Аргентинец

Эльвира Барякина, 2018

Клим Рогов был иностранным журналистом и когда в России произошла революция, ему дали шанс уехать за границу и спастись от ужасов гражданской войны. Но он попытался вывезти с собой любимую женщину, и драгоценное время было упущено.Клим принял решение остаться с ней и защищать ее – покуда хватит сил.Иллюстрация: Ольга Терещенко.

Глава 2. Благородная дама

1

Клим бросил хождения по театрам и ресторанам и теперь дни напролёт проводил в банках и у присяжных поверенных. Отец оставил ему чуть меньше трёхсот тысяч, и, чтобы расквитаться с делами, нужно было распродать имущество, перевести рубли в валюту и отправить весь капитал в Буэнос-Айрес.

Но оказалось, что продать дом не так-то просто. Денег у людей не было, а разбогатевшие на господрядах чиновники и купцы не стремились вкладываться в недвижимость. Временное правительство могло в любой момент конфисковать здание под свои нужды. Коме того, страхование практически развалилось: случись пожар — кто будет оплачивать убытки?

Вечерами Клим заглядывал в людскую и выспрашивал у кухарки о гостях, приходивших к Любочке. Он надеялся, что Нина вновь объявится — хотя бы для того, чтобы договориться о платеже по векселю. Но она так и не пришла.

Клим рассматривал вексель, выписанный её мужем. Самому явиться к ней и спросить, как она будет расплачиваться? Сумма большая, сроки подходят…

Разузнав, где живёт Нина, Клим несколько раз проходил мимо её дома на Гребешковском откосе, смотрел издали на окна, украшенные лепниной, и возвращался ни с чем. Накручивал досаду, сомневался в себе, чего с ним давно не случалось.

Смятение, раздражение… Чем именно взволновала его эта женщина? Клим ничего о ней не знал… Одно наложилось на другое — сначала восторг, потом угрюмая растерянность и вызов самолюбию: «Как так, неужели меня не ценят самого по себе?»

По ночам Клима одолевали яркие фантазии, от которых невозможно было уснуть. Графиня Одинцова представлялась ему в поблёскивающем синем платье с беззащитным декольте, куда он то и дело соскальзывал охальными глазами. Но чем дольше Клим тянул время, тем меньше надеялся на… он и сам не знал, на что. Он уезжал — Нина оставалась. Надо было перестать морочить себе голову и отдать её вексель присяжным поверенным. Пусть они разбираются.

2

Клим сидел в отцовском кабинете и листал подшитые в папку документы. «Владелец сей облигации имеет право на процент…» На окне жужжала муха; в Вознесенской церкви звонили к обедне.

— Барин, к вам пришли! — постучала в дверь Мариша и подала Климу визитную карточку, на которой значилось: «Графиня Одинцова».

Клим вмиг забыл об облигациях.

— Проси! — велел он и скинул папку в выдвижной ящик стола.

Однако в кабинет вошла совсем не Нина, а дородная пожилая дама в чёрном кружевном платье.

— Меня зовут Софья Карловна, — произнесла она, протягивая Климу руку.

Он пожал её, стараясь не показывать досады. Ладно, не всё так плохо: эта дама наверняка приходилась родственницей Нине, и у неё можно было кое-что разузнать.

Софья Карловна опустилась кресло и долго не сводила с Клима тяжёлого взгляда светло-голубых глаз.

— Вы унаследовали вексель моего сына, — наконец выговорила она, — но моя невестка, которая, собственно, должна с вами расплатиться, попала в очень нехорошую ситуацию.

— А что случилось? — встревожился Клим.

Софья Карловна глубоко вздохнула, будто собираясь с духом.

— За время войны мы очень обеднели: мужиков и лошадей забрали в армию, и работать на полях стало некому. Моя невестка познакомилась с председателем Продовольственного комитета, и он убедил её, что она должна возродить старый льнопрядильный завод в Осинках.

Клим вспомнил господина Фомина, с которым ушла Нина. На затылке у него была складка — как щель для монет у свиньи-копилки.

— Так чем я могу помочь? — сухо спросил Клим.

— У Нины нет наличных денег, — отозвалась Софья Карловна, — и она хотела попросить об отсрочке. Фомин отправился в столицу, чтобы добыть для неё государственный подряд на изготовление рукавиц для армии, и Нина надеется, что это позволит ей расплатиться по векселю.

