поднял над головой облезлого пупса с западающим глазом.

— Кукла Юля-Чистюля переходит седьмому отряду!

В седьмом — ликование, во втором, нашем, — скорбные вздохи.

— Кто спит в первой палате? — шипела воспитательница. — А ещё девочки, будущие матери!

Я незаметно отступила за спины товарищей.

Вадька Солнцев — лучший друг и соратник — нагнулся к моему уху:

— Ну что, идём сегодня Мою дрессировать?

— Идём. Мне Матвеев булку с маслом в дурака проиграл. Ты выходи после завтрака и стой под окном, я тебе скину.

Интерполыч строго следил, чтобы пионеры ничего не выносили из столовой: он боялся, что у нас в палатах заведутся крысы (хоть мы не возражали). Тем не менее контрабанда процветала. Ловля рыбы, вызывание гномиков, карточная игра — всё это делалось «на хлеб».

Мы с Солнцевым особо нуждались в хлебе — мы надеялись с его помощью приучить Мою убирать за нас территорию.

Во время «Весёлых стартов» я заманила её за трансформаторную будку, украшенную плакатами «Не влезай — убьёт!» и «Пионер растёт смелым».

Моя влюблённо смотрела на бутерброд.

— Видишь пустую бутылку? Неси её сюда!

Глаза Моей светились преданностью и полным непониманием.

— Фас бутылку! А я тебе хлеба с маслицем дам!

— Моя, ты дура! — кипятился Солнцев. — Тебе русским языком говорят: фас!

Ни уговоры, ни угрозы не помогали: Моя соглашалась приносить только палки, которые мы сами же ей и кидали.

После обеда был скандал. Василь Василич носился, как казнокрад перед проверкой, орал на вожатых, но причину гнева не объяснял.

— Всех повыгоняю! На секунду отвернуться нельзя!

Что случилось — мы узнали, вернувшись к корпусу. У крыльца, виляя хвостом, сидела Моя, а рядом валялась поллитровка, только что привезённая Василичем из сельпо.

Перед родительским днём нас погнали на сбор лекарственных трав. Это называлось «трудовой десант».

— Все организованно выходим на мать-и-мачеху! — кричали воспитательницы фельдфебельскими голосами.

Интерполыч бегал между отрядами и проверял наличие головных уборов. Моя восторженно носилась за ним.

Солнце в небе, пот на лбу, скука в сердце. По зелёному склону, как жуки, ползли пионеры.

— Кто сдаст меньше всех травы, того не отпустим на родительский день! — подбадривало нас руководство.

Мы знали, что это враньё, но нам всё равно было страшно. Родительский день для пионера — всё равно что побывка для фронтовика.

— О, бурёнка! — заорал Солнцев.

Со стороны дороги на поле забрела одинокая корова. У неё были большие глупые глаза и шкура, похожая на чёрно-белую карту. Забыв обо всём на свете, мы ринулись к ней.

— Назад! Она кусается! — Интерполыч метался, растопырив руки, но мы обходили его с флангов.

Мы любим коров! Нам нужно срочно погладить это прекрасное животное! Мы хотим отдать ей нашу мать-и-мачеху!

Корова несколько секунд смотрела на нас, а потом бросилась наутёк. За ней, скуля и повизгивая, понеслись Моя и пионеры. Следом — воющее начальство.

Мы не зря играли в «Зарницу». По всем правилам военного искусства мы взяли корову в тиски и прижали к реке. Спасаясь от нас, она запрыгнула на стоящий на берегу трактор и замычала, вызывая подмогу.

— Ах вы, нехристи! — Почтальонша Анфиса бежала к нам, размахивая хворостиной.

— За что?! — только и успел охнуть Интерполыч, сражённый наповал.

Подхватив ситцевую юбку, Анфиса вскарабкалась на трактор.

— Никому в город звонить не дам!

Атака тут же захлебнулась. Анфисин телефон был единственным средством связи с Большой Землёй.

Родительский день. Всех моих подружек давно разобрали, и я одна осталась сидеть на воротах при въезде на территорию. Как выяснилось потом, папа забыл, в какой лагерь сдал ребёнка, и приехал совсем не туда.

Ко мне подошёл Стас Сундуков, вожатый четвёртого отряда.

— А ты что, интернатская?

Я оценивающе посмотрела на него. Ого: девятнадцать лет, майка с иностранным словом и кеды сорок третьего размера. Стасик был очень интересным молодым человеком.

Я тоже не была девочкой-ромашкой. Я уже два раза ходила на кино «до шестнадцати», и мне разрешали гулять до десяти.

Видит Бог, я не хотела изменять Запаскину, но у меня не было выбора. По ночам все девчонки в нашей палате рассказывали про своих пацанов: Ольга ждала парня из армии, Светка переписывалась с кубинцем, а Нонка вообще была целованная. Я же, как дура, притворялась, что сплю.

— Я не интернатская, — гордо отозвалась я. — Просто у меня дел по горло. Мне некогда с родителями шастать.

Стасик стоял и задумчиво плевал на землю. «Интересуется!» — пронеслось у меня в голове, и я принялась развивать успех.

— Меня в редколлегию назначили — велели к концу смены открытки нарисовать для всех сотрудников.

Вообще-то редколлегией у нас была Нонка, но Стасик не стал бы это проверять.

Он лениво пнул створку ворот, и я со скрипом уехала в сторону. «Он меня катает!»

Некоторое время мы молчали.

— Тебе лет-то сколько? — спросил наконец Стас.

Я улыбнулась, как учила Нонна.

— Пятнадцать.

— Сегодня вечером танцы в клубе будут. Небось, придёшь?

— Ага! А ты?

— Ну и я пойду.

— Нонка! — Я чуть не плакала от счастья. — Меня Стасик на танцы пригласил!

— Как?!

Получив необходимые советы, я помчалась договариваться насчёт гардероба.

Нонкина ярко-розовая кофта, Светкина юбка в полоску, Валькины туфли почти на каблуках… Стрелки на глазах наводили всей палатой — цветными карандашами из запасов редколлегии.

На танцплощадке гремела музыка. Малышня носилась вокруг, нарушая нам всю «атмосферу».

С бьющимся сердцем я протолкнулась внутрь круга и сделала несколько изящных взмахов руками. Стасика нигде не было видно.

— Он на сцене! — прокричала мне на ухо Нонка.

Я обернулась: моё счастье сидело на ступеньках и курило. Носы его тапочек были протёрты, из них торчали салатовые носки.

Я набрала в лёгкие воздуха и пошла навстречу судьбе.

— Привет!

Стасик оглядел меня.

— Ты чего руками-то махала? Комары зажрали?

Я не сразу сообразила, что это он о моих эротических па.

— Ага, — обречённо соврала я. Танцевать я никогда не умела. Это мой крест ещё с детского сада — меня даже в снежинки под Новый год не брали.

— На, затянись! — Стасик великодушно передал мне окурок. — Сигареты — первое средство от комаров.

Мы сидели на виду у всего лагеря и курили один бычок на двоих. И никто нам ничего не сказал.

На следующий день на асфальте перед столовкой кто-то написал: «Сундуков + Теньшова = любовь».

Я гордилась этим до конца смены, а на прощальном костре преподнесла Стасику открытку — срисованных с книжки Муху-Цокотуху и Комарика с надписью: «Никто не забыт. Ничто не забыто. Лагерь им. Зои Космодемьянской».