Аргентинец

Эльвира Барякина, 2018

Клим Рогов был иностранным журналистом и когда в России произошла революция, ему дали шанс уехать за границу и спастись от ужасов гражданской войны. Но он попытался вывезти с собой любимую женщину, и драгоценное время было упущено.Клим принял решение остаться с ней и защищать ее – покуда хватит сил.Иллюстрация: Ольга Терещенко.

Глава 4. Всемирный потоп

1

EL CUADERNO NEGRO

Чёрная записная книжка

Чернил нет, остатки конфисковал представитель квартального комитета — ходил по домам и плакался: им надо справки выписывать, а нечем. Я не посмел отказать, так как комитетчик обещал саботажникам страшную кару, а именно запрет на чистку выгребной ямы.

Буду писать карандашом.

В России началась всеобщая забастовка — с требованием, чтобы большевики немедленно передали власть законно избранному Учредительному собранию. Но те оттягивают его созыв: они набрали на выборах только двадцать четыре процента голосов. Не работает ничего, кроме увеселительных заведений и рынков. Жалованье не выдаётся, и на что люди живут — непонятно. Все проедают то, что осталось по карманам, в том числе и новоявленная власть.

Некоторое время большевики ждали, что в других странах тоже вспыхнет революция, капитализм исчезнет сам собой и нужда в деньгах отпадёт. Не знаю, что происходит за границей, но у нас вспыхнул только склад медицинского спирта, осаждённый «верными сынами трудового народа». Дивное зрелище эти сыны: в расхристанных шинелях, в одной руке маузер, в другой — чайник с пойлом.

Когда весь спирт был выпит, а мука из разгромленных провиантских складов съедена, большевики направились по банкам и вскрыли сейфы. Официально — для того чтобы проверить, у кого трудовые, а у кого нетрудовые доходы. Неофициально это был обыкновенный налёт в духе Дикого Запада. Так что, если мои деньги не успели уйти в Аргентину, от них ничего не осталось — они пошли на нужды революции.

Все крайне удивились, узнав, что я остался в Нижнем Новгороде с Ниной.

— С ума сошёл! — сказала мне Любочка. — Ведь ты мог успеть на последний поезд!

Ничего бы не поменялось: я бы застрял если не здесь, так в Москве. Только там ситуация ещё хуже: большевики стреляли по городу из орудий.

Впрочем, никуда бы я не поехал без Нины. Как ни странно это звучит, я здесь счастлив. Всё вышесказанное проходит мимо сердца: я иностранец тут не потому, что у меня аргентинский паспорт, а потому, что я нисколько не интересуюсь борьбой за светлое будущее.

У меня уже есть светлое настоящее. Я брожу с Ниной по белым улицам: сугробы выше меня, на берёзах — парадная форма. Нина читает мне стихи Блока, а я пою ей кабацкие песенки на испанском, нещадно перевирая слова и мотив.

Мы смотрим революцию, как фильм в синематографе, и радуемся тому, что Матвей Львович бесследно исчез. Нас куда больше пугает Софья Карловна, чем Военно-революционный штаб: ведь старая графиня может сделать нам замечание! Один раз она застала нас за неприличным занятием: мы сидели у печки в обнимку, — и это повергло бедную женщину в ужас. Она вдруг осознала, что я представляю для неё ещё худшую угрозу, чем Фомин: я ведь могу увезти Нину в Буэнос-Айрес, и кто будет содержать старушку?

Впрочем, Нина пока сопротивляется этой идее. Ей кажется, что если она останется в России, то сможет уберечь свой завод от конфискации. Ведь не может же советская власть отобрать всё у всех?

Я думаю, что может, и поэтому настаиваю на своём: пару лет нам надо пожить за границей, а там видно будет. Планы пока такие: дождёмся прекращения железнодорожной забастовки и поедем в Петроград за визами в Аргентину. Жору берём с собой, но ему пока об этом не говорим, чтобы не пугать предстоящей разлукой с Еленой.

Запись, сделанная чуть позже

Всё это, конечно, бравада, попытка скрыть вполне оправданный страх перед Всемирным потопом, когда у тебя нет ни ковчега, ни приятельских отношений с Богом.

2

Бедность — это когда у тебя мало денег. Нищета — это когда их совсем нет. И еды в доме нет.

Нина искала забытую мелочь по карманам шуб и пальто, по сумочкам и муфтам; потом начала перебирать библиотеку — раньше она использовала мелкие купюры вместо закладок.

Гимназия была закрыта, и Жора помогал Нине перетряхивать книги. Он забирался по приставной лестнице под самый потолок, листал тяжёлые тома, чихал от пыли и то и дело насвистывал «Варшавянку», революционную песню, которая приставала как зараза:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами…

— А… да провались эта дурацкая песня!

Чтобы купить провизии, Нина отнесла в комиссионный магазин Володины золотые часы, но все в доме понимали, что это не выход: вырученных денег хватит недели на две. И что тогда?

— Надо управляющему в Осинках сказать, пусть присылает нам еду, — сказал Жора, разглядывая книгу «Колобок, Курочка-Ряба и другие сказки».

