Аргентинец

Эльвира Барякина, 2018

Клим Рогов был иностранным журналистом и когда в России произошла революция, ему дали шанс уехать за границу и спастись от ужасов гражданской войны. Но он попытался вывезти с собой любимую женщину, и драгоценное время было упущено.Клим принял решение остаться с ней и защищать ее – покуда хватит сил.Иллюстрация: Ольга Терещенко.

Глава 7. Заговорщики

1

Прошло больше месяца, но Клим не прислал ни одного письма. Нина то и дело ходила на почту, которая наконец-то заработала, но дама за деревянной перегородкой каждый раз говорила, что на имя Одинцовой ничего не поступало. Из Осинок тоже не было известий, и Нина подозревала, что у неё больше нет завода. Рабочие, не получая платы, наверняка растащили оборудование и разграбили барский дом.

Нина чувствовала себя в заколдованном лесу. Однажды она выбрала неправильную дорожку — отказала Климу, думая, что так она спасёт свою семью и своё дело, — а это была просто проверка: «Покажи, чем ты готова пожертвовать ради любви? Ничем? Ну, тогда ничего и не получишь».

Если бы тогда, в сентябре, Нина послушала Клима, сейчас бы они были в Буэнос-Айресе, в полной безопасности. А теперь всё, что у неё осталось, — это «ключ от сердца» и винный погреб, запасы которого стремительно таяли.

Нина носила подарок Клима на цепочке на шее, как талисман. Вечером, расплетая косу, запускала пальцы в кудри — Клим любил так делать. Утыкалась лицом в подушку, на которой он спал. Ходила по улицам, подмечая невидимые следы его присутствия: вот тут он уронил в снег перчатку; вот тут катал Нину по ледяной дорожке…

Она помнила всё: разноцветные волоски его утренней щетины — чёрные, светлые, рыжие; глаза цвета крепко заваренного чая; еле приметный шарик-шрамик в мочке левого уха — след от серьги, заведённой в девятнадцать лет и где-то потерявшейся.

Жора говорил, что не собирается связывать все надежды с Климом. У него было одно на уме:

— Мы не можем бросить Россию в трудный час! Сейчас все, кто могут держать оружие в руках, едут на юг и присоединяются к Добровольческой армии, чтобы бороться с большевизмом.

Нина смотрела на него, и у неё сердце обливалось кровью. Жора был ещё совсем птенец — худенький, нескладный, со вздыбленными вихрами над затылком. Какой из него солдат?

Софья Карловна целыми днями молилась и ходила по своим подругам, с которыми они обсуждали прежние времена и проклинали большевиков. Временами она появлялась у Нины и требовала денег, услуг и объяснений, что происходит в этом сумасшедшем мире.

— Семейству княгини Белоневской велели чистить выгребные ямы за вокзалом. Большевики нарочно унижают благородных людей! Что, если и нам пришлют наряд?

— Я не пойду, — отвечала Нина. — Пусть расстреливают, пусть делают что хотят.

— Но если вы не пойдёте, тогда потащат меня!

— И вы тоже примете решение, идти или не идти.

В довершение всех бед большевики арестовали родителей Елены. Им пришёл в голову новый способ пополнения казны: взять в заложники самых богатых горожан и потребовать с них выкуп в пятьдесят миллионов рублей.

— Пираты! — рыдала Елена на плече у Нины. — Это ведь пираты так поступали испокон веков!

Большевики не представляли, что такое «пятьдесят миллионов», для них это было просто «много денег», и они назвали сумму, взятую с потолка. Выплатить её было невозможно.

Нина велела Елене перебираться к ней на Гребешок, а сама с ужасом думала о том, что теперь им с Жорой отрезаны все пути к бегству. Как они бросят Елену одну? А она разве сможет оставить родителей?

Однажды Нина зашла к Любочке, чтобы узнать, как дела, но её подруги не было дома.

— Её теперь и не застанешь, — буркнула Мариша. — Она у нас мужеложеством занялась.

— Что? — не поняла Нина.

— Мужу она лжет, вот что! — рассердилась Мариша. — Гуляет со своим большевиком под ручку и презенты от него принимает краденые! Давеча позолоченную щётку принесла с чужими волосами!

Подавленная и оглушённая, Нина отправилась домой. Как Любочка — умная, честная и благородная — могла связаться с бандитом? Ведь это предательство всего и всех…

Жора подтвердил Маришины слова. Он несколько раз видел на улице нарядную Любочку в компании незнакомого солдата в прожжённой шинели. Оба были настолько поглощены друг другом, что никого не замечали вокруг.

