Аргентинец

Эльвира Барякина, 2018

Клим Рогов был иностранным журналистом и когда в России произошла революция, ему дали шанс уехать за границу и спастись от ужасов гражданской войны. Но он попытался вывезти с собой любимую женщину, и драгоценное время было упущено.Клим принял решение остаться с ней и защищать ее – покуда хватит сил.Иллюстрация: Ольга Терещенко.

Глава 6. Революционный Петроград

1

Клим и Антон Эмильевич прибыли в Петроград через неделю. Поезд то и дело останавливался, никто не понимал, в чём дело, и только потом выяснилось, что из города эшелонами уезжают беженцы. Выполняя обещание, данное дезертирам, большевики распустили армию и предложили Германии мир без аннексий и контрибуций, но в Берлине их подняли на смех, и теперь немцы беспрепятственно двигались на Петроград.

На Николаевском вокзале толпа осаждала кассы, громыхали сапогами красногвардейцы, а где-то вдалеке уже гремели выстрелы.

— Немцы идут… немцы… — слышалось со всех сторон.

На Лиговской улице насколько хватало глаз стояли гружёные возы: из-под брезента торчали канцелярские столы и древки свёрнутых знамён. Ломовики орали друг на друга, щёлкали кнуты, ржали лошади. На возах сидели укутанные в платки женщины и дети.

Антон Эмильевич перевёл изумлённый взгляд на Клима.

— Это что за исход народов?

— Правительство в Москву перебирается, — хмыкнул стоявший неподалёку господин в котелке. — Вместе с семьями, челядью и наложницами.

На взволнованную любопытную толпу надвинулись кавалеристы.

— Рас-сой-тис! Прочь! Прочь! — кричали они с явным иностранным акцентом.

— Латыши… — передёрнул плечами господин в котелке.

— Что они тут делают? — спросил Клим.

— Правителей охраняют. Это дезертиры, как и все прочие, только русские-то по деревням отправились — делить барскую землю, а латыши домой поехать не могут — Курляндия и Лифляндия уже оккупированы. Вот они и служат Советам за паёк. Говорят, лучше наёмников не придумаешь: они ни бельмеса по-русски не понимают, и им даже взятку не сунешь.

Антон Эмильевич, хорошо знавший Петроград, объяснил Климу, как добраться до аргентинского посольства:

— С Невского свернёшь на Литейный проспект, а там спросишь, где Пантелеймоновская церковь. Посол живёт напротив. А я сейчас в Смольный — выбивать разрешение на выезд. Вечером встретимся у Хитрука. Ты запомнил его адрес?

Клим кивнул. Хитрук был старым приятелем Антона Эмильевича и, по его словам, должен был пустить их переночевать.

2

Клим торопливо шёл по улице, оглядывая роскошные здания, которые, как плесенью, заросли рукописными объявлениями. Большевики ввели государственную монополию на рекламу, и теперь все «Куплю» или «Продаётся» расползлись по стенам и фонарным столбам.

Мимо спешили озябшие, сутулые человеческие фигуры; половина витрин была разбита, окна походили на чёрные пещеры. Вместо вывески над кондитерским магазином алели огромные буквы, намалёванные краской: «Граждане, спасайте анархию!» Теперь даже анархию надо было спасать.

Клим быстро отыскал шестиэтажное здание посольства, которое охраняли польские солдаты в четырёхугольных фуражках и длинных плащах.

Его провели в приёмную, и вскоре к нему вышла черноголовая секретарша с русским пуховым платком на плечах.

— У нас холодно, да и электричество то и дело отключают, — пожаловалась она, показывая на оплывшие свечи на подоконниках и шкафах. — По ночам, по правде говоря, жутко: недавно итальянского посла ограбили — отобрали бумажник и шубу. Охраны у нас никакой: хорошо ещё, польских солдат прислали, но надежды на них маловато. Мировые державы не признали Советы, а в ответ большевики не признают за дипломатами никаких прав. Они даже грозятся арестовать всякого, кто будет восстанавливать против них иностранные правительства. Представляете?

Клим не ожидал, что у дипломатов так мало влияния.

— Я могу поговорить с господином послом? — спросил он.

Секретарша кивнула.

— Я сейчас доложу о вас.

В посольстве стояла мёртвая тишина, даже маятник настенных часов не двигался. Клим несколько раз прошёлся по приёмной и взял со столика «Правду» от 23 февраля 1918 года.