Ну, вот всё и выяснилось. Нина вовсе не собиралась «окрутить» своего кредитора: она всего лишь хотела заключить перемирие после крайне неудачного знакомства.

— Какую именно отсрочку вы хотите? — спросил Клим.

— Нет-нет, вы меня не так поняли! — испугалась Софья Карловна. — Заберите у Нины завод!

Клим в недоумении посмотрел на неё.

— Мне нужны деньги, а не…

— Если вы дадите отсрочку и уедете в Аргентину, то можете забыть об этих деньгах. Я знаю, что у Фомина на уме: он провернёт аферу в Петрограде, женится на Нине и получит завод, на котором можно будет зарабатывать большие деньги. Что вы ему сделаете, если он откажется платить по векселю? Пришлёте грозное письмо?

— А что будет с вашей невесткой, если я заберу у неё завод?

— Вы убережёте её от непоправимой ошибки. Фомин — человек не нашего с вами круга! Он морочит Нине голову, а у неё не хватает ума разобраться, что к чему. Как только Фомин узнает, что она бесприданница, он тут же потеряет к ней интерес. Что ему наш дом или библиотека? Они требуют расходов, а у него зимой снега не допросишься.

Софья Карловна помолчала.

— Я и в страшном сне не могла представить, что на старости лет могу оказаться на улице. Если Нина выйдет за Фомина, мы не уживёмся под одной крышей… Голубчик, я ваш очень прошу: поезжайте в Осинки и поговорите с Ниной, она сейчас там. Фомин в отъезде, так что вам никто не помешает.

3

На палубе фильянчика толпились бабы с котомками, монахи и плотники с замотанными в рогожу пилами. Кто дремал, кто разговаривал.

Клим сидел на корме и проклинал себя за самонадеянность и фантазёрство.

Авантюрист… Сам подумай: зачем тебе целый день плыть куда-то на ржавом пароходике? А что, если Нина премного счастлива с Фоминым? Что, если Софья Карловна всё преувеличила? Ведь она явно переживала не за Нину и не за чужие доходы, а за своё будущее.

И всё же Клим ехал в деревенскую глухомань, дышал угольной копотью и сдвигал шляпу на лоб, чтобы никто не видел его тревожных глаз.

Небо — как опрокинутая чашка, по берегам — громады лесов. Чёрные топляки выглядывали из воды, как доисторические звери, и их отражение расслаивалось по волнам зигзагами.

— Вот ваши Осинки! — сказал матрос, показывая Климу на старинный барский дом на холме.

Фильянчик направился к покосившейся пристани, и волна от его колеса чуть не перевернула тяжело гружённую лодку, в которой сидели две девушки в широкополых шляпах.

В Осинках сошли только двое — Клим и белокурый паренёк по имени Жора Купи́н. Он всю дорогу развлекал пассажиров стихами собственного сочинения и байками о своём папаше-портном, знаменитом на всю Нижегородскую ярмарку.

Матросы втянули сходни, и фильянчик двинулся дальше. Солнце припекало, ветер шевелил листву на столетних деревьях. Над прибрежными кувшинками носились стрекозы.

Клим взглянул из-под ладони на барский особняк. Издали он казался нарядным, но теперь было видно, что краска на его стенах облупилась, а штукатурка пошла трещинами.

Подхватив дорожный короб, Клим двинулся вверх по косогору, но остановился, услышав голос Жоры.

— Еленка! — кричал он, помахав рукой девушке в лодке. — Принимайте гостя!

Может, спросить у него, где найти графиню Одинцову? Он говорил, что всех знает в Осинках.

Клим спустился назад к пристани и замер. Лодка причалила, и из неё на поросшие мхом мостки выбралась Нина — босоногая, в мокром до колен чёрном платье. Пока она придерживала корму, Жора с Еленой вытащили из лодки большое церковное паникадило. Втроём они перенесли его на песок.

— Архип ночью залез в нашу домовую церковь и вынес оттуда всё, что смог, — сказала Нина, тяжело дыша. — Я сразу поехала к нему разбираться, а Елена за мной увязалась.

— Да разве можно было пускать тебя одну? — возмутилась та.

Нина наклонилась, чтобы вновь взяться за паникадило, и из кармана её юбки вывалился небольшой револьвер.