2

Наступила весна. За ночь на карнизах нарастал частокол сосулек в руку толщиной, а днём с нагретых крыш срывались целые сугробы. Город распарился, обнажился и завонял — оттаивали не чищенные за зиму помойки.

Нина всегда ходила на рынок с братом — у одиноких женщин часто отбирали корзины с покупками. Но сегодня пришлось оставить Жору дома: он решил, что, раз весна, башлык ему ни к чему, и тут же застудил горло. Лихорадки пока не было, но голос пропал.

Официально рынок на Новобазарной площади был закрыт, но каждый день на нём собиралась великая толпа. Частную торговлю в Нижнем Новгороде то разрешали, то отменяли, и стоявшие у входа милиционеры проводили диктатуру пролетариата по собственному разумению, отбирая у людей всё, что ни приглянется. С бывалыми мешочниками они находились во взаимовыгодной дружбе, а торговцы попроще вскладчину покупали им водку или платили беспризорникам, чтобы те приставали к стражам:

— Дядь, а дядь, дай из ружья стрельнуть!

Милиционеры рычали, иногда замахивались прикладами, но бегать за мальчишками ленились.

Рынок кипел, как огромная кастрюля. Торговали всем на свете: портянками, ёлочными игрушками, маковыми плитками и кокаином. Старик-генерал в треснутых очках продавал трубу от граммофона — стоял, переминаясь с ноги на ногу и пряча стыдливые глаза. Тётка в гимназической фуражке поверх платка сбывала две немытые сковороды. Мальчишки совали прохожим трясущегося щенка, шведские спички и папиросы «Ява».

У забора — рогожа, на ней — старые дверные ручки, солдатские ремни и древнее Евангелие в бархатном переплёте. Нина кивнула Мите, худому парню с дёргающимися от тика воловьими глазами, и тот поманил слоняющегося рядом мужика: «Пригляди за товаром».

Нина последовала за ним сквозь толпу, и они вошли в бывшую сапожную мастерскую, насквозь пропахшую клеем и старыми кожами. Солнечный свет едва пробивался сквозь маленькое пыльное окошко и освещал груды сломанных ящиков и ветхого тряпья, наваленные на полу.

— Деньгами будете платить? — спросил Митя.

Нина достала из нагрудного кармана керенки, вырученные в обмен на вино.

— Рису два фунта, мёду полфунта, соли — вот сюда, в спичечную коробку насыпьте. Чай — как обычно, и хлеба… Только в прошлый раз я просила чистый, без примесей, а вы опять подсунули Бог весть что.

— Это в пекарне мухлюют, — отозвался Митя, судорожно мигая.

Получив деньги и корзину, он скрылся за дверью. Нина ждала, нетерпеливо постукивая пальцами по косяку. С площади доносился гул голосов; она выглянула в окошко — чёрная базарная толпа трепыхалась, как рыба в садке.

Наконец Митя вернулся с корзиной, из которой божественно пахло свежей выпечкой.

Нина пересчитала покупки.

— Вы знаете кого-нибудь, кто покупает дорогое спиртное? — спросила она.

— Какого сорта?

Нина достала из кармана странную скособоченную бутылку с янтарной жидкостью.

— Это настоящий шотландский виски. Его подавали в закрытых клубах, ради шутки. Видите, бутылка сама будто пьяная. До войны она стоила больше трёхсот рублей.

Митя охнул.

— Ну… не знаю… Надо спросить. Пойдёмте!

Они вышли через заднюю дверь в маленький дворик. Чёрный цепной пёс со свалявшейся шерстью кинулся к ним, но, узнав Митю, завилял хвостом.

Нина опасливо косилась по сторонам. «Заведёт сейчас и прибьёт», — подумалось ей.

— Сюда пожалте! — показал Митя на покосившуюся сторожку.

В комнате сильно пахло жареной рыбой — бородатый человек сидел у окна и ел.

— Матвей Львович? — изумилась Нина. — А вы здесь какими судьбами?

Тот раскинул руки, чтобы обнять её.

— Ниночка, дорогая моя! Ой, погодите, у меня все пальцы жирные… Ну, сколько лет, сколько зим!

3

Матвей Львович отослал Митю назад на рынок, а сам придвинул Нине тарелку с холодной мойвой.

— Угощайтесь! Очень хорошо, что вы меня нашли, — я сам с вами хотел поговорить. — Он показал на большой короб в углу. — Видите, уже и гостинцев для вас приготовил.

— Где же вы были всё это время? — спросила Нина.