Немецкие генералы организовали ударные батальоны и врасплох, без предупреждения, напали на нашу армию, мирно приступившую к демобилизации. Но сопротивление уже организуется. Оно растёт и будет расти с каждым днём. Все наши силы отдадим на отпор германским белогвардейцам!

* * *

Клим знал, что такое красная гвардия — так называли вооружённые отряды большевиков, чьим опознавательным знаком были красные нарукавные повязки. А белогвардейцы — это кто? Те, кто воюют с большевиками?

— Сеньор Мартинес-Кампос ждёт вас, — позвала секретарша и провела Клима в богато обставленный кабинет.

3

Господину послу было под пятьдесят. Он носил элегантный серый костюм, подкручивал кверху усы и смотрел на мир сквозь изящное золотое пенсне на цепочке.

— Очень рад знакомству! — произнёс он, протягивая Климу маленькую крепкую руку. — Вы давно в России? Полгода? Кажется, мы с вами стали свидетелями молниеносного упадка великой страны. Как такое могло случиться?

— Крайне неудачное стечение обстоятельств… — начал Клим, но посол его перебил, думая о своём:

— Я несколько раз встречался с Лениным. Это человек большой культуры, но совершенный фанатик… Кажется, единственный декрет его правительства, который пошёл на пользу России, это переход от юлианского календаря к григорианскому.

Климу было не до календарей.

— Я приехал по семейным делам и теперь хотел бы вернуться в Буэнос-Айрес.

— Да-да, я советую вам уезжать как можно быстрее, — кивнул Мартинес-Кампос. — Если у вас нет денег, правительство даст вам кредит. Но выехать можно только через Архангельск или Владивосток — границы перекрыты. Пожалуй, ещё остаётся Финляндия, коль скоро вы получите разрешение у Советов. Если вы выберете этот путь, я напишу бумагу в Комиссариат иностранных дел.

Мартинес-Кампос сел за стол и вытащил из ящика перо и чистый лист бумаги.

— Мне нужно вывезти семью, — сказал Клим. — Моей невесте запретили покидать город…

— Она гражданка Аргентины?

— Нет, но…

Мартинес-Кампос отложил перо. На его лице появилось утомлённое выражение, будто он заранее знал всё, что ему скажут.

— У меня есть директива — не выдавать виз российским гражданам.

Клим похолодел.

— Почему?

— В Буэнос-Айресе слишком боятся, что большевистская зараза перекинется к нам.

— Даже если речь идёт о супруге аргентинца? Мы поженимся, мы просто не успели оформить документы!

— Исключения не делают ни для кого. Уезжайте, сеньор Рогов, в противном случае вы погибнете. Вы не можете дать больше, чем у вас есть.

4

Клим направился назад к вокзалу.

Не страна, а царство бумаг! На любое действие изволь получить разрешение: карточки — пропуск к еде, мандат — пропуск в вагон, виза — пропуск к личному счастью. Принеси справку, что ты его достоин!

Ладно, сейчас главное — вернуться к Нине. А там разберёмся, как быть.

Толпа в здании вокзала ещё больше сгустилась. Солдаты из охранной команды тормошили очумевших от бесконечного ожидания людей:

— Не спать! Глядеть за вещами, а то унесут.

Кассирша надрывно кричала на очередь перед своим окошком:

— Билетов нет и не будет! Из города выезжают только женщины, дети и правительственные учреждения.

Она хотела закрыть створку, но Клим не дал.

— Я иностранный журналист, мне нужно срочно попасть в Нижний Новгород.

— Иностранцам в связи с эвакуацией билеты не продаются.

Клим бросился к платформам: чёрт с ними, с бумагами! Если надо, он силой пробьётся в вагон. Но платформы уже оцепили кордоном. Ни с билетами, ни без билетов добраться до поездов было невозможно.

5

По ночному небу гуляли дымные лучи прожекторов, вдали выли заводские сирены, а электричества не было ни в одном окне: Петроград ждал немецких аэростатов.

Клим отыскал большой многоквартирный дом на Моховой улице и поднялся по тёмной лестнице на пятый этаж.

Ему открыла круглолицая горничная со свечой в руке.

— А мы вас давно поджидаем! — сказала она, когда Клим назвал себя. — Антон Эмильевич сказал, что вы придёте. Пальто можете не снимать.

В квартире было холодно, шумно и дымно. В гостиной вокруг стола, освещённого керосиновой лампой, собрались весёлые вдохновенные люди в шубах.