— Откуда он у тебя? — изумился Жора.

— Это Володин. Ты думаешь, Архип отдал бы моё добро, если бы я пришла к нему с пустыми руками?

Она спрятала револьвер в карман.

— Ну что, потащили? В этом паникадиле пуда три будет, не меньше… Ох, не знаю, как мы заберёмся наверх!

Нина подняла голову и встретилась взглядом с Климом.

— Вы приехали ко мне?

— А я его знаю, мы на пароходе познакомились! — воскликнул Жора. — Клим, позвольте представить вам мою сестру Нину и невесту Елену!

Клим поставил короб на землю и снял шляпу.

— Очень приятно.

Он не сводил взгляда с хмурого лица Нины. Если она была сестрой Жоры, значит, её отец был портным? Вот так графиня! Теперь понятно, почему Софья Карловна так отзывалась о своей невестке.

На противоположной стороне реки грохнул взрыв, и в воздух взметнулся водяной столб. Елена и Жора заорали в испуге.

— Ну что вы как дети малые? — проворчала Нина. — Это всего лишь дезертиры. Они с фронта гранаты привезли и глушат ими рыбу.

— И часто они этим занимаются? — спросил Клим.

— У нас постоянно что-то грохочет.

Как и Любочка, Нина настолько привыкла к происходящему, что считала разрывы гранат чем-то обыденным.

Клим взялся за паникадило.

— Давайте я отнесу его наверх. Жора, возьми мой короб.

4

Паникадило положили в пыльной буфетной, залитой вечерним солнцем. Жора с Еленой побежали на кухню — распорядиться насчёт ужина, и Клим с Ниной остались одни.

— Может, вам всё-таки вернуться в город? — спросил он. — Там безопаснее.

— Сейчас везде одно и то же.

Солнце падало из окна на Нину: лицо её оставалось в тени, а руки и грудь в вырезе платья казались золотисто-розовыми. Немыслимое сочетание: вот эта самая девичья прелесть — и битва за паникадило. Графский титул — и кавалер из Продовольственного комитета… в придачу к папаше-портному.

Нина тоже пристально смотрела на Клима, бездумно вертя на пальце обручальное кольцо, слишком большое по размеру. Оно явно было очень дорогим, скорее всего, фамильным, и не очень-то ей подходило.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросила она.

— Софья Карловна хотела, чтобы я забрал ваш завод… — начал Клим, но Нина его тут же его перебила:

— Софья Карловна всю жизнь брала деньги с полочки на камине! Она вообще не понимает, откуда что берётся! На что мы будем жить, если вы заберёте завод?

— Она сказала, что господин Фомин…

— Он просто помогает мне, единственный из всех! Он знает бухгалтерию, понимает в инженерном деле, в станках, в закупках… Если бы не он, мы бы давно по миру пошли!

Нина уронила кольцо, наклонилась за ним, и револьвер снова выпал из её кармана. Присев, она взглянула на Клима снизу вверх.

— Давайте перепишем вексель? Я могу оставить вам в залог что-нибудь ещё — мою библиотеку или мебель. А в марте… нет, лучше в мае… я пришлю вам деньги.

Сердитая, испуганная, готовая воевать и с грабителями, и с кредиторами… Клим уже понял, что у него никогда не хватит духу отобрать у неё последнее.

— Возвращайтесь в Нижний Новгород, и мы перепишем вексель, — сказал он.

— Правда? — Нина просияла. — Только прямо сейчас я не могу ехать в город.

— Почему?

— У меня дела на заводе.

Она выпрямилась — всё ещё с револьвером в руке — и начала торопливо рассказывать о том, что они варят особую пропитку для брезента, и за ней нужен глаз да глаз.

— Может, вы погостите у нас недельку? — смущённо проговорила Нина. — А потом мы вместе поедем в Нижний Новгород и переоформим вексель. Я боюсь отпускать вас к вашим присяжным поверенным.

Клим вздохнул и, не выдержав, рассмеялся.

— Чего не сделаешь под дулом револьвера?

— Он всё равно не заряжен, — отозвалась Нина и поспешно спрятала его в карман.

5

Клим прогуливал дела, как двоечник уроки. «Неделька» растянулась на две, а потом и на три недели — Нину без конца что-то задерживало на заводе. Но Клим и не думал жаловаться. Любочке и юристам он написал, что гостит в Осинках, а себе говорил, что негоже бросать даму одну, в глуши, среди дезертиров и похитителей паникадил.

