Монаший капюшон

Эллис Питерс, 1980

Детективный роман английской писательницы Эллис Питерс (1913–1995) из серии о расследованиях сыщика-любителя брата Кадфаэля. В бенедиктинский монастырь приезжает семья Бонел с намерением завещать обители свои владения в обмен на пожизненный пансион. Внезапно Гервас Бонел заболевает. Кадфаэль, искусный лекарь и травник, спешит помочь больному, но все его усилия тщетны: Бонел умирает. На этом сюрпризы не заканчиваются. В жене Бонела Кадфаэль узнает свою бывшую невесту Ричильдис, а в убийстве обвиняют ее сына Эдвина.

Глава третья

Жильбер Прескот, который занимал пост шерифа Шрусбери с тех пор, как прошлым летом город перешел под власть короля Стефана, обосновался в Шрусберийском замке. Он укрепил его для своего короля и правил оттуда умиротворенным ныне графством. Если бы в то время, когда в замок прибыло известие от приора Роберта, помощник шерифа находился в городе, Прескот, скорее всего, поручил бы разбираться с этим делом ему. Брат Кадфаэль был бы этому только рад, ибо не сомневался в проницательности Хью Берингара. Однако тот был в отлучке, в собственном маноре, и в дом у мельничного ручья отправили сержанта в сопровождении двух вооруженных стражников.

Сержант был рослым, бородатым мужчиной с зычным голосом. Шериф полностью доверял ему и предоставил полномочия действовать от своего имени. Прежде всего сержант обратился к брату Кадфаэлю как к монаху обители, откуда известили о случившемся. Кадфаэль и поведал ему обо всем, что происходило с того момента, как его позвали к больному. Приор Роберт, разумеется, успел сообщить сержанту о том, что блюдо, послужившее, возможно, причиной смерти, было послано с его собственной кухни, по личному его распоряжению.

— Стало быть, ты убежден в том, что его отравили? И что яд подмешали только в одно это блюдо?

— Да, — отвечал Кадфаэль, — в этом я могу поклясться. Соуса в судке осталось только на донышке, но если ты слегка помажешь им губы, то скоро почувствуешь жжение. Я это на себе проверил, тут нет никаких сомнений.

— Однако приор Роберт, который тоже ел эту птицу, благодарение Господу, жив и здоров. Выходит, отраву добавили в пищу по пути от аббатской кухни до хозяйского стола. Это недалеко, и времени на дорогу требуется совсем немного. Эй ты, парень, это ведь ты носишь еду с кухни в дом? И сегодня приносил? Ты по дороге где-нибудь останавливался? С кем-нибудь говорил? Может, ты где-нибудь оставлял свой поднос?

— Нет-нет, — начал оправдываться Эльфрик, — если бы я задержался и еда остыла, мне бы за это досталось. Я всегда выполняю все, как велено, так было и на этот раз.

— Ну ладно, а здесь? Что ты сделал с подносом, когда вошел?

— Он передал его мне, — вмешалась Олдит — так быстро и решительно, что Кадфаэль взглянул на нее с интересом. — Вошел, поставил поднос на лавку возле жаровни, а я пристроила этот судок на полку над жаровней, чтобы блюдо оставалось теплым, ну а все остальное, что было на подносе, мы сразу же подали господину и госпоже. Эльфрик тогда сказал мне, что это особое блюдо, которое приор из любезности послал нашему хозяину. А когда я обслужила господ, мы сами уселись здесь на кухне, чтобы поесть.

— И никто из вас не заметил, что с этим блюдом что-то не так? По запаху, скажем, или по виду?

— Нет, птица была сдобрена пряным соусом, со специями — запах был очень аппетитный, только и всего. Хозяин-то ведь съел все без остатка и сперва тоже ничего не заметил, ну а потом у него стало жечь во рту…

— А ты… — сержант обернулся к Меуригу, — тоже был здесь? Ты что, служишь в этом доме?

— Теперь нет, — с готовностью отвечал Меуриг. — Я родом из манора мастера Бонела, но нынче я работаю в городе, у плотника Мартина Белкота. Сегодня я зашел в аббатство проведать в лазарете своего двоюродного дядюшку — брат Эдмунд вам подтвердит. Ну а потом, раз уж оказался поблизости, решил заглянуть сюда, навестить знакомых. Я вошел на кухню, как раз когда Олдит с Эльфриком садились обедать, они и меня пригласили.