— А вот и мой племянник, прошу любить и жаловать! — воскликнул Антон Эмильевич.

Клим с кем-то поздоровался, не запоминая ни имён, ни лиц, и устало сел в углу рядом с дядей.

— Как дела? — спросил Антон Эмильевич шёпотом, чтобы не прерывать высокого седовласого оратора, ругавшего Советы.

— Дела плохи, — отозвался Клим. — Виз не будет, и билетов в Нижний не достать.

— Отказал посол? Ну и ну! Есть хочешь?

Антон Эмильевич сбегал куда-то и принёс чёрного хлеба.

— Борис Борисович у нас богатый, — кивнул он на оратора. — Его супруга с детьми в Киеве, а он карточки на них получает и живёт как барон. Семь фунтов хлеба — плохо ли?

— А у вас как всё прошло? — спросил Клим.

Антон Эмильевич вытащил из кармана бумажку.

— Я сразу пошёл в Смольный институт благородных девиц… Представляешь, где засела большевистская власть? Объяснил председателю, что мне надо, — и вот, полюбуйся!

Клим долго рассматривал документ с печатью.

* * *

Предъявитель сего, товарищ Шустер Антон Эмильевич, действительно является революционным журналистом.

Командировку в Финляндию разрешить. Всем советским организациям оказывать содействие и помощь.

* * *

— Сколько вы заплатили? — спросил Клим.

— Пятьсот рублей золотыми десятками, — отозвался Антон Эмильевич.

Это за один пропуск. А Климу нужно было три — на Нину, Жору и Софью Карловну, которую всё-таки решили взять с собой (не пропадать же старухе!)

— Сходи и ты в Смольный! — горячо зашептал Антон Эмильевич. — Большевики сами знают, что их власть временная, и набивают карманы, пока есть возможность.

— У меня осталось всего двести рублей, — произнёс Клим.

6

— Большевики украли у нас революцию! — витийствовал Хитрук. — Опять введена позорная цензура и в газетах появились белые места. Мы не имеем права сидеть сложа руки!

По словам Антона Эмильевича, Хитрук был старым революционным издателем. Его газеты неоднократно закрывались царским правительством, его штрафовали, сажали в Кресты, но он возвращался и снова принимался за старое — овеянный славой и окружённый восторженными почитателями. Фамилию своего вождя они расшифровывали по-своему: Хитрый Руководитель.

С большевиками Хитрук боролся с тем же упорством, что и с царскими жандармами.

— Я нашёл деньги на газету, — объявил он. — Даёт купец, только что освобождён из тюрьмы. Бумага есть, разрешение получено через подставных лиц, с типографией договорились.

Известие было встречено ликованием.

— А когда выходим?

— Послезавтра. Газета будет ежедневной. У нас практически нет конкурентов: в большевистских газетах такой уровень грамотности — хоть святых выноси. Набрали журналистов, которые думают, что империализм — это страна… кажется, в Англии.

Всеобщий азарт, спор о направлении — весьма нахальном, разумеется. Хитрук разделял, властвовал и выдавал авансы.

— Может, вы тоже что-нибудь для нас напишете? — спросил он у Клима, когда гости разошлись. — Ваш дядя сказал, что вы журналист.

Клим описал ему свою ситуацию.

— Однако… — пробормотал Хитрук. — Ну что ж, разберёмся.

Он отвел Антона Эмильевича и Клима в насквозь промёрзшую диванную и выдал им на ночь два полена.

— Извините, мы в этой комнате не топили. Для нашей квартиры требуется сажень дров в неделю, а где их взять? В четырнадцатом году она стоила восемь рублей, а сейчас — четыреста.

Хитрук повернулся к Антону Эмильевичу.

— Ну что, не передумали уезжать? Вы со своими познаниями вот как нужны нам! — Он показал на горло, обсаженное выпуклыми родинками.

Антон Эмильевич грустно вздохнул.

— У вас, дорогой Борис Борисович, столько душевного огня, что вы не замечаете холода. А я не могу жить без отопления и горячей воды — у меня поясница застужена.

Хитрук сел на диван рядом с Климом.

— А вы что намерены делать?

Тот покачал головой.

— Не знаю… Сегодня на вокзале слышал: многие выбираются из Петрограда пешком или на санях.

— Не дурите! — рассердился Хитрук. — На улице мороз, а у вас ни валенок, ни тулупа: через три часа вы замёрзнете насмерть.

Клим молчал.