Он каждый раз изумлялся, насколько Нина могла быть разной. С Жорой и Еленой она вела себя как старшая сестра — мудрая, справедливая и знающая ответы на все вопросы. С мастерами и поставщиками играла в бойкую, но невезучую барыньку, которую грех обидеть. А если кто смел покуситься на её добро или выказать неуважение, она превращалась в бешеную фурию. Однажды Нина спустила с крыльца пьяного дезертира и пообещала «проломить ему башку», если он ещё раз подойдёт к ней. И всё это — до того, как Клим с Жорой успели что-то предпринять.

С Климом Нина была вежливой и гостеприимной. Принимала подношения — то ёжика в шляпе, то чёрные сливы, то связку окуней, — но всегда отодвигалась, если Клим оказывался слишком близко. То ли она боялась огорчить господина Фомина, то ли до сих пор не могла забыть о погибшем муже. Портреты графа Одинцова висели в каждой комнате барского дома, и Нина то и дело бросала на них грустные взгляды.

В деревне Нину считали «деловой». Жора рассказал Климу, что после смерти Володи она продала лесопромышленнику дубовый участок под вырубку: тот предложил пять тысяч, и она, не думая, подписала договор. Потом выяснилось, что те дубы стоили никак не меньше тридцати тысяч, и с тех пор Нина торговалась за всё: не уступала даже инокиням, которые покупали у неё смородиновый лист для засолки огурцов.

— Мы с ней быстро учимся, — с гордостью сказал Жора. — Нам ведь не положено ни графского имени, ни образования… А вот поди ж ты: у Нины теперь свой завод, а я окончу гимназию, поступлю на дипломата и женюсь на Елене Багровой. Она ведь тоже не простых кровей, из старинного купеческого рода. Её отец — первый пароходчик на Волге!

Каждое утро они все вместе ходили в деревню: Нина — на завод, Елена — за продуктами, а Клим с Жорой выполняли роль телохранителей.

Из камешков и верёвки Клим сделал «болеадорас», метательное оружие аргентинских скотоводов, и научил Жору бросать его. Тот уже ловко сбивал старые сапоги, поставленные на чурбан, и говорил, что, если на Нину нападут дезертиры, их сапогам тоже не поздоровится.

Клим диву давался, сколько сил и страсти Нина вкладывала в своё маленькое хозяйство. Её завод явно не стоил двадцати семи тысяч. В низком каменном здании стояли два станка для чесания льна и восемь — для прядения. В другом цеху, в пыли и грохоте, работали солдатки-ткачихи; во флигелях бабы кроили и шили рукавицы и винтовочные ремни. Здесь же ползала голоштанная ребятня.

Нина смотрела на чумазых больных детей, хмурилась и обещала работницам завести ясли. Но для этого нужны были деньги, а откуда их взять?

— Сперва надо сменить натяжной механизм, а то из-за него волокно рвётся, — говорила она Климу, словно оправдываясь.

А как она разговаривала с мастерами о шлихтовальных машинах и варочных котлах! Как со знанием дела спорила о составе пропитки! Клима восхищало в Нине сочетание тонкой женственности, силы воли и деловитости, но он — убей Бог! — не понимал, зачем она так утруждала себя. Почему бы ей не найти приличного мужа, вроде доктора Саблина, и не жить, как Любочка, на всём готовом?

Ох, женщина-филигрань, кружево из металла… Загадочная. Непостижимая. И невозможно любимая.

6

Возвращаясь с завода, они шли по неведомым тропам и собирали грибы. Земля после дождя слегка пружинила под ногами; в воздухе разливались запахи прели и близкой реки. Так надышишься, что кончик носа холодеет.

Впереди всегда шли Жора с Еленой, следом Нина — в фетровой шляпе и охотничьей куртке. В косе — запутавшаяся ольховая шишечка. Нагнать бы, схватить за плечи и поцеловать…

Нина оглядывалась на Клима.

— Я специально для вас подосиновик на обочине оставила — вы что же, не заметили его?

Какое там!..

Она смеялась:

— Тоже мне грибник!