— Еды было достаточно, — вставила Олдит, — у аббатского повара щедрая рука.

— Итак, вы все время сидели втроем и ели здесь, на кухне. А там… — сержант прошел в комнату и окинул взглядом разгром на столе, — мастер Бонел и хозяйка, это понятно.

Сержант был далеко не глуп и уж считать, во всяком случае, умел; от него не укрылось, что все в доме будто сговорились не упоминать еще одного сотрапезника.

— Здесь накрыто на троих. Кто был третий?

Деваться было некуда, кому-то все равно надо было отвечать, и Ричильдис взяла это на себя. С невинным видом, точно удивляясь неуместному вопросу, она пояснила:

— Мой сын. Но он ушел еще до того, как мужу стало плохо.

— Так и не пообедав? Сдается мне, это его тарелка не тронута?

— Его, — сухо подтвердила вдова, не желая вдаваться в подробности.

— Мадам, — сержант мрачновато улыбнулся, — мне кажется, вам бы стоило присесть и рассказать мне побольше о вашем сыне. Я тут слышал от приора Роберта, что ваш муж собирался подарить монастырю свои земли в обмен на этот дом и пожизненный статус гостей обители для себя и для вас. После того, что здесь случилось, соглашение это, похоже, оказалось под вопросом, поскольку оно не было утверждено. Таким образом, получается, что наследник этих земель, если, конечно, таковой имеется, мог бы извлечь немалую выгоду из того, что ваш муж покинул грешную землю прежде, чем грамота была скреплена печатью. Что же до вашего с мастером Бонелом сына, то без его согласия о подобном договоре не могло быть и речи. Объясните-ка мне, как же это ваш муж лишил сына наследства?

Видно было, что Ричильдис вовсе не хочется распространяться по этому поводу, однако ей хватило ума сообразить, что слишком долгое молчание может лишь возбудить подозрение, и потому она ответила:

— Эдвин — мой сын от первого брака, и Гервас не имел никаких обязательств по отношению к нему. Он мог распоряжаться владениями по своему усмотрению.

Ричильдис поняла, что придется рассказать все: если сержант выведает это у кого-нибудь другого, будет только хуже.

— Это верно, — сказала она, — что вначале он составил завещание, в котором объявлял Эдвина наследником, но он был вправе и передумать.

— Ага! Из-за этого соглашения ваш сын лишился наследства, и, потеряй оно силу, он бы от этого выгадал. А времени на раздумья у него было маловато: несколько дней, ну недель — и будет назначен новый аббат. О, поймите меня правильно, я только размышляю. Нередко бывает, что смерть одного человека на руку другому — или другим. Может, и еще кто выигрывал от смерти мастера Бонела, но ваш сын — это точно.

Ричильдис закусила дрожащую губу, но, помедлив и собравшись с духом, ответила:

— Я не буду спорить с вашими доводами. Но одно я знаю: как бы ни желал мой сын унаследовать этот манор, такой ценой он ему не нужен. Мальчик учится ремеслу, он не хочет ни от кого зависеть и всего в жизни будет добиваться самостоятельно.

— Но сегодня он был здесь. И убрался, как видно, весьма поспешно. Когда он пришел?

Тут в разговор вступил Меуриг:

— Он пришел со мной. Он ведь учится у мужа своей сестры, Мартина Белкота, у которого я работаю подмастерьем. А сегодня утром я пригласил его сходить в аббатство, навестить моего старого дядюшку — мы уже раз ходили туда вместе.

— Так вы вместе и сюда пришли? А совсем недавно ты говорил: «Я вошел на кухню». «Я», а не «мы».

— Он раньше меня пришел. Паренек непоседливый… надоело ему торчать возле больного старика, тем более что мы с дядюшкой говорили только по-валлийски, к тому же дома его матушка поджидала. Вот он и пошел вперед. Когда я пришел, он уже сидел за столом.

— Да не больно-то он много съел, — задумчиво промолвил сержант, — правда, это неудивительно: что за радость пареньку обедать с человеком, который лишил его наследства. А что, они первый раз так встретились с тех пор, как хозяин отказался от завещания?