Но ни телеграф, ни почта не работали. Мир стремительно сужался: никто не ходил в гости — нечем было угощать; «лишние» комнаты запирались — нечем топить. Люди жили островками, стойбищами — как будто от одного дома до другого были вёрсты обледенелой тундры.

В дверях появилась Софья Карловна — бледная, с мятой листовкой в руке.

— Большевики выпустили новый декрет!

Нина пробежалась глазами по тексту: «Владельцам винных погребов надлежит немедленно сдать имеющуюся у них спиртосодержащую продукцию в собственность советских органов». Ниже говорилось о том, что Военно-революционный штаб не позволит буржуазии тайком торговать вином и спаивать население. Ослушникам грозил немедленный арест.

— К нам это не имеет отношения, — пожала плечами Нина, но графиня её перебила:

— У нас в подвале целый склад вина! В четырнадцатом году, когда вышел указ о запрете на спиртное, я велела замуровать наш винный погреб.

Нина перевела взгляд на брата.

— Беги быстрее за Климом! Кажется, мы неплохо проведём эту зиму.

Софья Карловна схватилась за сердце.

— Что вы задумали?

— Алкоголь — это единственная твёрдая валюта в стране, — отозвалась Нина. — Представляете, сколько еды мы сможем выменять на одну бутылку шампанского?

— Вас посадят!

— Пусть сначала поймают.

Провожая брата, Нина перекрестила его. Каждый раз, когда они выходили на улицу, у неё было чувство, будто они спускаются в шахту, где в любой момент может случиться обвал или взрыв газа. По городу бродили шайки красногвардейцев, которые считали, что приставать к прохожим — это и есть классовая борьба. Жаловаться на хулиганов было бесполезно — власть всегда была на их стороне.

Софья Карловна всё ещё стояла в библиотеке у занесённого снегом окна.

— Ваш прежний кавалер, господин Фомин, превратил вас в торговку, — произнесла она, не поворачивая головы. — Я думала, что это самое страшное, что может произойти, но я ошибалась. Вы связались с Роговым и уже готовы стать преступницей. Я должна вам кое-что рассказать о нём. Думаете, от чего умерла его мать? От аборта. Она связалась с гвардейским поручиком, забеременела и попыталась скрыть это от мужа. Надеюсь, вы понимаете, как это сказалось на нравственности её сына?

Нина до боли сцепила руки. «Софья Карловна — мать Володи, — напомнила она себе. — А ему я обязана всем, что у меня есть».

— Что вы нашли в этом Рогове? — печально спросила графиня.

— Вы меня не любите за то, кто я есть, а он любит, — отозвалась Нина.

3

С улицы послышался шорох, и изморозь на внутреннем стекле вспыхнула. Перед тем как войти в дом, Клим всегда «откапывал солнце» для Нины.

Она бросилась в прихожую, вся трепеща от радости. Клим и Жора вошли — раскрасневшиеся, пахнущие морозом, — и Нина тут же повела их в подвал.

Клим оглядел покрытую инеем кирпичную кладку.

— Когда-то я работал у археологов в пустыне, там мы искали битые горшки и древние скелеты. Искать вино гораздо интересней.

Нина раздобыла у дворника пару кувалд, и Клим с Жорой принялись ломать стену. Грохот стоял такой, что казалось, рушится всё здание. Наконец кирпичи повалились на цементный пол.

На запылённых стеллажах стояли ряды бутылок. Огонёк фонаря множился на матово поблёскивающих стеклянных боках.

— Вот это да! — присвистнул Жора.

Дрожа от холода и нетерпения, Нина читала этикетки: шампанское от Moёt & Chandon, от G. H. Mumm, от Louis Roederer…

Клим обнял Нину.

— Софья Карловна говорит, что мы преступники, — сказала она.

— Ты ещё не слышала, что о нас говорит Любочка! — рассмеялся он. — Она считает нас дураками, которые проворонили папенькино наследство.

— А ты и вправду ни о чём не жалеешь?

— Жалею. Мне надо было приехать намного раньше и не отдавать тебя никаким графьям.

4

Вечером Клим и Жора вернулись с двумя корзинами добычи. Нина не верила своим глазам: копчёная колбаса, апельсины, шоколад…

Софья Карловна долго ворчала, что это возмутительно — устраивать пиршество, когда многие люди по-настоящему голодают, — но Клим соблазнил её рюмочкой ликёра.

— Я помню эту бутылку! — воскликнула старая графиня. — Настоящий монастырский бенедиктин, я привезла его из Нормандии. Видите, на этикетке «D.O.M.»? Это значит «Deo Optimo Maximo» — «Господу, благому и великому». Такой напиток на коленях надо пить, а вы его стаканами лакаете!

Но вскоре и она порозовела и раздобрилась.

— Пейте, милая, — говорила она, подливая Нине красного вина. — Бургундское, конечно, полагается пить с сыром «Эпуас», но что ж делать, если его нет? Пейте, потому что вам больше никогда не доведётся попробовать вино, которое так любили д’Артаньян с Арамисом.