— Голубчик, вам всё равно придётся где-то жить, пока вы не добудете обратный билет, — проговорил Хитрук. — Может, вы пока останетесь у меня? А то я боюсь, как бы в мою квартиру не подселили пролетариев. Рабочие, которым некуда бежать, получают «классовые мандаты» и реквизируют комнаты в богатых квартирах. Ко мне три раза из домкома приходили: мол, я не имею права один занимать такую большую площадь. Но я как представлю, что какие-нибудь михрютки будут готовить на моей плите и ходить в мою уборную, — мне дурно делается. Тем более вы же видите, у меня постоянные сборища; мы не сможем говорить о делах, если в квартире будут посторонние.

— Что ж вы друзей к себе не позовёте? — спросил Клим.

— Друзья сами ищут жильцов на подселение. В городе почти не осталось порядочных людей, все разъехались. Оставайтесь! С карточками, правда, беда: по последней, буржуйской категории дают осьмушку хлеба, а что там иностранцам полагается — я вообще не знаю. Ну что, согласны?

Клим кивнул.

— Вот и славно, — обрадовался Хитрук. — Завтра пойдёте в домоуправление и зарегистрируетесь. Там секретарь такая… особая… Придумала себе имя Дурга — то ли дура, то ли карга. Впрочем, сами увидите.

7

Домоуправление помещалось в бывшей швейцарской. На коричневой двери висел приказ, оповещавший, что Петроград объявляется на военном положении: «Все приезжие должны безотлагательно регистрироваться».

Клим постучался и вошёл.

На стене полутёмной конторы висели два портрета — Ленина и многорукого Шивы. Под ними восседала дама в малиновом вязаном колпаке.

— Мир вам, — сказала она безучастно и зажгла висевшую над столом медную курильницу. Сизый дым потёк к закопчённому потолку.

— Мне бы прописаться, — сказал Клим.

Дама подняла на него круглые ясные глаза.

— Слава богам, что не жениться. А то пришёл тут один из тринадцатой квартиры — хотел посвататься. Я делопроизводитель, через меня проходят дела о продовольственных карточках и увеличении жилой площади, так что многие введены в соблазн. Дурга! — вдруг представилась она и так резко сунула Климу ладонь, будто хотела его зарезать.

Он пожал её худые пальцы. Насколько он помнил, Дурга была индуистской богиней-воительницей, охраняющей мировой порядок.

— Слыхали? Немцы выдвинули большевикам ультиматум, и те подписали его не глядя, — произнесла она, опуская крышку на курильницу. — Война окончена, только немцы забрали себе все наши западные губернии. А ему, — Дурга показала на портрет Ленина, — ничего не делается: как сидел в правителях, так и сидит. Боги на его стороне!

Она принялась изучать паспорт Клима и заявление о временной прописке.

— Так, Рогов Климент Александрович, 1889 года рождения… Вы в графе «Чем занимаетесь?» указали, что пишете… А что именно?

— В последнее время — заявления и анкеты.

— И этот тоже! — Дурга жалобно посмотрела на Шиву. — Хитрук пишет никому не нужные воззвания, жилец из пятой квартиры пишет стихи, жилец из десятой пишет скрипичные концерты, а когда есть деньги на кокаин, так ещё и божественные откровения… Почему никто не пишет, как дальше жить? — Она осуждающе посмотрела на Клима. — Знакомый продал мне фунт американской кукурузной муки и банку французского маргарина. А дома шаром покати — ничего, кроме соды и соли. Вопрос: что мне делать с этим добром? В поваренной книге все рецепты — как издевательство: «Возьмите три фунта парной телятины…» Откуда, я вас спрашиваю? Расскажите мне про кукурузную муку, а не про мясо, которого больше не существует в природе!

— Сделайте тортийю, — посоветовал Клим. — Это такие лепешки. В своё время я только ими и питался.

— Вот и пишите не глупости всякие, а полезные советы! Может, вы что-нибудь про картофельную шелуху или про селёдочные головки знаете? Помните, раньше продавали книжки «Обед за гривенник»? Вот что народу надо! А своему Хитруку передайте, пусть дурью не мается.

Клим пожал плечами.

— Он не может равнодушно смотреть на…

— Равнодушие — это ровная душа! — рявкнула Дурга. — Вы ко всему относитесь одинаково ровно, ни от кого ничего не ждёте и потому не страдаете. Так и скажите Хитруку!

Она записала рецепт тортийи и внесла Клима в реестр.

— Заходите вечером, я вас вашим блюдом угощу.