«Сержант явно учуял след, — подумал Кадфаэль, — и немудрено: это бросилось бы в глаза и полному профану, а сержант отнюдь не таков. Что еще мог бы я предположить на его месте при подобных обстоятельствах? Парнишке было очень нужно — пока не поздно — помешать тому, чтобы соглашение вступило в силу, — и вот он оказывается здесь как раз перед тем, как случилось несчастье, и является не откуда-нибудь, а прямо из лазарета, где можно было раздобыть то, что позволило бы ему решить эту проблему раз и навсегда».

Ричильдис под строгим взором сержанта тайком кидала на Кадфаэля отчаянные, взывающие о помощи взгляды, умоляя спасти ее дорогого сына, который, казалось, с каждой минутой увязал все глубже и глубже.

«Расскажи им все, что может быть использовано против него, — взглядом убеждал ее монах, — не умалчивай, иначе хуже будет».

— Да, в первый раз, — сказала Ричильдис, — и сыну было очень непросто решиться на эту встречу. Он сделал это ради меня. Не потому, что рассчитывал переубедить мужа, а только затем, чтобы мне жилось полегче. Меуриг, спасибо ему за это, долго уговаривал мальчика зайти к нам, и сегодня тот наконец согласился. Но мой муж встретил Эдвина враждебно и стал насмехаться над ним. Мол, прибежал выпрашивать назад обещанный манор. Манор-то ведь и вправду был ему обещан. Только у Эдвина ничего подобного на уме не было. Да, они поссорились! Оба они люди вспыльчивые, не обошлось и без бранных слов. Эдвин не стерпел и выбежал вон, а муж запустил ему вслед тарелкой — вон у стены осколки валяются. Вот и вся правда — можете слуг спросить. Спросите Меурига, он знает. Сын выскочил отсюда и побежал в сторону города, а сейчас, я уверена, он в Шрусбери, где живет его сестра с мужем, — теперь он считает, что его дом там.

— Правильно ли я вас понял, — переспросил сержант, пожалуй, чересчур миролюбиво, — что он, как вы говорите, выбежал через кухню? А там сидели эти трое? — Сержант обернулся к Олдит и молодым людям, и теперь в его голосе зазвучали и резкие нотки: — Вы видели, как он, не задерживаясь, выбежал из дома?

Те заколебались, бросая друг на друга растерянные взгляды, — и это было ошибкой. Наконец, поняв, что деваться некуда, Олдит ответила за всех:

— Когда там стали браниться и швыряться посудой, мы втроем вбежали в комнату, хотели попробовать успокоить хозяина или… хотя бы…

–… помочь мне, — закончила за нее Ричильдис.

— Стало быть, вы все находились в комнате, когда он выбежал? — Сержант был уверен в своей догадке, и смущенные лица невольно подтвердили его правоту.

— Так я и думал. Если кто-то сильно разбушевался, разве его сразу утихомиришь! Выходит, никто из вас не видел, задержался ли паренек на кухне, а значит, никто не может утверждать, что он не подлил кое-чего в судок с куропаткой, чтобы рассчитаться с отчимом. Он утром был в лазарете, и раньше там бывал, так что, вполне возможно, знал, где взять это снадобье и как его употребить. Вероятно, собираясь на этот обед, он предусмотрел, как ему поступить в том случае, если примирение не состоится.

Ричильдис отчаянно замотала головой:

— О нет, вы его не знаете! Он пришел мириться, только мириться. Да и не мог он задержаться на кухне: Эльфрик почти сразу же бросился вдогонку, чтобы попытаться уговорить его вернуться. Он за Эдвином почти до моста гнался, но тот его не послушал.

— Это правда, — подтвердил Эльфрик, — у него не было времени задерживаться на кухне. Я мчался за ним со всех ног и выкрикивал его имя, но он даже не оглянулся.

Сержанта это не убедило.

— Сколько времени требуется, чтобы опорожнить маленькую склянку в открытый судок? Взмах руки, и все — никто и не узнает. Ну а когда ваш хозяин малость поутих, подарок приора пришелся как нельзя кстати, — чтобы потешить задетое самолюбие, — и он с удовольствием все съел.