Матвей Львович вытер руки старой газетой.

— В Осинках отсиживался.

— И как там? — с замиранием сердца спросила Нина.

Матвей Львович усмехнулся.

— Петька Уткин, большевик наш местный, собрал мужиков у старосты и объявил, что надо делать сельсовет, а завод и имение конфисковать. Я пришёл к ним. «Кто, — говорю, — сырьё будет поставлять? Кто машины чинить? Петька? Ну, назначьте его управляющим, а мы посмотрим, как он справится».

— Вы отстояли завод?

— Цеха работают, а дом ваш дотла сгорел. Бабы сказали, что это Уткин поджёг, да его же за это и выгнали. А то кто знает? Он и избы спалить может.

Матвей Львович сам объявил в Осинках советскую власть и вывесил над заводскими воротами красный флаг. Но как только молодёжь заговорила о рабочем контроле, он тут же поставил условие: «Либо я, либо они».

Он назначил управляющим самого толкового из мастеров, а на себя взял сбыт продукции. Заниматься приходилось всем подряд: обесценившиеся деньги мало кого интересовали, и он искал товар на обмен. Матвей Львович вёз кожаные подмётки из Богородска, из Горбатова — рыболовные крючки, из Семёнова — ложки. Недостатка в курьерах у него не было: по деревням шатались целые артели рабочих, оставшихся без жалованья.

— Большевики на каждом перекрёстке ставят против нас заградотряды, а мы где добром, а где боем пробиваемся, — сказал Матвей Львович.

— А что слышно насчёт национализации? — спросила Нина.

Матвей Львович помрачнел.

— Если большевиков не скинут, они рано или поздно конфискуют ваш завод. По Брестскому миру за немцами признано право владеть предприятиями, поэтому все, у кого есть акции, продают их германским агентам, чтоб хоть какие-то деньги выручить. Большевикам это не по нраву, так что они постараются первыми наложить лапу на промышленность.

Он не договорил.

— Облава! — закричали с улицы.

Во дворе бешено залаял пёс. Вскочив, Матвей Львович схватил короб, предназначенный для Нины.

— Бежим!

Они шмыгнули за сараи и перебрались через забор. Мимо по Прядильной улице мчались крестьянские сани, скребя полозьями по оттаявшей мостовой. Неслись бабы с нераспроданным товаром.

Нина тяжело дышала; ноги и подол юбки вымокли — она несколько раз ступила в лужу.

— Идите и не оглядывайтесь! — шепнул Матвей Львович.

Прогремели выстрелы, и Нина вздрогнула всем телом.

— Да не тряситесь вы так! Если поймают, дадим отступное. Они рынки громят знаете зачем? Красноармейцам жрать нечего, вот их и отправляют на «борьбу со спекуляцией». Они у баб провизию отбирают — тем и сыты. А рынок всё равно завтра будет работать, только цены вырастут.

4

Нина знала, что привела в дом опасного человека. Матвей Львович был ещё бо́льшим преступником, чем она: за такими людьми охотилась новая политическая полиция под названием «ЧК» — Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. По слухам, в её подвалах творились страшные вещи.

В доме никого не было — Софья Карловна отправилась в церковь, а Жора с Еленой куда-то ушли, — но каждый шорох заставлял Нину вздрагивать. Тем не менее она старалась быть любезной хозяйкой: пригласила Фомина за стол, выложила перед ним сегодняшние покупки и поставила самовар, переживший нашествие большевиков.

Матвей Львович оглядывал столовую с разбитыми посудными шкафами и пятнами на обоях, где раньше висели картины.

— Стало быть, вас ограбили, но не выселили, — задумчиво произнёс он.

— Мы в стороне от дороги живём, — отозвалась Нина. — Среди большевиков много пришлых, они не знают города и, наверное, забыли о нас.

— На что вы живёте?

Нина рассказала о своих винах. Матвей Львович пристально смотрел на неё: то ли одобрял, то ли втайне посмеивался над её коммерческими потугами.

— Я хотел с вами о деле потолковать, — наконец произнёс он. — Нам нужен склад в городе. Сейчас без мешка даже старухи из дому не выходят: вдруг где хлеб или крупу дают? Так что самое время деньги зарабатывать. У вас в доме надёжные подвалы, а из окна весь откос просматривается… И ещё вам надо будет открыть кооператив — вроде для того, чтобы вскладчину с соседями закупать продовольствие и мануфактуру. Через это мы получим нужные бумаги от Нижегородского совдепа и сможем привозить в город товар.

Конец ознакомительного фрагмента.