Приходили домой, измученные не столько ходьбой, сколько терпкостью воздуха и красотой навалившейся осени. Сидели все вместе на залитой солнцем веранде. Нина и Елена чистили грибы — у обеих пальцы были чёрные от грибного сока, — а Жора с Климом нанизывали боровики на тонкие прутики.

Иногда Жора выдумывал какой-нибудь предлог, и они с Еленой убегали «по делам». Хотя доподлинно было известно, что их «дела» — это целоваться в беседке в дальнем конце сада. Клим оставался с Ниной наедине, и это были самые лучшие мгновения.

Он подмечал светло-коричневую родинку на её проборе, узор вен на кисти и топографию её платья — все складки, низменности и холмы.

Нина расспрашивала Клима о его приключениях, но совсем не так, как Любочка и её подруги. Тем дамам хотелось услышать что-нибудь героическое, а Нина задавала иные вопросы: «На что вы жили? Как находили работу? Как учили язык? Что было самым трудным?»

Поначалу Клим отшучивался:

— Самое трудное — это бегать по крышам Тегерана за вором, который украл у тебя единственную рубашку. Если ты его не поймаешь, тебе придётся идти на службу завёрнутым в молельный коврик. Потому что ничего другого у тебя нет.

— Я серьёзно спрашиваю! — говорила Нина.

Однажды Клим всё-таки признался ей, что для него было самым трудным.

— Когда ты живёшь в своей стране — тебя ценят друзья и родственники, весь твой клан. А в чужой стране ты сразу понимаешь, что в тебе никто не нуждается. Если ты иммигрант, надо быть в сто раз расторопнее, чтобы тебя хотя бы заметили.

— Кажется, я с самого рождения была иммигранткой, — улыбнулась Нина. — Хотя за границей была всего один раз: меня Володя возил в Париж на медовый месяц.

«Мне нет дела до твоего покойного графа, о котором ты всё время вспоминаешь, — думал Клим. — И даже председатель Продовольственного комитета меня не смущает. Просто будь рядом».

Острое, невыносимое чувство скоротечности… Ему позволено быть с Ниной завтра, послезавтра, может, ещё немного, а потом всё кончится так, как и должно кончиться.

7

Клим проснулся рано, но в доме уже никого не было. Он прошёлся по пыльным комнатам, вышел в прихожую и столкнулся с Жорой, одетым по-городскому.

— Ты что, уезжаешь?

— Матвей Львович прислал телеграмму: ему удалось добыть для нас подряд!

Нина вошла в дом; на лице её светилась счастливая улыбка.

— Ну слава Богу! Теперь у нас будут деньги, и я расплачусь с вами.

Она хотела пройти мимо, но Клим — непростительно грубо! — схватил её за руку.

— Нам надо поговорить!

Нина удивлённо взглянула на него, но всё же пошла за ним в бильярдную и встала у стола, накрытого пожелтевшими газетами.

Клим с болезненным содроганием смотрел на её траурное люстриновое платье и гладко причёсанные волосы.

— Нина, поедемте со мной в Буэнос-Айрес! — вырвалось у него. — В России — война, дезертиры, дурные воспоминания… Тут вас ничто не держит!

Она непонимающе посмотрела на него.

— Куда я поеду? У меня тут семья, завод…

— Послушайте меня… Пусть Софья Карловна живёт в вашем доме; Жоре дадим денег — пусть окончит гимназию и поступает в университет. Вы не должны продавать себя Фомину!

На Нинином лице выступили красные пятна.

— Что значит «продавать»? Сначала я кажусь вам горничной, потом — продажной женщиной?

— Вы меня не так поняли…

— Всё я правильно поняла!

Климу почувствовал, как у него кровь отливает от сердца.

— Что вас ждёт, если вы вернётесь к Фомину? — глухо произнёс он.

— А что меня ждёт в вашем Буэнос-Айресе? Вы же сами рассказывали, как это страшно — быть всем чужой…

— Я обо всём позабочусь! У меня есть деньги и связи…

— А если мы поссоримся? Куда мне тогда? На панель?

Она повернулась и пошла прочь, на ходу задев газету на бильярдном столе. Заголовок на ней гласил: «Наступление захлебнулось. Наша сторона несёт значительные потери».

— Жора, ты масло не забыл? — спросила Нина. — Я его на кухне на подоконнике оставила.

Голос её звучал спокойно, будто ничего не случилось.