— Но разве мальчик знал, — осторожно вмешался Кадфаэль, — что из этого судка будет есть только мастер Бонел? Вряд ли стал бы он рисковать жизнью своей матери.

Однако сержант к этому времени был уже настолько уверен в том, что идет по верному следу, что довод монаха не возымел действия. Он бросил на Олдит тяжелый взгляд, и при всей своей бойкости девушка слегка побледнела.

— Раз уж пришлось подавать на стол при таких обстоятельствах, думаю, добрая служанка не упустила случая поднять хозяину настроение. Когда ты вошла в комнату, неужто ты не сказала, что его дожидается угощение, которое сам приор прислал ему в знак внимания?

Опустив глаза, девушка теребила краешек передника.

— Я думала, это его смягчит, — беспомощно промолвила она.

Теперь сержант знал или, во всяком случае, полагал, что знает, все, что необходимо для того, чтобы задержать убийцу. Он в последний раз окинул взглядом растерянных домочадцев и заявил:

— Ну теперь, пожалуй, вы можете навести здесь порядок: все, что мне нужно было, я видел. Брат Эдмунд готов помочь вам позаботиться об усопшем. А я должен быть уверен, что найду вас здесь, если у меня появятся еще вопросы.

— Где же нам еще быть, — понуро отозвалась Ричильдис. — А что вы собираетесь делать? Вы хоть дадите мне знать, если… если… — Слова не шли у нее с языка. Она пружинисто выпрямилась и произнесла с достоинством: — Мой сын непричастен к этому злодеянию, и вы сами убедитесь в этом. Он еще дитя, ему и пятнадцати нет.

— Так значит, мастерская Мартина Белкота?

— Я знаю, где это, — сказал один из стражников.

— Отлично! Покажешь дорогу, а там посмотрим, что скажет паренек в свое оправдание.

И они уверенно повернулись к двери. Но тут вмешался Кадфаэль, углядевший возможность хотя бы самую малость поколебать убежденность сержанта:

— Остался еще один вопрос: в чем принесли это снадобье. Кто бы ни похитил его — из моей ли кладовой, из лазарета ли, — он должен был иметь какой-то сосуд, чтобы его отлить. Меуриг, ты приметил сегодня утром у Эдвина что-нибудь в этом роде? Даже маленькая склянка заметна — и в кармане, и в складках одежды.

— Ничего подобного я не видел, — твердо ответил Меуриг.

— И еще: эта жидкость легко просачивается, даже если сосуд плотно укупорен и обвязан. А куда попадет хоть капля, остаются пахучие маслянистые пятна. Так что надо обратить внимание на одежду всех, кто находится под подозрением.

— Ты собираешься учить меня моему делу, брат? — снисходительно усмехнулся сержант.

— Вовсе нет, — невозмутимо промолвил Кадфаэль, — я только указываю на те особенности, которые имеют отношение к моему делу и могут помочь тебе избежать ошибки.

— С твоего позволения, — бросил через плечо сержант, уже стоя у двери, — мы сначала поймаем виновного, а уж когда он будет у нас в руках, не думаю, чтобы нам потребовались твои ученые советы.

И он зашагал по тропинке к дороге, где стояли стреноженные кони, а стражники последовали за ним.

Ближе к вечеру сержант со своими людьми явился в дом Мартина Белкота на Вэйле. Плотник, здоровенный добродушный детина лет сорока, оторвался от своей работы и приветливо, без тени удивления или беспокойства, поинтересовался, чем он может им услужить. Ему случалось выполнять заказы для гарнизона Прескота, и в появлении служителей шерифа он не нашел ничего необычного. Дверь, которая вела в комнаты, приоткрылась, и из нее выглянула миловидная женщина с каштановыми волосами, а следом поглазеть на пришедших высыпали трое ребятишек. Они открыто и не смущаясь уставились на незнакомцев. Девочка лет одиннадцати, очень серьезная и аккуратная, державшаяся с достоинством доброй хозяюшки, крепенький карапуз лет восьми или около того и прелестное создание не старше четырех лет с деревянной куклой под мышкой. Они смотрели во все глаза и держали ушки на макушке. Дверь дома так и осталась распахнутой, а голос у сержанта был зычным и повелительным.

— У тебя ведь есть ученик по имени Эдвин? У меня к нему дело, — начал сержант.

— Есть у меня такой, — подтвердил Мартин, вставая и отирая с рук полировочную пасту. — Эдвин Гурней, младший брат моей жены. Дома его еще нет. Он отправился навестить свою матушку в предместье. Пора бы уж ему и вернуться, да матери небось захотелось, чтобы сынок побыл с ней подольше. Что вам от него надо? — Мартин не заподозрил ничего худого и держался спокойно.

— Из дома своей матери этот паренек ушел часа два тому назад, — заявил сержант без обиняков, — мы сами сейчас оттуда. Не обижайся, приятель, но, хоть ты и говоришь, что его здесь нет, мой долг это проверить. Так что мы, с твоего позволения, осмотрим дом и двор.

Мартин насупил брови, спокойствия как не бывало. В дверь вновь просунулась каштановая головка его жены: на ее милом личике появилось беспокойство, в черных глазах — настороженность. Дети вытаращили глазенки, малютка, невинное сердечко которой жаждало справедливости, выпалила: «Дядя плохой!» — и никто на нее не шикнул.

— Если я сказал вам, что его нет в моем доме, — заговорил Мартин, не теряя присутствия духа, — то так оно и есть. Можете убедиться в этом сами. Осмотрите все: и дом, и двор, и мастерскую — мне скрывать нечего, а вот вы что-то недоговариваете. Этот парнишка по своей воле стал моим учеником, он брат моей жены и дорог мне, как родной сын. Зачем вы его ищете?

— Сейчас, в этот момент, — с расстановкой произнес сержант, — в предместье, в том самом доме, куда сегодня утром пошел твой ученик, лежит тело Герваса Бонела, его отчима, того, что завещал было ему манор Малийли, а потом передумал. Он убит. Именно по подозрению в этом убийстве я и разыскиваю Эдвина. Тебе этого достаточно?

Этого было более чем достаточно для старшего сына Мартина, Эдви, который навострил уши, не высовываясь из задней комнаты. Известие это его поразило. Он не мог понять, как же так: стража явилась за Эдвином, а Эдвин… он давно уж должен был вернуться домой, если бы все уладилось. Эдви ведь с самого начала чуял, что дело добром не кончится, — это взрослым казалось, что все обойдется.

Не успели люди шерифа войти в дом, как Эдви торопливо выбрался через заднее окошко во двор, вскарабкался на поленницу, словно белка перемахнул через стену и что было мочи припустил по склону к одной из маленьких дверей в городской стене, которые в мирное время оставались открытыми и выходили к крутому берегу неподалеку от винного двора аббатства. Немало мастеровых из города, те, кому требовались вместительные склады, отгораживали там участки, где хранили разные материалы. Там находился и дровяной склад Мартина Белкота, где плотник высушивал бревна. Оба паренька, бывало, отсиживались там, когда им грозила выволочка. Там-то и мог спрятаться Эдвин, если бы… нет, конечно, не потому что он убил, это полная чушь! Но если бы его обидели, допекли и он сейчас был бы очень несчастен и страшно зол. Настолько, что мог помыслить об убийстве, но пойти на это — никогда. Он не таков.

Эдви, уверенный, что за ним не следят, несся стремглав. Запыхавшись, он влетел в калитку отцовского склада и полетел кувырком, зацепившись за ноги Эдвина, который сидел на земле, размазывая по щекам слезы ярости и обиды.

Стоило Эдви подняться, как Эдвин, уязвленный тем, что его застали в слезах, влепил приятелю оплеуху и тут же получил в ответ увесистую затрещину. Всякий раз, когда у друзей что-то не клеилось, они устраивали хорошую потасовку. Это вовсе не было ссорой, скорее, проверкой боевой готовности. Вздумай вмешаться кто-нибудь третий, его оттузили бы куда покрепче. Эдви быстренько поведал все, что узнал, совершенно обескураженному и сбитому с толку Эдвину, и оба паренька уселись поближе друг к другу, собираясь придумать какой-нибудь сногсшибательный план.

Конец ознакомительного фрагмента.